Георгий Георгиевич Батура
Конфуций и Вэнь
Но, как говорили в старину, «горбатого могила исправит». Мы обращаемся сейчас к молодым, и в первую очередь, к нашим русским девушкам, к нашим красавицам. Всему миру известно, что наши – самые красивые и самые душевные. Это – наша национальная гордость. Но если бы только мир знал наш русский язык! Избави, Господи! Иду по улицам родного Калининграда и вижу: навстречу «плывет» молоденькая красивая девочка. Разговаривает с подружкой. И ловлю себя на неожиданной мысли: «Солнышко мое, ты только не открывай свой прекрасный ротик. Пожалуйста! Чтобы я, старик, ничего такого от тебя не слышал».
Хотя, если рассуждать здраво… если рядом вдруг прорвет канализацию и повсюду разнесется несусветная вонь, – разве это нас касается? Или разве это не имеет непосредственного отношения к той, которая «солнышко»? «Царство Небесное» и «браки» – это одно и то же. Так по Евангелию и так по нашей человеческой природе. Для любой девушки эти «браки» должны быть святее любого Царства, исходя из ее существа, созданного Богом. Одно – где-то «в Небе», другое – здесь, на земле. Или для наших русских девушек не свято уже ничто, включая любовь и материнство? Когда кто-то матерится (не странно ли, что оно похоже на слово «материнство»?), он тем самым материт это Царство, причем, самыми «точными» словами. И таким – Царство никогда не откроется… Хрю-хрю… Впречем, каждой свинке – своя свиноферма.
«Не давайте святыни псам и не бросайте ваш жемчуг перед свиньями». – Бросаем, Господи, бросаем! Чтобы наши маленькие свинюшки обрели людские черты. Их этому никто не учил в этой стране, как учили некогда нас в совестливом СССР. И поэтому – нет ни них, девчёнках, греха!
Суждение 2.19
2.19. [Князь] Ай-гун спросил (вэнь): «Что (хэ) следует делать (вэй) [в качестве] примера (цзэ, т.ж. «образец», «правило», «закон») для народа (минь) во *время траура (фу)?». Кун-цзы дал двойной ответ (дуй, т.ж. «па́рный», «поровну», «отвечать»): «[Следует] выдвигать (цзюй, т.ж. «возносить», «продвигать») прямого (чжи, т.ж. правильный») [в качестве] *точильного камня (цо табуированное; «наждак») [для] всех (чжу) кривых (ван, т.ж. «неправильный»), – [это и есть] пример (цзэ) для народа (минь) во время траура (фу). [Если] выдвигать (цзюй) кривого (ван) [в качестве] *точильного камня (цо табуированное) [для] всех (чжу) прямых (чжи), – [это] пример (цзэ) для народа (минь) не (бу) во время траура (фу)».
Ну и шутник же Конфуций! Его язык, как еще раз убеждается в этом читатель, очень конкретный и образный. Но сначала необходимо определиться со значением центрального иероглифа этого суждения – фу (БКРС № 10201). Его словарные значения: «платье», «одежда», «наряд», «убор», «надевать», «носить», а также наиболее древние – «*траурные одежды», «*траур», «*время траура», и отсюда же – «*колчан», в качестве «одежды» для стрел. И совсем не к месту оказываются здесь те из значений, которые – и в этом нет сомнения! – появились в Китае уже в качестве «приложения» к Лунь юю: «подчиниться», «покориться», а отсюда – «сдаться», «капитулировать».
Во всех известных переводах государь Ай-гун спрашивает у Конфуция совета о том, что́ ему необходимо сделать с народом – так, чтобы этот народ ему «подчинялся». И читатель сразу же представляет в своем воображении следующую величественную картину. Где-то «на золотом троне», под самыми облаками, сидит «недосягаемый» Конфуций, а у него «в ногах» – правитель княжества Ай-гун, который давно мучается одной единственной мыслью, но сам решить этот вопрос просто не в состоянии. И поэтому он почти умоляет «мудреца Конфуция» дать ему спасительный ответ.
Но, во-первых, подобный «вопрос» Ай-гуна принадлежит к тем «вечным», на которые нельзя ответить «одним махом». Во-вторых, в Китае в это время не было отмечено «восстаний народных масс», – так, чтобы Ай-гун о таком «подчинении ему народа» очень заботился. И, в-третьих, для самого Конфуция представляют интерес только те вопросы, которые касаются взаимоотношений с «духами предков». А отсюда подлинное значение фу для данного суждения – это «время траура», которое внешне проявляется в том, что люди, в том числе и народ, надевают специальные траурные одежды.
И все-таки, какие могут быть претензии у Ай-гуна к своему народу во время траура? Это понятно из самого разговора. Из суждения сразу видно, что разговор идет не об отвлеченных предметах, а явился «на злобу дня». Об этом свидетельствует, в том числе, иероглиф чжу, который у нас переведен словом «все» («всех кривых», «всех прямых»). Он ставится не всегда, а только в том случае, когда необходимо акцентировать множественное число существительного следующего за этим чжу, – то «множественное», которое не является очевидным из самого контекста. Например, в той конкретной ситуации, когда необходимо противопоставить это множественное число числу единственному. И именно это мы наблюдаем в данном суждении. Конфуций говорит о «прямом» человеке, противопоставляя его «множеству кривых», которых оправдал Ай-гун. И читателю понятно, что речь идет о каком-то конкретном случае. К слову сказать, во всех традиционных переводах это чжу опускается так, как будто его нет вообще.
Скорее всего, в семье Ай-гуна в это время кто-то умер, а народу – «наплевать». Он веселится и занимается своими обычными делами, «ни в грош не ставя» то, что у «барина» траур. В древних правилах ритуала сказано однозначно, что они не распространяются на простой народ. У народа существовали свои обычаи и свои «суеверия». Но если «барин» был добр, народ всегда старался тоже отплатить ему хоть каким-то добром. Так – у всех народов мира, потому что природа человека одинакова.
Но судя по ответу Конфуция, Ай-гун к таким «добрякам» явно не относился. И на этот раз он тоже решил какой-то недавний случай не по справедливости: оправдал «всех кривых» и осудил «прямого» (возможно, вставшего на защиту какого-то простого человека). А тут случилось горе в семье Ай-гуна, траур. Заставить народ быть солидарным в этом его горе он не может, – это не в его власти, а сам народ «проявлять солидарность» не хочет в отместку за недавний несправедливый суд.
Вот Конфуций и советует князю, – причем, явно с издевкой и как бы «ерничая»: ты во время траура суди по справедливости, а когда траура нет – поступай как всегда, по несправедливости. И таким образом решишь обе свои задачи: и поступать будешь, как желаешь, и народ будет тебе сочувствовать во время траура. Сочувствовать – вполне «видимым» образом, надевая «траурные одежды». А приезжающие важные гости из соседних княжеств это оценят и будут смотреть на тебя как на государя, которого любит народ. Для правителей княжеств это было важно, т. к. шлейф показного «единения с народом» тянулся от времен Чжоу, когда это было реальностью, и был наглядно зафиксирован в стихах Ши цзин. То есть Ай-гуном владеют исключительно самолюбивые амбиции. И это прекрасно видит Конфуций.
В имеющихся же переводах Конфуций выступает в роли какого-то «болванчика», все время изрекающего прописные истины: «Ты, князь, поступай с народом по справедливости, и тогда он будет тебе покорен». Боже мой, Святая истина открылась вдруг Китаю! Это – то же самое, как если бы вдруг князь позвал к себе Конфуция и с самым серьезным видом изрек: «Кун-цзы, а сколько будет два плюс два?». И Конфуций бы долго размышлял, уставясь в невидимое Небо-Тянь, а потом вдруг торжественно изрек, но не сразу: «Это, князь, будет четыре!». И князь, глубоко задумавшись и в восхищении, совершил бы низкий поклон мудрецу и отошел… Куда? Да Бог его знает! И так – весь Лунь юй в его традиционном историческом толковании. Вспоминается добрая сказка Андерсена «Голый наряд короля». Другое дело, что в отличие от этой сказки «король»-то здесь «взаправдашный», и причем уже тысячелетия одет в такие блистательные «одежды», которых отродясь не было ни у одного существующего на земле «короля». Но весь ученый мир Китая, и не только, этих подлинных «одежд» Конфуция не видит, – как будто ослеп, как Павел по дороге в Дамаск.
И невольно возникают в голове страшные конспирологические версии. А не контролирует ли все переводы Лунь юя некое специально созданное отделение «китайского ЦРУ»? А вдруг? Ведь для сегодняшнего Китая Конфуций это – то же самое, что Ленин для бывшего СССР. Шаг влево, шаг вправо… и нет человека! Пропал в подвалах революционного ЧК. Ведь и сегодня все то, о чем мы рассуждаем в этой книге, это – большая по-ли-ти-ка! Так что, дорогой читатель, лучше нам с тобой «кушать желуди» и не смотреть тоскливо в небо. Тревожно!
А иначе здравому человеку не понять, ка́к можно придерживаться древних версий толкования Лунь юя в XXI веке? – После того, как созданы многочисленные словари, определены значения многих древних иероглифов и опубликованы альбомы с факсимильными изображениями надписей на ритуальных сосудах. И после того, как жизнь Раннего Чжоу – ее подлинные духовные основы – разобрана «по косточкам» в работах выдающегося российского китаеведа Василия Михайловича Крюкова.
И почему – после всего этого! – сами китайцы не торопятся пересмотреть – принципиально! – все то, о чем сказал их великий Учитель? Ведь от этого была бы величайшая польза всем без исключения: и сам Конфуций наконец-то принял бы свой истинный величественный вид. И для Китая воссияла бы новая духовная эра, к которой были бы устремлены взоры не только китайского народа, но и всего мира.
Суждение 2.20
2.20. Цзи Кан-цзы сказал (вэнь – «спросил»): «[Я должен] послать (ши, т.ж. «отправить») народ (минь), – [но так, чтобы он был] почтительным (цзин) и преданным (чжун, т.ж. «лояльный») – на выполнение (и) казенных работ (цинь, т.ж. «*утруждать», «*заставлять трудиться», «*служить кому-л.») [в поле]. Что для этого следует сделать (букв.: «а что же будет, если?»)?». Почтенный (цзы) сказал (юэ): «[Тебе следует] использовать (и) *наблюдательную военную колесницу (лин) [для инспекций] на полевом стане (чжун) [где расположится народ], если (цзэ) [хочешь добиться] уважения (цзин) [у народа]. [Следует] любить (цы, т.ж. «заботливо относиться к…») Сяо, если (цзе) [хочешь, чтобы народ был] почтительным (цзин). [Следует] заботливо относиться к (цы) Сяо, если (цзе) [хочешь, чтобы народ был] преданным (чжун). [Необходимо] выдвигать (цзюй) умелых (шань, т.ж. «хороший») [людей] и (эр) обучать (цзяо) не (бу) искусных (нэн), если (цзе) [хочешь, чтобы народ] напрягал силы (цинь, т.ж. «казенная работа», «служить кому-л.», «утруждаться»)».
Общая тенденция всех традиционных переводов – это свести конкретику того или иного суждения к каким-то общим и безотносительным темам, представляя таким образом Конфуция в виде некоего «глубокомысленного философа», разрешающего своими ответами «мировые проблемы».
Данное суждение является прекрасным образцом подобного состояния дел. В тексте присутствуют сразу четыре иероглифа, которые свидетельствуют о конкретике данного суждения. Ши – «посылать», «командировать», «отправлять со служебным поручением». К присутствующему в суждении термину «народ» (минь) относится также иероглиф цинь – «служить кому-л.», «трудиться», «служба», «казенная работа» и иероглиф чжуан – «земельные угодья», «полевой стан», «арендатор». А к высокопоставленному вельможе царства Лу, который задает этот вопрос Конфуцию, имеет прямое отношение иероглиф лин – «смотреть сверху», «наблюдать за…», и древнее – «*наблюдательная военная колесница». Все приведенные здесь значения иероглифов являются основными, – именно они образуют главное семантическое поле значений иероглифа, и именно эти значения – древние.
В обычном порядке правитель царства не был связан с народом никакими хозяйственными отношениями: каждое поселение представляло собой родовую общину со старостой или правлением во главе, и эта община – в зависимости от численности дворов – выплачивала определенный доход своему хозяину-князю в виде натурального налога. То есть правитель не вступал со своим народом в прямые отношения.
Но порой возникали такие обстоятельства, когда необходимо было привлекать народ для решения государственных задач: например, чтобы возводить оборонительные сооружения на границе, или помочь сбору урожая для армии, или сформировать народное ополчение на случай возможного конфликта с соседним княжеством. Все подобные мероприятия проводились за пределами поселений, – в «поле» или на «полевом стане». Поэтому-то вопрос и задает ближайший вельможа Ай-гуна: скорее всего, именно ему поручено одно из таких мероприятий. И он опасается, что не сможет сохранить управление над мобилизованным народом, а следовательно, – не сможет решить порученную ему задачу. Как сделать так, чтобы народ не уклонялся от работы и был лояльным к власти?
Сразу же скажем, что если бы не это дважды повторенное Конфуцием Сяо, он вряд ли бы стал обсуждать подобные темы. Главное для самого Конфуция то, чтобы, используя такую непривычную для людей обстановку, сделать все возможное, чтобы привить народу Сяо. И Конфуций отвечает, причем, очень здраво и разумно. Он не «витает в облаках». Его совет, как и следует ожидать, охватывает одновременно две сферы: практическую и духовную. Во-первых, – и именно это «во-первых»! – следует постоянно совершать инспекционные поездки на «наблюдательной военной колеснице», пребывая таким образом в гуще народа и показывая ему, что «главнокомандующий» лично в курсе всех дел, и что от него никто и ничто не укроется.
При этом любое практическое дело требует умения, навыка, а для собранных отовсюду простых крестьян такое дело – новое. Поэтому следует выдвигать в руководителей или «бригадиров» только тех, кто опытен в конкретных востребованных делах – выдвигать «умелых». И более того, пусть эти «умелые» обучают своему ремеслу «неумелых». Это – то, что касается практических действий.
Духовной же скрепой такому нетрадиционному общему труду может быть только Сяо. Что это такое, мы уже много говорили. Это – никакая не «сыновняя почтительность», а непрерываемая линия общих предков, которая превращает такой коллектив в единую семью. И именно это следует акцентировать при общении с народом, – советует Конфуций. Это является тем духовным стержнем, который может сплотить народ воедино и сделать его «почтительным» и «верным». В китайском княжестве все поселения или роды имели, в конечном счете, главой над этими родами предков правителя. Сяо для Конфуция – это то же самое, что сказать всему собравшемуся народу: «Мы единый организм, мы связаны общими предками, и решаем необходимую для всех нас задачу».
И если понимать это суждение таким образом, в таком случае Конфуций – это действительно мудрый человек. Одного этого суждения достаточно для того, чтобы в этом убедиться.
Суждение 2.21
2.21. Некто/удивившись (хо) обратился к (вэй) Кун-цзы и сказал (юэ): «Почтенный (цзы), почему (си) [Вы] не (бу) [подвизаетесь в] делах управления (чжэн)?». Почтенный (цзы) сказал (юэ): «Книга (шу) [Шу цзин] гласит (юнь):
“Что такое (ху) Сяо? [Над этим следует] размышлять (вэй, т.ж. «обдумывать»). Сяо – [это, когда] близкий человек (ю, т.ж. «друг», «товарищ») является (юй) [для тебя] старшим братом (сюн) или младшим братом (ди). Прибегай к (ши) [этому] в (юй) делах управления (чжэн)”.
Это тоже (и) есть (ши, т.ж. «верный», «правильный», «истинный») дела управления (чжэн). Почему (си) Вы (ци) считаете, что (вэй) [Сяо только] для (вэй) дел управления (чжэн) [государством]?».
Данное суждение приоткрывает нам представление Конфуция о том, что́ термин Сяо означал для него самого. Причем, сразу же можно обратить внимание на то, что для самого Конфуция Сяо самоценно, т. е. важнее любых «дел управления». Но при этом вполне логично предположить, что смысл иероглифа Сяо не мог оставаться на 100 % прежним со времени своего зарождения в Раннем Чжоу. О том, что́ означал этот иероглиф в Раннем Чжоу, мы уже знаем из сообщений В. М. Крюкова. Хотя здесь тоже следует оговориться: В. М. Крюков, который исследовал этот термин в книге «Текст и ритуал», затронул, скорее всего, только один из аспектов (пусть и главный) этого важнейшего понятия древности – тот, который хорошо просматривается при обращении к миру ушедших предков. Именно предкам посвящены все те ритуальные сосуды, которые исследовал В. М. Крюков. Также нам хорошо известно, что́ стал означать (и означает сейчас) термин Сяо в конфуцианском Китае: это «сыновняя почтительность», понимаемая как социальные взаимоотношения в семье, основанные на «почитании родителей» или «старших». А как понимал это Сяо сам Конфуций?
Мы это точно сказать не можем, несмотря на то, что этот термин является одним из важнейших во всем его Учении. И тем не менее, мы можем что-то предположить, исходя из тех суждений, которые содержатся в Лунь юе. Любому здравому исследователю понятно, что Конфуций жил намного позднее того времени, когда духовная терминология Западного Чжоу была все еще живой и насущной, и поэтому невозможно такое, чтобы представления Конфуция о всех духовных терминах Чжоу были бы абсолютно одинаковыми с их первоначальными значениями.
Учителей, передающих древние традиции Чжоу, уже давно не было; не существовало и живых продолжателей этой традиции, – остались только «письмена» на внутренних стенках сосудов (да и их было уже непросто понять). Оставались книги Ши цзин и Шу цзин, в которых давняя жизнь Чжоу как бы отдаленно брезжила. И когда Конфуций заявляет, что он следует Чжоу, – это свидетельствует, скорее, о внутреннем векторе его устремлений к духовному миру Чжоу, чем о подлинном знании этого мира. И все-таки у Конфуция было кое-что еще. Главное заключалось в том, что он имел тот же самый духовный опыт, что и древний Вэнь-ван, причем, Конфуций сумел отождествить этот опыт с древним иероглифом Вэнь. Но Сяо – это, ведь, не опыт.
И вот после такого краткого вступления мы можем порассуждать о понимании Сяо Конфуцием. Приводя цитату из «Книги истории» (Шу цзин), Конфуций ведет речь не о «цепочке предков», а о тех современниках, которые не являются родственниками, но которых следует воспринимать в качестве «старшего» или «младшего» брата. Немного отвлекаясь, скажем, что, по мнению В. М. Крюкова, «правильно было бы датировать древнейшие разделы Шу цзин и Ши цзин первой половиной Чунь цю, или VIII–VII веками до н. э.» («Текст и ритуал», стр. 322), причем, в 213 г. до н. э. эти книги, возможно, были уничтожены, а потом восстановлены по памяти.
Из этого следует, что Шу цзин никак недьзя рассматривать в качестве «аутентичных анналов Чжоу». И тем не менее, логика Конфуция основывается именно на этом документе, в котором принцип Сяо рекомендовано использовать для успешного управления. И понимание этих слов Конфуция полностью изменяет то наше представление, которое сложилось у нас в результате традиционного знания о жизни Конфуция и о его многочисленных попытках как-то вписаться в ряды управленцев всех рангов. В последнем предложении суждения эта логика находит свое завершение: «управление» – для Сяо, а не Сяо – для «управления».
При этом не может быть сомнения в том, что персонаж этого суждения, названный иероглифом «некто», выразил общее мнение всего просвещенного Китая того времени: всякий амбициозный человек обязан участвовать в делах управления государством, если только он сможет подняться на эту вершину, – что достигается многочисленными усилиями и напряжением всех жизненных сил. И именно это, в представлении общественности, можно назвать той высшей целью, ради которой и следует жить. И уже этой задаче – участию в управлении государством – подчинено все остальное, включая Сяо. И в таких словах этого «некто» звучит очевидное указание на то, что у Конфуция это не получилось, – что он, в какой-то степени, неудачник.
Конфуций объясняет этому «некто» (иероглиф хо одновременно имеет значение и «удивляться», что хорошо вписывается в общий контекст), что подобные представления о смысле «дел управления» ошибочны, причем, ошибка здесь принципиальная. Сам Конфуций воспринимает термин Сяо – если его рассматривать по отношению к миру живых – в качестве некой субординации. Если у тебя есть близкий человек, следует внутренне определиться и поставить его по отношению к себе в положение или «старшего брата», которому следует подчиняться и у которого следует учиться, или «младшего брата», которого следует опекать и учить. «Управление», в представлении Конфуция, – это некая «цепочка соисполнителей» общего дела, среди которых – «по лесенке» – низшие чины исполняют приказания высших.
И если мы теперь осозна́ем, что эти представления Конфуция напрямую связаны с Сяо – почитанием «цепи предков», – вывод можно сделать только один: участие в «управлении» в нашей земной жизни является всего лишь некой подготовкой или тем «тренажером», на котором человек отрабатывает опыт субординации, – тот, который он должен будет перенести в свою посмертную жизнь – в Сяо, когда сам станет звеном этой «цепочки предков». Здесь на земле – готовить себя к будущей «субординации», что и отражает термин Сяо: старший всегда прав. Отличие заключается в том, что подлинное Сяо – это «субординация с сердцем», а наша земная, «в делах управления» – это «казенщина». Но и в чжоуском термине Сяо очевидно просматривается «смиренная почтительность» к предкам, к старшим.
То есть Конфуций объясняет так: «дела управления» можно найти в государственных институтах, и от них будет польза для воспитания Сяо. Но если человек в состоянии найти для себя самого «дела управления» где-то в обычной жизни, а не в государственных учреждениях (для Конфуция, например, – это может быть общение со своими учениками), – расставляя по ранжиру «старших и младших братьев» и почитая эту субординацию, – в таком случае ему уже не нужны «государственные дела управления». Другое дело – Цзюнь цзы.
Тем самым Конфуций четко отделил жизненную цель (или смысл существования) этого «некто», который задает ему вопрос, и свою собственную, которую он считает более правильной. Этот «некто» не понимает того, что земная жизнь – это всего лишь необходимая подготовка к жизни среди ушедших предков.
В этом суждении мы впервые видим, что для Конфуция Сяо – это вовсе не обязательно почитание только своих предков. Почему так? И для кого это справедливо, неужели для всех? И как могла возникнуть подобная «еретическая» мысль у самого Конфуция? На все эти вопросы нетрудно ответить, зная текст Лунь юй. В суждениях Конфуций обращает все свои мысли к духу Вэнь-вана, или Чжоу-гуна, но никогда – к духу своего родного отца. Имя отца Конфуция в Лунь юе не встречается. Конфуций прекрасно знает, что сам он – Вэнь, а следовательно, ему обеспечено место среди «духов верха». Но все эти духи-Вэнь – не являются для него кровными родственниками. И в то же самое время Конфуций уверен в том, что отношения между этими «духами верха» регулируются правилами древнего Сяо. Себя же самого он ставит «ниже» всех этих великих духов прошлого. Если бы было иначе, – он никогда бы не стал Конфуцием. Для всех же тех, кто «не Вэнь», в силе остается «обычное Сяо» – почитание своих предков.
