Алексей Александрович Гончаров
Туман
Из всех бессвязных рваных объяснений Жмыхова, Валентин представил себе размытый сюжет, – невнятную жуткую ситуацию, которая произошла с подполковником. Егоров не позволял себе сомневаться, что Жмыхов увидел какой-то кошмар, потому что туман уже показал свои необычные проявления. Конечно, воспользовавшись белой густой завесой, и некие живые субъекты могли вытворять свои гнусные шутки; дезориентировать каким-то образом его в пространстве, разыграть интригу с бельём Милы, поиздеваться над больной Маргаритой Николаевной и, к слову, этот «спектакль» с машиной виделся Валентину Владимировичу организованной проделкой реальных персонажей. Как говорится: у страха глаза велики, и Жмыхов мог некоторые детали преувеличить в своём воспалённом сознании. От этой мысли Егорову захотелось опять пуститься в туман и проверить наличие автомобиля, но он понимал, что Максим не одобрит это занятие, и они могут даже поругаться на этой почве. Размышляя об этом, Валентина так же смутил «выздоравливающий» облик Жмыхова, который преображался перед ним буквально на глазах. В зрачках Михаила Анатольевича уже не было безумства, а появилась опять привычная царственная усталая поволока. Губы чванливо провожали вкус выпитой водки, а успокоившиеся от дрожи пальцы поглаживали измятый грязный китель. «Неужели это алкоголь так восстанавливает человека?», – подумал Егоров и сказал:
– Я вам верю, Михаил Анатольевич. У нас здесь тоже не всё спокойно. Глупо вам советовать после такой прогулки…, но я всё же прошу вас пока из дома не выходить. Вам надо отдохнуть.
– Тогда неси сюда водку, – буркнул Жмыхов.
– Конечно, это успокоительное средство, но в данном случае, мне кажется, лучше им не злоупотреблять, – смотрел на него Валентин уже не с сочувствием, а скорее разочарованный из-за того, что перед ним опять проявляется прежний подполковник милиции и периодически посещающий этот дом высокомерный сосед.
– Ты не пререкайся, а делай то, что тебе говорят, – подтвердил свой прежний статус господин Жмыхов.
Скрывая раздражение, Валентин Владимирович принёс оставшуюся в бутылке водку, и уже собрался уходить, но потрёпанный подполковник его остановил:
– Не-е, дружище. Ты со мной выпей, потому что нам надо обсудить, что там снаружи творится. Чёрт! Опять забыл, как тебя звать.
На этот раз Егоров не стал представляться, а, остановившись в дверях, сказал:
– Мне надо отдельно подумать над вашим рассказом, а водка только даст ненужный замес моим, и без того, расплывчатым мыслям.
– Вот дурень. Вместе же и разбираться легче, – кричал ему в спину Михаил Анатольевич. – Я тебе скажу, что это явная «подстава»! Меня кто-то подло разыграл! – услышал Валентин, когда уже прикрыл за собой дверь, а в довесок прозвучало ещё что-то ругательное в его адрес.
Михаил Анатольевич схватил со стола принесённую этим придурковатым соседом бутылку водки и задумался: «А не этот ли увалень всё это устроил вместе со своим молодым помощником? А ведь…, точно! Неуловимый наглый хмырь был там, у дома, и сматывал верёвку!», – осенился недавними воспоминаниями Жмыхов, но, прокрутив бегло всё то, что с ним произошло в тумане до этого, передёрнулся в ознобе, сделал прямо из бутылки глоток и решил: – «Нет, подобные фокусы этим двоим не по зубам».
Максим дожидался своего друга на площадке внизу, и Валентин Владимирович передал ему всё, что услышал от Жмыхова.
– Я гляжу, ты не сомневаешься в словах этого алкоголика, – пренебрежительно высказался Зиновьев по окончании этого короткого непонятного пересказа. Максиму было тягостно обсуждать то, что произошло с ненавистной ему личностью.
– Почему-то не приходится сомневаться, Макс, – с горечью ответил Егоров и добавил: – Я не успел тебе сказать, что с Маргаритой Николаевной из тринадцатой тоже что-то непонятное произошло. Ты знаешь, она замкнутая, но я понял, что у неё так же какой-то фокус со льдом приключился. А мне бы хотелось сейчас пойти и проверить наличие машины там, на дороге, – всё-таки не удержался и выразил своё желание Валентин Владимирович.
– Даже не думай, – почти вскипел Зиновьев. – Этот блюститель порядка был, чуть ли, не в хлам, когда ты его оттуда привёл. Я, если честно, не доверяю его бредням, а тебе скажу: не сегодня, так завтра ты пойдёшь и отыщешь эту машину, когда туман спадёт, а уже потом будем разбираться с «белой горячкой» этого фантаста в погонах. Мало ли что в таком состоянии привидится, – попытался Максим убедить своего старшего товарища уже помягче.
– Да, но сейчас он остыл, и подтвердил мне всё в уже привычном своём состоянии. Он там, наверху уже не похож на сумасшедшего, – осторожно сопротивлялся Егоров, не понимая до конца, зачем он это делает.
– И что из этого? – недовольно спросил Максим с кислым унынием на лице. – Бежать, проверять? Нет, Владимирович. Скоро стемнеет, и если ты не прекратишь свои домыслы у нас у всех здесь галлюцинации начнутся.
– А я, как раз, к тебе и шёл по этому поводу, пока не услышал его вопли – с какой-то обнадёживающей интонацией заявил Егоров.
– По поводу галлюцинаций? – подначил его специально Максим, не понимая, о чём идёт речь.
– Ещё утром возникла у меня одна идея, – не обращая внимания на его издёвку, продолжал Валентин, – когда подумал о связи с внешним миром. Ведь туман не может быть высоко над землёй; он, как известно, стелется. Если до ночи не уйдёт…. А что, если нам небольшой пожар устроить? Зарево-то в темноте далеко видно. Глядишь, кто заметит, да, позвонить. Авось доберётся до нас пожарная машина.
Максим многозначительно помолчал, пристально глядя на своего старшего товарища, потом закрыл глаза и плавно закачал головой. Валентин Владимирович успел немного оскорбиться таким молчаливым отказом на его великолепную идею, но Максим приоткрыл один глаз и заговорил тихо и восторженно:
– Владимирович, ты гений земли русской! Тебе в голову приходят простые и очевидные решения. Ну, почему ты ещё не в руководстве этой страны?
– Давай, оставим политику без меня, – заявил он обрадованный и спросил: – Так ты согласен похулиганить?
– Разумеется! – откликнулся Макс и тут же озадачился: – Но не дом же мы, в самом деле, запалим?
– Нет, конечно, – немного обижено одёрнул его Валентин с видом человека, который уже всё давно продумал. – У нас на чердаке полно досок. Ну, помнишь тот ремонтный мусор, который рабочие не захотели убирать, сославшись на то, что вывоз отходов – это не по их части.
– Ага. А моя мать сказала, что и нечего его тогда сбрасывать вниз, – дополнил его загоревшийся идеей Зиновьев.
– А мы сейчас как раз этим и займёмся, – продолжал не менее возбуждённый Валентин Владимирович. – И ещё я хочу всё-таки беседку нашу отыскать. Запалим и её на радостях.
– А пиво где будем пить? – на полном серьёзе возмутился Максим.
– Да, брось, ты. Ради такого дела, я новую выстрою, – с улыбкой утешил его Егоров.
Макс только приоткрыл дверь в свою квартиру и крикнул:
– Мам, мы с Владимировичем на чердаке. Услышишь шум, не пугайся. Потом всё объясню.
И они, немедля, поднялись на второй этаж к лестнице, ведущей на чердак, чтобы приступить к подготовке вечернего пожара.
В экстремальной и неопределённой ситуации об унынии говорить не приходится, но данная обстановка ограничивала людей от активных действий. Если Максим с Валентином нашли себе занятие, то Михаил Анатольевич уже попробовал активизироваться, и будет с него; теперь он лежал на кровати, бормотал себе под нос всякую ерунду и безуспешно желал заснуть.
В отличие от Жмыхова, Пётр Добротов безмятежно спал и даже похрапывал временами, а Мила Алексеевна на кухне просматривала в альбоме фотографии сыновей с внуками и иногда отвлекалась, задумываясь о непонятном «выборе», который был, почему-то, «сделан». Но ничего вразумительного на ум не приходило, и она опять сосредотачивалась на своих ненаглядных и любимых мальчиках.
Непостижимые все-таки натуры у этих добродушных русских женщин. Не замечая, что сама сейчас находится, по сути, в опасности, она переживает в целом: – как они там – её милые взрослые оболтусы и забавные непоседливые гномики?
Маргарита Николаевна пыталась читать книгу, выбрав произвольно произведение Валентина Пикуля, но знакомый исторический сюжет очень вяло проникал в её сознание. Она периодически переводила взгляд на окно и убеждала себя, что белый цвет ей уже противен. Перестав себя мучить чтением, Потёмкина задёрнула занавеску и пошла на кухню, варить противопоказанное ей кофе.
Баба Паня пребывала в творческом настроении. Она задумала связать носки для Валентина, памятуя, что скоро зима. Отыскала в своих закромах два клубка тёмно-зелёной пряжи, выбирала из коробки нужные спицы и, с прищуром глядя в потолок, вспоминала ступни беспутного, но близкого по душе соседа.
Стемнело. В сумерках казалось, что туман немного поредел. Серые сгустки немного отодвинулись от дома. Стали видны чёткие точки лампочек над подъездами, включенные Максимом Зиновьевым, а свет из окон стыдливыми линиями врезался в пепельный бархат тумана и тут же рассеивался.
Валентин Егоров обвязал вокруг себя верёвку, вытащил из приготовленной кучи дров две доски и пошёл в затуманенный двор, забирая чуть влево, где по его расчётам должна была стоять беседка. Максим, как и прежде, остался у дома страховать.
– Нашёл! Здесь она родимая! – донеслось из серой пустоты. – И как я её утром смог обойти?!
Вскоре он появился из тумана, и на этот раз взял уже больше досок; Максим помог ему нагрузиться. Перед третьей ходкой Зиновьев, чувствующий себя в бездельничестве неловко, не выдержал и предложил:
– Владимирович, давай, я поношу.
Егоров без труда нашёл нужные аргументы.
– Да, ладно, Макс. Не бетонные блоки таскаю, а гнилое дерево. И потом, я уже автоматически это делаю. Тридцать семь шагов туда, двадцать восемь обратно, – и заметив выразительный вопрос на лице Зиновьева, пояснил: – Обратно налегке идти проще и увереннее, – шаг больше. А пока меня отвяжешь, тебя привяжешь, …пока ты приспосабливаться будешь. В общем, нагружай.
– Монополист, – только и ответил ему Макс.
Таких однообразных ходок Валентин Владимирович проделал множество раз, напевая себе под нос уже не популярную (как заметил ему Максим) мелодию, пока у дома не закончились все доски.
– Сложил по теории – конусом – пламя высоко вверх поднимется, – удовлетворённый своей работой, говорил Егоров. – Поджигать пойдём вместе. Эх, бензинчику бы, плеснуть, чтобы не ждать пока разгорится.
– Растворитель есть, – после небольшого раздумья предложил Максим.
– О, тащи, – одобрил Валентин и добавил: – Заодно мать с Милой Алексеевной позови, а за бабой Паней я сам схожу.
– Успокойтесь, малохольные, я уже здесь, – произнесла маленькая тень, надвигающаяся на них со стороны второго подъезда.
Пока ждали Максима и двух женщин, баба Паня отступила на три шажочка от дома и задрала голову, глядя на окно второго этажа.
– У-у, вы своей вознёй разбудили спящую моль, – с ехидным смешком сообщила она.
Валентин также отшагнул от стены и заметил хрупкий тёмный силуэт Маргариты Потёмкиной в свете окна.
– Маргарита Николаевна, спускайтесь к нам. Сейчас кое-что интересное будет, – крикнул Егоров вверх с такой беспечностью, что казалось, будто подобные призывы он посылает Потёмкиной, чуть ли не каждый день.
Размытый из-за тумана силуэт покачнулся и отпрянул от окна. По этому движению в окне, и ещё по каким-то другим необъяснимым признакам было понятно, что Маргарита не собирается никуда выходить. Валентин неловко пожал плечами, словно извиняясь перед бабой Паней за нелюдимую соседку.
Вскоре их было уже пятеро. Валентин с особым удовольствием объяснил Миле Алексеевне, что нужно будет делать с верёвкой и произнёс короткую напутственную речь:
– Ну, все – кто нужно собрались, и можно начинать наше сигнальное послание. Мы с Максимом сейчас запалим беседку, и все вместе будем надеяться, что кто-нибудь и доберётся до нашего костерка.
– А огонь не перекинется на дом? – разумно забеспокоилась баба Паня.
– К счастью, или к несчастью, но туман и ветер – это две стихии, которые друг с другом несовместимы. Наш дом в безопасности, – пояснил ей Максим.
Два поджигателя растворились в темноте. Через какое-то время, во тьме образовалось жёлто-розовое пятно, которое стремительно разрасталось. Послушался характерный треск горящих досок, и из потревоженной темноты вышли немного запыхавшиеся Максим с Валентином Владимировичем. Сквозь морось уже робко докатывались тёплые волны огня.
– Уф, как незрячий крот, я бы не назвал этот аттракцион зрелищем. Но ощущение захватывающее. И явно, не для слабонервных личностей, – произнёс немного напуганный от восторга Максим.
– Необычная картинка. Такое в жизни не каждому дано увидеть, – спокойно отметил Егоров.
Когда округа, перед собравшимися людьми, полыхала огромным оранжевым заревом, когда жар начинал подбираться к их лицам, неожиданно прозвучала хлёсткая и громкая автоматная очередь. Мужчины по какому-то необъяснимому инстинкту пригнулись, а женщины прижались к стене дома.
– Владимирович, ты чего туда подложил?! – опомнился первым Максим.
– Ничего. Наверное, это слишком сухая доска попалась, – судорожно объяснил Валентин без всякой уверенности.
– Какая, на хрен, доска! Это же выстрелы…! – кричал Максим, но очередная трель автоматического оружия прервала его.
Сразу же прогремел мощный взрыв и, как по команде стрельба посыпалась со всех сторон. Максим со страху нечаянно вырвал ржавый подоконник с ближайшего окна, и прикрывал им прижавшуюся к нему мать. Баба Паня как подкошенная рухнула на колени и принялась читать единственную выученную наизусть молитву «Отче наш». Егоров опять пригнулся и заслонил собой Милу Алексеевну, которая громко вскрикнула один раз и притихла.
От взрывов отчаянным капризным звоном дребезжали стёкла, и сквозь нахлынувший ужас Валентин успел удивиться, почему они так стойко выносят этот кошмар и не вылетают.
Ураганным воплем налетал гул свирепых моторов, и скрипящим стоном залязгала где-то рядом сталь гусениц. Бушующий в тумане огромный пожар ослеплял глаза. Из-за гари стало нечем дышать. Адский жар подступал к дому, и Максиму казалось, что курточка на нём уже тлеет. Тогда он отбросил в сторону бесполезную железяку, сорвал с себя куртку и ещё сильнее прижал к себе мать, считая, что это последние мгновения их жизни.
Сквозь грохот послышались, раздирающие душу истошные человеческие крики и вопли. Где-то вдалеке пронеслась иностранная брань, а совсем близко, разлетался смачный и пронзительный русский мат. Огненный, стреляющий и взрывающийся, грохочущий и орущий в агонии громадный ком наваливался на дом.
– Владимирович! Ты был мне поистине единственным настоящим другом! – кричал нервно Максим, пытаясь, таким образом, всех подбодрить. – Тёть Мил! Вы самая добрая женщина из всех, кого я знал!
– Идиот! Ползи, закрывай свой ящик Пандоры, – прозвучало ему послание от бабы Пани, и Валентин почувствовал, как Мила под ним хихикнула.
Сколько по времени продолжался этот военный кошмар, потом однозначно определить не сможет никто. Светлана Александровна, например, ограничила этот невидимый бой тремя минутами, а Валентин Владимирович утверждал, что этот ужас длился не меньше получаса. Но это, всего лишь, отвлечённый и успокоительный ракурс на будущее, чтобы читатель знал, что никто из пяти присутствующих возле этого сражения не погиб. Но вернёмся к событию.
Поблизости в очередной раз что-то жахнуло, и ожесточённо застрочили автоматы. Потом, вонзающейся стальной иглой прямо в мозг, сверху падал вой пикирующего самолёта… и взрыв. Хлопок, другой и как будто стало ещё ярче. Невыносимая жара с гарью сожрали весь воздух. Пронёсся какой-то истерзанный мучительной болью стон. Выстрелы. Взрыв. Раздался протяжный детский плач и завывания убитой горем женщины. На верху что-то щёлкнуло, с тихим звоном брякнуло, и из окна второго этажа дома вылетели отчаянные фразы, похожие на крики раненой птицы:
– Прекратите! Они же там поубивают друг друга! Зачем вы это сделали?!
Последний кричащий вопрос от Маргариты Потёмкиной был, вроде как, упрёком соседям. Невозможно описать, что творилось у неё в душе, и в каком состоянии пребывал её разум (а впрочем, и у всех остальных разум давал сбой) от этого убийственного, горящего и орущего шара войны. Маргарита не понимала, откуда у неё взялся этот порыв: открыть окно и кричать. Наверное, оттуда же, откуда и эти необдуманные, абсолютно неподготовленные слова, вырвавшиеся из неё каким-то отчаянным экспромтом.
Случайность это была, или нет, но после её крика смертоносная «музыка» боя вроде притихла, и зарево немного умерилось, да и жар как будто спал. На Валентина Егорова это подействовало некой встряской. Шальная мысль засела в его голове, а зачал эту мысль вопрос Маргариты: «Зачем вы это сделали?», а до этого, высказывание бабы Пани насчёт ящика Пандоры. Не зная, откуда у него взялась, прежде всего, сила духа, а уже потом физические силы, но он схватил конец верёвки, натянул на голову куртку и бросился к полыхающей дьявольским огнём беседке. Ни секунды не раздумывая, Максим подобрал с земли ускользающую верёвку и также поглотился в мутном оранжевом зареве. Мила со Светланой Александровной переглянулись и, не издав ни звука, обе схватились за верёвку, держа её в натяжении.
Взрывы прекратились, и рёв моторов заглох, но выстрелы продолжали звучать. Валентин приближался к пожарищу, не встретив никого и ничего на своём пути. Пламя начинало реально подпаливать его выставленную вперёд руку, а он думал: – «Это война не может быть настоящей. С чего бы, вдруг, ей здесь взяться? А значит, и пули эти мне не могут причинить никакого вреда. Но что же это тогда такое на самом деле?!». Этот вопрос просто разрывал его разум на части.
Он коснулся рукой горящей головешки и вскрикнул. Почти сразу же в него врезался Максим.
– Ты хоть что-нибудь сказал бы, когда побежал, – упрекнул он сумасбродного старшего товарища.
– А ты считаешь, что есть время для разговоров? – потирая обожжённую руку, отозвался Егоров.
– И как мы это тушить будем? – спросил Максим, но его вопрос остался без ответа.
Валентин снял с себя куртку, обмотал ею руку и выдернул из кострища горящую доску, а потом принялся обречённой на гибель одеждой сбивать пламя.
Макс вспомнил про свою куртку, оставшуюся возле дома и со вздохом сожаления стащил с себя рубашку, обрывая при этом на ней пуговицы.
– Только надел после сна. Почти новая…, – сказал он и так же принялся резкими ударами охаживать огненные языки.
Поджигатели, превратившиеся теперь в пожарников, в пылу своих стараний, даже не обратили внимания, что костёр, который они гасили, был в тысячи раз меньше того кошмарного пространства, которое, якобы, полыхало перед ними ещё несколько минут назад.
Выстрелы и крики стихали, словно одни воины отступали, а другие продолжали их преследование. Огонь умирал под напором двух отчаянных мужчин. И когда редкие лепестки пламени ещё вздрагивали на досках, а алые угли таяли на чёрных головешках, именно тогда и прозвучало громкое сообщение, похожее на обращение диктора:
– Молодцы! Спасли свой двор от войны.
Голос был властный, уверенный и с металлическим эхом, словно вещавший говорил в большую жестяную банку.
– Кто здесь?! – дрожащим от напряжения и испуга голосом, прокричал Макс. – Покажись нелюдь!
– В этом ты прав, Моська, – насмешливо отозвался голос, – я не из вашего жалкого племени. Нелюдь – это грубо, но, по большому счёту, ты попал в самую точку. Можешь не оглядываться по сторонам, маменькин сынок и кусачий клещ для подполковника милиции; твоим глазам я никакой радости не доставлю. Погуляй пока вслепую. Но, опять же, ты прав, что вертишь головой на триста шестьдесят градусов, потому что я повсюду; прямо перед твоим носом, в реденьких волосах твоего старшего напарника, и даже уже в головах ваших женщин.
Максим с Валентином приблизились друг к другу, схватились за руки и теперь ещё больше не понимали, что с ними происходит. Вроде, всё походило на идиотский розыгрыш группы каких-то чародеев, но непроглядная атмосфера была настолько гнетущей, что возникала некая осознанность: за всем этим стоят силы намного…, намного мощнее, чем человеческие.
– Что за звуковая военная реконструкция до этого была? – решился на вопрос Егоров. На такую смелость его подстегнуло то обстоятельство, что говоривший сам шёл охотно на диалог (как Валентину показалось), и в возникшем молчании он уточнил: – Зачем? И откуда здесь может быть война?
– А зачем ты мучаешься именно этим вопросом? – зазвучало как из репродуктора. – Тебе-то, кладовщику, лишённому семейного счастья, какой толк в познании: откуда появляются войны? Но, хорошо, я отвечу тебе, коль ты сам причастен к этой бойне, хотя ответ очевиден и лежит на твоих ладонях. Не из-за леса, не из-за гор война приходит, и не в виде полчища зверья или стаи драконов. Её, всё-таки, разжигают сами люди. Замечу вам, хлопцы, что вы вовремя потушили огонь, а то бы невольно стали причастны к чьей-нибудь гибели. Ваш великолепный «сигнальчик» никто не заметил, но не известно, даже мне, что бы случилось с тем, кто бы сюда смог добраться на ваш призыв. Согласитесь: можно предположить, что вы своими ожогами и испорченной одеждой спасли чьи-то жизни, хотя до этого и сделали попытку эти жизни оборвать. Прямо парадокс какой-то свершился. Запомните: я больше никого сюда не жду, потому и лишние гости были бы обречены на погибель. Мне и вас восьмерых вполне достаточно.
– Да, мы, действительно, взывали о помощи, но не хотели никакой войны и ничьей гибели, – набрался бесстрашия Валентин и сам удивился такой доблести от себя. – А что нам оставалось делать?
– Ждать, – перебил его невидимый и неизвестный оратор с металлическим голосом. – Обдумывать свои прошлые поступки, а лучше, готовиться к новым. Разве не из них состоит ваша жизнь? Разве не поступки меняют вашу судьбу, которая, впрочем, нигде и не прописана. Сознаюсь, что мне приятна вся ваша компания тем, что никто из вас особо не верит в Бога, но и отъявленных атеистов среди вас нет. Мне нравится такой материал; в нём всякая фальшь на виду, – прикрываться нечем. Будет легче и мне и вам без этих тяжёлых убеждений.
Такая ёмкая философская речь сразу же вызвала у Егорова множество вопросов, и он уже сформулировал первый из них, но таинственный незнакомец словно догадался о его намерениях и возвестил так же звучно, но немного устало:
– Пожалуй, хватит на сегодня с вас представлений. Готовьтесь к завтрашнему дню.
– Что, ещё и завтра будет это твоё туманное месиво? – окрылённый смелостью Владимировича, выступил Максим.
– Я тебе не пророк, чтобы отвечать на такой вопрос, а ты пока ещё не та личность, чтобы спрашивать меня таким тоном. Когда-то давно я и царям не прощал такой дерзости, но тебя пока не трону, потому что держу тебя за более значительную фигуру. Но не вздумай принять мою откровенность за аванс, – это всего лишь предупреждение. И как я уже сказал: хватит на сегодня. Я оставляю вас в покое.
Наступила тишина. Она продолжалась с минуту, может и больше. Никакого огня уже не было и только бледное размытое свечение, исходящее от дома, позволяло Максиму различать стоящего в шаге от него Владимировича. Хотя и этого визуального контакта ему не требовалось; он чувствовал своего старшего друга и без этого, что придавало его душе какую-то необъяснимую, но мощную силу.
А Валентин Владимирович боролся с некой подавленностью, которая поселилась в нём сразу же с наступлением тишины. Подавленность эту он пытался разломить смятением и даже лёгким возмущением на то, что ожидаемый контакт (а он только сейчас понял, что весь день ожидал чего-то подобного) произошёл в виде высокомерной подачки и специально оставил в нём томительное ощущение недосказанности. Только сейчас Егоров обратил внимание, что верёвка на поясе постоянно дёргается и тянет его к дому, но как давно продолжается это нервное подёргивание, он не знал.
Напоминание об оставшихся у дома женщин наполнило Валентина светлой ответственностью, и он шепнул Максиму:
– Ну, вот и всё. Перед нами…, можно сказать, открылись. Прямо, как каре тузов, да, ещё с джокером в придачу.
– А мне кажется, что джокера, как раз, он держит ещё в рукаве, – заметил Максим.
Это ироничное высказывание подстегнуло Егорова; он снова прочувствовал сильный дух своего молодого друга.
– Пойдём к нашим…, – предложил он, взяв Макса за локоть.
Они вышли к млеющему в скупом электрическом свете фасаду дома, к трём испуганным женщинам.
– Вы слышали этот голос? – сразу же спросил Егоров.
Светлана Александровна задумчиво и обречённо качнула головой.
– А кто это был? – нервно сглотнула воздух Мила Добротова и посматривала за их спины, словно ожидала прибытия кого-то ещё.
– Во плоти там никого больше нет, – не успокоил, а скорее ещё больше взволновал её Валентин. – Голос звучал неестественно, …как бы свысока и на непонятном расстоянии. Вы его чётко слышали? – обратился он к умеющей держаться всегда невозмутимой Светлане Александровне.
– Точно так, как ты описал, – отвечала она без эмоций. – Мы сначала подумали, что он к нам обращается. Потом испугались за вас. Максим, там не полковник засел, а существо рангом намного выше, – предупредила она сына.
– Погодите, погодите…, в этом нужно ещё спокойно разобраться, – настаивал Максим, но казалось, что он никого не пытался убедить, а боролся со своими внутренними сомнениями. – Сейчас столько всяких технологий, что вполне можно устроить и такое шоу.
– Но зачем?! И кому мы нужны? – искренне удивлялась и возмущалась Мила Алексеевна и задрожала всем телом.
– Можете это считать моим предчувствием, но я уверен, что это не человеческих рук дело, – заговорил Егоров, оседая на корточки, прислонившись к стене дома под окном с вырванным подоконником, за которым когда-то жил научный сотрудник Ноговицын. – Это какая-то субстанция, дошедшая к нам, возможно, из наших снов.
– Владимирович, я никогда не замечал в тебе такой мнительности, – продолжал сопротивляться Максим Зиновьев. – Ты предлагаешь нам рассмотреть вариант со вторым пришествием? Или уж лучше сразу: приход сатаны…?
– А почему бы нет? – равнодушно и устало ответил он и добавил: – Но в любом случае, здесь разум бессилен. Ты же видел, что заглядывают в наши души.
– Так, мои дорогие и любимые соседи, – прервала их спор Светлана Александровна, – давайте пока придерживаться того, что мы имеем. Помощи нам ждать не от кого, но нам обещали, что до утра нас оставят в покое. Пойдёмте в дом, а точнее, ко мне; там и поразмыслим над нашим положением.
Она жестом руки попросила сына помочь бабе Пане, а сама, опираясь на палку, пошла к своему подъезду, никого не дожидаясь.
– Валька прав, преисподняя приоткрылась, – брякнула баба Паня Миле Добротовой, когда Максим провёл её мимо них с Егоровым (который лицом удивился ей вслед от такого наговора на себя).
– Кто бы там ни был, но он специально дождался темноты, чтобы разыграть перед нами весь этот ужас, – заговорила Мила Алексеевна, как бы извиняясь за тот момент, когда Валентин прикрыл её своим телом от бомбёжки, а она безропотно позволила ему это сделать. – Вы знаете, я очень боюсь темноты. Я даже маленький светильник оставляю всегда включённым на ночь в комнате. Петра он раздражает, но ему приходится мириться с моим капризом.
– А я давно обращал внимание на слабую полоску света между вашими шторами, когда зимой, бывало, поздно возвращался домой, – заметил ей Валентин.
– Ужасно страшно, даже сейчас, после всего этого… случившегося, – сказала она слишком мягко для испуга, а больше со смущением, поскольку они остались одни.
Сложившееся уединение было настолько естественным и невинным, что Валентин не смел даже подумать, о чьём-то намерении устроить такую ситуацию специально. «Мила не пошла за Зиновьевой, потому что та покинула «поле боя» слишком решительно. Ну, не идти же ей в дом вместе с ворчливой бабой Паней. А я остался здесь…, …потому что она осталась», – подвёл он логичный итог.
– А вы посмотрите на наши фонари над подъездами, – заговорил он спокойно и тихо, – на наши окна…. Ощущение неправдоподобное, но свечение всё равно остаётся каким-то родным. Вам что оно напоминает?
– Ну, не знаю, – растерялась она и не хотела опростоволоситься каким-нибудь простеньким ответом. – Наверное, сопротивление (вырвалось из неё неожиданное сравнение). Такая мгла вокруг…, да ещё с такими сюрпризами….
– Как вы чётко определили…, – умеренно восхитился Егоров. – Именно – сопротивление. Кто-то пытается украсть наш свет, а он остаётся верным нам, потому что это мы его включили. А мне ещё наш дом напоминает корабль, который стоит у пристани на Туманном Альбионе, и он ни в коем случае не уплывёт без нас на материк.
– А вы, оказывается, очень романтичны, Валентин Владимирович, – хихикнула она и, словно застеснявшись своего комплимента, серьёзно спросила: – Вы, как думаете, нас сейчас слышит… этот?
Егоров пожал плечами, и устало ответил:
– Наверное. Он же намекнул, какой он осведомлённый. Может быть, мы завтра узнаем о себе что-то большее, а заодно и о нём, – и прибавил уже оживлённее: – Но, что вы так беспокоитесь, Мила Алексеевна? Мы же говорим о своём, а не хаем его на все четыре стороны.
– Да, но я хотела вас кое о чём спросить, пока мы наедине, – украдкой сказала она.
– Так, и спрашивайте, – настоятельно попросил он.
Как только огненный кошмар войны закончился и зазвучал металлический голос, Добротова вспомнила утреннее невероятное происшествие на кухне, и теперь понимала, что нижнее бельё мужа вполне могло превратиться в ворона, раз уж такие дела творятся.
– Валентин, а скажите теперь точно: – какая надпись была на тех трусах? – спросила она немного заискивающе.
Валентин слегка замялся от неожиданного вопроса и её загадочного тона, но ответил решительно, правда, немного исказив послание:
– А они тебе нужны? Подумай Мила.
Её щёки чуть вздулись от наметившейся, но задержанной улыбки, и она заметила с лёгким упрёком:
– Насчёт «Милы» вы, конечно, приврали. Там было написано другое имя. Я это вижу по вашим глазам.
– Ну…, я просто…, – совсем растерялся Егоров, и Мила прервала его мучения:
– Там было написано: «Людка». Да…, собственно, не в этом дело. Понимаете, Валентин, я повесила эти трусы на раму, а они превратились в чёрную птицу. Мне было ужасно страшно, а потом прозвучал этот голос…. Я тогда подумала, что это Макс снизу что-то крикнул, а бельё реально унесла с окна ворона….
– Что…?! Что вам сказали? – слишком обеспокоено перебил её Валентин, как будто сейчас оттого, что она ответит, решались их судьбы.