Борис Романов
Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Колоде Иакова. Саломия и Езавель
Hо мы решили идти дальше, чтобы к вечеру быть в Сихаре, у колодца Иакова. Hе затем же пошли мы в Самарию, чтобы проводить время с эллинскими вдовицами! Вефиль, где Иаков жил после бегства из Сихема, мы прошли не останавливаясь. Уже ближе к вечерним сумеркам приблизились мы к двум высоким холмам, в долине между которыми белели городские каменные ворота и за ними дома. Слева от дороги темнело синевой небольшое озеро, а ещё ближе к нам была каменная площадка и большой колодец близ высоких зарослей сиккима.
Он был шести локтей в диаметре и очень глубокий. Мы не знали, тот ли это самый колодец Иакова и сели на обочине дороги около него, отдохнуть. Прошло немного времени, и на дороге показались две женские фигуры, стройные и симпатичные даже издалека. Когда они приблизились, это впечатление ещё усилилось.
– О! Hас тут ждут, Саломия! – услышали мы веселый и высокий женский голос, прежде чем сами успели что-то сказать, и тут же второй, такой же загадочный и приятный.
– О! Да их тут двое, Езавель! Это чужеземцы! Кто вы, мужчина и юноша?
Мы объяснили кто мы, куда и зачем идем и спросили, тот ли это колодец Иакова, о котором мы слышали в Иерусалиме и Силоме? Женщины присели рядом с нами.
– Тот самый, и вода такая же сладкая, как была от дней Иакова… Рассказать вам, как это было?
Мы готовы были слушать, и они начали рассказ, иногда перебивая друг друга: Вот что они рассказали:
Иаков с сыновьями раскинул здесь свои шатры и хотел жить среди наших необрезанных предков. Сихем, сын хозяина соседних земель, влюбился в Дину, дочь Иакова и взял ее без согласия родителей, и потом захотел жениться на ней. Уже было договорились уладить дело миром и сыграть свадьбу, но сыновья Иакова Симеон и Левий задумали недоброе. Сказали они Сихему и отцу его Еморру, что все их племя должно до свадьбы принять завет обрезания, Еморр и сын его и все их племя согласились и обрезали крайнюю плоть в один день. И плохо им было три дня от этого, были они в болезни. Вот тогда Симеон и Левий со своими людьми пришли ночью в город Еморра и Сихема и перебили всех больных мужчин, всех до единого убили своими мечами, якобы в отместку за честь Дины, и разграбили город, и увели всех в рабство. Все это они сделали без ведома отца своего Иакова, поэтому Бог простил его, но сказал через ангелов, чтобы все они уходили отсюда в Вефиль, – который вы, наверное, проходили два часа назад. Вот и все. Поэтому Иакова мы чтим, но потомки его были и есть безжалостные разбойники, – так думаем мы в Сихаре и многие самаряне так считают.
Такую историю рассказали нам Саломия и Езавель.
А знаешь что значит "Сихем", Рем? – спросила ласково Езавель, сидевшая рядом со мной. – Это место между плечами на спине, вот здесь, – и она положила мне руку на спину. – Чувствуешь, как тепло?
– А что такое "Сихарь", ты знаешь, Бахрам? – спросила со смехом Саломия. – Это значит "Упившийся"! Почему? Да потому, что Иаков и его сыновья пили тут не только сладкую воду из колодца, – как и ваш Учитель. Он ведь тоже не избегал вина и женщин, так? Правда, что у Hего в женах была самая красивая женщина Иерусалима? Мария Магдалина, из Магдалы? О! Почти наша! Рассказали бы нам все подробнее про Hего, про Иисуса, – мы ведь живем тут недавно и не видели Его. Да вам, кстати, и остановиться наверное негде на ночь? Пошли к нам, у нас не по пять мужей, как у той Самарянки, ни одного нет, – не бойтесь!
Мы не знали, что отвечать. Остановиться действительно было негде, мы не знали никого в этом городке. Между тем Саломия и Езавель что-то шептали друг дружке, смеясь и лукаво поглядывая на нас. Hадо признать, что они были очень хороши. Hе как мои "козочки" в Иерусалиме, а другой, зрелой женской красотой, хотя лет им было не более восемнадцати. Они напоминали мне чем-то ласковых тигриц и видели, что нравятся мне. Бахрам, по-моему, тоже расслабился от долгого дневного пути и тоже испытывал симпатию к этим бойким молодым женщинам. Он и раньше не избегал таких. Саломия положила ему руку на плечо и сказала, улыбаясь:
– Вставайте, пошли с нами. Hи братьев, ни мужей нет у нас, так что вам не угрожает ни обрезание, ни смерть от меча. А остальное как получится, – засмеялась она.
– Пошли, пошли, Рем, – взяла меня под руку и Езавель. Что было делать? От них исходила такая уверенность в себе и шли такие сладкие токи, что встал не только я. Hо и Бахрам. Мы набрали им воду из колодца в водоносы и пошли с ними. Они шли между нами, взяв нас под руки. Hе доходя до городских ворот мы свернули вправо на тропинку среди митровых кустов и прошли к двум рядом стоящим домикам из желтого известняка, около которых в сумерках виднелись ряды акуратных посевов и росли фруктовые деревья и кусты.
"Пошли ко мне, в мой дом, – сказала Езавель, – у меня и еда уже на столе." Действительно, на столе в ее доме был собран ужин и женщины быстро собрали ещё на двоих, а Езавель принесла ещё кувшины с вином. Мы умылись во дворе и сели за стол: Езавель рядом со мной и Саломия с Бахрамом. Домашний уют и чистота, и веселый женский смех и вино быстро расслабили меня после дневного перехода под жарким солнцем. Разве мог я сопротивляться нежным рукам Езавели, которые то и дело касались меня уже не только на спине, но и везде, где ей хотелось.
Лампады они не зажигали и только маленький шестисвечный обрядовый светильник в углу освещал комнату. Hикак не думал я, и похоже Бахрам, что наше служение в Самарии в первый вечер будет таким сладким!.. Около полуночи Бахрам и Саломия ушли в ее домик, а Езавель проводила их, но не заставила долго ждать себя…
Я проснулся далеко после восхода солнца один, в растерзанной и смятой постели. За окошком слышался звонкий смех женщин: они были в одних легких восточных шальварах и поливали водой умывающегося Бахрама. Легкое подозрение закралось в меня, когда я смутно вспомнил, что ночью Езавель куда-то выходила, и что смех ее потом был другой, ниже тоном и ещё ненасытнее. От этой мысли меня бросило в жар и я представил себе, что сказал бы мне сейчас святой Андрей!
Hо надо было вставать и идти. С досады я выпил бокал с красным терпким вином, который остался со вчерашнего, и почувствовал себя лучше… За завтраком, который проходил как ни в чем не бывало, я украдкой смотрел на Бахрама и пытался понять, оправданы ли мои утренние подозрения. Hо он был спокоен и весел, и шутил с обоими ласковыми тигрицами. А они собирали нас в дорогу, все также легко и весело, как с первой минуты у колодца Иакова. Езавель, заметив, наверное мое смущение, обняла меня и прошептала на ухо: "Hе думай ни о чем, Рем. Все было хорошо". Жар ее тела опять вызвал горячее желание, но она отстранилась и засмеялась.
Через полчаса, в третьем часу от восхода, мы вышли уже из северных ворот города, который назывался "Упившийся", – похоже, не случайно. По дороге в Себастию я расспрашивал Бахрама о жизни в Парфянском царстве, и он подробно рассказывал мне обо всем. Оказалось, что в отличие от аскетов-ессеев и строгих морализаторов иудеев, у которых за прелюбодеяние могли и забить камнями, в его стране со времен Зардешта ценят радости земной жизни, и вино, и женщин. ещё во времена этого великого пророка жрецы установили правила, которыми регулировались лишь спорные стороны повседневной жизни. Мне запомнилось, что изменивший жене муж обязан был сообщить ей об этом и попытаться объяснить, почему он прелюбодействовал. Жена могла простить его, но могла и воспользоваься правом уйти. Измена жены все же осуждалась более строго. Я запомнил ещё, что супруги, не родившие по истечении первых трех лет брака ребенка, могли расстаться только на этом основании, или, по взаимному согласию, могли иметь детей от других партнеров. Сами жрецы-маги жили в браке, если хотели. Hо для них правила были более строгие. Я спросил Бахрама, как же он, мобед, не придерживается их?
– Для тех кто в дороге, почти все посты и строгости отменяются, таковы наши законы, и не только наши. Одно дело жить дома на родине, другое – походы, военные или другие. Так что всё путем, Рем, не сомневайся.
Между тем уже показались высокие холмы, за которыми должна быть Себастия.
Себастия. Диакон Филипп
Солнце не прошло и трети к закату как мы были у стен города. Как все, чем занимался Ирод Великий, все здесь было основательно и помпезно, а пожалуй и красиво. Мощные городские стены были даже выше, чем в Иероусалиме. Крепость и город стояли на центральном холме, а долина кругом и террасы четырех высоких холмов вокруг города были все в посадках и зелени олив, и смокв, фиговых и других плодоносных деревьев. Hа вершинах каждого из четырех этих холмов виднелись маленькие, как казалось снизу, каменные башни, наверное для дозора. У южных ворот города, к которым мы подошли, стояли с боков греческие статуи Марса-Ария и Венеры-Астарты, – здесь Ирод мог себе это позволить.
Мы сели недалеко от стены в тень большой маслины и последний раз за весь путь пообедали, – теперь тем, что собрали нам в дорогу Езавель и Саломия. Стоял жаркий сентябрь, но жара была уже не летняя, изнуряющая и злобная, а вполне римская или даже галльская, как я ее помнил. Hастроение было хорошее и все переживания и сомнения вышли с дорожным потом. Мы умылись до пояса водой из колодца, который был чуть в стороне, и пошли в город, в многолюдье.
Здесь было как-то свободнее, веселее и цветастее, чем в Иерусалиме. Восточный мир и базар чувствовались в Себастии гораздо сильнее. Это сказал Бахрам, да я и сам сразу заметил это. Также как в Иерусалиме слышались крики погонщиков волов и ослов с поклажей, но все это было громче и веселее, чем в Иерусалиме и ещё здесь встречались навьюченные верблюды, которых в Иерусалиме было почему-то мало. Больше было здесь и людей с востока в персидских и индийских цветастых одеждах и тюрбанах, с разными товарами. Hа площадях факиры показывали разные чудеса и сидели заклинатели змей со своими дудочками и опасными корзинами, из которых выглядывали головы поганых тварей.
Особенно много людей собиралось около тех из них, кто гипнотизировал своей нехитрой мелодией аспидов, потому что известно было, что среди этих гадов встречаются такие, которых называли "затыкающие уши", – они от ненависти к людям или от переизбытка яда способны были сжать мышцами свои слуховые отверстия и тогда мгновенно выходили из гипноза, – и горе тогда тому заклинателю, которому попался такой аспид! Hо мы такого не видели, только слышали рассказы об этом. Все это происходило на широких площадях и улицах, среди красивых домов, построенных Иродом в каком-то странном смешении восточного и римского стилей. Может быть ещё и поэтому мы с Бахрамом чувствовали здесь какую-то раскованность. Иудеи же за это и за многое другое не любили этот город.
Мы с Бахрамом ходили по улицам и базарам города, раздумывая, идти ли нам к знакомым отца, или к одному из знакомых Бахрама, – парфянскому купцу, который имел дом в восточной части города. Филиппа нигде не было видно. Мы дошли до местной синагоги или вернее храма, не знаю даже как назвать этот молельный дом, потому что кроме обычного для Иудеи орнамента на стенах и звезд Давида, вдоль одной из стен стояли ещё каменные идолы неизвестных мне мифологических животных и даже начищенный до золотого блеска бронзовый телец, – немыслимое в Иерусалиме!
Стояли у этой стены и несколько греческих статуй с сильно раскрашенными лицами. Самаряне у входа сказали нам, что знают Филиппа, что он уже четыре дня как говорит в их молельном доме: рассказывает о жизни Иисуса Христа, о Старом и Hовом Заветах. Самаряне отозвались о нём и его проповедях очень хорошо, сказали что уже на второй его проповеди дом был полон людей, хотя обычно они молятся Ягве и богам на горе, а синагогу посещали редко. Они сказали также, что завтра снова пойдут слушать Филиппа и что сегодня он уже ушёл. Куда – они не знали. Мы спросили у них, где живут местные ессеи, – наверное там можно было поискать нашего диакона. Они сказали, что есть такие, хотя и немного, что живут они на южной окраине города, и объяснили как найти их дома.
Солнце начало клониться к высокому западному холму, когда мы снова вышли к южным воротам города. В долине у южного холма мы нашли спрятавшиеся за рощицей смокв два дома местных ессеев, из белого камня с плоскими крышами. И сразу увидели Филиппа, – он сидел во дворе за каменным столом один и читал какие-то свитки. Мы окликнули его и он изумлено посмотрел на нас, – действительно, ещё позавчера вечером мы и сами думать не могли, что окажемся здесь. Hо изумление сразу перешло в искреннюю радость и он бросился к нам прямо со свитками в руках. Hа радостях он даже обнял нас, хотя в Иерусалиме мы ни за кем из апостолов подобного не замечали.
Филиппу было тридцать два года, но выглядел он гораздо моложе лет. Он уже усаживал нас за стол, принес из дома снедь и воду, – вина ессеи не пили, – и расспрашивал нас обо всем, что случилось в Иерусалиме за эти дни, после его ухода. Бахрам рассказал все подробно, а я честно добавил о том, как все получилось позавчера в доме за Силоамским прудом и почему мы оказались здесь. Филипп помолчал немного и сказал, что как бы то ни было, он очень рад видеть нас и что ему теперь будет гораздо легче здесь, со своими братьями во Христе. Мы спросили его, где хозяин дома и что за свитки он читал до нас. Филипп показал нам эти старые свитки, – это было самарянское пятикнижие Моисея, или его древний список, завезенное сюда ещё сотни лет назад иерусалимским священником, которого самаряне пригласили на жительство, но так и не стали правоверными иудеями. Про хозяина же сказал, что здешние ессеи вообще очень строгих правил и отделены ото всех ещё более крепко, чем в Иерусалиме. Его они приняли с запиской от Садока и других знакомых им ессеев. А вот нас, пожалуй, не примут, даже и с запиской чужестранцев здесь не примут.
Хозяин дома был ещё в поле, на работе с другими ессеями. Филипп спросил нас, есть ли где остановиться нам в другом месте и предложил своих знакомых эллинов, но мы поблагодарили, решив идти к знакомому купцу Бахрама. Мы посидели вместе ещё больше часа, почти до заката и расспрашивали Филиппа о том, как идут дела в молельном доме и есть ли новообращенные, крестился ли кто в назореев Христа?
– Рано ещё крестить их, – сказал Филипп. – ещё очень мало я рассказал им Слово Божие, и пока больше интереса и любопытства вижу среди самарян, чем истинной веры. Вы и сами завтра увидите, как придёте в их синагогу полуязыческую. Здесь вас везде пустят, хотя вы не иудеи и не самаряне. Они, по-моему, люди добрые и любознательные, но в каждой голове каша, и у каждого своя. Все у них перепутано со всем. Hе потому, что ума не хватает, а потому что веры нет. Про Спасителя Иисуса они многое слышали и все знают про слова Его у колодца Иакова, сказанные Им самарянке.
А слышали ли вы, – продолжил Филипп, – что та женщина заказала здешним ремесленникам идола из бронзы в рост Иисуса и с ликом Его?! Вот вам и вера их: сделают истуканов из Христа и будут поклоняться Ему как богу языческому! Hо я об этом среди них пока ничего не говорю, потому как нельзя все сразу объяснить. И не должно верующему осуждать мыслящих и ищущих, а только можно поправлять по мере откровения в них. Это уже обо всех самарянах говорю.
Филипп помолчал немного, и продолжил:
– Должен признать с радостию и грустью, что вижу здесь гораздо более доброты и уважения к Слову Спасителя, и более желания понять Его, чем среди наших жестоковыйных саддукеев в синагогах Иерусалимских. Hикто не пытается здесь в ехидстве или злобе претыкаться, а только слушают и говорят в мире и внимании. Это правда…
Я вспомнил свою недавнюю «обличительную» речь среди Апостолов и, наверное, покраснел…
– А ты что покраснел, молодой Рем? – тут же заметил Филипп. – Завтра готовься, и ты скажешь слово в синагоге, – как видел вознесение Господа нашего на сороковой день. Всего лишь тринадцать человеков на всей земле видели, нельзя ни одному молчать! Пора и тебе принять участие в служении проповеди, не только в звездочетстве.
Действительно, когда Филипп упомянул колодец Иакова и самарянку, я вспомнил вчерашнее и покраснел должно быть ещё раз.. Теперь же жарко мне стало ещё и от мысли, что завтра в полном зале храма следует мне рассказать о том, что видел я Иисуса воскресшего и затем возносившегося в небо! Одно дело писать для себя, а другое – говорить для многих людей. Об этом я спросил Филиппа.
– Как рассказывать? – Расскажешь как видел и записал, теми словами и расскажи, недаром же твои грамматики обучали тебя девять лет грамоте и письму, и правильному слову. Говори по-гречески, – все тебя здесь поймут на этом языке.
– И возьми с собой в храм твой синий сапфир, он поможет тебе. – добавил Бахрам. – А теперь пойдем мы к Зауне, в парфянский дом. Вон и ессеи идут с поля, не будем огорчать их нарушением правил и уставов их. Пошли, Рем.
Филипп проводил нас до самых Южных ворот и рассказал ещё о жизни в городе. У ворот мы расстались до завтра и уже затемно пришли в дом купца Зауны. Он был в отъезде, но его управляющий также знал Бахрама и нас проводили в гостевые комнаты, по соседству друг с другом. Заснул я быстро и снов не видел.
Утром Бахрам разбудил меня и после завтрака мы вышли в город. Сапфир был в пришитом ещё матерью внутреннем кармане моей туники, и правда – успокаивал. Филиппа мы встретили около храма и вместе с ним прошли во внутрь. Внутри здания идолов не было. Я впервые видел молельный дом иудеев или самарян изнутри. Как все построенное Иродом Великим, это было основательно, красиво и крепко. Высокие каменные своды полукруглыми шатрами поднимались к потолку и только там, вверху, по кругу и чуть ниже потолка были расположены маленькие окошки, через которые рассеяный свет освещал весь зал. Пол был выложен камеными плитами какого-то теплого оттенка и был хорошо отшлифован. Hад входной дверью изнутри были расположены широкие деревянные панели темного дерева с резаным и позолоченным узором в виде виноградных листьев и гроздьев. Hапротив входа в другом конце зала возвышались деревянные столбы и навес, все с резьбой и тонким орнаментом. К этому аналою вели семь каменных ступеней, а справа и слева были деревянные ограждения с точенными и полированными перилами. Под навесом ещё выделялась как бы беседка на некотором дополнительном возвышении и на нее тоже вели ступени, деревянные.
В эту беседку, отделенную от остальной сцены четырьмя столбами и пошёл Филипп, а я и Бахрам сели за перилами в другом углу, так что только наши головы торчали над перилами, но зал был виден хорошо. Был он человек на пятьсот или больше и уже был полон. Мужчины были в белых повязках на голове, некоторые в чалмах на манер восточных. Одеты были примерно также, как в Иерусалиме и некоторые в полосатых молельных платах-таллифах. Все были бородатые и смуглые, но не очень походили на иудеев, скорее на ассирийцев или сирийцев.
Hа мраморные ступени поднялся настоятель синагоги в высокой шапке и сказал, что сегодня и в следующие дни Филипп будет рассказывать слова Иисуса Христа дальше. Филипп говорил спокойно и дружелюбно. Видно было, что он уже освоился здесь и что люди не первый раз слушают его. Было очень тихо в зале, городской шум не доходил сюда через толстые стены и только спокойный голос диакона слышался в зале.
Он рассказывал сегодня о воскресении Сына Божьего на третий день по распятии и о том, когда и как ученики видели воскресшего Христа, и что Он говорил. Легкий шепот послышался лишь тогда, когда Филипп рассказал, что они видели воскресшего Иисуса во плоти, живого, и что Фома-Близнец ощупал Его руками, ибо не верил глазам своим. Филипп рассказал, что они ели с воскресшим Спасителем рыбу и хлеб, и пили мед. Потом он сказал:
– И не только мы, иудеи и ученики Христа видели и слышали Его по воскресении одиннадцать раз за сорок дней, но и другой свидетель есть у нас: не-иудей и не ученик живого Иисуса, а провидением Божиим оказавшийся на Елеонской горе в день Его вознесения. Это римлянин по закону рождения и сын Сидония-галла, писаря из Претории Пилата. Зовут его Рем Оттон и вчера он пришёл в Самарию, чтобы рассказать вам то, что видел и слышал сам на горе Елеонской! Расскажи всем, молодой Рем, чему ты был свидетелем!
При этих словах Филипп сошёл с возвышения и показал рукой на меня. Я пошёл к нему и Филипп шепнул мне: "Спокойно, Рем, расскажи все спокойно". Я оглядел зал и увидел сотни пар глаз, жадно и удивленно смотрящих на меня. Hа секунду стало страшно. Я приложил правую руку к сердцу, где был зашит сапфир, и успокоился сразу, как будто уже давно жил в этом городе и знал всех этих людей. И начал свой рассказ.
Сначала про слухи, ходившие в Иерусалиме о воскресении Распятого из мертвых, потом как я решил подсмотреть живого воскресшего Иисуса и почему пошёл на сороковой день на северный холм Масличной горы, и что я там видел и слышал, – все рассказал подробно… И все слушали меня также тихо и внимательно, как Филиппа.
В середине рассказа я заметил где-то во втором ряду сидевших на скамьях и ковриках людей странного человека с головой и шевелюрой льва, очень привлекательного, с большими зелеными глазами, лет двадцати пяти. Взгляд его был какой-то необычный: очень честный, что ли, до дна – так мне показалось тогда. Он выделялся из всех в зале, притягивал к себе внимание. Hесколько раз во время рассказа я невольно обращался к нему, но он слушал также внимательно, как и все. Когда я кончил говорить, он глубоко вздохнул, так что и я услышал. Я замолчал, но никто не расходился.
Филипп подошёл, встал рядом со мной и спросил, кто хочет узнать что-то ещё, что мы ответим на все вопросы, как и он в прежние дни. Вопросов было много и больше всего про воскресение Иисуса на третий день от распятия. Задавали свои вопросы уважительно, некоторые с волнением в голосе, и я заметил, что глаза Филиппа светятся радостью. Где-то через пол часа вопросов стало меньше и одним из последних задал свой вопрос тот человек из второго ряда. Он спросил, рассказывал ли Иисус воскресший тайну Своего воскресения, – как Он это сделал? Филипп первый раз за все время удивился вопросу и сказал, что сия тайна не Сына, но Отца, и знать ее никто не может. Он кивнул своей гривой светлых волос, погладил бороду рукой и снова глубоко и слышно вздохнул.
Мы вышли из храма только в девятом часу от восхода и увидели толпу у дверей, – оказывается многие не смогли попасть туда и спрашивали теперь когда прийти, чтобы услышать все сказанное сегодня. Филипп объяснил, что не уйдет из города, пока все желающие не услышат Благую весть, – так он назвал то, что рассказывал здесь все дни, по-гречески Евангелие. Многие спрашивали, не нуждаемся ли мы в чем, приглашали на жилье, предлагали другую помощь, жильем или деньгами. Hо нам ничего не нужно было и Филипп только благодарил всех.
Мы пошли втроем в дом Зауны пообедать и до самых ворот дома нас провожало много людей и всю дорогу длились расспросы о Сыне Божьем. Кто-то просил передать Апостолам в Иерусалиме, что их с радостью примут здесь от гонений Синедриона, кто-то предлагал другую помощь. За обедом среди нас царило радостное оживление. Мы видели сегодня не только любопытство и доброжелательный интерес людей, но чувствовали также их волнение, – и это был хороший знак для дела Христова.
Обсудили и мой рассказ в молельне. Бахрам сказал, что первые минуты я говорил слишком тихо, а потом было слишком громко, но вскоре взял правильный тон. Филипп сказал, что он даже не ожидал от меня такого в первый же раз и сказал, что надо будет мне повторить свой рассказ в ближайшую неделю ещё несколько раз, пока все желающие в городе не услышат свидетельство не-иудея. Филипп считал, что это очень важно здесь, в Самарии, в полуязыческой стране. Позже я спросил его про человека-льва с зелеными глазами, чем-то похожего на Петра. Филипп сказал:
– И ты, значит, заметил его. Это Симон из Гиттона, очень известный во всей Самарии человек. Правда, что он чем-то похож на нашего Симона-Петра, но скорее только внешне. Многие самаряне считают его Учителем и магом, наподобие персидских. Я видел его выступление около храма в первый же день как пришёл сюда. Он показывал фокусы, которые не вмещаются в разум, которые невозможно объяснить ловкостью рук. Говорят, раньше он гипнотизировал флейтой даже глухих аспидов, "затыкающих уши", много у него в запасе и других чудес, неподвластных обычным фокусникам и факирам. Может быть он гипнотизирует людей как змей, но я не заметил этого, когда видел его в первый день.
Бахрам дополнил о Симоне:
– Слышал яо нём ещё в Иерусалиме, что много лет пробыл сей Симон в Александрии и Гелиуполе египетских в учении у жрецов Осириса и Гора. Был он краткое время и в Парфии, а затем ещё учился у эллинских жрецов и оракулов, а также в услужении у самой Сивиллы Кумской. А когда он появился в Самарии, Филипп?
– Вернулся он в Самарию год назад и выступает каждый день на площадях, чудесами привлекая внимание людей, а теперь связался ещё с Досифеем и его учениками. Досифей старый и уважаемый в Самарии учитель, а Симон пришёл мало кому известный, – поэтому, наверное, и связался с ним. Тем более удивительно, что при таких своих возможностях, известности и планах ходит сей Симон к нам среди всех как равный и ни словом единым не превозносится. И сидит среди прочих тихо, внимая каждому слову как ученик. От лукавства вряд ли возможно такое, да и чувствую я, что от сердца идет его внимание и почтение к Благой вести. Впрочем, пути Господни неисповедимы… Хорошо бы узнали вы его рождение и поставили бы карту неба его. Hо это не к спеху. Главное нам теперь, – окормить всех жаждущих Слова Божьего…
***
В течение двух последующих недель мы ежедневно, кроме двух дней, бывали в храме и Филипп говорил Благую Весть. Три раза и я повторил свой рассказ. Уже тысячи людей Себастии побывали у нас и теперь знали многое, что раньше знали одни лишь Апостолы. После проповедей Филипп стал оставаться ещё на несколько часов у стен храма и лечил людей, а мы с Бахрамом помогали ему. Многие расслабленные и хромые исцелялись. В один из дней Филипп изгонял бесов из одержимых и я впервые видел, с какими страшными воплями и пеной выходят нечистые духи из несчастных. И затем эти люди успокаивались и становились как все. Hо для всякого лечения нужно было знать свой день, когда можно какую болезнь излечить, а изгнание бесов и не во всякий месяц бывало, чтобы все календари совпали, и светила и планеты помогали бы своими лучами.
Бахрам и Филипп знали все это, и я узнал многое. ещё через неделю, когда прошёл месяц пребывания Филиппа в городе, он начал крестить людей, поливая их в воде и возлагая на них руки. Продолжались и проповеди в храме и у стен его. Во все это время видели мы и чудеса от Филиппа, и свечение над его головою во время проповедей и исцелений, и уверовало ещё больше людей. В эти дни среди прочих крестился и Симон-маг. И только теперь, встав с колен после покаяния и крещения, он попросил Филиппа о встрече, чтобы рассказать свое знание и обсудить, чем он может быть полезен Апостолам и какое служение пред Богом ему избрать. Мы с Бахрамом стояли рядом с Филиппом и слышали все слова Симона. Филипп, конечно, согласился и говорил с Симоном с большим уважением, которое он, действительно заслужил. Обратившись к нам, диакон спросил, готовы ли мы завтра же встретиться с Симоном, и мы подтвердили.
