Валерий Юабов
Долгая дорога
Глава 10. Легко ли стать табибом
Прием, по сути дела, был закончен. Нам осталось только получить лекарство, за которым доктор послал кого-то в аптеку – в свою собственную, разумеется. Но пока мы этого лекарства ждали, удалось узнать еще много удивительного о нашем новом знакомом… По моим ощущениям – о нашем новом друге.
Все началось с разговора о лекарствах. Я задал вопрос, как теперь я понимаю, безграмотный: какое лекарство назначает доктор при той болезни, что у моей мамы. Он удивленно приподнял брови и ответил вопросом на вопрос: неужели я полагаю, что при одинаковых симптомах и даже при одной болезни можно во всех случаях употреблять одно и то же лекарство? Вот, например, головная боль. Существует десятки причин ее возникновения… И боль при этом всякий раз иная. Висковая, лобная, теменная и так далее… Конечно, можно ее заглушить болеутоляющим. На какое-то время. Но то, что вызвало боль, этим не устраняется! А вызвать ее могли неполадки в совершенно различных органах: в коре головного мозга, в желудке, в почках. Возможно, нарушена взаимосвязь определенных органов… Возможно, эта боль – сигнал, предупреждение о серьезной беде…
Доктор увлекся разговором, вошел в азарт, он чуть покачивался в ритм речи, выразительно жестикулировал, но лицо его оставалось таким же спокойным.
– Дорогой, восточной медицине известны двадцать восемь видов рака – и у каждого множество причин. Так что же – искать одно лекарство от всех бед? А ведь так и делают! Всех онкологических больных гонят на химиотерапию. Облучают… Разве так доберешься до источников заболевания? Потому его и не могут вылечить. Змею за голову прижмешь – она умрет. А за хвост ухватишь – нипочем не одолеешь, – закончил он азиатской пословицей.
* * *
Тут уж мне стало ясно: совершенно бессмысленно спрашивать, что за лекарство доктор готовит для мамы. Очевидно, такое, которое годится только в ее случае…
Но от другого вопроса я все же не удержался.
– Мухитдин Инамович, где же вас всему этому учили? То есть я имею в виду… Ведь таких учебных заведений…
Он засмеялся.
– Конечно, их пока нет у нас. Но мне повезло.
Началось все, оказывается, с большой беды. Совсем еще юный Мухитдин, студент-ирригатор – он перешел на второй курс – работал летом 1967 года в студенческом строительном отряде. Студенты жили в кибитках, по утрам их развозили на грузовиках к месту работы по извилистой и ухабистой дороге. Однажды, когда в грузовике ехали Мухитдин и еще трое студентов, водитель не справился с крутым поворотом. Грузовик на всем ходу опрокинулся в кювет…
– Все мы вылетели, – рассказывал Мухитдин Инамович – и меня вдобавок с размаху ударило краем борта. Могло бы пополам перерубить, но подо мной оказалась небольшая яма. Это и спасло. Сознание, конечно, потерял. Надолго… В больнице сделали рентген, выяснили, что позвоночник сломан в трех местах, а в тазовом суставе – трещина. Но я все же благодарен судьбе: один из моих товарищей получил такую травму головы, что через год умер.
Врачи андижанской больницы почти не надеялись сохранить жизнь Мухитдина. В лучшем случае, говорили они, после очень тяжелой и сложной операции он останется жить, но ходить никогда не сможет. Мухитдин много дней не приходил в сознание, поэтому операция откладывалась. Когда же он очнулся, отец его, Умар-углы Инам, попросил, чтобы Мухитдина выписали и увез сына домой…
Мудрым человеком был Умар-углы Инам. Не могу не написать здесь о нем, пусть хоть очень коротко.
Работал он агрономом, но и другие естественные науки изучал, прекрасно знал историю. Весь дом его был в книжных полках. Среди многих сотен книг немало было и старинных арабских – сочинения ученых, философов, богословов. Этих книг на арабском языке Умар-углы Инама лишила советская власть. Приехали однажды в кишлак красноармейцы в островерхих шлемах с большой красной звездой. Они обыскивали дома, забирали арабские книги – и тут же сжигали их на кострах… С тех пор Умар-углы Инам, человек глубоко верующий и вообще очень добросердечный, к советской власти никаких добрых чувств не испытывал…
Отец Мухитдина был человеком физически сильным. В свои шестьдесят лет он мог притащить с базара в каждой руке по мешку муки. Каждый мешок – 30 кг веса!
* * *
Врачам андижанской больницы Умар-углы Инам не доверял: что могли сделать врачи, которые считали его сына безнадежным? Мудрый человек знаком был с восточной медициной, основанной Авиценной. Потому и увез он Мухитдина из больницы, что узнал: неподалеку, в Джелалабаде, живет замечательный восточный лекарь: табиб Абдулхаким Бобо, старый уйгур, изгнанный из коммунистического Китая, из Синьцзяна. Неподвижного, полуживого Мухитдина пришлось везти к табибу, уложив кое-как на заднее сидение машины Волги…
– Вы сам приезд помните? – спросил я.
– Да, – кивнул Мухитдин Инамович. – Помню, как старик с длинной седой бородой велел перенести меня в дом, положить животом вниз на доску. Он долго меня осматривал. Слушал пульс, потом принялся за ноги: покалывал иглами колени, икры, ляжки. Спрашивал, чувствую ли я что-нибудь. Но я не ощущал ничего… Закончив осмотр, табиб принес какие-то отвары, один дал понюхать, другой попросил выпить. Тут я заснул и не просыпался дня два…
Позже отец рассказал сыну о том, что произошло, пока он так крепко спал. А произошло, можно сказать, чудо: старый табиб манипулировал позвонки пальцами рук. Он соединил переломы на позвоночнике Мухитдина так, чтобы позвонки могли правильно срастись.
* * *
Когда Мухитдин очнулся, он уже снова лежал на спине. Болей не было. Но ему казалось, что ниже пояса у него нет тела: он не чувствовал ни бедер, ни ног…
– День шел за днем, а ноги все не появлялись. И вдруг – через восемнадцать дней это случилось – боль вспыхнула, как огонь. И вместе с ней я почувствовал свои ноги! Они вспотели так, будто их облили водой, потом стали сильно дергаться. Отец – он от меня не отходил – позвал табиба. Старый целитель был очень доволен. Засмеявшись, он сказал отцу: «Ваш сын будет не только жить – он и ходить сможет». И, как видишь, Валера, табиб сказал правду, – усмехнулся Мухитдин Инамович. – Он вернул мне ноги!
Я в ответ только головой помотал. Невозможно было себе представить, что этого крепкого, плотного человека с прямой спиной и упругой походкой врачи когда-то считали безнадежным больным, навсегда приговоренным к инвалидному креслу. Действительно произошло чудо!
– Когда же вы начали ходить? – спросил я.
– Месяца через два. Первый из них я пролежал на доске, второй – на обычной постели. Табиб давал мне лекарство: пилюли, составленные из 68 высушенных трав. Назывались они Хап-дора. Боли продолжались – и в ногах, и в позвоночнике, но прибавлялись и ощущения. Я начал чувствовать, что происходит в моем кишечнике, в прямой кишке, в мочевом пузыре… И вот настал день – кажется, пятьдесят пятый, – когда табиб и отец подняли меня, держа на весу, и с их помощью я сделал четыре шага… А дальше – два костыля, через месяц – один… Однажды я услышал: «сегодня попробуй сам»… И я пошёл, пошёл сам – качаясь, придерживаясь за стены – но пошел!
– Счастливый день! – пробормотал я.
– Еще бы! – кивнул Мухитдин Инамович. – И хорошо, что в этот день я не знал, сколько впереди тяжелого. Даже не в переносном смысле, а в прямом: табиб стал нагружать меня тяжестями. Два мешочка песка – один на спине, другой на груди – перекинуты через плечо… По мешочку с песком – в обеих руках… Уж не помню, сколько они весили вначале, но дошло до 30 килограммов на каждую руку. Попробуй-ка пошагай! Но я шагал, радовался, кое о чем раздумывал.
Через полгода я уже мог ходить совершенно свободно. Однажды табиб сказал: «пора нам расставаться» – Вот тут-то я и осмелился ответить: расставаться не хочу. Я почтительно прошу табиба разрешить мне быть его учеником. Табиб не сразу дал согласие. Сначала память мою проверил, определил чувствительность пальцев. Это ведь очень важно для доктора-пульсолога… И, наконец, я услышал решение: «согласен учить тебя, но с условием: институт ты не бросишь. Заниматься приезжай по выходным, а на остальные дни недели будешь получать задания»… Что тут поделать, – вздохнул Мухитдин Инамович. – Спорить с учителем я не смел. Пришлось согласиться.
Сказать по правде, я так и не понял – почему табиб Абдулхаким Бобо принял такое решение: ведь учеба в институте, плюс еженедельные поездки в Джелалабад, плюс задания на каждый день были для его ученика очень тяжелой нагрузкой. Особенно после такой ужасной травмы. Но, возможно, учитель считал такую нагрузку полезной для воспитания трудолюбия и чувства ответственности. Мухитдин Инамович эту ношу выдержал мужественно и с честью. Закончив институт (кстати, с золотым дипломом), он начал работать инженером, по специальности. А жить перебрался к учителю. Ученичество его длилось пятнадцать лет.
* * *
– Трудно было, уставали? – спросил я.
– Не без этого. Но занятия с таким мудрым учителем доставляли огромную радость. Учил он меня древней тибетско-восточной медицине, пульсодиагностике, учил, как лечить травами. Кроме медицины прекрасно знал биологию, астрономию. Но мудрость табиба заключалась не только в его познаниях. Я постоянно ощущал воздействие его доброты, справедливости, благородства. Вот расскажу тебе такой случай… Пошел я вскоре после выздоровления в андижанскую больницу, к тому самому врачу, который собирался меня оперировать. Здороваюсь, а он вдруг спрашивает: «Ну, как твой брат? Жив?» – «Почему брат? – говорю. – Это же я лежал в больнице, со мной была беда». – Врач засмеялся: – «Не шути! Такого быть не может! Тот парень был безнадежен». – «Как это безнадежен? Да меня же вылечили!» – «Кто?» – «Один старый доктор». – «Зачем неправду говоришь?» Тут я стал показывать, что совсем здоров: делал приседания, стул поднимал одной рукой… Врач только руками махал: «Не морочь мне голову, все равно не верю, что ты – тот парализованный парень!» Я разозлился, ушел. Пожаловался табибу. «Ох, – говорю, – как же мне хочется насолить этому дураку доктору!» А табиб ответил: «Что же ты обижаешься? Подумай немного о связи событий… Если бы этот врач твоему отцу не сказал, что ты безнадежен, но он все же будет тебя оперировать – отец не привез бы тебя ко мне. Значит, ты благодарить должен доктора! И пожалуйста, сделай это до следующей встречи со мной». Табиб вообще был убежден, что во всех людях надо искать хорошее и делать им добро. Он говорил: «Даже если к тебе подойдет твой враг с пистолетом, ты скажи, что сперва хочешь прослушать его пульс, а потом он может стрелять…» Вот с каким человеком свела меня судьба!
– А как он выглядел? – спросил я. Мне очень хотелось представить себе табиба.
– Жалко, что нет у меня фотографии… Он с первого взгляда внушал уважение. Голова седая, длинная седая борода, а глаза такие ясные, такие мудрые. И проницательные – в душу тебе глядят. Держался прямо, никогда не сутулился. Учителю был 81, когда мы встретились. А покинул он этот мир 94-летним старцем.
* * *
Мы помолчали. Я понимал, что Мухитдину Имамовичу тяжело это вспоминать, и не стал задавать ему вопросов об уходе табиба.
– Ну, а когда не стало учителя, наступили для меня трудные времена. Лечить я не имел права: у меня был диплом инженера, а не врача, да к тому же восточная медицина в те времена в Советском Союзе не признавалась наукой. Абдулхакиму Бобо разрешали заниматься частной практикой, потому что у него лечилось местное начальство. Но у меня таких шансов не было…
И тут снова пришел на помощь Его Величество Случай. Мухитдин Инамович узнал о талантливом физике – Абраме Самуиловиче Магаршаке, который руководил научно-исследовательской лабораторией дистанционной диагностики. Эта лаборатория принадлежала Институту общей физики и геохимии Академии Наук в Москве. По счастью, в Намангане, при педагогическом институте, был создан филиал этой лаборатории. Умаров пошел знакомиться с Магаршаком. Для начала предложил физику, что, прослушав его пульс, расскажет, чем он болеет. Получив точное перечисление своих заболеваний, пораженный физик сказал лекарю: будем работать вместе… Он слышал, конечно, о пульсодиагностике и раньше, но теперь убедился, что по пульсу можно получать огромную биомедицинскую информацию, что пульс на колебательном уровне артерии дает полный отчет о работе сердца, печени, и всех других внутренних органов. Мало того – пульс, очевидно, дает знать и об инородном теле…
– Можешь ты «услышать» первую раковую клетку в организме? – спросил как-то физик у Умарова. Тот ответил:
– Не только слышу, но могу ее и отторгнуть.
Магаршак и его коллеги решили с помощью Умарова создать пульсодиагностический прибор. Мухитдин Имамович стал научным сотрудником лаборатории, а вскоре и заведующим сектором медицинской диагностики.
Вот так доктор-табиб оказался в кругу крупных ученых. И, наконец, состоялась его встреча с известным физиком Прохоровым, который своим научным авторитетом поддержал восточную медицину и, в частности, ту ветвь ее, которую взращивал Умаров.
Наконец-то перед Умаровым открылась широкая дорога. В 1985 году министр здравоохранения разрешил ему лечить больных в московских больницах. Он получил право заниматься своим любимым делом не только в родном Узбекистане, но и по всему Союзу. У него десятки учеников. При его участии центры восточной медицины были созданы и в Москве, и в Намангане, и во Владивостоке, и в Хабаровске.
…Я слушал этот поразительный рассказ и думал: сколько трудностей преодолел этот спокойный, неторопливый с виду человек! И достиг того, чего, казалось бы, достичь было невозможно… Да, он хорошо отблагодарил своего учителя. Он достойно продолжил его дело.
А доктор, закончив свой немногословный рассказ, сидел передо мной и задумчиво дымил сигаретой. Казалось, он сейчас где-то далеко, может быть, там, в Москве, где он, почти не говоривший тогда по-русски, нашел таких замечательных друзей…
Он снова закурил – не знаю уж, в который раз – и я, не удержавшись, спросил:
– Как же вы, врач, себя не бережете?
Он пожал плечами:
– Не так уж это вредно. Даже и польза есть: стрессы снимает… И я не установил в своей практике, что курение меняет строение клетки.
Господи, – подумал я, – чего он там только не прослеживает в своей практике! И тут у меня вдруг вырвалось:
– Может быть, вы и СПИДом занимаетесь?
Доктор спокойно кивнул:
– Понемногу. Практики мало: больных СПИДом изолируют… Но двух больных, мужа и жену, мне удалось взять на леченье. Договорился я с Покровским – и три года их лечу… Лет через шесть – посмотрим…
– А как они сейчас?
– Очень хорошо. Держу вирус под контролем.
Пока шли эти удивительные разговоры, принесли нам лекарства – бумажный пакет с травами. Мы открыли его – и я почувствовал аромат горных лугов, согретых солнцем…
Доктор дал последние наставления – как принимать лекарства, какая нужна диета – он, например, не рекомендовал употреблять молоко, а баклажаны и говядину просто запретил есть: они способствуют появлению раковых заболеваний.
Пора было уезжать. Произнесли короткую молитву, завершившуюся словом «Амен». Нас провожали до калитки, и когда, прощаясь, Мухитдин Инамович пожимал мне руку, я заметил, что и это он делает как-то по-своему. Он обхватил мою руку своими двумя, легко, не сжимая. Пальцы у него были длинные, как у музыканта… Да, это были необычные руки. Руки, приносящие добро тысячам людей.
Глава 11. Дорога надежды
Пока маму готовили к осмотру, я рассказывал доктору Пейсу, как мы ездили к его коллеге в Наманган. Мы сидели в уютном кабинете, он – за письменным столом, я – напротив. И как только я отводил взгляд от лица доктора, мне невольно бросались в глаза многочисленные дипломы и удостоверения, развешенные в застекленных рамках на стене за его спиной.
На этот раз доктор Пейс был более сдержан и, видно, с нетерпением ожидал моего рассказа. Но и я, зная его скептицизм, старался быть сдержанным и кратким.
– Он прослушал пульс и все рассказал… А ведь мы в первый раз увиделись…
– Что же именно рассказал? Что значит – «все»?
– Ну… Он уверен, что у мамы все началось после выкидыша, когда ей неудачно сделали чистку… Он на матке… – я запнулся. – Увидел две царапины. Они и стали причиной, оттуда все и пошло…
Я замолчал. Молчал и доктор. А мне было очень трудно продолжать, я и сам понимал, каким странным кажется ему мой рассказ.
– Понимаете, теперь уже, конечно, дело не в этом. Доктор Умаров говорит, что уже в печень пошло… – Тут я поймал себя на том, что выражаюсь в манере лекаря – то есть так же просто, как он, не стараясь употреблять медицинские термины…
– В печень? – Доктор Пейс покачал головой. – Я брал кровь на анализ печени. Анализ этого не подтвердил… А чем же он лечит маму?
– Сбором трав.
– Каких?
– Сбор составлен специально для нее. В его аптеке – сотни трав…
– М-да… Американские индейцы тоже лечились травами. Но ведь это было так давно. Столетия прошли… – Пейс сказал это таким тоном, что ясно было: возвращение к прошлому он считает нелепостью уже по одному тому, что это – прошлое…
Шла незримая борьба настоящего и прошлого. На стороне доктора Пейса – представителя настоящего – была прогрессивная наука с рентгеном, анализами, биопсией и другими объективными доказательствами ее правоты. А на моей стороне, у меня, как бы представляющего здесь наманганского лекаря, были пока лишь бездоказательные слова – и ссылки на неизвестную доктору Пейсу древнюю науку…
Доктор вышел осмотреть маму.
– Шов заживает неплохо, – сообщил он, вернувшись. – Правда, есть там крошечный воспаленный бугорок, вроде нарывчика… Он увеличился чуть-чуть… Надо будет проследить.
Я спросил, нельзя ли назначить маме гормоноконтролирующие таблетки – я знал об их популярности, о том, что они всегда предписываются при онкологических заболеваниях типа маминого. Но доктор Пейс покачал головой:
– Без химиотерапии или радиации их не назначают… – Он повертел в руках карандашик, потом снял очки и устало протер глаза. Я видел, я знал, что он намучился с нами, с нашим упрямством, что, возможно, даже осуждает меня. Играю с человеческой жизнью, да еще с жизнью собственной матери! Отказываюсь от курса лечения, который во всем мире признан необходимым… А ведь он настаивал, убеждал…
– Через четыре месяца сделаем проверку костей, – вздохнув, сказал доктор. – А пока… Старайся маму отвлекать, займи чем-нибудь. Пусть побольше будет на людях.
Я кивнул. Вряд ли стоило объяснять доктору, что занимать маму не нужно, она уже нашла себе занятие, которое поглощает все ее внимание, дает ей бодрость, вселяет надежду. К ее прежним домашним заботам прибавилась самая главная – приготовление травяного настоя.
Казалось бы – ну что тут такого? Высыпал в кастрюльку с холодной водой чайную ложечку травы, поставил на плиту, вскипятил – и готов настой. Так и не так. У мамы эта простая процедура превращалась в некое священнодействие…
– Где эмалированная кастрюлька? Кто видел мою метрическую кружку? – У мамы, когда она начинает варить траву, лицо, наверное, такое же торжественное, как у средневекового алхимика, когда он ожидает появления в своей колбе философского камня.
– Мама! Что же ты делаешь? Это же не полная ложка! Гляди… – Я отбираю у нее ложку и запускаю в мешок с травяным сбором. – Гляди – вот так надо, с бугорком!
– Если столько заваривать, и на месяц не хватит! – мать снова берет ложку в свои руки и благоговейно отсыпает в мешок чуточку драгоценной травы. Затем она аккуратно закрывает мешок и ставит его на самую верхнюю полку кухонного шкафа, где он хранится вне досягаемости для внуков – на всякий случай…
А священнодействие продолжается. Теперь надо терпеливо стоять над кастрюлькой: в инструкции написано – «довести до кипения», значит, требуется не упустить тот момент, когда на коричневатой поверхности воды с травяным раствором начнут появляться пузырьки…
Да, я совершенно убежден: этот «магический процесс» благотворно влиял на психику мамы, прибавлял ей сил для борьбы с болезнью. Выздоровление, казалось ей, совсем рядом. Вот только закончится пакет целебного сбора.
Спустя четыре месяца доктор Пейс вызвал маму, чтобы сделать тест на состояние костей. Процедура эта длилась почему-то очень долго, вдвое дольше обычного. Выйдя из госпиталя, мама расплакалась.
– Опять, наверно, что-то нашли… Так долго держали!
Я молчал. Я и сам так думал. Даже побоялся позвонить доктору. Но доктор Пейс через неделю позвонил сам – и голос у него был бодрый, почти радостный.
– Представь себе, результат отрицательный! Кости чистые, ты слышишь? Чистые! Через шесть месяцев после операции, без радиации, без химии… Такого я просто не помню в своей практике… Уж не знаю, что ты там делаешь с мамой, но ты можешь гордиться собой, Валера!
Какое же это блаженное состояние – чувство облегчения! Какое-то мгновение ни тяжесть забот, ни само земное притяжение не давят тебе на плечи… Будто ты паришь в невесомости…«Ну, спасибо тебе, табиб! Спасибо, доктор Мухитдин!» – пробормотал я. И помчался домой – порадовать маму.
Вскоре после этого мы снова отправились в Наманган – доктор предупредил, что ему надо видеть и прослушивать маму не реже, чем раз в 3–4 месяца. Забегая вперед, скажу, что за три года мы совершили восемь поездок к табибу. Вот так и стала наша жизнь постоянной дорогой – дорогой надежды…
Вторая поездка была какой-то особенно радостной. Мы ехали с хорошим анализом, в хорошем настроении. Волновались, конечно. Но доктор – он встретил нас, как старых добрых друзей – подтвердил, что основания для надежды есть.
– Печень лучше стала, – объявил он на своем небезупречном русском, прослушав мамин пульс. То есть если во время первого визита к нему Мухитдин сказал, что «уже в печень пошло», то теперь пульс показал ему, что печень очистилась. И можно надеяться, что не будет дальнейшего распространения метастаз.
Новость была замечательная. Сам табиб от всей души обрадовался тому, что услышал: он постукивал рукой по столу, приговаривая: «Тьфу, тьфу, тьфу!» А что там говорить о нас!
…Мне кажется, именно эта вторая поездка к доктору Мухитдину сделала нас настоящими друзьями. Он видел в нас людей, которые ему искренне верят, кому с ним и легко, и приятно, и необычайно интересно (о себе могу это сказать точно). Мы же нашли в нем не только удивительного врача, но и незаурядного человека – простого, доброго, открытого, не тщеславного. И с каждым новым нашим свиданием с ним мы находили все новые подтверждения этих качеств.
Он встречал нас теперь, как родственников – и дело тут было не в пресловутом восточном гостеприимстве, мы чувствовали это по множеству мелочей, по его лучистому взгляду, широкой улыбке, радости при встречах. Он неизменно осматривал и меня, всякий раз точно определяя мои недомогания, объясняя их причину, и, конечно же, назначая лекарства. Он просиживал с нами долгие часы, то расспрашивая, то рассказывая о себе, и непрерывно дымя сигаретами. Доктор Мухитдин – неисправимый курильщик и – быть может, немного лукавя – уверяет, что не находит в этом вреда для здоровья…
С каждой поездкой рос, становясь просто жгучим, неотвязным, мой интерес к той науке, с помощью которой доктор Мухитдин приносил людям помощь, а нередко и исцеление.
Уже во время второй встречи я познакомился с работой учреждения – оно называлось Центром восточной медицины, – которое возглавлял доктор Умаров. В популярности этого центра сомневаться не приходилось: я увидел, сколько здесь пациентов. Многие из них приехали издалека. И все они ожидали именно его, Мухитдина – у него уже были ученики и помощники, но каждого больного непременно прослушивал он сам… Кстати, с одним из учеников – его звали Тимуром Умаровым – мы тогда же и встретились. Тимур, худощавый парень лет тридцати, оказался кандидатом ботанических наук. Попал он к доктору года три назад – и вовсе не для ученья. У него была болезнь почек, которую врачи признали безнадежной. Мухитдин Инамович вылечил Тимура – но благодарный однофамилец заболел новой болезнью: он страстно захотел стать учеником табиба. И стал…
– Долго еще предстоит учиться? – спросил я.
– Вообще-то учатся этому лет десять, – ответил Тимур. – Но я надеюсь лет через пять закончить.
Признаться, я ему позавидовал. До чего же было обидно – ведь я жил когда-то совсем неподалеку, но даже не подозревал, из какого волшебного родника знаний могу испить, чему могу научиться… Увы – теперь я уже не имел возможности исправить эту ошибку. Но зато я стал одним из жаждущих. Уж, видимо, так устроена жизнь: утаив что-то от нашего взора, она открывает нам это много позже, пробуждая сожаления – но вместе с ними и жажду познания.
И я эту жажду старался утолить. Как мог… Поездки в Наманган стали для меня поездками в Александрийскую библиотеку. Доктор Умаров был ходячей энциклопедией. Я неустанно спрашивал, он охотно беседовал со мной, видя, что мне это интересно. И постепенно я стал кое-что понимать…
Все началось, когда мы приехали к Мухитдину во второй раз, но уже перед самым отъездом. Мы прощались у двери – мама с Яковом прошли к машине, а я снова задал доктору все тот же вопрос:
– Ну, как вы считаете – теперь вы сможете ее вылечить?
Доктор приподнял густые брови.
– У меня есть надежда. Но… Ты должен понять… Вот посмотри…
И повернувшись к двери он, как на доске, стал рисовать на ней пальцем невидимый рисунок.
– Гляди: вот это – печень, здесь – селезенка… Вот – матка… А это – сердце… А здесь – погляди вверх – головной мозг… Кора вокруг него…
Это была старая деревянная дверь, светло-коричневая, давно не крашенная. По ней – и вдоль, и поперек – шли выпуклые, волнистые полосы вздувшейся краски. Совсем как артерии и вены – так мне вдруг показалось… Может быть, поэтому я очень ясно увидел все, что нарисовал доктор.
– Понимаешь, органы как бы разговаривают друг с другом. Между ними – непрерывная связь. Не просто связь – взаимодействие. Когда эта взаимосвязь нарушается, а на это бывает много причин – начинаются болезни. В том числе и раковые… Один организм, единая цепь органов. Выпадает из цепи одно звено – все нарушается. Как у мамы твоей…
Я поймал себя на том, что шевелю губами, стараясь не пропустить ни слова. Все было понятно, все было просто. Но почему же мне этого не объясняли в Нью-Йорке, в больнице?
– Сейчас я дал маме сбор трав, укрепляющих печень. Они помогут улучшить взаимосвязь печени и селезенки. Потом постараемся подключить к ним матку. Потом надо будет помочь усилению деятельности коры головного мозга… Так будем действовать и дальше. Удастся восстановить нормальную взаимосвязь органов – остановим болезнь.
Вот так начался мой ликбез. Он продолжается до этих дней – ведь по сравнению с тем, что мне хотелось бы знать, я знаю ничтожно мало. Но все-таки туман уже начал рассеиваться. И сейчас я попробую – конечно, очень коротко и только в самых общих чертах – рассказать о том, что узнал и понял.
