Инга Львовна Кондратьева
Девятая квартира в антресолях II
– Совести у тебя нет! И где только ты того кобеля высмотрела! Сука, сука и есть.
Таня, привычная к тому, что тетушка иногда позволяет себе выражаться в доме также как и с приказчиками, при гостях смутилась и прикрикнула в сторону плохо прикрытой двери:
– Тетушка, да оставьте ее, ну что Вы, право! Выходите. У нас уже гости.
Вышла расстроенная чем-то Гликерия Ивановна, приветствовала пришедших. Лиза присела в реверансе.
– У Вас неприятности, милая хозяюшка? – мягко спросил Андрей Григорьевич.
– Ах, друг мой любезный, – тут же ринулась жаловаться Удальцова. – Ну, ничего же нельзя этим дуракам доверить! Упустили красавицу мою, сорвалась со сворки, вернулась уж брюхатая. Такую породу подпортили! И где только отыскала себе дружка такого, что, видать еще больше нее был – все утро маялась, ощениться не могла. Девочка моя любимая. Так измучилась! Вот подарочек-то мне ко дню рождения! Ну, что ж мы все в прихожей? Таня, веди. Пройдемте наверх, господа.
Тут из-за двери раздался тихий визг, и вышел слуга. Он глянул на незнакомых господ и, не решаясь ничего при них сказать хозяйке, только согнулся в поклоне.
– Ну, что там? – Удальцовой здоровье ее любимицы, очевидно, было важнее любых приличий, что явно импонировало всем нынешним ее гостям, они переглядывались, улыбаясь такой заботе.
– Один живой получился, барыня, – доложил обстановку слуга. – Отобрали. Что прикажете делать?
– Да топи, голубчик. Что уж! На что мне шавка в доме? А эта ничего, пообвыкнет.
– Как утопить? – Лиза чуть не заплакала. – Отдайте его мне, прошу Вас!
– Деточка! – Удальцова растеряно остановилась на ступеньках. – Да на что тебе? Это ж дворняжка получится, вся родословная насмарку. Не бери в голову. Эх, не надо было, – пеняла она теперь слуге. – При барышне-то!
– Не надо никакой родословной! – Лиза молитвенно сложила ладони.
– Лиза, ну, куда нам собаку? – Полетаев тоже был в растерянности. – Она хоть небольшая?
– Да в том-то и дело! А! – махнула рукой Гликерия Ивановна. – Пойдемте, уж покажу, что говорить-то.
За дверью оказалась привратницкая, где в необъятной плоской плетенке, застеленной красным бархатом, возлежал огромный белоснежный волкодав. Увидав хозяйку, псина с трудом привстала, и поползла ей навстречу, а после стала лизать пряжки туфель.
– Не могу! – вздохнула Удальцова. – Сейчас сердце разорвется! Ну, что стоишь, как истукан? Неси ей детище обратно, видишь, сердобольные люди нашлись. Только, дева моя! – она обращалась теперь исключительно к Лизе. – Давши слово – держи! У себя его не оставлю, глядеть на это позорище не желаю. Точно заберешь?
– Да хоть сегодня! – сияла Лиза.
– Куда сегодня-то? Эх, вы, девочки, – Удальцова с умилением любовалась теперь, как огромная мамаша вылизывает лобик вновь обретенного слепого кутенка. – Пусть выкормит. Недельки через три забирай. Ну, давайте, все-таки поднимемся. Таня, покажи Елизавете Андреевне свои апартаменты. Прошу прощения, господа, племянника моего вы сегодня не сможете лицезреть, отбыл в другой город по делам службы. Прошу вас.
Собрание прошло очень достойно, приглашенные явились на этот раз все. Прибыли гости и высокого ранга, начало вечера получилось торжественным. Сперва Таня увела Лизу на свою половину и, пока они осматривали девичьи богатства и кормили орехами большого пестрого попугая, гостиная заполнилась гостями. Вернувшись, девушки увидели среди вновь прибывших благообразного старика в епископском облачении, и подошли к нему за благословением. Осенив их знамением, он, к удивлению Полетаева, обратился с каким-то вопросом к его дочери. Лиза отвечала коротко и спокойно. Когда высочайшие гости, отдав дань вежливости и этикету, разъехались, началось домашнее музицирование, и до самой ночи длилось веселье.
Заняться вплотную Борцовым у Татьяны в этот вечер не получилось – и обязанностей по дому вышло много, да еще и весь вечер увивался за ней молодой барон фон Адлер, не отходя ни на шаг. Он был настойчив и все упирал на давнее знакомство. Таня смеялась его шуткам и комплиментам, но никогда не призналась бы ему в том, что после пикника Мимозовых даже не помнила его имени. Это был тот самый офицер, что дефилировал по ночам перед ее окнами. Васенька. Тане он был любопытен всего лишь как очередной кавалер, и она его просто терпела.
Гораздо более глубокое чувство возникло у нее при представлении его дяде – барону Корндорфу. По пикнику она его вовсе не помнила, но липкое ощущение того, что они уже когда-то встречались, причем при обстоятельствах не вызывающих у нее ничего приятного в воспоминаниях, преследовало ее весь вечер. Хотя сам старичок ничем не намекал на их возможную в прошлом встречу, знакомился с панегириками и восторгами, а отбыл с племянником одним из последних.
Только засыпая, Таня вспомнила, где она слышала этот скрипучий тембр голоса, и весь лоб ее покрылся холодной испариной. Крючковатый нос сегодняшнего гостя, сосватанного им Сергеем, был ранее скрываем под маской! Она вспомнила. Ах, братец! Ах, плут! Вот почему он ускользнул с теткиного праздника. Но, ничего. Татьяна теперь снова была в силе, она еще посчитается с ними со всеми.
А Лиза, весь вечер проведшая за роялем, уставшая, но довольная, почти засыпала в карете, когда Борцов вез их обратно домой. Андрей Григорьевич пожалел ее и не стал удовлетворять своего любопытства, отпустив сразу же спать. Лишь на следующий день, он за завтраком задал мучавший его со вчерашнего дня вопрос:
– Лизонька! Мне показалось, или ты имеешь знакомство с самим архиереем?
– Ну, «знакомство», это громко сказано, папа, – улыбнулась Лиза. – Но мы были представлены. Помнишь, меня вызывала запиской наша maman? После удачного исполнения поручения Белочки нас с Лидой просили помочь еще и в деле сбора народных библиотек. Но это дело не одноразовое, его надо будет доводить до ума, согласовывать с другими помощниками, с властями. Так как епархия является одной из сторон, что организуют всю кампанию по борьбе с безграмотностью в губернии, то нас познакомили с разными людьми, в том числе и с представителями духовенства. Я думала, папа. Это важное дело и для города, и для уезда в целом. Я боялась, что мне времени на все не хватит, но вчера дала свое окончательное согласие. Я возьмусь за это!
– Господи, дочь! – Полетаев даже отставил чашку. – Я горжусь тобой, ты такая умница у меня. И не бойся, ты со всем справишься. Главное – начать.
– То же твердит и Рафаэль Николаевич, – засмеялась Лиза. – Он говорит: «Надо сделать первый шаг, а там боженька подхватит, и ноги сами понесут!» И обещал нам помогать во всем. Надо бы пересмотреть и наши книги, папа. Тем более, что большая их часть все равно сейчас хранится на чердаке, без дела. Ты поможешь мне их разобрать? Дашь ключи?
– Как ты сказала? – Андрей Григорьевич вовсе опешил от обилия новостей. – Рафаэль? Что это за птица, ты не говорила мне раньше про такое знакомство?
– Прости, папа! Я, наверно, забыла. А ведь он велел тебе кланяться. Демьянов Рафаэль Николаевич. Должности не знаю, штатский, средних лет. Вы, вероятно, знакомы?
– Да уж! – Полетаев потер лоб и засмеялся. – Правильно люди говорят: «Мир тесен!»
***
Лиза стояла на антресолях книжного магазина – покупателям сюда ход был заказан, но сегодня она впервые была в подобном заведении вовсе в иной роли. Рафаэль Николаевич внизу, в торговом зале, отбирал по спискам пожертвования, оговоренные с владельцем книжной лавки заранее, двое подручных укладывали тома в ящики и корзины, и составляли их у выхода – ждали перевозчиков.
– Вот, барышня, – часом раньше докладывал ей один из продавцов. – Откопали непроданную периодику, букинистические остатки, как просили. Но все наверху. Пылищи там! Может вам ручки-то не марать? Вы скажите точнее, что нужно? Мы отберем!
– Нет-нет! – Лиза подняла взгляд на белые балясины галереи. – Я поднимусь. Я сама – объяснять сложно. А я взгляну и сразу пойму – годится или нет. Там же и старые тиражи есть? Журналы? В них романы с продолжением, так?
– И романы, и публицистика. Как велели – все больше нравоучительное да про природу.
– Ну, не обязательно одно только нравоучительное, – засмеялась Лиза. – Рафаэль Николаевич, Вы тут управитесь без меня?
– Ступайте, Елизавета Андреевна, – он внимательно осматривал корешки всех уложенных уже книг. – Эх, жаль, конечно, что все разрозненное. Я ведь говорил на том совещании – основу любого книжного собрания должна составлять классика отечественной литературы. То, что должен прочесть каждый. То, что и является не только славой словесной культуры, но и объединяющим всю нацию духовным клеем, так сказать! Как кирпичи ничто без цементного раствора, так что за читальни без собрания сочинений? Да-да! И письма, и наброски – это всё, так сказать, образцы мысли, поиски смыслов… И лучших писателей других стран, иных культур и народов, тоже хотелось бы – переводы, подлинники. Иметь, так сказать, вселенское представление!
– Помилуйте, барин! – вступил в разговор хозяин, который с самого утра лично надзирал за происходящим. – И так жертвуем, не скупимся! Неужто, босякам безграмотным велите еще и издания с золотым обрезом даровать? Они пока мест и читать-то, толком, не обучены! Побойтесь Бога!
– Я Бога, добрый человек, возлюбил, – Демьянов прищурил глаз. – В страхе перед Ним пребываю денно и нощно, дабы благодатного духа не отнял, дабы не оскорбить, не ослушаться, не отдалиться. Ни помыслом, ни поступком. Так что это Вы сами соразмерность дарения определяйте и соотносите, сударь любезный, под оком всевидящим. Меня сюда не путайте! А про соотечественников, что нынче неграмотными выросли, так то не жертва, друг мой – дать, а потом пожалеть. Я ж не требую от Вас лишнего. Я так, вслух размышляю. Вон, с барышней советуюсь. А Вам за любой дар – благодарность. И наша, и безграмотных соотечественников, что с этой помощью мир свой расширят, да словом просветительским раскрасят. Благодарствуйте!
Пристыженный хозяин вскоре удалился в подсобные помещения, а Лиза улыбнулась Демьянову и стала подниматься по лестнице на антресоль.
– А знаете, Рафаэль Николаевич, – Лиза чуть повысила голос, дабы собеседник слышал ее и оттуда. – Мне кажется, я нашла жертвователя на собрания сочинений. Знаете такую домовладелицу – Удальцову? Так вот она от своего имени, и от имени своей племянницы готова закупить разом столько экземпляров, сколь окажется читален. Это уж точно, она не отступит. Надо будет лишь уточнить персоналии и количество. Ну, Пушкин, Диккенс, Лесков, Лермонтов – то даже не обсуждается! Может мне составить полный список, Вы потом поглядите?
– Займитесь, Лизонька, очень хорошо! А по тому сколь книжных собраний у нас вырисовывается, то порядка двадцати по уезду. В самом городе хорошо бы довести хоть до четырех-пяти. И хорошо бы в разных районах, чтобы охват был полнее. Вся загвоздка в основном – в помещениях. Неохотно дают. Вы бы тоже смотрели своими зоркими глазками, может, где по пути что попадется? Епархия поможет договориться.
Лиза присела возле пыльных корзин, в которых хранились не проданные когда-то издания, да прошлогодние подшивки журналов, сборников и прочей литературной разнообразности. Она перебирала их, откладывая стоящие вещи отдельно. Листала, иногда сама увлекалась чтением, находя нечто знакомое, или, наоборот, натыкаясь на то, что искалось прежде, но досель не попадалось. Потом обрывала себя, продолжала дело, снова увлекалась. Уже дойдя почти до дна последней корзины, она выпрямилась, облегченно вздохнула, видя завершение своего труда, и перелистала еще парочку древних альманахов.
В одном из них ей попалась подборка поэзии городских авторов. Глаз непроизвольно выхватил знакомые строчки: «…птица с синим опереньем и пурпуровым отливом…» Она прочла стихотворение с начала до конца – слово в слово повторялось оно в том роковом для нее письме. Она нашла автора. Сергей Горбатов. Закрыла обложку и посмотрела на дату выхода. 1891 год. «Ну, хоть свое, а не чужое адресовал» – подумала безо всякого сожаления Лиза. Она прислушалась к себе. Не было ничего, ни досады, ни горечи. У нее не осталось теперь даже посвященного ей «прощального» стихотворения. Ничего от него не осталось. Вовсе.
***
Путешествие не приносило ожидаемой радости. Сергей капризничал после недавнего приступа как избалованный ребенок. Чтобы не давать объяснений и обещаний, он часто прикидывался больным, уходил в свою каюту. Варвара подолгу оставалась одна, глядела за борт, на воду. Хотелось плакать. Но вдруг все резко переменилось, и в последний день плавания он стал необычайно учтив, покладист, даже галантен. Варвара расцвела. Было! Было все, как мечталось ей – и скатерти на ветру, и вино в бокалах. Ужинали они на палубе одни, никто из пассажиров не рискнул откушать на свежем воздухе, все-таки осенняя прохлада уже давала о себе знать. Не было и солнца, стемнело, вдоль борта зажгли огни и именно их отблески скользили теперь по крутым изгибам стекла, хранящим озябшее вино.
– Ты сегодня такой… Такой милый, Сергей… Серёжа… – Варвара боялась в разговоре взять неверный тон и спугнуть умиротворение вечера. – Скажи, тебе лучше? Все прошло?
– Все прошло бы еще раньше, – доброжелательно отвечал ей Сергей. – Ты сама виновата. Это ты не взяла с собой моего лекарства.
– Прошу тебя, – Мамочкина судорожно провела ладонью по лбу, слишком свеж был ее страх. – Не называй лекарством свои порошки! Их действие далеко от благотворного, я сама в этом имела возможность убедиться только что. Зачем ты их всюду…
– Ах! – в голосе Сергея появились явные нотки ехидства. – Ах, как Вам идет ваша фамилия, мадам! Пожалуй, я буду величать Вас именно так – «мадам Мамочкина»! Ха-ха! Вы и роль-то себе выбрали соответственную. Желаете быть при мне мамочкой? Ну, так позвольте тогда и мне испытывать все вольности роли непутевого сынка!
Варвара покраснела. Неужели он намекает на ее возраст? Она не знала, кто из них двоих старше, но считала, что приблизительно ровесники. Да и разница, если и была, то должно быть ничтожная! Незначительная. И стало страшно обидно сейчас. Варвара Михайловна решила уйти от неудобной темы.
– Я просто хотела узнать, сможешь ли ты выйти уже на службу? Выглядишь вполне здоровым.
– Да, конечно, – смягчился Сергей. – Но…
– Что?
– Мне кажется… м-мммм…неудобным делить с тобой один кабинет на двоих, – Горбатов решил выгадать от перемирия все по максимуму. – Это как-то неловко, ты сама так не считаешь? У управляющего такого пароходства должен быть отдельный кабинет, хотя бы для подтверждения значительности фирмы.
– Боже мой, Сергей! – Варвара даже не ожидала претензий с этого боку. – Это так смешно! Я появляюсь в Пароходстве не более трех-четырех раз в месяц! Стоит ли об этом вообще говорить? Да и ты знаешь, что свободных помещений в здании нет. Там ютится такое количество различных компаний и товариществ, юристов и промышленников, речников и смежников, что за каждую свободную комнату идет борьба. На них очереди стоят месяцами!
– Вот именно, что «ютятся»! – из всей тирады Сергей вырвал только то, что шло ему на руку. – Ютятся! Ах, Варвара Михайловна! Ютятся далеко не все. Те, кто имеет вес и считается солидным учреждением, стараются отвести под себя полностью целый этаж. Вы же, видимо, так цените свое дело, что…
– Этаж? – удивленно переспросила Мамочкина.
– Но на это мы претендовать явно не имеем возможности, – презрительно скривил губу Горбатов. – Мелковаты! Так что хоть каморку какую-нибудь, но для отдельного приема посетителей.
– Хорошо, хорошо! – Варвара глотнула вина. – Я буду иметь это в виду, и при первом же освободившемся кабинете ты получишь его. Даже, если он будет не в нашем этаже!
– Ну, согласись, несмотря на неудобства, это же лучше? – Сергей наклонил голову, и челка скользнула, привычно прикрыв половину лица. – Ну, чуть чаще надо будет гонять казенных курьеров. Подумаешь!
Он поднял бокал и улыбнулся своей визави. Варвара в ответ засияла и мечтательно произнесла:
– Ах, если бы мы могли с тобой иметь в собственность аппарат господина Попова, то никакие расстояния не были бы помехой. Оставалось бы только условиться о сигналах. Но вряд ли Морское ведомство отдаст такую разработку частным лицам…
– Каких сигналах? – лениво переспросил Сергей, потягивая из бокала. – И кто таков этот господин Попов ?
– Как! Ты не слыхал? – Варвара наклонилась вперед, отодвинув тарелку. – Он занимается электричеством. Не знаю точно, какой чин он имеет в городском хозяйстве, но, видимо, заведует электростанцией. Его называют «уловитель гроз». А на нынешней Выставке он демонстрировал опыты по передаче электрического сигнала на расстоянии. И демонстрировал вполне успешно!
– Ба! – пренебрежительно улыбнулся Сергей. – Я-то думал что новое! Это чудо известно каждому гимназисту, эти телефонные аппараты теперь повсюду.
– Ну, не повсюду, я узнавала, – Варвара вздохнула. – Хотела провести, как ты говоришь, для солидности. И хоть новую станцию отстроили всего пару лет назад, свободных номеров нынче уж нету. Но это вовсе не то! Сигналы господина Попова проходят кирпичные стены, преодолевают иные преграды и препятствия. И для них вовсе не надобно никаких проводов! В этом вся суть! Просто два аппарата и звонки на расстоянии. Не чудо ли?
– Чудо, чудо, – Сергей бросил на скатерть использованную салфетку. – Ты еще останешься здесь? Разрешишь мне удалиться, я уже сыт?
– Тебя совсем не вдохновляет технический прогресс? – Варвара не хотела окончания такого редкого равновесия. – Ну, давай поговорим о том, о чем интересно тебе?
– Мне очень интересно, душа моя! Хотя, твои изыскания в газетах иногда напоминают восторги двенадцатилетнего мальчика, прости. Их скорей оценил бы твой капитан, я думаю это из его круга интересов, – Сергей уже встал. – Мне, правда, тоже интересно! Но нужно паковаться. Через полтора часа мы причаливаем. Зайти за тобой?
– Да, будь любезен, – вздохнула снова остающаяся одна Варвара. – За полчаса до прибытия.
«Ну, что ж, – подумала она. – Двенадцатилетний мальчик – это все-таки лучше звания мамочки…»
***
– Ну что, брат, вот и снова свела нас судьба-судьбинушка?
Рафаэль Николаевич Демьянов и Андрей Григорьевич Полетаев степенно шествовали к главному входу, покидая сегодня Выставку. Впереди них, тоже парой, тоже беседуя, следовали, также не спеша, Лиза и Лев Александрович.
– Да! Дочь, когда сказала, то не сразу и поверил, – улыбался теплому дню Полетаев. – Надолго в город?
– Да вот, как с читальнями наладим, так и вернусь в обитель, в тишину да в размышления, – он кивнул на пару впереди. – Вы-то как, ладите?
– Твоими молитвами, брат!
– Ну, и, слава Богу. А дочка у тебя славная, толк выйдет.
– Уже вышел! – горделиво поправил отец, продолжая блаженно улыбаться, жмурясь на солнце.
– А твои дела как, братец? – Демьянов тоже посмотрел вверх, на небо. – Да! Поглядел я сегодня на твои богатства! Я-то там, по рассказам твоим, иное представлял. Кустарь. Мастерские. Думал, баловство, ножички. А у тебя, гляжу, солидное производство! Как успехи-то, есть? Кстати, наши монахи велели тебе кланяться с благодарностью, все получили и в кузне установили. Пользуют!
– Ну, и на доброе дело! Я рад, – они покинули территорию Выставки, и вышли в город. – Посидим где-нибудь? Отпустим молодежь?
Демьянов согласно кивнул. Вместе переехали мост. Лиза и Борцов попрощались и отбыли на подошедшем трамвае, пересев на другой номер. Приятели, не прерывая беседы, продолжили пешую прогулку, высматривая какой-нибудь городской скверик. Прошли мимо церкви. Возле нее в тенечке стояли несколько скамеек.
– Сядем? – Полетаев устроился на лавке под липами. – Да успехи-то, брат, разные. Станки новые разработали, уже опытные образцы со дня на день прибудут. Мне, не мне, а кому-нибудь точно сгодятся! Эх, если бы серийный выпуск их наладить! Да они, понимаешь, под конкретное дело должны подгоняться. Буду искать заказчиков. А, и хороши станки должны получиться! Да не немецкие. Наши, родные!
– То добре!
– Еще сплавы. Я в докладе съезду все подробно описал. Образцы ты сам сейчас видел.
– Ну, это, брат, мы с тобой еще в монастыре все переговорили, и станки, и разработки, – Демьянов искоса глядел на лицо приятеля, сцена очень напоминала их прогулки на тропе с рябинкой, только здесь не было ни простора, ни обрыва. – Твои дела как, спрашиваю?
Полетаев вздохнул.
– Что, так безнадежно? – смотрел теперь прямо перед собой Демьянов.
– С закрытием Выставки будет ясно окончательно, – Полетаев открывал перед Демьяновым все карты. – Будут заказы – выберусь. Не будет – пойду на дно.
– И закрытие тому подспорье? – уточнил Демьянов.
– Если бы награду, хоть какую, присудили! – мечтательно произнес Андрей Григорьевич.
– Не замечал раньше в тебе тщеславия, брат, – засмеялся бывший судейский. – Что это тебя нынче так разобрало?
– Не понимаешь ты, брат! – Полетаев загорелся и стал рассказывать увлеченно. – Это не гордыне моей надобно! Любой приз, любая отметина – хоть письмо благодарственное, хоть простое упоминание в награжденных – это слава, известность. Да не моя! А изделий наших. На призеров больше внимания обращают, больше доверия испытывают. Если упомянет комитет Товарищество наше, то сразу же моих надежд прибавится. И с людьми расплачусь, и работников поощрить смогу, и снова в производство вложиться…
– И дом в имении выкупить… – подсказал Демьянов.
– Дом! Что дом! – отмахнулся в азарте Полетаев. – Того дома нет уж, городской бы сохранить! Да не то все, не то! Дальше как будет, вот что решается. Есть будущее или все за зря, прахом. Вот в чем вопрос, друг мой милый.
– В храм-то ходишь? – без перехода сменил тему Демьянов, кивнув на белоснежные стены перед ними. – Помнишь, как там жалел, что…
– В храм? – растерянно переспросил Андрей Григорьевич. – Да знаешь, как-то так… Хожу… Да…
– Часто? Сколь раз был-то? Ну, как возвернулся?
– Да я не считал. Это так важно? – слегка раздраженно отмахнулся Полетаев.
– Ну, без счета? – настаивал упрямый Демьянов. – В это воскресенье был? А в прошлое?
– Ах, братец, – Полетаев задумался, а потом ухмыльнулся. – Ну, подловил. Подловил! Знаешь, в городе это как-то…
– Несподручно? – тоже, улыбаясь, подсказал Демьянов.
– Ну, вроде того, – выдохнул Андрей Григорьевич отчего-то с облегчением. – Как-то глупо, что ли… Я взрослый, современный человек. Стоят там эти бабульки! И я вдруг среди них, как… Неловко как-то, брат.
– Современный человек! – протяжно, как бы пробуя слова на вкус, почти пропел Рафаэль Николаевич. – Вот что я скажу тебе, современный человек. Не почти за назидание, почти за дружеское наблюдение. Ты ж уже раз на те грабли наступал, прости-господи, за сравнение? Чего ж тебе снова «неловко»? А потом разом отмаливать ловко будет? Там, в монастыре, целиком службы отстаивал, ловко было? Что тут-то по-другому? Это тебе или тем бабулькам надо? А? Верно! Каждому своё. Ты не думай, кто как на тебя глянет. Ты о душе своей думай, братец. Пришел, постоял. Сам к себе вернулся, да целенький и пошел дальше.
– Вот, когда ты так говоришь, брат, то все яснее ясного, – Полетаев оперся подбородком на рукоять трости. – А как сам, один останешься, то вот мысли разные… Сомнения…
– Ты руки каждый день моешь? – переходы в беседе Демьянова порой случались непредсказуемые, Андрей Григорьевич уже к этому привык и не удивлялся. – Моешь, спрашиваю? Без сомнений? А в баню ходишь? Раз в год, кода зачешется? А что так? Не часто ли, брат?
– Ну, не томи! – уже смеялся Полетаев. – Говори сразу, к чему ведешь.
– А к тому и веду, – положил доверительно руку на плечо приятелю Демьянов. – Почему к телу отношение более бережное, чем к душе должно быть у современного человека? Ей, душе, тоже надобно и помыться, и почиститься. Отведи ее раз в неделю в церковь, да ходи после, как знаешь. Неужто, так хлопотно?
– Да не хлопотно, конечно, – Полетаев смотрел теперь прямо в глаза приятелю. – Просто знаешь, временами кажется, что и так можно. Без этого.
– Можно, – легко согласился Рафаэль Николаевич. – А вот помнишь, как ты мне про трость свою говорил? Можно без нее? Можно! Да с ней равновесие легче держать. То-то брат.
***
Клим понимал, что полдороги они еще не проехали. Но понимал также, что и оттягивать расставание глупо. Первый раз они остановились на большой почтовой станции – там были гостевые дома, конюшни почти казарменные, бани, буфеты, ресторации, суета и много народу. Лошадей все равно пришлось ждать, дети растерялись, Стася капризничала. После перегона, Леврецкий решил сменить лошадей раньше положенного, заметив небольшую станцию всего в один домишко. Там переночевали. Кроме них из путников случился только спешащий вестовой, ему пришлось уступить одну из отдохнувших лошадей. С полудня зарядил дождь, но все равно решено было ехать. Клим видел, что он лишний, что уже начинает мешаться. Вышел из дому без вещей, когда все рассаживались, и сам сказал:
– Ну, тут и простимся!
Леврецкий пожал ему руку. Детей не выпустили вновь под непогоду, они только помахали дядечке из окошка дорожной кареты, потом она тронулась. Остановилась! На дорогу выскочила Тася, бегом бросилась к Климу. Не понятно было, плачет она, или все ее лицо просто залито дождем. Она снова, как тогда, молча обняла его. Леврецкий не нарушал их объятий, из кареты не выходил, не сетовал на возможную простуду, не гнал молодую супругу под крышу. Терпел. Но вот Тася оторвалась от Клима, пошла обратно. Что-то вспомнив, полезла в карман, снова развернулась к нему.
– Пусть у тебя будет. Храни тебя Господь! – протянула Климу что-то небольшое, тот машинально зажал кулак.
Тася перекрестила его мелко-мелко три раза и ушла окончательно. Карета скрылась в серой хмари, а Клим все стоял на размытой глине колеи. Замерзнув, он поежился и, весь промокший до нитки, вернулся на станцию. Сел за стол в общей комнате, разжал кулак.
– Дождь в дорогу – к удаче! – чтобы разбавить тишину, сказал хозяин.
Клим молчал, голову опустив.
– Может водочки? – спросил сердобольный смотритель, наблюдавший всю картину прощания через окно.
– Нет у нас никакой водочки! – строго оборвала его супруга, вышедшая из-за занавески, она выполняла здесь обязанности кухарки. – Это казенное заведение. Не держим!
– Да окстись, старая! – устыдил ее муж. – У человека тоска, не видишь? Да и промок он весь!
Тетка помолчала, развернулась и вынесла до краев наполненный, но одинокий лафитник. Клим все сидел, не поднимая глаз, как пришибленный. Тут, увидев перед собой руку с рюмкой, поднял глаза.
– А я не пью, тетенька. Не умею.
– Господи! – тетка грузно опустилась рядом на лавку. – Откуда ж ты такой взялся, бедолажный? Покажи, что там у тебя?
Клим разжал руку и поставил на стол отданную ему Тасей фарфоровую фигурку ребенка с кошкой. У тетки на глазу набрякла слеза.
– А ну, пей! – скомандовала она, утираясь.
Клим послушно проглотил обжигающую жидкость и закашлялся. Тетка скрылась за занавеской и вскоре вернулась оттуда с тарелкой закуски и графинчиком прозрачной жидкости.
– Ничего, – сказала она. – Когда-то и можно! Детки это твои были?
– Племянники, – ответил Клим.
– Увезли?
– Увезли.
– Насовсем?
– Насовсем.
– Ну, ты посиди, покушай. Выпей чуток. Мне на хозяйство надо идтить, – тетка, перекинув полотенце через плечо удалилась, проходя мимо супруга, шепнула тому: – Ох, бедолага! Не удавился бы тут, у нас. Ты уж последи за ним!
Хозяин следил. Тоскливый гость сидел смирно, где его посадили, пил мало и редко, ничего не ел с тарелки, смотрел в окно. Постучались в ворота, смотритель по долгу службы пошел отворять. Потом принимал новых гостей, те заказали с порога обедать, пошла суета, отпирали комнаты, расселялись, переодевались в сухое. Хозяин не сразу заметил исчезновение первого гостя. Подумал, что мелкого субъекта с непривычки сморило и тот, небось, спит – комнату гость еще не освобождал с ночи.
Новые гости захотели в сортир. Первый из них побежал во двор, да вскоре вернулся. Уборная была заперта изнутри. Стучали, кричали, никто не отзывался и не открывал. Пришлось срывать щеколду. Клим беспробудно спал, свернувшись калачиком на голой земле у самого входа. Его выволокли, отнесли в дом. К вечеру обедавшие гости уехали на свежих лошадях, а Клим, ничего не помня о содеянном, вышел к хозяевам в исподнем, как его уложили днем. Попросил еще водочки и разрешения остаться на ночь. Те переглянулись, но так как Клим не буянил, а деньги обещался уплатить вперед, согласились. Через пару часов одинокого сидения за столом, гость снова исчез, стоило только смотрителю выйти из зала по какой-то хозяйственной надобности.
Дождь все хлестал. Хозяин бросился привычной дорогой к отхожему месту, но там никого не обнаружил. Вернулся, взял фонарь посильней. Светил в очко, пытаясь разглядеть, не утоп ли худосочный гость в говне. Чертыхался. Вспомнив предостережение жены, обошел все сараи и хлев, осмотрел стропила. Гостя не было. Ни живого, ни мертвого. Вернувшись в дом, сам потребовал у супруги рюмку! Решив, что если страдалец ушел в лес, то искать его раньше утра, все равно резону уж нет, хозяева стали укладываться спать. В тишине им стало различимо равномерное сопение, пошли на голос. Звук явно шел из комнаты постояльца, но его самого там не наблюдалось – кровать пуста, на стуле – котомка гостя, на комоде – таз и кувшин, у окна – пустой сундук. И рядом – соскользнувшая с него на пол кружевная накидка. Тетка первая догадалась откинуть у сундука крышку. Клим лежал на кучке тряпья и снова спал пьяненьким сном.
***
Сегодня Хохлов явился к Олениным этаким франтом. В новой рубахе, в новых брюках, весь в обновках – даже его картуз выпячивал себя своей не помятой свежестью. Но главным, конечно, в обновленном гардеробе были сапоги! Они блестели немым вызовом всем канавам и бездорожью начинавшейся осени, а капли рыжей грязи скатывались с них в пыль без остатка, когда хозяин, не разбирая дороги, шагал напрямую через лужи и глиняное месиво распутицы. Он обтер их обстоятельно при входе и прошел в дом, не снимая. Все заметили изменения и сразу засыпали Арсения вопросами.
– Вот! Затеваю новую жизнь, – с горделивой улыбкой отшучивался он. – Надо же было с чего-то начинать? Получил я полный расчет на старом месте. Теперь снова превращусь в горожанина, друзья! На работу берут, правда, с жильем пока не понятно.
– Так милости просим, – Ольга Ивановна хорошо помнила, кто для нее был вдохновителем сдачи жилья внаем. – Две комнаты у нас еще пустуют, въезжайте в любую, хоть завтра.
– Нет, милая хозяюшка, – покачал головой гость. – Это бы я с радостью, но, никак нельзя. Понимаете ли, ушел я вовремя с Бора, да у местной охранки все равно ко мне какие-то вопросы постоянно имеются. Я от разговора с ними ускользнул, да вот постоянного открытого места проживания иметь теперь все-таки не рискну. Меня товарищи пристроят. Так, что и не сразу найдешь! А, может, и несколько адресов дадут, это как выйдет. А уж своих хороших знакомцев подставлять под удар своим пребыванием – это у меня совести не хватит, так что можешь не бледнеть так, Игнат. Если что, так пусть берут меня прямо на заводе.
