Элтэнно. Хранимая Звездой
Рукопись несбывшихся ожиданий. Теория смерти
– Ага, то есть эльфы воспринимают вшей совсем иначе, – язвительно прокомментировал Август Нейр и, само собой, нарвался на крайне неприятный взгляд алых глаз.
– Речь не о вшах, а о чувствах, что возникают, когда кто-то из вас смотрит на лер Свон.
– Кто-то из нас, – недобро улыбнулся мужчина.
– Да, кто-то из вас, – ничуть не смутился Найтэ Аллиэр. – Эльфы иначе воспринимают людей нежели люди воспринимают сами себя. Даже сейчас лер Свон выглядит намного опрятнее некой жены лесника, годами не покидающей свою ветхую землянку в глухой чащобе. В нашем Вирграде тоже бродяг в разы грязнее встретить можно. Но вы считаете её невыразимо мерзкой, хотя всего семь веков назад по территории нашей славной академии ходили студенты куда как более экстравагантного вида и при этом, прошу вас заметить, они считали себя людьми цивилизованными. Всего семь веков назад начала развиваться ваша привычка блюсти чистоту тела, до этого подобное было редким исключением из правила. А что такое семь веков для эльфа? Как для вас семь лет. Поэтому я, конечно, испытываю отвращение к внешнему виду лер Свон, но оно всерьёз сглаживается моей оценкой человечества в целом.
– Оно и заметно, – буркнул похмурневший Август Нейр, и Олаф фон Дали, постучав кулачком по столу, строго напомнил.
– Выразить своё мнение по вопросу внешнего вида лер Свон вы сможете позже, а пока ближе к делу, коллеги. Если нет возражений по поводу активных действий, то давайте отбросим личное отношение и подберём студента так, как полагается людям науки. Сперва нам нужно составить список требований к кандидату, а после уже начнём рассматривать все имеющиеся у нас кандидатуры. Вот только при этом, – сурово поглядел Олаф фон Дали на Найтэ Аллиэра, – мы также будем опираться на список побывавших в зверинце в злосчастный день двадцать восьмого ноября. Я против использования в качестве наживки того, кто может оказаться убийцей.
После этих слов обсуждение полилось бурной рекой. Минутная стрелка раз за разом делала круг, а шесть деканов и ректор всё никак не могли договориться. Вильям Брук тоскливо вздыхал, мечтая об обеденном перерыве.
***
Жизнь в академии у Антуана Грумберга начала течь размеренно, если, конечно, не брать во внимание вторники и четверги. По этим дням у него были курсы по магии воздуха и на свою беду молодой лорд некогда посчитал, что хвастать способностью создавать электрические разряды, конечно, можно и очень даже приятно, но всё же он не лицедей. А где ещё такое применишь на практике? Куда как более практичное и хорошо оплачиваемое направление телепортации в принципе его не заинтересовало из-за другого обстоятельства – обучение сопровождалось не только смертельным риском, но и требовало обязательного подписания трудового контракта. Лорду Грумбергу же претило лишать себя свободы. Он считал, что терпеть лишения ради денег – прерогатива простолюдинов. Так что намного вернее для Антуана было бы выбрать для себя левитацию. Вот только при его страхе высоты в ней смысла никакого не имелось. Поэтому, размыслив, молодой аристократ предпочёл для себя иллюзии и… и оказался крайне раздосадован тем, что такие же курсы выбрала для себя Тварь.
Увы, покуда все были взбудоражены событиями в зверинце, никто не подумал предупредить Антуана о таком нюансе. А ведь сообщи ему об этом мэтр Орион своевременно, он бы выбрал какое-нибудь другое направление. Недаром у него столько сомнений имелось.
Но произошло то, что произошло, и Антуан принципиально уже не пошёл бы на попятную. А это привело к тому, что каждый вторник и четверг, внимательно глядя на преподавателя, молодой лорд думал только об одном – как же ему надо от Твари избавиться. И да, острое желание придушить её голыми руками уже давно ушло, осталась только потребность. Не только все друзья Антуана, но даже абсолютно незнакомые ему студенты и преподаватели, ждали продолжения конфликта. Открыто и исподволь они подбадривали Антуана на активные действия, и вынужденно молодой лорд время от времени действовал в том ключе, что от него ждали. Но это его угнетало. Отомстив наглой шлюхе, Антуан порядком успокоился. Тварь тоже больше не лезла на рожон, она избегала его как только могла. Однако, на одни и те же занятия они ходить были вынуждены, и, увы, студентов на них не столько присутствовало, чтобы преподавателю был выделен большой лекторий. Антуан Грумберг и Мила Свон сидели относительно близко друг к другу, и поэтому охватывающая их ненависть создавала в аудитории крайне напряжённую атмосферу. Её ощущали, пожалуй, все, кроме профессора Винтера. Этот старик не зря преподавал иллюзии. Он был увлечён ими настолько, что с трудом воспринимал мир реальный.
– Хе-хе, к началу нового учебного года что-то совсем поредела наша группа, – осматривая слеповатыми глазами ряды слушателей, прокряхтел профессор Винтер с довольной улыбкой. – Вот, сегодня ещё одно заявление на отчисление поступило. Теперь нас всего двадцать четыре осталось. Хорошо, очень хорошо.
Старичок произносил свои слова так, что ни у кого не осталось сомнений – преподаватель действительно счастлив, от того, что состав группы уменьшился. В результате студенты угрюмо переглянулись. Подобное им было неприятно вдвойне. Во‑первых, обидно. Во-вторых, они размыслили, что тоже могли бы такие заявления написать, чтобы не сидеть тут без дела. Лекции у профессора Винтера получались тоскливее некуда, лишь конфликт между Милой Свон и Антуаном Грумбергом подогревал интерес слушателей к предмету. Это было как еженедельное хождение на спектакль.
Во всяком случае именно такие невесёлые мысли пронеслись в голове Антуана, а потому он с ненавистью поглядел на Тварь. Как тварь она и выглядела. Дикая тварь из дикого леса.
«Мерзкая страхолюдина», – гневно подумал Антуан и хищно сощурил глаза.
Тварь, почувствовав его пристальный взгляд, посмотрела на молодого аристократа и, демонстративно вытащив из волос вшу, раздавила её. Антуан не остался в долгу, достаточно громко шепнув соседу:
– Она выглядит так же паршиво, как её перспективы.
– Походу, Тварь считает совсем иначе.
– Мой отец говорит, что если что-то выглядит и смердит как дерьмо, то это дерьмо и есть. Поверь мне, она ещё дышит, но уже труп.
Антуан злобно улыбнулся. Его улыбка вызвала гневный блеск в глазах молодой женщины. Виконт успел заметить его до того, как Тварь отвернулась, и это сделало Антуана равнодушным к замечанию профессора Винтера.
– Лер Грумберг, я бы просил вас вести себя тише.
Антуан принял более подобающую студенту позу и сделал вид, что готов внимательно слушать преподавателя. Профессора это устроило. Он кашлянул в кулак и продолжил:
– Итак, раз вас осталось приемлемое для практик количество, то практикой мы дальше и будем заниматься. Ну его эти теории и знаменательные даты. Как показала моя жизнь, кроме как на экзамене они больше нигде не нужны толком.
Студенты вмиг оживились. Настоящим колдовством им давно хотелось заняться, причём не только по иллюзиям. Большинству, и Антуану в том числе, надоели элементарные практики. Ими он занимался с детства, ему хотелось чего-то большего.
«И вот оно!» – обрадовался он.
– Начнём мы с азов, разумеется. Для создания иллюзии самого простого уровня вам будет необходимо научиться преломлять свет.
Профессор Винтер взмахнул рукой так, что за движением его ладони осталась медленно истаивающая синяя полоса.
– Вот такое упражнение мы будем с вами тренировать. Причём говорю сразу, не концентрируйтесь на том, чтобы добиться какого-то определённого оттенка. Это не для новичков. Сейчас для вас главное поверить, что вы способны на такое магическое воздействие, вы должны прочувствовать как это делается. Поняли меня?
– Да-да. Конечно! – послышались энергичные ответы со всех концов аудитории.
– Тогда приступаем. Для начала поднимите левую или правую руку. Как оно вам удобнее, – профессор Винтер дождался, когда все студенты поднимут руки и продолжил. – А теперь вспомните мои лекции и призовите в тело энергию. Вы должны почувствовать покалывание в кончиках пальцев.
У Антуана всё получилось словно само собой, а потому он свысока глянул на Тварь. Ему хотелось увидеть расстройство на её лице. Но нет, она выглядела так, что у него не осталось сомнений – вышло всё у неё. Ещё как вышло.
– Если не получилось, пробуйте снова, – сухо сказал профессор Винтер. – А те, кто справился, сосредоточьтесь и вынесите покалывание с пальцев наружу ладони. Стремитесь к тому, чтобы оно не возвращалось обратно в ваше тело и не растекалось по пространству. Создайте эдакую воздушную прослойку… У кого получилось?
– У меня.
– И у меня.
– Я справился, – ответили некоторые из студентов, и Антуан в том числе.
– Замечательно. Больше, чем я думал, – остался доволен профессор, после чего приказал студентам вернуться в задании к исходной точке и заставил их повторить всё сначала. Так повторялось восемь раз кряду, и Антуану уже начало казаться, что продолжения практика не подразумевает. Но это было не так.
– Так, базу мы отработали. Я думаю, теперь вы обрели уверенность в том, что эта воздушная прослойка полностью вам подчиняется, а, значит, настало время перейти к следующему этапу. Оставляя воздушную прослойку на месте, удалите из неё часть покалываний. Только одинаковых. Почувствуйте разнообразие и заставьте то, что вам видится похожим, исчезнуть. Как только вы сделаете это, делайте взмах рукой. Вот так.
Профессор Винтер повторил неторопливое движение рукой, но на этот раз за его ладонью остался не синий, а красный след. У Антуана получился зелёный оттенок. У его соседа по парте жёлтый.
… Тварь тоже справилась. Цвет у неё был красный как у преподавателя.
«Или как у крови, которой она однажды умоется», – подумал Антуан и из-за испытываемого им раздражения впервые за долгие месяцы позволил себе вольность. По окончании занятия, прежде чем выйти из аудитории, он облокотился на парту Твари и плюнул молодой женщине прямо в лицо. Тварь не оторопела от его поступка. Она схватила карандаш и с силой ударила грифелем о парту так, что на столешнице остался глубокий след, а сам карандаш сломался.
Удар произошёл в считанных миллиметрах от руки Антуана, и поэтому молодой лорд вмиг ощутил липкий страх и с новой силой разгоревшуюся в нём ненависть. Видеть, как смело глядят на него эти зелёные глаза, было невыносимо. Однако, он заставил себя уйти из аудитории до того, как кто-нибудь попробует его раззадорить на что‑то большее. Это виделось ему правильным решением, и да, оно было разумным. Вот только эмоции редко подчиняются разуму, а потому, когда к Антуану пришла Катрина, он был с ней более чем груб.
– Да что с тобой сегодня? – даже удивилась девушка, когда он вместо того, чтобы ответить на ласки, с силой прижал её лицом к стене.
– Я хочу тебя сегодня так, – прошептал Антуан любовнице на ухо и начал рывками развязывать шнуровку женского платья. Пальцы его при этом больно щипали нежную кожу.
– Но мне так не нравится, – всхлипнула испугавшаяся его напора Катрина.
– А ты знаешь, что я плачу тебе деньги за то, чтобы нравилось мне? Знай своё место, слышишь?
От того, как сильно он сжал её в своей хватке, Катрина прикусила язык и даже неуверенно начала помогать раздевать себя. Но Антуан не позволил ей этого. Он буквально сорвал с девушки её студенческую форму, так как никакой нежности ему сегодня не хотелось, а там, удерживая любовницу спиной к себе, он грубо овладел ею. И да, подобное помогло Антуану успокоиться из-за Твари. Правда, крайне ненадолго помогло успокоиться. Его мимолётное облегчение кончилось в тот момент, когда Катрина отошла от него и уверенно сказала:
– Я больше не приду к тебе, Антуан.
– Почему? – искренне удивился он, глядя как девушка начинает одеваться. – Неужели тебе так плохо сегодня было? Иногда стоит оставить игры в мягкой постели и попробовать кое-что новое.
– Нет, не в этом дело. Сегодня… сегодня ты заставил меня понять насколько низко я пала.
– Катрина, мы вместе уже полгода, и неужели ты только сейчас…
– Да! – перебивая его, гневно воскликнула она. – Я согласилась отдаться тебе не только потому, что отчаянно нуждалась в средствах. Мне виделось, что ты испытываешь ко мне влечение. Не низкое плотское влечение, а что-то большее. Пусть не любовь, но… – не в силах объяснить ход своих мыслей, Катрина замотала головой, а затем с болью в голосе прошептала. – Сегодня ты дал мне окончательно понять, что всё не так.
Женские рассуждения часто заводят мужчин в тупик, и этот разговор не стал исключением. Антуан в принципе не видел, чтобы он давал Катрине надежду на какие‑либо иные отношения. В конце концов, когда их для разбирательств вызвал к себе профессор Аллиэр, она уже должна была понять – раз Антуан не встал на её защиту, то ничего она для него не значит.
Однако, искать себе другую удобную женщину?
Да, Катрина Антуана полностью устраивала и в постели, и тем, как она умело скрывала их порочную связь.
– Я никогда не смогу дать тебе что-то больше того, что сейчас между нами. И ты это с самого начала знала, – подошёл он к ней вплотную. – Но стоит ли эта мысль того, чтобы лишать себя удовольствия в настоящем?
Его пальцы коснулись плеч Катрины, и она трепетно вздрогнула, когда он начал ласкать её. Ей нравилось то, что он делает. Очень. Она плавилась от движений его рук, как воск, однако всё равно прошептала:
– Не надо, Антуан. Хватит.
– Но почему, если я тебя хочу? – промурлыкал он, вот только девушка не поддалась на вересковый мёд слов и отстранилась. – Катрина, ты нужна мне.
– Блеф. Это блеф, Антуан. Я не нужна тебе и далеко не меня ты хочешь. Уж не знаю, кого ты там себе представляешь, когда делишь со мной ложе, но… думаешь ты далеко не обо мне!
Словно испугавшись своих дерзких слов, Катрина застыла. А затем она рывком схватила свою одежду и убежала из спальни. Антуан слышал её быстрые шаги по лестнице, слышал, как она шебуршится в гостиной, пытаясь как можно скорее одеться. Возможно, она думала, что Антуан спустится вслед за ней. Но молодой лорд так поступать не собирался, так как о Катрине в тот момент действительно нисколько не думал. Все его мысли сосредоточились только на том, как много крови из него выпила своим существованием некая шлюха из Оркреста и как же ему это надоело.
«Это из-за неё. Из-за этой проклятой Твари даже Катрина от меня ушла», – с гневом рассуждал Антуан.
Глава 10. Ветер перемен всегда дует в сторону могилы
Вряд ли бы кто-то из студентов или преподавателей узнал в сидящей у очага женщине Милу Свон. Не было её лицо чёрным от копоти, не куталась она в свои вонючие тряпки, не были вздыблены у неё волосы. Как некоторые девушки красуются у зеркала, подбирая для выхода на улицы города лучшие из нарядов, так и Мила выискивала как же ей похлеще отпугнуть от себя всех и вся. Она таскала на себе всякий мусор, словно изысканные украшения. Вместо жемчужных бус – нанизанные на нитку черепа голубей. Шляпку ей заменяла засохшая тина, по подолу платья шла не узорчатая оторочка, а налипший птичий помёт. В сумочке вместо флакона духов она держала горшочек с протухшей рыбиной. Однако, в дом всю эту гадость Мила никогда не вносила. Своё возвращение на кафедру некромантии молодая женщина начинала с того, что заходила в скрытый от глаз дровяник и, какой бы ни была погода, раздевалась там донага. Затем обтирала себя тряпкой. Мила макала тряпку в принесённое заранее ведро воды и скребла себя, скребла. Скребла изо всех сил. После этого она надевала другую одежду. Ранее это была нательная сорочка. Теперь – скромного пошива платье из зелёного сукна. Саймон купил его Миле по пути из дома в академию. Он знал, чему она обрадуется больше всего.
По этим причинам нынче выглядела Мила непривычно опрятно. Даже её кишащие вшами волосы были убраны под плотно завязанный платок. Ни одна прядка не выбивалась наружу. Мила не хотела, чтобы её игра в грязнулю превратилась в нечто большее. Она никогда не позволяла себе забыть, кто она на самом деле и кем хочет стать.
– Проклятье, – вдруг шепнула молодая женщина, а затем, словно опомнившись, подкинула полено в огонь. Лицо её при этом скуксилось от недовольства, а всё из-за того, что Мила никак не могла привыкнуть к тому, что вечерние посиделки у очага прекратились. Эта была уже добрая традиция собираться на кухне. Она заваривала травяной чай, Саймон приносил вместо вкусностей новости. В академии они держались поодаль друг от друга, и оттого лера Сильвера никто не вычёркивал из общества. Он так умело вёл себя, что ему, напротив, всячески сочувствовали, что вынужденно он столь близко к Твари живёт. Но на самом деле они продолжали дружить и очень неплохо так проводили время вместе.
«Проводили», – грустно вздохнула Мила.
Это была её вина, что произошла такая ссора. Не будь она столь категоричной, Саймон бы не взорвался и не наорал бы на неё благим матом. Он чувствовал себя теперь обиженным настолько, что не желал идти на мировую. Не могла переступить через себя и Мила. Причём дело было не только в гордости. Ей требовалось…
Неожиданно дверь на кухню открылась. Это вошёл Саймон и, увидев у очага Милу, он отчего-то не стал делать вид будто её нет на белом свете. Вполне привычно друг сел на соседнюю лавку и внимательно посмотрел на девушку. Повисла тишина. А затем прозвучал его вопрос:
– Чего молчишь, Милка? Задумалась?
– Задуматься, что ли, не могу? – буркнула она.
– Ну, мало ли вши забрались к тебе в голову и все мозги съели?
Несмотря на то, что фразу можно было счесть обидной, на лице Милы возникла печальная улыбка. Когда Саймон ворчал в таком тоне, он нисколько не злился, а, значит, мириться пришёл.
«Скорее всего, дело так», – обрадовалась Мила и сказала с улыбкой:
– Не-а, немного мозгов ещё осталось. Видишь же, не кричу на тебя, не топаю ногами.
– Но голову ты тем настоем, что я тебе принёс, так и не вымыла.
– И не буду. Лучше уж вши, чем…
Тут Мила махнула рукой. Ей не хотелось договаривать то, что было понятно и так. Однако, Саймон отчего-то тяжело вздохнул и как-то совсем тихо сказал:
– Мила, тебе придётся.
– Ничего я не обязана от вшей избавляться! – тут же взорвалась она. – Ты меня не переспоришь. Покуда мэтр Тийсберг болеет, буду ходить так.
– Спорить с тобой бесполезно, это я уже пробовал, – печально улыбнулся Саймон, – но тут судьба вмешалась. Если ты хочешь с мэтром Тийсбергом попрощаться, тебе просто‑напросто придётся привести себя в порядок.
– Что? – не поняла Мила. – Повтори, что ты сказал?
– Он уходит с должности. Мне Сэм Догман сообщил, что завтра его последний рабочий день. Думаю, он придёт в библиотеку передать дела и… и всё на этом.
От новостей Мила опешила. Она несколько секунд молча смотрела на друга и надеялась, что, быть может, он вот-вот рассмеётся. «Это шутка какая-то. Быть не может!» – не хотела верить она, а потому уверенно сказала:
– Мэтр Тийсберг не может никуда уйти. Он так любит свою библиотеку, что она для него значит больше, чем родной дом… Саймон, Сэм тебя обманул.
– Возможно, дело в болезни. Может, в возрасте. Я точных причин не знаю, Милка, но Сэму я верю. Поэтому… в общем, я сказал тебе, а там ты сама решай, что тебе делать.
Саймон поднялся с лавки и, судя по движению руки, хотел было похлопать Милу по плечу, но не стал этого делать. Мила в результате обиделась и зло поглядела на спину уходящего друга. А затем, едва дверь за ним закрылась, она тихонечко завыла сквозь стиснутые зубы. Ей сделалось очень плохо, из неё как будто часть души вырвали! Старенький библиотекарь являлся для Милы лучиком света в непроглядном мраке её жизни, а теперь… теперь он бросал её?
В спешном порядке молодая женщина принялась рыться на полупустых полках кухни. В основном там стояла деревянная посуда и глиняные горшочки с измельчёнными сушёными травами. Из некоторых она и Саймон делали бодрящие отвары, другие запасали впрок для будущих практических занятий. Среди всего этого добра нескоро обнаружилась маленькая бутылочка с не самым дешёвым средством. Собственно, цена на него и стала причиной недавнего скандала. Мила не считала, что Саймон может позволить себе такого рода подарки. Пусть его примирение с отцом сложилось, пусть Генри Сильвер на прощание вручил сыну тугой мешочек с деньгами, но тратиться на неё, на Милу?
– Я сама могу о себе позаботиться, – упрямо проворчала она себе под нос, прежде чем вспомнила совсем другой разговор.
Сама не понимая почему, Мила вдруг вспомнила приезд Саймона, а именно как она с восторгом принимала от него платье, как после они уселись на кухне поболтать о том о сём.
– Не, всё хорошо было, – ответил на её вопрос о поездке Саймон, но мимоходом поморщился. Это дало Миле понять, что не всем друг доволен на самом-то деле. Однако, она не спешила ворошить былое. И это оказалось правильно, по итогу он сам ей всё объяснил.
– Хочешь расскажу кое-что, что мне до сих пор покоя не даёт?
– Конечно, – продолжая наливать в его кружку чай, ответила Мила. – Вдруг я тебе помогу советом?
– Какой уж тут совет, – фыркнул Саймон, но, увидев, что Мила протягивает ему кружку, грустно улыбнулся. – Не думай, я знаю, что ты умеешь давать дельные советы. Просто в этом случае тебе мне советовать нечего. Дело касается моего отца.
– Ты же сказал, что вы помирились.
– Да, но… но отец перед тем, как я в дорогу отправился, денег мне дал. Сказал, что не дело одному из Сильверов в долг жить и, знаешь, я с ним полностью согласен. Поэтому без колебаний взял мешочек, но только он весил столько, что я не удержался и внутрь глянул.
– А там?
– А там была сумма явно больше, чем мне для покрытия долга нужна. Так что я на отца внимательно посмотрел, чтобы он мне хоть как-то объяснил свою щедрость. Не в его привычках, понимаешь ли, настолько серебром сорить. А он вдруг как захохочет. Затем похлопал меня по плечу и эдак снисходительно пояснил: «Мои сундуки от твоих капризов стать магом не обеднеют, это вот ты однажды моих внуков на паперти стоять не оставь».
– Эм-м, а что тут такого, Саймон? По-моему, он как достойный отец поступил. Он подумал о твоём будущем, просто выразил своё желание не очень-то красиво.
Лицо у Саймона вмиг сделалось каменным, а затем он вдруг вспылил:
– Нет, ты нисколько не понимаешь! Ты даже представить себе не можешь, как сильно меня злит, что он по-прежнему думает, что я баловством каким-то себе голову забиваю.
– Хм, тут он не прав, конечно, но тебе нечего так остро реагировать. Ведь ты знаешь правду, ты знаешь – магия отнюдь не баловство, – как можно убедительнее начала говорить Мила. – В конце концов, маги уважаемы совсем не за красивые глаза. И зарабатывают они тоже немало.
– Немало, согласен. Но за шесть поколений у нас, Сильверов, сундуков накопилось столько, что на состояние пары дюжин магов хватит. Из тех, что не пропивают всё своё жалование в тавернах, конечно. Маги действительно могут зарабатывать, Милка, но далеко не все они живут в богатстве. Тут надо баланс между прибылью и расходами соблюдать. И отец считает, что я полный профан в этом, раз такую дурную судьбу для себя предпочёл.
– Ничего не дурную, – возмутилась Мила. – Это твоё право идти отнюдь не по стопам родителей, если тебе самому другое ближе. Вторую жизнь никто тебе не предоставит, так что нечего её на потакание чужим капризам тратить. Постарайся донести это до отца, и он смягчится. Я уверена.
– Причина его недовольства не только в том, что я от семейного дела отошёл. Скорее это так, дополнение.
– Тогда, знаешь, я совсем запуталась! – упёрла руки в бока Мила. – Объясни уже, отчего твой отец тобой недоволен и почему ты из-за этого так злишься?
– Ну-у, как ты можешь понять, отец за меня крепко переживает. Тут и то, что одного младшего сына он не уберёг, похоронил. И то, что с моим старшим братом у нас одиннадцать лет разница. Меня он, как меньшого, всегда баловал. Но вот если мне двадцать восемь, то ты ведь можешь подсчитать, сколько моему отцу.
– Под шестьдесят.
– Под семьдесят, Милка. И мой отец прекрасно знает, что жить вечно он не будет. Случись с ним что, всё брату моему старшему перейдёт. Не так уж много мне из наследства перепадёт, как бы отец меня ни любил.
– Но почему? – удивилась молодая женщина.
– Потому что это брату моему род продолжать. Не спрашивай отчего и как же так, просто так будет и я принимаю этот факт. А брат у меня мало того, что на меня сильно обижен из‑за того, что это я в семье любимчиком рос, так и по характеру прадед вылитый – руку помощи протянет только если ты в этой самой руке золотой держишь. Вот оттого отца и злит, что я бестолковый такой уродился. Много чего за мои двенадцать лет обучения в стране произойти может – это раз. Два – война близится, а все маги военнообязанные. Ну и три – было как-то дело, давал он мне взаймы денег лавку открыть. А это и помещение, и товар, чтоб ты понимала. Немалая сумма.
– Саймон, – напряглась Мила. – Ты с этими деньгами что-то не то сделал?
– Не. Лавку открыл, как оговорено было, – усмехнулся он.
– А я уж думала…
– Зря думала. Я торговал и торговал правильно. Всё до последней паданки отцу вернул в кратчайшие сроки, ещё и в наваре хорошем остался. И вот отчего мой отец считает, что не надо мне в маги лезть. К чему?
– Так если всё получалось, – задумалась Мила, – то и правда, почему ты в академию подался?
– Потому что не особо я прибыли своей радовался. Был горд несколько месяцев, а потом взял и запил от тоски. И, чес‑слово, втянулся в пьянство настолько, что спустил бы всё, что заработал. Дыра у меня вот здесь словно была, – ударил себя по груди Саймон, – а всё потому, что в те дни я окончательно осознал, что не хочу быть купцом. И пусть нет этому логичного объяснения, но я просто гнил от обязанности жить неприятной для себя жизнью. День ото дня мои доходы росли и день ото дня мне становилось хуже. И особенно на меня давило то, что другую судьбу для себя я не мог представить. Ну кем мне быть? Воином? Нет, я не воин. Поэтом? Так я с трудом пару строк срифмую. Делать карьеру судьи или что‑то прочее? Так оно тоже самое, – тут Саймон махнул рукой.
– Кажется, я поняла, – тихо сказала Мила.
– Не уверен, что ты понимаешь. Мой отец вон сколько меня знает, а всё считает, что это меня молодость попутала. Он нисколько не берёт в голову, что я бы в петлю по итогу влез. А не случилось так только потому, что разговорился я в ярмарочный день с одним знающим человеком. И так мне в душу запали его слова о том, что есть у меня все задатки по совсем другой дорожке судьбы идти, что я не выдержал – взял и на следующее утро переписал всё добро на отца.
– Зачем? – нахмурилась Мила. Они нисколько не поняла такого поступка.
– А я знал, что он будет перечить, поэтому хотел, чтобы до него сразу дошло понимание – нисколько не шучу я и ничего мне не надобно, только благословение его прожить жизнь другую. И я так радовался, когда он ни слова не говоря меня выслушивал. Я думал всё, с миром отпустит меня отец. Но нет. Он сперва бумаги дарственные к себе за пазуху сунул, и только потом меня ором едва со свету не сжил. Ох, как же он вопил! Кричал, что ты мол, паскуда, неделю без денег поживи сперва, а потом уже говори, что купеческая доля для тебя невыносимая. Бумаги он себе забрал, чтобы я быстрее одумался и отошёл от своей идеи. Ан нет. Я всё равно до Вирграда добрался.
Мила сама не могла взять в толк, отчего ей вдруг эта беседа вспомнилась. Просто вспомнилась и всё тут. А потом к ней пришла мысль, что только настоящий друг таким сокровенным делиться бы стал.
«Надо было поблагодарить Саймона, – глядя на бутылочку, подумала Мила. – Он же для меня старался, так как никого-то ближе меня у него здесь нет. Он как друг поступил, а я взяла и накричала на него».
Совесть умеет портить жизнь. Всё то время, что Мила обрабатывала голову, она корила себя. Корила за Саймона, за то, что ранее не набралась смелости пойти в сторону коттеджей преподавателей, чтобы проведать заболевшего мэтра Тийсберга. А теперь… Что вот теперь делать?
Приведение самой себя в порядок вышло долгим и муторным делом. За окном стемнело так, что на небе стали видны первые звёзды. Мила с сожалением посмотрела на них, прежде чем в первый раз за этот учебный год надела новую форму. Она хотела сберечь её, но идти к мэтру Тийсбергу в том, во что она превратила прежнюю? Нет, Мила хотела выглядеть хорошо. Она даже расчесала и заплела волосы, прежде чем вышла из общежития.
Петляющая дорога до главной площади академии была Миле прекрасно знакома. А вот к коттеджам преподавателей она ещё ни разу не ходила, и эта неизвестность заставляла её сердечко трепетать. Мила с трудом представляла как найдёт нужный дом, но так далеко зайти на территорию у неё не получилось. Охранник на пропускном пункте не дал ей пройти дальше шлагбаума. Правда, стоило Миле в растерянности отойти в сторонку, как она увидела шагающего в её сторону мэтра Ориона. Она тут же обрадовалась, поспешила ему навстречу, и куратор группы сперва удивился этому, так как нисколько не узнал свою студентку. А, когда он понял кто перед ним и услышал просьбу, то уверенно сказал:
– Вам нет нужды навещать мэтра Тийсберга, лер Свон.
– Но я хочу его навестить. И не думайте, он нисколько не был бы против моего визита, – жалобно сказала она, и взгляд мэтра Ориона сделался сочувственным.
– В такой поздний час мы встретились только потому, что я шёл от господина Олафа фон Дали. Он поручил мне организовать прощальную церемонию с мэтром Тийсбергом.
– Прощальную церемонию? Так он всё-таки увольняется?
– Эм-м, нет. Мне грустно говорить такое, лер Свон, но мэтр Тийсберг не успел подать официальное заявление. Он умер. Сегодня немногим позже полудня его нашли мёртвым прямо за письменным столом.
– Он, – глупо захлопала она ресницами. – Он умер?
– Да. И мне жаль, по вам видно, что мэтр Тийсберг был человеком, которого вы действительно уважали. Но такова жизнь, лер Свон, она непосредственно связана со смертью. Люди рождаются, люди умирают.
Быть может, виной тому был порыв холодного ветра, но сказанное Люцием Орионом словно нож вонзилось в мысли Милы. Всё то время, что она бежала на кафедру некромантии, не видя перед собой дороги, в её голове звучали только эти слова – люди рождаются, люди умирают. Был в них какой-то страшный и очень важный смысл, на котором она никак не могла сосредоточиться. А там Мила вовсе перестала соображать. Её захлестнули рыдания. Причём так, что она села на корточки перед входной дверью и, пуская сопли и слюни, протяжно завыла. В висках тут же запульсировало болью и… вдруг словно кинжал вонзился в череп!
