Борис Романов
Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге
Каиафа замолчал. Титус спросил, неужели Каиафа не может договориться с апостолами. Каиафа ответил с некоторым раздражением:
– Как можно с ними договориться, если один скрывает правду, другой безумно злобствует, а остальные помогают этим, ничего не ведая в ослеплении? Что касается того, зачем ты просил меня прийти, то скажу вам, что Саул выяснил, пусть не вполне кошерным (так сказал Каиафа) способом, через ремесло свое, что Симон-Кифа самый злокозненный из них и что нет возможности вразумить его. ещё ранее он нашёл по своим картам и таблицам Иуду, и указывал на него мне давно как на самого благоразумного и достойного среди учеников человека. И оказался прав. Опять же, можете судить по смерти несчастного, затравленного ими, каковы они. После всего этого я разрешил Саулу заниматься здесь некошерным своим ремеслом, ибо против яростного богохульства назорейских старшин можно и потерпеть малое отступление от Заветов Моисея, ради главного сейчас, ради мира в Иудее.
Каиафа снова замолчал ненадолго, потом посмотрел на на меня и продолжил:
– Поэтому же, когда мне передали твою просьбу обсудить все это, Титус Флакк, я пришёл сюда. Могу сказать, что Саул продолжит здесь свои труды, а я буду рад, если кто-то из ваших людей тоже займется этим. Назореи становятся опасны, – едва ли не опаснее, чем был Иешуа, о котором они распустили столько безумных слухов. Вы, римляне, этого ещё не понимаете. Или хуже того, понимаете, но надеетесь, что опасность эта касается только нас, иудеев Закона и нашего Синедриона.
Титус недовольно поморщился, и попросил Каиафу объясниться подробнее. Каиафа сказал:
– Думаете, чем слабее мы в своих внутренних распрях, тем легче управлять нами? Ошибаетесь! Так и передайте Афранию и прокуратору Пилату. Волк, испробовавший крови иудея, не будет различать уже, где иудей, где еллин, где римлянин. Пока ещё немного еллинов и римлян примкнули к назореям, но дай им срок… Вот все, что я могу сказать вам.
Титус слегка и почти незаметно улыбнуся:
– Уважаемый Каиафа, раз уж я пришёл сюда, значит и нас это касается. И мы озабочены и пытаемся разобраться во всем. Спасибо тебе, что уде-ил нам время. Я передам все твои слова Афранию и он – прокуратору Пилату.
Каиафа молча кивнул, поднялся и ушёл, все также перебирая четки. Саул проводил его до двери также молча и все также строя пальцами какие-то мудры. Потом он вернулся к своему креслу и сказал, широко улыбаясь:
– Великие Учители Вавилона и Рима преподали мне ещё одну науку, называемую хиромантией, – науку о линиях рук. Не желаете ли, достойные римляне, проверить мои знания и узнать свою судьбу?
Титус сказал, что слышал об этой науке и ему ещё много лет назад в Риме рассказали по руке его судьбу, и пока все сбывается, и он доволен. Он взглянул на меня, и предложил дать Саулу свои руки. Я протянул ему правую ладонь.
– Левую, левую, молодой человек, – сказал Саул и жадно взял мою ладонь, цепко и мягко. Он помял ее, согнул в кисти, повертел и снова помял. Потом пошевелил губами и сказал:
– Реми сильный духом и телом человек, но неосторожен и горяч. В этом году судьба его круто изменилась, – я вижу излом на линии жизни, и соединение линий, и звезду рядом… В этом же… Да, в этом же году… Странно… Примерно два месяца назад он прошёл знак смерти. Его должны были убить два месяца назад!.. Убить… Камнями… Не понимаю!
– Зато мы понимаем, – так, Рем? – возбужденно спросил Титус и подался вперёд, глядя на Саула. Тот продолжил:
– Аа, вот что, тогда надо посмотреть правую руку… Да, вот, – на ней знак спасения, вот он! Ладно. Теперь дальше, что будет дальше… Интересная, насыщенная приключениями жизнь… Дальние дороги… Очень дальние, очень. И опять, опять знак преждевременной и внезапной смерти, – уже на обоих руках. Смерть в чужом краю, молодой человек. Смерть у воды… Лет в сорок… Да, в сорок лет, летом, у воды. Но не от воды, а от огня…
Он с сожалением отпустил мои ладони и опять задвигал пальцами, глядя на меня:
– Реми, если у вас есть время, приходите ко мне через два-три дня, приходите ещё. У нас тут рядом есть бассейн, горячие воды, – ведь вы, римляне, любите это? Мы поговорим тогда обо всем подробнее, вдвоем, – если многоопытный Титус одобряет это. Вы, Реми, интересный молодой человек, не простой… Я попробую помочь вам. Я счастлив буду помочь…
– Хватит на сегодня. Пора, – сказал Титус и встал. – Пошли Рем, на сегодня все. Я должен идти.
Саул проводил нас до выхода со двора и пошёл обратно. Выйдя за ворота, Титус удивил меня. Он осмотрелся, нет ли кого рядом, и смачно сплюнул на каменные плиты, – в нашем кругу это было не принято, только плебс мог себе позволить хамские привычки.
– Извини, Рем. Наверное и тебе плеваться хочется. Конечно, этот Клеопа – слизняк. Из тех иудеев, которые противны римскому духу и закону сами по себе, без всяких причин. Но ради Рима приходится иметь дело и с такими… Надеюсь, ты не думаешь, что мы с Афранием такого же мнения о вашем Иешуа и Его учениках, как он? Нет конечно! Честно говоря, я уважаю их, иногда даже восхищаюсь. Но дело есть дело: мы обязаны думать о безопасности Рима, и мы обязаны знать все, что происходит в Иудее…
– А что ты скажешь про Каиафу, Титус? – спросил я.
– А вот к словам Каиафы стоит прислушаться. Не все так просто, как говорит твой Петр. Иоанн знает больше него и молчит. Это правда, – так? Я специально пригласил тебя сюда, чтобы ты услышал их. Забудь о злословии Саула, но согласись, что он и Каиафа сказали о Петре много интересного, что достойно внимания. Да и ты, мне кажется, удивлен. Так?
– Да, удивлен. И ещё понятно теперь, почему Каиафа держит при себе этого слизняка. Но я не хочу работать с ним и видеть его. Ты уж меня извини Титус, но мне это противно.
– Не смею настаивать, хотя я надеялся на это. Но у меня к тебе просьба: посмотри звездные карты рождения Петра и Иоанна, – ты ведь наверняка знаешь, когда они родились. Верно ли все, что говорил Саул? И что ты увидишь в них ещё, – это ещё интереснее.
– Хорошо. Не смогу это сделать быстро, но обещаю тебе, Титус. Спасибо за то, что пригласил меня. Хоть Саул и обрызгал меня слюной, но слушать было интересно. И полезно, это верно.
…
Около претории мы расстались. Я прошёл ещё одну улицу, и пошёл к Овчей площади.
Глава 12. Тюрьма и камни
И пошёл прямо на Овчую площадь, к Апостолам. Сначала я нашёл Иоанна и попросил его уделить мне время.
Иоанн Зеведеев
Он был лишь на два года старше меня и выглядел даже моложе своих восемнадцати, но я не чувствовал себя его ровесником, он казался мне много старше. Скорее всего это было из-за его взгляда, какого-то всегда таинственного и отрешенного. Над этими зеленоарими глазами сходились в переносицу густые брови. Лицо было смуглое, с красноватым оттенком и очень чистое, – как у Андрея. На лице выделялись орлиный нос и прямой жесткий рот с чуть капризной верхней губой. Под нижней губой была видка жесткая складка. И волосы его были жесткие, черные. Он был по юношески строен, но крепок.
Одевался Иоанн обычно в белый с продольными сиреневыми и красными полосами плат-таллиф, напоминавший на нем туники наших римских патрициев времен благородного Нумы Помпилия. Вообще Иоанн выделялся среди Апостолов как патриций среди плебса, – даже теперь, когда все они были уверены в себе и побеждали.
Таким я и застал Иоанна. Мы прошли в его комнату и я спросил, правда ли, что Каиафе было откровение в Святая святых храма за неделю до Голгофы о том, что Иисусу суждено принять смерть? Иоанн не стал спрашивать, откуда мне это известно и сразу сказал:
– Правда. Со времен первого Храма раз в год нашим первосвященникам в Святая святых бывает откровение свыше на те вопросы, которые задают они Отцу Небесному. И Каиафе в начале Нисана этого года было откровение о том, что Иисусу суждено принять смерть… Но не было ему сказано, что это он, Каиафа, должен стать орудием воли Ягве. Мои двоюродные родичи близки дому Каиафы и Анны, и они рассказали мне все это, что слышали от него, – за неделю до Голгофы это и было. Знал об этом и Спаситель, но Он-то знал об этом ещё за год до того и тогда же, весной прошлого года говорил нам всем, апостолам и ученикам про грядущие испытания и смерть Свою, – ты ведь знаешь все это, Рем.
Иоанн замолчал…
Вот как! Действительно, ведь Каиафа не сказал сегодня мне и Титусу, что в откровении было сказано ему стать орудием их Ягве. Он сам, по своей воле решил это! Но что-то было неясно:
– Но Иоанн, если бы Каиафа не возомнил себя орудием Ягве, то, получается, остался бы жив наш Господь?
– Нет. Тогда провидением Отца и наущением сатаны Иуда обратился бы не к Каиафе, а к Понтию Пилату, или твоему Афранию. И поверь мне, сатана вложил бы в уста Иуды такие слова, которые убедили бы прокуратора, что нет нет для него сейчас опаснее человека, чем Иисус. Но все было так, как было и жребии пали на Каиафу и иудеев закона. Каиафа сам выбрал эти жребии. Об этом и говорит каждый день Пётр в Соломоновом притворе. И Иаков, брат мой, и я каждый день говорим об этом же…
Я смущённо молчал. Иоанн продолжил:
– Видишь, если даже тебе среди нас трудно понять все, то что же говорить о пахаре, или ремесленнике, или мелком лавочнике, о мытаре и грешнике?
Мне стало стыдно и одновременно почему-то радостно: от того, что не на Понтия Пилата и наших римлян пал иудин жребий, а на Каиафу и иудеев. Но об этом я не стал говорить Иоанну, а начал рассказывать ему про сегодняшнюю встречу с Титусом, Саулом и Каиафой в башне астролога. Однако Иоанн сразу прервал меня и позвал Петра и Андрея и своего брата Иакова, – чтобы мне дважды не рассказывать, пояснил он.
***
Они пришли, и я рассказал все что было, во всех подробностях. День клонился к вечеру, и солнце садилось в розовое марево на западе Иерусалима. Я закончил рассказ и Апостолы задумчиво смотрели на этот закат в полукруглые окна горницы Иоанна. Он первым и нарушил молчание:
– Ты, Рем, наши гороскопы конечно посмотри, и расскажи нам, что в них увидишь: хотя я их и знаю, но интересно, что ты скажешь. Но это дело десятое, а думаю я вот о чем, братия. Во-первых ясно, что Синедрион решил заградить нас от народа в тюрьму и от этого не отступит, и это будет. Во-вторых, этот Саул Клеопа – опасный человек, слуга сатаны…
– Слизняк сатаны! – взорвался Пётр – Я убью его, этого слизняка! Своими руками убил бы, но не хочу руки пачкать! Вот в ком было сатанинское жало, вот кто вывел Иуду-предателя! Он получил свое, а этот слизняк жив. А тебе, Рем, надо теперь очищаться три дня, – раз он держал тебя за руки и брызгал на тебя слюной. Будешь сидеть три дня на хлебе и воде, поголодаешь дома. И омовения трижды в день, не меньше, – благо у тебя в доме пруд есть, как у многих из вас, римлян.
Я удивлённо пожал плечами – мол, зачем очищаться от прикосновения рук и слюны Саула три дня, – но Пётр настаивал:
– Да-да, не удивляйся, после общения с ним надо очиститься. Поговори с Бахрамом-персом потом, – он тебе расскажет, что у них во времена Зардешта даже тени таких слизняков избегали. А он, Саул, ещё и содомит – мы знаем это. Малейшего осквернения от них избегали в Персии, и закрывали их в специальные дома, под надзор жрецов. Если моей тенью исцеляются, то тенью гниды болезнь идет, – так что не удивляйся. Иди теперь, а к нам через три дня приходи!
Меня аж в пот бросило. Среди римлян однополая любовь вовсе не считалась зазорной и многие видные люди Рима развлекались с мальчиками, и все любили стихи Сафо с острова Лесбос… Многие умнейшие люди Рима были таковы, и даже скорее умнейшие и талантливые, чем прочие! До сих пор я об этом не думал и с этим до Саула не сталкивался, и у нас в семье об этом не говорили.
Мне был противен Саул, но противен по всему, не только из-за этого. И я спросил Иоанна:
– Но в Риме терпимы к однополой любви и многие склонны к ней теперь, хотя раньше, говорят, такого и не было. К тому же все знают, что склонны к этому самые умные и талантливые, сливки общества. Как же так?
– Не буду ссылаться, Рем, на заветы Моисея, где сказано об этой мерзости, что только смерти заслуживают оба, кто лег друг с другом, равно как и со скотом. Это не убедит тебя. Верно и то, что Иисус наш ничего не говорил об однополой любви – ибо Он не хотел разжигать вражду ни в чём.
Я хотел было спросить теперь Андрея, но Иоанн продолжил:
– Но ты подумай вот о чем, Рем. Высшая доблесть и слава Рима, зенит его истории в веках, с чем все согласны, – это война против бесстыдного и развратного Карфагена, что было почти два века назад, когда нравы Рима были честны и чисты. А Карфаген тогда во всем дошёл до предела: и в богатстве, и в науках, и в уме, и в разврате, и в мужеложестве и мерзостях. Сто двадцать лет воевал Рим эту блудницу сатанинскую, и победил. Вот зенит Рима! И постановил тогда ваш сенат уничтожить город. И был Карфаген сожжен, и горел 17 дней, и был сровнен с землею, и перепахана была та земля, и посыпана солью, чтобы в веках не плодородила! Вот что было у вас во времена Сципиона и Марцелла, и Катона-сенатора, который много лет каждый день говорил в сенате одно в конце любой речи: "Я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен!" Так? За эту доблесть пред Единым двести лет с тех пор стоит ваш Рим и многое дано ему над народами иными. Но теперь не то, и Рим погружается в козлиное болото, где, кстати вспомни, исчез и легендарный ваш и доблестный основатель Ромул.*4 Увидишь, если не ты и не мы, то внуки наши – как раззорен будет Рим и захватят его другие народы…
Продолжил «воспитывать» меня Андрей:
– А что до умнейших, то для них, для самых талантливых и умных и заготовил сатана сию наживку. Именно вокруг них, кто совратился из них и завязывается сеть, увлекающая за собою в козлиное болото весь народ. Знай это! А ты, Петр, не горячись. Рем пройдет очищение, но давайте договорим сегодня с ним. И Бахрам ещё нужен нам.
– Нам надо решить сегодня: в какой день в тюрьму идти, – с неожиданным юмором сказал Иоанн, – ибо неизбежно это, и в нашей воле только выбрать срок. Сдается мне, что один только день в месяц архангел Михаил разрубает цепи узников, неправедно заключенных. В каждый месяц двадцатый по счету день его: и властен он и меч его наготове. А в другие дни другие Ангелы помогают людям на земле. Сегодня понедельник, по жреческрму численнику, – третий день месяца Небесного Воинства, по-моему. Давайте-ка, позовем Бахрама, они с Ремом разберутся сейчас, в какой день идти нам, братия.
Бахрама быстро нашли среди назореев из ессеев, бывших в доме, и он пришёл. Вместе с ним мы уточнили, что, действительно, сегодня шёл 3й день месяца, которого ангел по-персидски был Аша-Вахишта а по назорейски Рагуил, и что двадцатый день этого месяца, который и весь был связан с Небесным Воинством, на день Михаила-архангела падал, значит, на пятницу 8 сентября по юлианову римскому календарю.
Иоанн заметил ещё, что в этот же день сорок лет назад родилась Богоматерь Мария…
– Значит, 8 сентября надобно нам угадать в затворы тюремные, чтобы сразу и выйти, если будет на то воля Михаила, – сказал Петр.
На том и решили. Четыре Апостола и Бахрам ещё остались в доме, а я пошёл домой и залез в бассейн и постился затем, к удивлению матери, три дня. Все как сказал Петр, так и сделал. Голодание далось мне с большим трудом. Я рассказал причину родителям. Они удивились и посмеялись было, но не сказали ничего против. А дни шли…
День архангела Михаила
До 8 сентября Апостолы вели себя осторожно и проповедовали во дворах храма без обвинений Каиафе и синедриону. Петра даже не допустили они в эти дни говорить, чтобы в запальчивости своей не подвел их раньше времени. Я и Бахрам построили до этого гороскопы Петра, Иоанна и Иакова, и увидели там многое, а также и то, что 8 сентября сходятся планеты и звезды в их картах так, что надлежит им… ограда от прочих людей – тюрьма!
В пятницу восьмого утром порыв ветра распахнул мое окно и разбудил меня. Наскоро перекусив, я пошёл к иудейскому храму, – впервые с тех пор, как меня чуть не убили там. В общем дворе уже было много людей: все знали, что Апостолы ежедневно бывают здесь, и проповедуют, и лечат. Пётр и Иоанн уже проповедовали в Соломоновом притворе иудейского двора, – сказали мне наши назореи, бывшие здесь раньше меня.
А здесь на верхние ступени у Красных ворот поднимался Иаков Зеведеев. И начал говорить. Апостолы говорили каждый раз разное, – из всего что знали об Иисусе Христе за три с половиной года служения с Ним. Иаков был после Петра вторым лучшим оратором и проповедником, – так все считали, но мне речи Иакова нравились больше. Может быть потому, что он был моего знака Стрельца, только старше на 8 лет. Речь Петра напоминала бурный поток с несущимися камнями, а речь Иакова я бы сравнил с могучей рекой, которую невозможно запрудить, или с мощным морским прибоем. А уж если в речь Иакова врезался камень, то и слушатели каменели на месте, – слышал я и такое.
Сегодня он начал говорить об Учении Спасителя как об Учении любви и милосердия, и я снова заслушался его речью. Между тем народ все прибывал, было уже до тысячи или более людей в общем дворе, когда я вдруг заметил с краю толпы Саула Клеопу, которого не видел раньше на проповедях Апостолов. Наверное вычислил этот день, что должны сегодня наложить на них руки синедриона, и ждет! – с ожесточением подумал я. Он стоял локтей за сто от меня примерно в том месте, где меня чуть не убили иудеи. И был не один: рядом с ним стоял какой-то самзливый юноша-сириец, и Саул, заслушавшись речи Иакова о любви, приобнял его рукою за талию и поглаживал бок легкой туники.
Иаков говорил уже с полчаса, как вдруг остановился на мгновение, заметив что-то в толпе и глядя прмерно туда, где стояли Саул и сириец. И тишина была во дворе, и он сказал:
– Таковы, братия, слова Иисуса о любви человеческой и Божьей. Но есть ещё другая "любовь", любовь-похоть, скотское вожделение, которое за мерзость почитается и есть смертельный грех пред Богом, о чем заповедал нам Моисей. А более всего, что вы и сами знаете, – мужеложество! Но знаете ли вы, что в слугах убившего Христа первосвященника Каиафы стоит мужеложец, храмовый подметальщик и чародей Саул Клеопа! Вот он, – глядите все! – И показал рукою на Саула и смазливого сирийца.
Всё было так неожиданно, что они даже не успели отстраниться друг от друга, – так и предстали пред оглянувшейся толпой в обнимку друг с другом. Мгновение стояла такая тишина, что я услышал жужжание мух в загонах для жертвенного скота. И сразу же в толпе закричал кто-то на арамейском: Убить их по закону Моисееву! Смерть им!
Дальше все произошло так быстро, что я лишь успел поразиться тому, как молниеносно иудеи переходят от благоговейного внимания к безумной ярости. В три или четыре минуты все было кончено: вокруг сладкой парочки мгновенно образовался разъяренный круг и град камней обрушился на них. Крики ярости смешались со звериным визгом убиваемых Саула и сирийца.
Почти сразу же на этот шум из Красных ворот вбежала храмовая стража, человек десять здоровых иудеев в коротких накидках и с короткими мечами. Первым делом двое из них схватили Иакова, – видать они уже знали что делать при любом раскладе. Остальные принялись разгонять толпу.
Мне стало страшно до дрожи в ногах. Но, прежде чем уйти, я бросил взгляд на то место, где стояли три минуты назад Саул и сириец и где меня самого чуть не убили три месяца назад…В пыли и среди множества камней там лежали два окровавленных трупа с разбитыми головами, и над лужей крови уже роились мухи, прилетевшие со скотов. Во дворе царило яростное возбуждение и слышались крики на разных языках. Я тихо отошёл к стене и вдоль нее – к Овчим воротам, другие были дальше и там было много людей. Только за воротами я глубоко вздохнул и понял, что почти не дышал одну или две минуты.
Было жарко, но налетали прохладные порывы восточного ветра. Я посмотрел на восток: над крышами домов была видна Елеонская гора. Где-то в небе над ее зеленой вершиной восходили сейчас, я знал, планета веры Нептун и воинственный Марс. В эти дни проходило в небесах соединение этих планет, этого Воинства небесного и бросало на землю лучи религиозного фанатизма, – об этом говорили меж собою накануне Иоанн и Бахрам. Но больше думать я не мог и как будто закаменел. В голове гудело. С трудом пошёл я домой. На улице меня нагнал Бахрам и сказал, что в Соломоновом притворе стража взяла Петра и Иоанна и уже вывела их в общий двор, и что всех троих Апостолов, как объявлено было тут же, ведут в общую тюрьму.
Бахрам понял мое состояние и проводил до дома. По дороге больше молчал, рассказал только про приметы этого дня, которые я не знал. Дома я в каком-то оцепенении лег спать и проспал до вечера. Когда проснулся, мать что-то вязала, а отец точил на кухне ножи. Я посмотрел на них с удивлением и радостью: это были те самые приметы дня, о которых сказал по дороге Бахрам. Мужчины в этот день должны посвятить время ножам или оружию, а женщины – шить или вязать! Я помог отцу и даже почистил до блеска свой короткий меч, подаренный Сидонием на мое пятнадцатилетие, когда я кончил учебу и расстался со своими греческими учителями-грамматиками. Настроение мое улучшилось, но кусок в горло за ужином все же не лез, и я поел через силу, и сразу пошёл снова спать.
Проснулся рано и вскоре после восхода солнца был в доме на Овчей площади, который про себя называл давно уже Овчим или Христовым Храмом. Во дворе за мраморной высокой стеной оказались Бахрам и Николай Антиохиец, и Мосох, и Стефан, – один из семидесяти младших апостолов, о котором я ещё не рассказывал. Стефан бывал здесь каждый день и давно уже стал ближайшим помощником Петра. Мосох же бывал здесь реже всех моих знакомых, но всегда появлялся в горячие деньки и был, видно, готов к бою. Так мне показалось, когда я только увидел их.
Каково же было мое изумление, когда они объявили мне, что Петр, Иоанн и Иаков уже давно здесь и спят сейчас в верхних комнатах! Никто не знал, как они вышли из темницы. Первым, ещё до рассвета, пришёл сюда Стефан и собирался сразу затем идти к тюрьме, но слуги Иосифа Аримафейского сказали ему, что Апостолы пришли ночью и отдыхают, спят теперь!
Пока Стефан рассказывал, во двор вошёл посыльный иудейского храма и спрашивал, где хозяин, Иосиф Аримафейский. Его звали на совет синедриона для рассмотрения вчерашних событий и решения судьбы Апостолов, – видно там ещё не знали об их исчезновении из тюрьмы. Синедрион должен был собраться в полдень, сейчас же было ещё раннее и прохладное по Иерусалимским меркам утро. Мы сказали посыльному, что передадим Иосифу приглашение совета и пошли к Апостолам, – хотя бы посмотреть на них. Однако встретили их самих на первом этаже в малой горнице за утренней молитвой и сначала присоединились к ним. Вид у них был весьма помятый и возбужденный.
Они рассказали нам, что ночью в темнице явился к ним архангел Михаил, но не в теле, а в свечении, и все они видели его. И сказал он, что двери темницы открыты, и показал им толкнуть двери. Они толкнули и в свечении вышли из наружу. Тюрьма была расположена далеко от храма и Антониевой крепости в месте, называемом почему-то "Рыбья дюжина" – может быть потому, что в том месте жили раньше поставщики рыбы и были их склады. На площади перед тюрьмой Ангел сказал им, чтобы шли они утром в храм и продолжали проповедовать все те слова жизни, которые говорил им Иисус и Дух Святой.
Теперь Апостолы собирались идти в храм. Тем временем подошли к нам и другие Апостолы, и ещё семьдесят, и ещё много людей и все решили идти с ними. Так целой процессией за два часа до полудня мы пришли в общий двор храма. Здесь и следа не было от вчерашних беспорядков и избиения людей камнями. Убитых похоронили вчера же, по иудейскому обычаю, но не на общем кладбище а на том же поле горшечника, которое приобретено было синедрионом для захоронения самоубийц и осужденных по смерти и на деньги Иуды и называлось Акелдама, – "земля крови". А во дворе все было чисто и только пятно желтого песка выделялось на том месте, где было кровавое побоище…
Два часа я вместе со всеми пробыл в общем дворе, слушая вновь Иакова и затем других Апостолов, а Петр, Иоанн и Андрей были в иудейских дворах и учили там. Примерно через час после полудня из Красных ворот вышел начальник храмовой стражи с восемью воинами. В кольце их были Петр, Иоанн и Андрей. Народ заволновался. Начальник стражи по имени Зерах поднял руку, призывая к спокойствию и сказал:
– Без принуждения ведем мы назореев, ибо сами они согласились пойти с нами по просьбе нашего синедриона и первосвященника Каиафы. Когда узнали они, что ночью ушли назореи из народной тюрьмы и теперь говорят в храме, то решили доброй волей убедить их прийти в синедрион, и назореи согласились. Верно говорю я вам, иудеи.
Но народ вновь зашумел, так как не видел знака от Апостолов. Тогда Пётр вышел вперёд из кольца воинов и подтвердил, что они сами согласились предстать перед синедрионом и что просит он всех Апостолов, чтобы все двенадцать пошли к Каиафе. Это было, похоже, неожиданно для Зераха, но он ничего не сказал и все двенадцать взошли на ступени. Шум в толпе стих и Пётр сказал ещё, что завтра же вновь будут они здесь говорить и лечить людей, а сегодня надлежит им быть в синедрионе. И все они ушли в ворота к храму, и последним шёл Зерах. Бывшие же в общем дворе начали расходиться. Время до вечера было свободное и я пошёл к Эвнике, и был с ней до вечера.
В вечерних сумерках я опять пришёл к нашему Овчему Храму. Там уже собрались все, кто был и утром. Апостолы тоже были там, живые и здоровые, но помятые ещё более чем утром, и некоторые в растерзанных одеждах, а на лице Андрея выделялся большой синий шрам, как от удара бичом. Иаков рассказывал, как было дело:
– Приведши нас, поставили в синедрионе, и спросил первосвященник: Не запретили ли мы вам накрепко учить от имени Ганоцри? И что же, – вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести на нас кровь Того Человека. Пётр же в ответ сказал: "Должно повиноваться больше Богу, а не человекам; Бог отцов наших воскресил Иисуса, Которого вы умертвили, повесивши на древе; Его возвысил Бог десницею Своею в Начальника и Спасителя, дабы дать Израилю покаяние и прощение грехов; Свидетели Ему в сем мы и Дух Святый, которого Бог дал повинующимся Ему"!…
Слыша это они разрывались от гнева и умышляли умертвить нас, – продолжал свой рассказ Иаков. – Был среди них некто Савл-Тарсянин, самый молодой член совета, родом из Тарса, римский гражданин по рождению своему от знатных римских иудеев, хорошо образованный и бывший в учениках Гамалиила. Он прежде других крикнул после слов Петра: "Иудеи! Мужи и начальники Израиля! Доколе мы будем терпеть разнузданное поругание веры отцов и богохульство неграмотной черни! Сколько ещё слушать Иерусалиму этот хульный бред назарян, возомнивших себя выше Закона и выше мудрости совета Синедриона? Смерть им, смерть назореям!"
Так кричал в ярости Савл. Тогда встал Гамалиил-законоучитель, которого все вы знаете и который уважаем не только в Синедрионе, но и во всем народе. Он был в партии фарисеев, но гораздо более других образован в греческой и восточной мудрости. Известно было нам также, – продолжал Иаков, – что учеников своих он также учил мудрости всех народов, зная лучше других и наши Писания. Он встал в середине криков ученика своего Савла и указал ему сесть, но Савл после этого выкрикнул ещё к смерти нас, Апостолов и только после этого сел, глядя на Гамалиила. Законоучитель же сказал страже вывести нас на короткое время, и мы сами вышли из залы с Зерахом, но я, оказавшись ближе других к дверям, слышал все слова Гамалиила, и сказал он синедриону:
"Мужи Израильские! Подумайте сами с собою, не слушая криков, о людях сих, что нам с ними делать; ибо помните вы как по смерти Ирода первого явился Февда, выдавая себя за кого-то великого и к нему пристало около четырехсот человек, но он был убит и все, которые слушались его, рассеялись и исчезли; после него во время переписи явился Иуда Галилеянин, как и учитель сих, и увлек за собой довольно народа, но он также погиб, и все, которые слушались его, рассыпались; и ныне, говорю я вам, отстаньте от этих людей и оставьте их; ибо, если это предприятие и это дело – от человеков, то оно разрушится; а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками".
Мы все слушали Иакова, и он продолжил свой рассказ:
– Так сказал Гамалиил. Тут заметил Зерах, что я стою у двери, и отвел меня, но в зале так кричал Савл, что слышали мы его слова: "В каком народе чернь слушалась мудрого слова? Не было такого и не будет, а сии галилеяне менее других внушаемы словами мудрости, все знают это! Неужели отпустим их победителями?! Ибо слов не понимают они!" И вновь возбудились саддукеи и потребовали нас к себе, и Зерах ввел нас в зал и поставил посередине, и их плевки долетали до нас. Прежде своего решения они сказали бить нас плетьми, и стража вывела нас на задний двор храма и били нас плетьми, а потом снова привели в середину синедриона. Там Каиафа огласил нам запрет говорить от имени Иисуса, и более ничего не сказал, махнув рукою на дверь. И вывели нас в общий двор и отпустили. Мы же радовались, что устояли в имени Его, и будем завтра же вновь, как и обещали народу, говорить от Иисуса и именем Христа лечить людей. – Так сказал Иаков.
