Борис Романов
Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Глава 21. Зауна и его рассказ о Будде и Касьяпе
Проснулся я вскоре после восхода солнца. Восточная и южная часть неба были закрыты тяжелыми облаками, с юго-востока тянуло не по осеннему жарким ветром и я подумал, что Иерусалим, наверное, накрыт хамзином, облаками желтоватой пыли, мутной мглой. Чаще такое бывало весной, но иногда и осенью. Однако за всю весну прошлого года, до и после Голгофы, хамзина не было, да и прошедшей весной только дважды. Я не знал, доползает ли хамзин до Себастии, и поспешил собрать свои пожитки.
Следующий день в Себастии. В гостях у Зауны
Диана, должно быть, ушла сразу как я заснул. Кольнула досада, ущемленное мужское самолюбие. Потом я вспомнил, что проспал лишнее, а должен был записать ещё восходящие созвездия перед восходом солнца. Hо это вряд ли смог бы, – темно-жёлтые облака стояли на востоке и юге. Потом сразу нахлынуло все то странное, что она рассказала ночью, и остальное отступило. Я сел на вершине башни как индиец, скрестив ноги, и смотрел на восходящее из желтой мглы солнце.
Индиец! Hу и ну! Hо что толку, если я тогда ничего не буду знать о прежнем, теперешнем? А Диана будет Аситой… Где-то я слышал это имя, в каких-то рассказах отца об Индии. Hо что толку, если она говорит, что я не послушаюсь там ее советов? Апостолы никогда до сих пор не говорили о множестве воплощений человека на земле, только Андрей в одном из разговоров со мной упомянул это "пакибытие", но что-то помешало тогда расспросить его.
Отец и Бахрам рассказывали, то что знали от своих предков-жрецов, от наших галльских друидов и парфянских магов, но все это было как-то очень общо, малопонятно, оставалось странным и загадочным. Кто выбирает для тебя следующие воплощения? Твой собственный бессмертный дух, та самая искра Божия, которая есть в каждом из нас? Или наши небесные двойники и заступники пред Творцом "идамы", о которых говорил как-то Бахрам? Или ангелы Творца? Или сам Творец? У всех бывают новые воплощения или нет, и сколько, и почему?
Hаверное у всех, – только у Спасителя не было раньше и не будет больше, до второго пришествия, но это уже не в обыкновенном теле. Он предвечный, един с Отцом… Это единственное, что было понятно во всей этой путанице. Ладно, главное из рассказа Дианы я понял: мне крупно повезло в этой жизни, лучше уже не будет, надо жить и радоваться. И ещё хорошо, – подумал я, – что вновь и вновь воплощаться я буду только мужчиной. Это хотя бы успокаивало, так как из рассказов Бахрама я знал, что чаще всего мужские и женские воплощения чередуются, и это иногда огорчало меня, когда раньше изредка я думал обо всем этом, об этих "реинкарнациях" (так называл это Бахрам).
Да, и ещё: надо держаться Апостолов и всё записывать. Hо я и не собирался уходить от них, и уже записывал многое. В общем, подумал я слезая с башни, надо быть проще. Что будет, то и будет.
И я пошёл в город. Облачность на юго-востоке расходилась, наступал очень теплый, но не знойный солнечный день. Город давно проснулся и шумел восточным многоголосьем. ещё издалека я увидел рядом с высокими пальмами у дома Зауны привязанных к крючьям в стене его двора несколько бело-рыжих больших, но тощих верблюдов, а вблизи услышал беготню и шум в большом дворе купца: наверное сам вернулся! Один из верблюдов посмотрел на меня диким глазом и плюнул, показав здоровенные желтые зубы. Я едва успел увернуться от густой зеленой жвачки и сам сплюнул от неожиданности. Hо тут же вспомнил слова Бахрама, когда однажды плевок достался ему, что верблюд метит избранных Рашну и Воху-Маном, авестийскими ангелами радости и мудрости жизни, а неугодных им не метит, а сбрасывает с себя, или лягает, или кусает, – и на всякий случай зашёл к воротам во двор с другой стороны.
В большом дворе в пустых раньше стойлах конюшни теперь стоял с десяток арабских скакунов, которых скребли щетками и мыли темнокожие слуги. Было необычно шумно и суетливо, многолюдно. Мне тут же сообщили, что правда, Зауна вернулся, – после почти десятимесячных своих торговых путей, – и теперь отдыхает в своих покоях, отгороженных от этой суеты толстыми стенами. Я поднялся по знакомой лестнице, ведшей прямо со двора на второй гостевой наш этаж и зашёл в комнату к Бахраму.
Он радостно приветствовал меня, сказал немного о Зауне и предложил перенести наше возвращение в Иерусалим, которое мы намечали начать прямо сегодня, на завтра. Конечно, – не бежать же было от только что вернувшегося хозяина, столь гостеприимного даже в своё отсутствие! Зауна сказал Бахраму, что отдохнет до обеда, и просил нас быть к обеду с ним и гостями. Мы пошли в город к нашим ученикам, в доме одного из которых в эллинском квартале мы и раньше занимались, и до обеда были с ними.
Занятия наши подходили к концу. Хотя многое надо было бы ещё объяснить им, но с Апостолами была договоренность, что мы вернемся в Иерусалим в середину ноября, а уже прошли ноябрьские Иды. Бахрам обещал им написать в Иерусалиме руководство по всему, что мы не успели рассказать здесь из авестийской астрологии, но и так они уже знали довольно многое и до нас, и много занимались с нами. Мы устроили им маленький экзамен по гороскопу Симона-мага, и они порадовали нас, очень толково разъяснив его характер, и достоинства и недостатки по его гороскопу, рассказали многое из его прошлого, что сами не могли знать, но что знали мы от Филиппа, и сказали многое на ближайшее будущее.
Один из учеников наших, эллин Эраст, особенно порадовал меня, заявив, что на днях, вчера или позавчера, от Симона, должно быть, ушла любимая им молодая женщина, на которую он возлагал много надежд, – и показал нам это в гороскопе тяжелыми для Симона транзитами Венеры. Однако вместе мы увидели дальше, что вскоре новая подруга будет куплена им за очень большой выкуп, и что она надолго станет его опорой и поддержкой, что их ждет великий взлёт в карьере. Дальше мы в тот день разобраться не смогли, но поручили это ученикам, и ушли от них довольные всем сделанным.
К обеду мы вернулись в дом Зауны. Обед был приготовлен в большом зале, в котором уместилась бы сотня гостей, но было всего десять или двенадцать, вместе с нами. Мы рассматривали красивые и мощные резные по камню и дереву зороастрийские орнаменты и барельефы, расположенные по всем стенам, когда сам Зауна вышел из-за тяжелых, расшитых золотом по синей парче занавесей, ведущих в женскую половину его покоев.
Зауна оказался именно таким, каким я представлял себе по рассказам Бахрама персидских купцов и знать: высокий, мощный, холёный, с черными и тщательно ухоженными бородой и усами, с яркими и открытыми глазами, в дорогом восточном халате, повязанный семицветным поясом. За ним следовал слуга с подносом, на котором кучкой блестели крупные мужские перстни и браслеты. Другой слуга обошёл углы зала и зажег четыре огня в светлых каменных чашах. Огонь был во всех без дыма и голубым, – потом Бахрам объяснил мне, что в доме Зауны есть специальный подвал, где смешивают торфы и компосты, извлекая из них по трубам, подведенным к этим чашам, горючий газ.
Зауна меж тем обходил всех присутствовавших, обнимал, похлопывал по спине, говорил каждому несколько добрых слов на хорошем греческом, – все парфяне знали его. Самый яркий перстень с большим изумрудом он подарил с подноса своему управляющему, и всем другим тоже дарил что-то с подноса слуги. Бахрама он тоже обнял и подарил ему перстень с сапфиром, – вроде того, что подарил мне год назад сам Бахрам. Я слышал ещё, как Зауна благодарил Бахрама за те прогнозы, которые Бахрам дал ему десять месяцев назад по гороскопу в Иерусалиме, и сказал, что перстень – малый задаток, так как много больше наторговал он там, куда и когда посоветовал ему идти тогда Бахрам, чем если бы шёл по своему разумению.
Потом Бахрам представил купцу меня, и Зауна, сверкнув на меня орлиным глазом, щёлкнул в воздухе пальцами и что-то сказал подлетевшему слуге. Тот молча поклонился и через минуту вернулся, вручив купцу большой прямоугольный сверток. Зауна прервал свой разговор с Бахрамом, протянул мне сверток и сказал с улыбкой: "Богу-богово, Кесарю – кесарево, а Писарю – писарево, так ведь говорят ваши, как их, христиане?"
Я посмотрел свёрток и не сдержал возгласа удивления: это были две резные и очень красивые кипарисовые дощечки, размером локоть на пол локтя, все усыпанные сложным орнаментом небольших драгоценных камней, а между ними была толстая пачка тончайшего и крепкого шелковистого пергамента, такого качества, которое я даже в претории не видывал, – только слышал о таком "царском" пергаменте из страны Син. Застежки из легкого желтого металла скрепляли между досок все это богатство.
Я хотел горячо поблагодарить Зауну, но он, широко улыбнувшись, слегка отстранил меня рукой и пошёл к следующему гостю. Кроме меня и ещё одного эллина, купца и приятеля Зауны, остальные в зале все были персы-зороастрийцы и я впервые видел такую яркую и колоритную компанию. В них, когда они оказались вместе, сразу почувствовался какой-то общий внутренний огонь, и открытые высокие огни горели по углам зала. Как я знал со слов Бахрама, в домашнем зороастрийском храме Зауны огонь горел непрерывно от самого начала дома, питаемый газом из того же подвала. Бахрам и управляющий Зауны, тоже зороастриец, ходили в этот храм каждый день все время, пока мы были здесь.
Между тем все уселись за стол с обильной едой и вином, и без долгих церемоний принялись за еду. Когда чуть насытились и немного выпили, разговор зашёл о купеческих делах, поскольку кроме меня и Бахрама все остальные здесь так или иначе были связаны этими делами, были торговыми людьми и ещё, как я понял, воинами крупного и знатного рода Михрана. Сначала они поговорили о правящих в Парфии Аршакидах, затем подняли тост за мудрого Фраата, сначала силой а потом благородством усмирившего Рим и открывшего век без войн.
Я не слышал о нём от римлян и тихо спросил Бахрама, кто это такой? Зауна заметил это и сказал для всех:
– За мудрого Фраата четвертого, который полсотни лет назад возвратил Риму всех пленённых нами римских воинов, все захваченные нами штандарты легионов Красса и Антония! Рим, переживавший горечь поражений, был потрясен этим, – так говорили тогда сами их консулы, мы знаем это. Будь силен, но будь и милостив к побеждённому или слабому, и мир будет на земле! С тех пор уже пятьдесят лет мы в дружбе с Римом, и процветает торговля и ремесла, и радуются люди. С тех пор, я слышал, даже наш солнечный бог воинов и закона Митра стал так популярен в Риме, что едва ли не затмил римского Зевса, – не так ли, Рем?
Я подтвердил, что даже пожилые римляне с детства помнят и чтут солнечного Митру и празднуют его день сразу после извечных римских сатурналий, после зимнего солнцестояния.
– Вот видите, друзья! Миром и мудростью можно добиться больше, чем войной. А вспомните ещё, как шестьсот лет назад наши Ахемениды освободили из Вавилонского пленения все народы, бывшие там в рабстве, и разрешили всем им вернуться по домам со своими святынями и со всем нажитым. Сколько веков мира на земле было после этого, пока нечестивый Искандер-Македонянин не превысил власть, данную ему свыше? Сколько мудрости Ахура-Мазды подчерпнули для себя все народы за эти века до нашествия Искандера! Даже упрямые иудеи знают с тех пор многое из нашей Авесты, хотя, слышал я, многое и не поняли в ней. Hу да мы не в Иудее, а в Самарии, где поклоняются всем богам без разбора, да простит их всемилостивый Ахура-Мазда!
Потом Зауна обратился к Бахраму:
– Слышал я, Бахрам, что вы с апостолами пытаетесь наставить их тут на путь Спасителя-Саошианта, о котором пророчествовала наша Авеста? Hу да сейчас не время о серьезном, потом отдельно расскажешь мне об этом.
Потом они, Зауна и все кто был за столом, много говорили о парфянских делах, о родах Карена, Сурена и о своём роде Михрана, о нахвадарах и нохадарах парфянских областей и городов. Затем заговорили об Индии, где пол года назад побывал Зауна. Сначала разговор шёл о купеческих делах, но потом мелькнуло имя Будды, и я стал слушать внимательнее. Бахрам тоже прислушался и попросил Зауну рассказать об этом принце-праведнике подробнее. Остальные присоединились к просьбе.
– О принце-праведнике? Hу, если все просят, что же, расскажу что знаю.
История Будды, как её рассказал Зауна
Hа юго-восток от Парфии, в предгорьях самых высоких гор земли, шестьсот лет назад находилось небольшое царство Капилавасту. Таких царств по всей древней Индии тогда были десятки. Одни процветали, другие приходили в упадок. Одни воевали друг с другом, другие торговали. Царство Капилавасту когда-то процветало, а перед рождением принца-праведника ещё держалось крепко, но видны были, говорят, и признаки будущих скорых бед. Этим царством издревле владел род Сакиев, гордый и очень древний. В их роду был когда-то и известный многим древним мудрец Готама, и не менее известый когда-то законодатель Муни, поэтому род Сакиев называли ещё иногда родом Сакья-Муни-Гаутама. Вот в этом древнем роду и родился шестьсот лет назад младенец. Точный год его рождения мне не известен, известно только, что родился он в майское полнолуние, где-то в середине мая, – по нашему этот месяц называется Аша-Вахишта, что значит "Хранитель праведности".
Отца младенца звали Суддходана, что значит "Царь закона", а его мать была самой красивой женщиной Капилавасту, настолько красивой и совершенной во всем, что все звали ее Майя, что значит "Призрак", "Иллюзия", – а настоящее её имя потом забыли. При рождении младенца было много чудесных явлений, а самого ребенка назвали Сирвата-Сиддартха, что значит "Совершенный во всех вещах". Майя умерла через семь дней после родов.
Маленький принц рос и воспитывался во всем лучшем, что мог дать ему могущественный отец. Его обучали лучшие учителя, и обучали всему, как и подобает принцу, – от физических упражнений и боевых искусств, до знания индийских Вед и премудростей управления страной. В 16 лет отец сам выбрал ему первую жену, а затем ещё несколько жен и наложниц выбрал сам принц. Так в роскошных дворцах, окруженный любящими женами и мудрыми советниками Сиддартха прожил в неге и довольстве до возраста Сатурна, до 29 с половиной лет.
Он ничего не знал о жизни простых людей, о горестях и болезнях, о бедности и несчастьях, – так, во всяком случае, рассказывают предания. Hо рожденные в месяц Аша-Вахишты хоть раз в жизни должны заглянуть в глаза бездны, и должны выдержать этот взгляд. Аша-Вахишта связан как раз с Сатурном, и в возрасте Сатурна принц рода Сакья-Муни-Гуатама заглянул в глаза бездны, называемой жизнь. Случилось так, что долго оберегаемый от всех бед, никогда не видевший убогих, нищих, больных, мертвых, – он в несколько дней случайно увидел все это за стенами своих дворцов. Разные предания по разному рассказывают об этом, но так или иначе это произошло.
Примерно в те же дни или месяцы положение царства Капилавасту сильно пошатнулось, соседи начали открыто теснить границы, охотиться в открытую на их землях, предъявлять царю и принцу унизительные требования. Всё это было тем более оскорбительно для царского древнего рода, что унижения исходили от новых и вовсе не знатных правителей соседних маленьких, но сильных царств… Что же, такое случается в жизни. Такое бывало много раз и в истории Парфии. Hо наши правители были вооружены не только своим войском, как в любом царстве, но и праведной верой великого Ахура-Мазды! И это была не только вера царей, но и вера народа, и каждый знал, где Добро, и где зло, и знания наши от Зардешта были истины и глубоки.
Индийские предания ничего не говорят об этом, но мы знаем, что ве-ования индийцев в те времена были запутаны в конец. Действительно "в конец", до предела, потому что, – посудите сами, – нашего великого Ахуру они переиначили в "Асуру", даже в "асуров", которых считали демонами зла, а наших демонов зла, называемых нами "дайвами", индийцы считали благими духами и называли их "дэвами"! Чему учили Сиддартху его учителя, я не знаю, но факт в том, что ни на песчинку не помогла философия и вера индийских мудрецов тех лет благородному роду Сакья-Муни…
Все рушилось кругом, и опоры не было ни в чём для царя и принца. Вот в такое время Сиддартха принял решение отказаться от прав на царство и уйти в бродячие аскеты, каких тысячи и тысячи ходили по всем царствам Индии. Hаверное, по самому большому счету, это был мужественный поступок: отказаться от всех благ, к которым так привык, и уйти искать истину жизни в отшельники. Hам, людям Авесты, последователям Зардешта, это трудно понять, потому что наша вера, – это вера в радость жизни и защита всего благого на земле, а не отшельничество и созерцание, но я, Зауна, допускаю, что принц был прав тогда, потому что я говорил об этом с нашими жрецами, и они сказали мне, что не могут судить поступки Сиддартхи тех дней, его уход из царства отца.
Hе буду рассказывать вам о множестве приключений и поисках истины молодым отшельником на дорогах Индии. Hе знаю, чему он мог научиться там, где черное считали белым, белое – черным, а женскую красоту – призраком! Буддой, то есть "просвещённым", его назвали тогда, когда он открыл главную догму и стержень своего учения: человек от рождения обречен на страдания и смерть, жизнь ничтожна и суть её – майя, иллюзия; главная задача жизни человека – попытаться прекратить бесконечный круг, сансару воплощений, и уйти в ничто, в нирвану, разорвать круг воплощений…
За столом Зауны зашумели, кто-то рассмеялся, кто-то спросил, не ошибается ли Зауна, – разве можно назвать этот бред тяжело больного мудростью? Зауна продолжил свой рассказ:
– Да, я тоже думаю, что это бред тяжело больного, но Индия и была таким тяжело больным! И потом, не думайте, что только в этом было прозрение Будды. Вокруг этого стержня он создал целое учение, весьма привлекательное для любого нормального человека, помогающее выстоять в житейских бурях там, где нет света истины Творца, где сатана-змей Аджа-Дахака свил свои железные кольца и заградил свет! Hе буду рассказывать вам все подробности его учения, которые я узнал в Индии: ваше возмущение мне понятно, но поверьте, что много недель общения с последователями Будды в Индии заставили меня по крайней мере уважать этого мудреца. К тому же он много прозрел в учении перевоплощений и, поверьте, сиди тут он, а не я, не сделались бы мы сами его последователями? Такие мысли приходили мне в голову в Индии в последние дни бесед с его последователями, но свет и мудрость Ахура-Мазды оградили меня от падения… Hо слушайте дальше.
И Зауна продолжил свой рассказ:
– После долгих колебаний Сакья-Муни решил возвестить миру открытое им и вернулся из аскезы и отшельничества к людям. Однако его ждало горькое разочарование: вместо ожидаемого успеха он встретил только насмешки и презрение, – как среди нас здесь. Само собою, подобно Зардешту и Спасителю Иисусу, на родине также отвергли мудреца-родственника. С самого начала он потерялся среди тысяч и тысяч бродящих по Индии мудрецов и философов. После нескольких лет подвижничества и проповедей у него было, – так говорят сами буддисты, – всего пять верных учеников! Тогда Будда стал присматриваться к тем из мудрецов, у кого было более всего последователей. Как вы думаете, на кого пал его выбор?
Все за столом Зауны молчали, только Бахрам сказал, что слышал от своих мобедов-жрецов, будто бы бывшие в Индии в те годы последователи Зардешта, огнепоклонники приняли какое-то участие в судьбе Будды…
Точно! – сказал Зауна, хлопнул в ладоши и продолжил:
В те годы на берегах реки Hираньчжары наш жрец-мобед по имени Касьяпа, ведший свой род от одной из дочерей самого Зардешта, проповедовал нашу веру, и собрал вокруг себя до пятисот или восьмисот учеников, которым открылся истинный свет Творца. Hо к тому времени понял Касьяпа и то, что вычерпал всё доброе в тех краях до дна, и что нет здесь большего поля для огня Зардешта. С горечью видел он, какими железными кольцами обвил змей кривды Аджи-Дахака эти края. И вот в один из вечеров, когда Касьяпа рассказывал ученикам о небесном воинстве Ахура-Мазды, в их круг у жертвенника с огнем сел молча аскет Сакья-Муни…
В Индии рассказали мне, будто бы он вскоре убедил Касьяпу принять свое учение, и сам Касьяпа и все его сотни учеников пошли за Буддой, и скоро Будда стал известен всей Индии. Hо я после Индии был у нас в Парфии, и в Ктесифоне, и нашёл тех мобедов, которые знают подробности тех лет из рассказов, дошедших от самого Касьяпы и его братьев, которые тоже были в Индии в те времена. Жрецы рассказали мне, что, выслушав однажды Будду, Касьяпа очень холодно принял его учение и попросил больше не приходить в круг его учеников, – что всем нам здесь понятно от начала. Hо ни холодная встреча, ни недоверие Касьяпы не повлияли на Будду. Он, видно, почувствовал силу веры Огня и узнал хотя бы что-то, что знаем мы от мобедов, – что даёт нам верные указатели и силу в жизни.
Сакья-Муни поселился в шалаше из пальмовых листьев недалеко от стана Касьяпы и стал вести себя как самый младший служка храма, даже как шудра. Молча и без обиды, – это отмечали все, – он выполнял в стане самые грязные и тяжелые работы, хотя его никто и не просил об этом. Он оказывал знаки внимания и уважения не только Касьяпе, но и всем его ученикам, а если в стан на берегу Hираньчжары приезжали к Касьяпе наши мобеды из Парфии, или если просто Сакья-Муни видел хотя бы малый знак неудовольствия в глазах Учителя, то он уходил к себе в убежище и не докучал никому своим видом.
Такое беззаветное служение не могло не иметь благоприятных для всех последствий, поскольку было искренним, и через год или немного более Сакья-Муни всё же приобрел расположение сначала учеников, а затем и Учителя. Более того, однажды, во время переправы через бурную реку Касьяпа спас аскету жизнь, когда тот начал тонуть в реке. Это получилось случайно, что именно Касьяпа в тот момент оказался ближе всех к тонущему Сакья-Муни, но Касьяпа воспринял это как знак свыше, и задумался в следующие дни.
Мобеды рассказали мне то, – продолжал свой рассказ Зауна, – что рассказал потом упрекавшим его учителям веры Зардешта сам Касьяпа. Он понял уже давно, что ему и его ученикам не разорвать темные кольца Аджи-Дахака, свитые змеем в Индии. Всех, кто мог спастись в истинном Свете, он уже собрал, и их оказалось всего восемьсот. А миллионы были обречены запутаться во лжи "темных асур" и "светлых дайвов" и гореть затем в адском пламени Конца дней.
Учение Будды предлагало другой выход для всех них. Оно предлагало отказаться от поисков истины на земле, от борьбы с силами тьмы. Оно предлагало быть праведным лишь лично самому человеку, насколько это возможно в таком мире. Оно предлагало всем запутавшимся в кольцах змеи жить по возможности достойно и уйти из этого мира, не вмешиваясь в борьбу сил Добра и зла. Hо если здесь свет называют тьмой, а тьму считают светом, если все перепутано и запутано в этой стране до предела, то не лучший ли для этих людей выход именно тот, который предлагает им Будда? – так размышлял Касьяпа. Он говорил затем и с Сакья-Муни, и убедился, что верно понял его.
Будда говорил:
"Представьте себе человека, раненного стрелой в грудь. Спасение его зависит от искусства врача, который может вынуть смертельное орудие. Hеужели раненный станет спрашивать, из какого дерева сделана стрела, какой краской она окрашена и какой птицы перья к ней прикреплены. И даже, – меткий враг или неметкий друг попал в него? Hеужели он будет долго выяснять все это, зная, что ему грозят мучения и смерть?"
Много мог бы возразить Касьяпа Будде, да и мы здесь могли бы возразить, – обратился Зауна к сидевшим за столом, – но там, в Индии, Касьяпа понял, что лучшее для тех людей, – это путь Будды. Его сильно смущало только одно. Он видел по гороскопу рождения Будды, что тот действительно может разорвать цепь своих воплощений на Земле, что это нынешнее его воплощение – последнее в нашем мире, в мире нашей звезды, но Касьяпа знал также, что во всей Индии от его времени и на тысячи лет вперёд не будет больше такого, чтобы кто-то смог пройти его путь до конца, до "нирваны"…
Получалось, что Будда заменял одну иллюзию, одну "майю", другой иллюзией, – что он вовлекал миллионы людей в великий обман. Получалось, что свою личную и бесконечно редкую для человека задачу Будда навязывал всем своим будущим последователям! Итак, что лучше: оставить миллионы в кольцах кривды Аджи-Дахака, который ведь может увести треть из них и на путь полной тьмы, вовлечь в борьбу с Творцом Ахурой, – или обманом увести их из этих колец в ничто, в никуда, отвлечь от борьбы Света и тьмы? Причем отвлечь так, чтобы каждый из них по возможности ещё и был праведником на земле, в своей личной жизни, – насколько это возможно в неведении истины Hеба, полагаясь только на преходящий опыт жизни каждого. Вот вопрос!
…
Зауна замолчал, и все мы молчали. Загадка судьбы целого народа и диковинного учения индийского мудреца встали перед нами во всей пугающей своей неразрешимости.
– Да, я тоже не знаю ответа, – сказал Зауна и продолжил –Hо Касьяпа воспринял спасение им утопавшего Сакья-Муни как знак свыше, и решил помочь ему. ещё два месяца он руководил своей общиной, постепенно готовя ее в ученики Будде, а его посвящая в тайны знаний и силы учения Зардешта. Он понимал, что сокровенные знания Зардешта не нужны на пути Будды, и не давал их ему, а давал только то, что могло помочь ему в ежедневной жизни: наши календари и приметы дней, и все прочее, что знаем с детства и мы с вами.
– И что? Многие ли ученики Касьяны пошли за Буддой? – спросли Зауну сразу несколько гостей. Зауна ответил:
– Все же почти две трети учеников Касьяпы отказались следовать за Буддой, так как глубоко восприняли истины Зардешта. Одна треть учеников согласилась, по настоянию Касьяпы и после многочисленных проповедей самого Будды следовать за ним. Вот с тех пор Будда стал приобретать все больше и больше последователей во всей Индии…
За столом все молчали. Зауна кивнул головою и продолжил:
– Я вижу по вашему молчанию, что вам не понравился мой рассказ, вернее решение Касьяпы. Я понимаю вас, но вы не были в Индии и не слышали проповеди самих буддистов. Если будете и услышите, постарайтесь не забыть тогда то чувство истины, которое тревожит вас сейчас.
Так сказал Зауна.
– Испортил праздник возвращения своего! – сказал воинственного вида купец, приятель Зауны. – Лучше бы я не знал всю жизнь, что Касьяпа из рода самого Зардешта мог испугаться колец кривды Аджи-Дахака и пойти на такое! Спокойнее бы мне было сейчас на душе, – не знать это!
– Вот видишь, Влисхан, ты уже почти и буддист! – рассмеялся Зауна. – Ведь примерно так и рассуждал Будда: лучше не знать правду о борьбе Света и тьмы, – так спокойнее жить! Э, чего там, наполняйте чаши, а то уже и в горле пересохло, пока я вам рассказывал все это… Много в мире людей, которые предпочтут отвечать только за себя, а нашу веру в борьбу Света и тьмы на земле и в то, что человек – главный виновник и участник этой битвы назовут майей, иллюзией. Они не понимают того, что сами понятия о праведности, порядочности возникли в ходе этой битвы. Будда сказал однажды, что вся его мораль кратко может быть выражена словами: "Сидеть лучше, чем ходить, спать лучше, чем бодрствовать, всего лучше смерть".
Тут Зауна встал и произнёс свой тост:
– Так выпьем за все то, что противостоит смерти, но не противостоит Будде!
Все рассмеялись и, хотя, как мне показалось, не поняли шутку Зауны, но выпили. Я всё же спросил, что это, – что противостоит и не противостоит?
– После того, как я побывал в Индии, думаю, что это сам человек. – ответил Зауна. – Он уже своим существованием противостоит смерти, но разве кто-нибудь будет возражать против благородства и мудрости Будды?
– А сам Будда говорил когда-нибудь о том, откуда произошёл мир и откуда появилась жизнь, зачем вообще существует человек, – если "лучше всего смерть"? – спросил кто-то за столом.
– Ученики много спрашивали его об этом. Обычно он отвечал, что подобные вопросы не имеют отношения к нравственным обязанностям человека, что драгоценным и скоротечным временем жизни надо дорожить и не следует тратить его на подобные рассуждения, а необходимо готовиться к достойной встрече смерти. Иногда отвечал он, что вопросы эти бесплодны, потому что неразрешимы. Однажды рассказал притчу о слепцах:
"Один царь приказал собрать к себе во дворец слепых от рождения, и спросить их, каков вид слона. Он приказал вывести к ним слона и подвести к слону слепцов. Каждый из слепцов ощупал ту часть слона, которая была ближе к нему. Затем царь подозвал их и спросил, узнали ли они теперь, какой вид имеет слон. И, понятно, ощупывавший живот сказал, что слон похож на большой мешок, ощупавший ногу, – что слон похож на столб, а ощупавший хобот, – что слон похож на канат…"
Теперь возмутился уже другой приятель Зауны, Фархад:
– Hо слон-то существует! И все зрячие, кроме слепцов, могут видеть его! Этот Будда просто словоблуд, учитель слепых! Зауна, неужели ты оправдываешь Касьяпу?!
– Должен же быть учитель и у слепых, Фархад! – улыбнулся Зауна. – Ты сам сказал, не я. Так, наверное, и решил Касьяпа шесть веков назад! Говорю тебе, Касьяпа увидел тогда, что лучше Будда, чем нечестивый Ахриман. Представь себе другое. Hе было бы Будды… Тогда среди страдающих слепотой взяли бы верх другие, которые уже были в Индии в те времена. Один из них, кажется его звали Серран, – рассказывали мне про него, – говорил людям так, вот послушайте.:
Когда-то люди не имели бренного и страдающего тела и были бессмертны. Hо злой Творец нашей Земли и Вселенной совратил некоторых из них и уговорил воплотиться в теле, обещая взамен сделать их подобными Себе. Семеро согласились, и один из них, Адам, воплотился с Евой в "райском саду", в северной земле Ирьеман, у горы Туле. Hо вскоре он и его жена Ева поняли, что попали в "золотую клетку", что Творец обманул их, и стали искать выход. Их мольбы услышали не поддавшиеся обману Творца дети Вечерней и Утренней Звезды, Венеры. Их предводителя зовут "Луч света", Люцифер, и он спускается с небес на землю, чтобы спасти Адама и Еву, чтобы дать им знания, которые помогут им обойтись на Земле без помощи злого обманщика Творца! Люциферу и его помощникам удалось сделать это, удалось проникнуть в сады Гипербореи и дать Адаму и Еве эти знания. С тех пор началась на Земле борьба между сторонниками злого Творца-обманщика и доброго Люцифера-освободителя. Часть потомков Адама остаётся в великом заблуждении и поклоняется Творцу, а часть идет за Люцифером. Великие битвы между "адамитами" и "люциферитами" ещё впереди, – вещал этот Серран, – и надо готовиться к ним!
