полная версия

Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа

Глава 9. Смерть Изольды

Женитьба Зигфрида и появление в Ванфриде тихой, покорной девушки произвели на Козиму умиротворяющее воздействие. Она делилась своей радостью с подругой: «Когда я вижу в его апартаментах молодое, прелестное, образцово воспитанное нашим другом Клиндвортом существо, которое обладает всеми необходимыми для Зигфрида и соответствующими традициям нашего дома свойствами, мне кажется, что я грежу. Это огромное счастье, за которое я каждый день благодарю небо». Если бы она знала, как тяжело дается невестке ее покорность! Что касается Зигфрида, то, несмотря на свою деликатность и обходительность в общении с окружающими, он с юных лет был очень трудным и неуравновешенным человеком. Ему, воспитанному несколькими женщинами в осознании своей высокой миссии наследника Мастера, было нелегко свыкнуться с мыслью, что он не самый великий оперный композитор своего времени и многие коллеги-дирижеры превосходят его по своему таланту и известности. Руководство же байройтским предприятием досталось ему в наследство от родителей – покойного отца и отошедшей от дел состарившейся матери. Но острее всего он переживал свою идейную отсталость, которую прекрасно сознавала и Козима, сделавшая главным идеологом байройтского круга и первым апостолом созданной ею религии Хьюстона Стюарта Чемберлена. Хотя начало войны и женитьба значительно укрепили положение Зигфрида, который мог теперь не опасаться дальнейших нападок Гардена и смело смотреть в будущее в ожидании появления наследников, внезапный перерыв в проведении фестивалей и, соответственно, прекращение деятельности, к которой он привык на протяжении многих лет, выбили его из колеи. Он остался наедине со своим собственным творчеством и был вынужден доказывать свою самодостаточность как композитора.

Свадебное путешествие так и не состоялось. Молодожены отправились было на курорт Бад-Хомбург-фор-дер-Хёэ под Франкфуртом, где Зигфрид собирался заняться сочинением либретто очередной оперы, однако уже через несколько дней он внезапно прервал отдых, сославшись на то, что ему нужно срочно встретиться с дирижером Карлом Киттелем, чтобы обсудить с ним один клавираусцуг. Винифред оказалась в незнакомой обстановке Ванфрида раньше, чем она этого ожидала. Там у нее не было возможности жить со своим мужем отдельной семьей, и ей пришлось подчиниться выработанному за много лет распорядку, выполнения которого неукоснительно требовала вдова Мастера. О нем Винифред писала подруге: «Подъем в половине восьмого. В восемь часов завтрак, затем чтение вслух газеты Зигфриду…» Потом муж удалялся в свой холостяцкий дом, чтобы там спокойно поработать, «а я гуляла в саду или неподалеку от дома со свекровью». Эти прогулки были, судя по всему, непродолжительными, и она сопровождала Козиму на первых порах (пока та не перестала покидать дом и не начала выезжать, чтобы подышать свежим воздухом, в инвалидном кресле на балкон) в качестве поводыря, поскольку свекровь уже совсем плохо видела, но при этом была «слишком тщеславна, чтобы носить очки». Потом они посещали расположенную в подвале кухню, где молодая жена узнавала о требованиях Козимы к приготовлению пищи, когда та отдавала в ее присутствии распоряжения кухарке. На первых порах единственная обязанность молодой жены по домашнему хозяйству заключалась в протирании пыли, причем она делала это под пристальным наблюдением свекрови: «В то время это была обязанность нашего слуги. А он стоял в углу и ухмылялся, глядя, как мама следит за тем, чтобы я все сделала правильно». После того как Зигфрид заканчивал намеченную на день работу, они читали друг другу вслух или Винифред в присутствии мужа читала свекрови. После обеда снова гуляли или выезжали подышать свежим воздухом в ландо или автомобиле. В пять часов пили чай и принимали близких друзей, самыми старыми из которых были Адольф фон Гросс (с ним можно было также поговорить о делах) и Ганс фон Вольцоген. Заходил и осевший за несколько лет до того в Байройте Ганс Рихтер. Перед ужином работали с письмами, после еды еще немного гуляли. Потом Козима отправлялась на покой, и служанка обслуживала ее во время сложной процедуры отхода ко сну; при этом пожилая дама непременно выпивала бутылку пива, а наблюдавший за ней попугай воспроизводил бульканье жидкости. Когда Зигфрид удалялся в свой холостяцкий дом, чтобы поработать или пообщаться с друзьями, Козима совершенствовала языковые навыки невестки, диктуя ей по-французски письма своим дочерям, которые та должна была потом читать вслух. Ева и Даниэла также пытались учить ее ведению домашнего хозяйства, но это уже вызывало явное недовольство Винифред, и впоследствии она писала: «Я была убеждена, что разбираюсь в домашнем хозяйстве лучше сестер мужа, которые никогда не вдевали нитку в иголку». Вполне естественно, что она не могла дождаться, когда супруги Чемберлен уберутся из Ванфрида к себе: «Бедняги готовились к переезду уже на протяжении восьми лет и оставались в Ванфриде вместо того, чтобы жить в своем собственном восхитительном доме, только из-за мамы, а меня превозносили в качестве своего ангела-спасителя». У Евы действительно была в Ванфриде масса дел: помимо того, что она выполняла обязанности секретаря при матери, ей было поручено составление отчетов о состоянии здоровья Козимы для доктора Швенингера. При этом Чемберлены продолжали пристально следить за всеми посетителями Ванфрида и ограждать ее от нежелательных встреч и ненужной, с их точки зрения, информации. Ее здоровье в самом деле оставляло желать лучшего. У матери семейства часто случались судороги, сопровождаемые потерей сознания и головными болями. Ее также мучили слуховые галлюцинации, мерещилась громкая военная музыка.

Однако труднее всего для молодой невестки было привыкнуть к царившему в доме культу Рихарда Вагнера, который подразумевал соблюдение огромного количества писаных и неписаных правил, способных вызвать недоумение у нормального человека. В Ванфриде было множество предметов, например «очки Мастера», которые не изменили своего положения с момента его смерти и к которым никто не смел прикасаться. Не знавшая всех тонкостей поведения в этом доме, ставшего музеем и одновременно местом отправления культа, сформированного на протяжении жизни композитора и окончательно закрепленного в виде созданной Козимой и ее приближенными байройтской религии, Винифред порой попадала впросак – например, легкомысленно сев в «кресло Мастера», куда никто не решался садиться со времени его смерти. Вдобавок ей приходилось тщательно взвешивать каждое сказанное слово, поскольку существовали темы, которых нельзя было касаться, и имена, которые ни в коем случае нельзя было упоминать. В присутствии Козимы никто не смел произносить вслух имя Изольды, была также табуирована фамилия Верди. На Рождество 1915 года Винифред познакомилась еще с одной байройтской традицией, когда зашедший в гости Вольцоген развлекал семью чтением своего варианта известной сказки Еврей в терновнике из собрания братьев Гримм, где речь идет о том, как хитрый батрак одержал верх над «богатым евреем с длинной трясущейся бородой», заставив его к тому же плясать под свою волшебную скрипку. Редактор и издатель Байройтских листков знал, что́ выбрать из сокровищницы немецкого фольклора, чтобы доставить удовольствие своим друзьям. Присутствовавшие прекрасно поняли аллегорию: война, развязанная в результате закулисных происков мирового еврейства, непременно закончится победой немецкого оружия. В тот же вечер накануне семидесятивосьмилетия Козимы ее молодая невестка исполнила разученную на музыкальных занятиях рождественскую песню Stille Nacht, heilige Nacht («Тихая ночь, святая ночь») и сыграла на рояле хорал Лютера Vom Himmel hoch, da komm ich her («С высот небесных я схожу сюда»), текст которого, по ее словам, «на всякий случай прочитала Ева Чемберлен». Ева также прочла стихотворение Вольцогена Христос на войне.

В начале мая 1916 года некоторое облегчение принес переезд супругов Чемберлен в их особняк. По-видимому, его причиной стала обнаружившаяся беременность невестки, после чего Ева и ее муж сочли за лучшее освободить занимаемые ими помещения в Ванфриде. Разумеется, Ева продолжала ежедневно посещать семейную виллу и выполнять там обязанности секретаря при матери, но часть ее дел по хозяйству переложили на невестку. Поскольку работу по дому выполнял немалый штат слуг (Винифред писала, что в доме было «ужасающее количество прислуги», а именно: «…помимо многолетней горничной Козимы о нас заботились кухарка и помощница по кухне, личный слуга Зигфрида, исполнявший также обязанности кучера, две горничные и садовник со своим помощником»), Вагнерам не было необходимости работать самим, однако следовало за всем присматривать, а у состарившейся Козимы не было на это сил. При этом Винифред обнаружила недюжинные организаторские способности, особенно нужные в условиях связанных с войной экономических неурядиц, когда возникли трудности с продовольствием и топливом. Она, например, превратила в огород часть парка Ванфрида, по поводу чего некий возмущенный вагнерианец, перефразируя надпись Мастера на фронтоне виллы, писал: «Здесь, где мои мечты сбылись, кусты картошки разрослись». Когда же ближе к концу войны был введен строгий надзор за запасами продуктов у населения и в Ванфриде были обнаружены сверхнормативные запасы яиц, находившаяся на последней стадии беременности Винифред обратилась к жившему в Мюнхене профессору Швенингеру, чтобы тот дал медицинское заключение о необходимости дополнительного питания Козимы: «У нас хранится 500 штук яиц, из этих 500 от нас требуют сдать 265, поскольку по теперешним нормам до 31 марта положено 1 яйцо на человека в неделю. То есть до 31 марта 1917 года нам положено 245 яиц на 9 человек. Карточек на получение свежих яиц нам не дают». В связи с этим она просила подтвердить «необходимость увеличения еженедельной нормы яиц для мамы».

* * *

Усиленные заботы Винифред требовались и ее уже немолодому мужу, которого совершенно выбили из колеи связанные с войной трудности. Для восстановления душевного равновесия все тот же доктор Швенингер порекомендовал ему прервать концертную деятельность и сделать творческую паузу, отказавшись на время от сочинения либретто опер и музыки. Все же у руководителя фестивалей и плодовитого композитора оставалась масса дел, ему постоянно приходилось общаться с издательствами, представителями концертных организаций, оперными интендантами и руководством симфонических оркестров, и тут молодая жена оказалась ему весьма полезна в качестве секретарши. Сначала Зигфрид диктовал ей письма, но Винифред быстро освоила это дело, и он поручил ей вести переписку с вагнеровскими обществами самостоятельно. Ее письма отличались большей, чем у мужа, деловитостью, она старалась не отвлекаться на относительно малозначительные вопросы и не переходила на личности. Вдобавок Зигфрид иногда поручал жене трудоемкую работу по вычитыванию партитур, в связи с чем ему пришлось позаниматься с ней музыкальной теорией. Она также ограждала мужа от нежелательных визитеров, планировала его поездки, заказывала билеты и бронировала места в гостиницах. Вспоминая о том периоде своей жизни, Винифред писала: «Я ему была постоянно нужна не только в качестве чтицы, секретарши или громоотвода… я была, что называется, его референтом».

Пренебрегая рекомендациями врачей, Зигфрид продолжал работать над либретто очередной оперы Жертва любви. Возникает впечатление, что на этот раз он не очень хорошо себе представлял, что получится из разрабатываемого им сюжета; во всяком случае, за музыку он принялся спустя довольно продолжительное время. Его в очередной раз увлекла мрачная история. Дело происходит в начале XIX века, и герою, как и крестоносцу Фридолину в Солнечном пламени, приходится принять участие в военном походе (на этот раз Зигфрид, по-видимому, мучился из-за своего неучастия в мировой войне, вспоминая чувство неловкости, испытанное им в поезде из Берлина в Байройт, когда его невеста раздавала цветы отправлявшимся на фронт военным). Здесь также есть разрытая могила, откуда отец главной героини достает золото, спрятанное вместе с телом его отца; преследуемый муками совести, он видит во сне шабаш ведьм, которые тащат его на эшафот, где на двух виселицах раскачиваются трупы, а третья предназначена для него. Здесь также действует бес-искуситель, причем он не из тех «негативных помощников в нашем деле», о ком Зигфрид рассказывал байройтским оркестрантам в 1909 году. Этот персонаж по имени Эфумий (Jefumes) является воплощением ядовитой змеи и «ненемецкого дьявола» – того самого, который постоянно срывает все планы Зигфрида. Финал оперы трагичен, любовникам не суждено соединиться: во искупление грехов своего отца юная девица уходит в монастырь, а ее возлюбленный следует зову военной трубы. В связи с этим биограф Зигфрида Вагнера задается вопросом: мог ли быть счастлив только что вступивший в брак композитор, сочиняя подобное.

Военный период не был богат значительными музыкальными событиями, поэтому на вечере 31 июля 1916 года, посвященном тридцатой годовщине со дня смерти Листа, в Ванфриде царило огромное воодушевление. Народу собралось немного – в основном самые близкие. Пригласили известного исполнителя произведений Листа пианиста Йозефа Пембаура, который прибыл со своей женой Мари; собрался также весь ближний байройтский круг, в том числе Штассен, фон Вольцоген и Ганс Рихтер, для которого этот визит к Вагнерам был последним – 5 декабря друг и учитель сына Мастера скончался. Когда он незадолго до своей смерти узнал, что у молодых супругов должен наконец родиться наследник или наследница, его лицо, как писал в своих воспоминаниях Зигфрид, «осветилось последней огромной радостью». Однако он не дожил до этого события ровно месяц.

* * *

Первый сын Зигфрида и Винифред, Адольф Виланд Готфрид, родился 5 января 1917 года. Первое имя он получил в честь почитаемого в семье управляющего байройтского предприятия и своего крестного отца Адольфа фон Гросса, второе – в честь титульного персонажа либретто Рихарда Вагнера Кузнец Виланд, которое дед новорожденного написал для парижской оперы, а третье – в честь брабантского наследника из Лоэнгрина. В первые минуты своей жизни младенец доставил врачам немало волнений, поскольку слабо дышал и не хотел кричать – по-видимому, у него были врожденные проблемы с легкими. Однако через какое-то время он задышал и оказался довольно крепким ребенком. Больше всего семья радовалась за Козиму, которая очень волновалась, что ее сын останется без наследника. Зигфрид с восторгом писал Штассену: «Можешь себе представить мамино счастье: да, ее Винни получила дар неба!» По случаю прибытия Винифред с младенцем из больницы в Ванфрид Козима облачилась в свой парадный халат и встретила ее, сидя в кресле в центре зала виллы. Молодая мать подошла к ней и положила ей на колени сверток с младенцем. Тут же кто-то из присутствовавших в зале сыграл тему из второго действия Лоэнгрина, сопровождающую обращенные к Ортруде слова Эльзы: она убеждала злую волшебницу в том, что существует «счастье без раскаяния». Рождение у Зигфрида первенца было для Козимы в самом деле очень глубоким и радостным переживанием: по случаю крестин она даже открыла крышку священного рояля, за которым был создан Парсифаль, и сыграла несколько тактов из созданной ей в подарок Зигфрид-идиллии; напомним, что маленький оркестр под управлением Ганса Рихтера впервые исполнил эту пьесу на Рождество 1869-го (года рождения Зигфрида) и на тридцать второй день рождения Козимы. Необычайно радовался рождению сына и Зигфрид, писавший по этому поводу: «Виланд Готфрид развивается и хватает ртом материнскую грудь, как лягушонок хватает муху. А Виннихен дает много молока». Однако радость омрачалась хозяйственными проблемами суровой зимы 1916/17 года. Поскольку угля для отопления всей виллы Ванфрид в ту зиму уже не хватало, Зигфрид с женой и новорожденным сыном переселились в «холостяцкий дом». Там с ними жила тридцатилетняя няня Эмма Бэр (Bär), а в Ванфриде остались только Козима и ее служанка, занимавшие единственное отапливаемое помещение на верхнем этаже. Когда комнату не удавалось как следует протопить, они закутывались в толстые пледы. Разумеется, ощущалась нехватка продуктов, и не только яиц: в ту суровую зиму не имевшие опыта хранения картофеля немцы поморозили значительную часть его запасов и спасались от голода брюквой. Поздравляя своего друга Штассена с днем рождения, Зигфрид писал ему в феврале: «Мы хотели бы подарить тебе что-нибудь из съестного. Но куда ни глянь, не видно ничего, кроме оголодавших галок и ворон!» Ввиду нехватки сахара хозяйственная Винифред пыталась варить сироп из свеклы, но, поскольку овощей тоже не хватало, она просила берлинскую подругу прислать ей пророщенных семян, чтобы высадить их весной. Главную заботу доставляла все же нехватка молока, по поводу чего молодая мать писала: «Если я получаю в день всего четверть литра молока, от меня нельзя требовать, чтобы я производила целый литр». Если бы было достаточно других продуктов, ей хватило бы и одного стакана, но организм в самом деле неспособен производить качественное молоко для младенца из брюквы. Проблема сохранялась долго, и в августе Винифред писала доктору Швенингеру: «По указу от 22 июня молочный порошок больше не производят – в результате „Нестле“ для малыша я не получаю. Можно ли давать ему на шестое кормление козье молоко – и в каком виде? Или оно несовместимо с коровьим?» Вместе с тем Вагнерам, получавшим множество подарков из-за рубежа, в том числе из Швейцарии, было грех жаловаться: они могли позволить себе многое из того, что было недоступно другим. Так, к Рождеству 1917 года в качестве подарка мужу Винифред заказала знакомому базельскому ювелиру Адольфу Цинстагу шкатулку для мармелада, которая запиралась «на замок и ключ, чтобы из нее не могли лакомиться посторонние».

* * *

C 1915 года у шестидесятилетнего Хьюстона Стюарта Чемберлена стало развиваться таинственное нервно-мышечное заболевание, постепенно парализовавшее его речь и движения. Было официально объявлено, что причиной болезни явились волнения в связи со вступлением в войну Англии, однако она была похожа также на рассеянный склероз и болезнь Паркинсона; врачи так и не смогли сказать по ее поводу ничего определенного. С середины 1917 года Чемберлен уже не мог писать и пользовался полученным в дар от издателя Брукмана парлографом – предшественником современного диктофона; на этот аппарат, разработанный на основе фонографа Эдисона, он наговаривал свои статьи. Ева расшифровывала «фонограммы» своего мужа, а после того, как его речь стала совсем невнятной, она напрямую записывала то, что он с трудом шепелявил, угадывая сказанное по движению губ. Чемберлена не мог понять никто кроме нее. Тем не менее он продолжал публиковать патриотические статьи, а также обновил и переиздал книгу Арийское мировоззрение, в которой особо отметил значение расового учения в период войны: «По какому-то капризу мы пожертвовали целое столетие на безграничную толерантность… Теперь настало время прийти в себя – не для того, чтобы ограничить свободу других, но чтобы стать хозяевами в своем доме, каковыми мы пока еще не были». Его статью Глубокое убеждение можно рассматривать в качестве кульминации антисемитизма, бытовавшего в определенных кругах немецкого общества. О евреях он писал как о «банде совершенно бездушных, бессердечных, бесчестных дельцов, установивших господство мамоны над всем человечеством; Германия преграждает им дорогу, и у них уже все давно готово, чтобы убрать ее со своего пути… Германия противостоит этому дьявольскому отродью в качестве божественного воина: как Зигфрид – победитель змея или покоритель дракона святой Георгий». Между тем во время Первой мировой войны в германской армии служило около 100 000 евреев, из которых 12 000 отдали свои жизни за родину. В 1917 году Чемберлен вместе с видным пангерманистом рубежа веков Генрихом Класом и другими единомышленниками, включая некоторых представителей байройтского круга, основал журнал Zeitschrift Deutschlands Erneuerung («Журнал германского обновления»). Свою основную задачу издатели видели в том, чтобы предупредить немецкий народ о грозящей ему опасности расового вырождения в результате заключения смешанных браков и спасти его, предложив «обновление вместо вырождения». Публикуемые в этом антисемитском издании авторы опирались на учение Рихарда Вагнера, разработанное им в поздних теоретических работах. Таким образом они пытались логически завершить то, чего Мастер не смог сделать сам, поскольку не был вполне согласен с теорией Артюра Гобино и не верил, что Всевышний мог создать человеческие расы неравными. По его мнению, Спаситель все же пролил кровь за все человечество и, следовательно, за евреями тоже сохраняется возможность спасения. В отличие от Рихарда Вагнера, Чемберлен и его единомышленники готовили войну на уничтожение и в этом смысле явились истинными предшественниками национал-социализма. Ганс фон Вольцоген, которого в байройтских кругах называли апостолом и «нашим рыцарем Грааля», провозгласил Вагнера основателем новой религии, после чего созданный Мастером и усовершенствованный Чемберленом миф обрел сакральную силу и стал завоевывать господствующие позиции в сознании германского общества.

К концу лета 1916 года Германия оказалась в военном и политическом тупике: после того как командование войсками было поручено Гинденбургу (формально император по-прежнему оставался главнокомандующим), кровопролитные сражения на Сомме и при Вердене не принесли ожидаемого перелома в ходе войны. Испытываемая обществом патриотическая эйфория давно сошла на нет и сменилась глубоким разочарованием. Одним из немногих мест, где по-прежнему верили в скорую победу в результате назначения Гинденбурга начальником штаба, а генерала Людендорфа – его заместителем, был Ванфрид. Восьмидесятилетняя Козима писала Чемберлену, не выходившему из своего дома, расположенного в двух шагах от семейной виллы: «Сообщение о том, что Гинденбург принял на себя верховное командование, наполняет меня таким ликованием, что я хотела бы услышать звон всех колоколов и вывесить флаги». Уставшему от войны населению подобное поведение могло бы показаться не вполне адекватным: так могли себя вести только изолированные в своих апартаментах люди байройтского круга. Между тем напуганные ростом забастовочного движения и усилением антивоенных настроений правые политики основали в сентябре 1917 года Немецкую отечественную партию, во главе которой встали гроссадмирал Альфред фон Тирпиц, оснастивший Германский рейх вторым в мире военно-морским флотом, но уже успевший потерпеть крупное поражение, и генеральный управляющий Восточной Пруссии Вольфганг Капп – два политика ярко выраженных националистических убеждений. Это была, собственно говоря, не столько партия, сколько движение, объединившее всех противников либерализма и социал-демократии и сторонников авантюрной милитаристской политики; как ни странно, меньше чем за год оно добилось огромных успехов. К лету 1918 года Отечественная партия насчитывала в своих рядах 1,25 миллиона членов, объединенных в 2500 местных организаций. Естественно, обитатели Ванфрида приветствовали создание этой партии и оказались в ее первых рядах. Не утратившая боевого настроя Козима писала князю цу Гогенлоэ-Лангенбургу: «Мы здесь с восторгом присоединились к Отечественной партии. Я нахожу великолепными оба призыва и замечательную речь Тирпица». Ей вторил Чемберлен: «Наконец-то мы снова слышим речь немецкого государственника!» Партия доверительно обращалась к населению: «Существует опасность, что навязанная нам война завершится миром, который нанесет нам самый большой вред. Тогда все жертвы будут бесцельны, все победы – напрасны. Этого не должно случиться». Поэтому многие с радостью поддержали призыв партии: «Мы с готовностью переносим нужду и лишения, чтобы ценой колоссальных жертв и неслыханного напряжения всех сил Гинденбург смог добиться мира, который принесет нашей родине победа». Любые сомнения в добросовестности намерений партии и ее старшего брата – созданного в 1891 году националистического Всегерманского союза – пресекались членами семьи безоговорочно. Когда жена дирижера Михаэля Баллинга Мари выразила подобное сомнение, Ева Чемберлен резко ее осадила, заявив, что та судит односторонне, поскольку начиталась лживых либеральных газет: «У тебя сложится совсем иное впечатление о Всегерманском союзе, если ты посмотришь на одни только имена участников этого истинно немецкого объединения. Грандиозное движение Отечественной партии многим ему обязано – и какие у тебя могут быть против него возражения?! Мама с восторгом присоединилась к нему одна из первых! Зигфрид и Винни ездили на собрание в Мюнхен и возвратились под впечатлением от речи Тирпица. Тебе следует ознакомится с его выступлением, но только не в искаженном представлении еврейской прессы, а с дословным текстом, который публикуют только наши славные немецкие газеты».

Байройтское семейство являло собой прекрасный пример того, какое мощное воздействие оказывала пропаганда Отечественной партии на население. Чемберлен посвятил ей несколько своих статей военного времени, и в октябре 1917 года местное отделение партии в Йене пригласило его выступить с докладами, однако к тому времени у байройтского идеолога уже не было на это сил. Помимо прославления войны Чемберлен выявлял и клеймил в своих публикациях врагов рейха, обвиняя их в пораженчестве и предательстве; одним из объектов своих нападок он сделал либеральную газету Frankfurter Zeitung. 9 ноября 1917 года он опубликовал в консервативно-шовинистической Deutsche Zeitung статью, в которой прославлял Отечественную партию, а по поводу Frankfurter Zeitung как бы вскользь заметил: «Любому посвященному известно, что в нашей среде действует враг. Еще много лет назад Бисмарк рассказывал, что ему не раз приходилось наблюдать, как едва что-то затевается против Германии, Frankfurter Zeitung тут же пытается этим воспользоваться, в результате чего между этой газетой и английским правительством устанавливается непосредственная связь. Теперь же утверждают (не знаю, по праву или нет), что это издание, пользующееся большим влиянием в Южной Германии, полностью принадлежит врагу». Оскорбленная газета тут же отреагировала, назвав Чемберлена ренегатом, поскольку он не настоящий немец. Кроме того, в начале 1918 года группа лиц, в том числе внук основателя газеты Генрих Симон, подали на Чемберлена в суд, обвинив его в публичном оскорблении. В качестве адвоката ответчика выступил председатель Всегерманского союза и один из основателей Отечественной партии советник юстиции Генрих Клас. Иск на суде поддерживал видный франкфуртский юрист доктор Мориц Филипп Герц. В своей речи Клас прежде всего поддержал своего подзащитного Чемберлена, обвинившего газету Frankfurter Zeitung в том, что она выражает интересы враждебной державы (нападение, как известно, лучший способ защиты!): «Она делала все возможное, чтобы нанести ущерб престижу Германии за рубежом в результате искажения внутреннего положения в стране». Вдобавок он обратил внимание суда на то, что речь идет не только о репутации его подзащитного, который, как известно, является видным «борцом национального движения», но и о репутации Отечественной партии. И суд поддался на эту демагогию, в результате чего иск был отклонен, а судебные издержки возложены на истцов. Разумеется, Герц на этом не успокоился, подал кассационную жалобу, и теперь дело должны были рассматривать в суде высшей инстанции во Франкфурте.

* * *

В начале декабря 1917 года Вагнеры отправились в Штутгарт, где должна была состояться премьера оперы Во всем виноват Наперсток – в суровую военную зиму театр собирался порадовать зрителей веселой оперой. По тому времени это было в самом деле значительное событие в музыкальной жизни страны, многие знакомые Зигфрида хотели на нем присутствовать, и не желавший вводить своих друзей в значительные расходы композитор строжайше запретил им приезжать. Свой запрет он сопроводил шуточным предупреждением: «Я нанял специальных людей, которые вас задержат на вокзале, если вы захотите прибыть». Тем не менее во время состоявшегося 6 декабря 1917 года (в день святого Николая) спектакля, которым вместо заболевшего Макса Шиллингса дирижировал Эрих Банд, Зигфрид встретил множество знакомых. Постановка имела большой успех, автор остался доволен режиссурой Франца Людвига Хорта, а штутгартский журнал Merkur отметил в первую очередь сценографию: «Многоцветные декорации способствуют свободному восприятию фантастического, сказочного настроения, они производят сильное впечатление и полны жизни, что соответствует поэтическому замыслу». Диалог Зигфрида и Якоба Гримма был выпущен, однако Merkur писал, что, несмотря на это, «содержание их беседы и оправдание сценической интерпретации Зигфрида Вагнера переданы вполне удачно». В результате многие ставившие впоследствии оперу театры приняли такую трактовку за образец и также опускали эту сцену. Вагнерам необычайно польстило приглашение вюртембергской королевы к обеду, однако он не состоялся из-за воздушной тревоги, что снова усилило их тревожное настроение, которое, казалось, несколько улучшила удачная постановка.

С лета Зигфрид работал над очередной мрачной исторической драмой Кузнец из Мариенбурга, в основу которой были положены события, связанные с пребыванием в XV веке Тевтонского ордена в Померании. Работа продвигалась с большим трудом, в письме Штассену композитор жаловался на расшатанные нервы. Помимо раздражения, связанного с затянувшейся войной, в которой он не принимал никакого участия, Зигфрид стал, по-видимому, ощущать усиливающееся влияние освоившейся в доме жены: «Вчера мы с Винифред сцепились по поводу буддийского учения! Это учение о кротости, с которой нужно переносить страдания, действует странным образом! Я утверждал, что достигнуть четвертой степени святости можно только в другом мире, а Винни доказывала, что достижение возможно и на земле. – Мы так разгорячились, что дело чуть не дошло до применения силы. – Мог ли Будда предвидеть такое?! Маме уже лучше. – С сочинительством пока еще не все в порядке! При этом мой мозг уже девятый месяц как рвется наружу!» Дело, скорее всего, было не только в расхождениях по вопросу о достижении «четвертой степени святости» – просто у жены окреп голос и она стала смелее отстаивать свое мнение в спорах с мягкотелым мужем. Свою слабость Зигфрид ощутил и в качестве руководителя теперь уже бездействующего байройтского предприятия, которое тем не менее связало его по рукам и ногам. Позднее, в 1929 году, он откровенно высказался об этом по радио: «В сфере искусства наш байройтский Дом торжественных представлений являет собой примерно то же, что и Мариенбург, ставивший себе в свое время аналогичные цели в религиозно-культурной области. Нашему предприятию также приходится вести постоянную борьбу. Приходится бороться за существование и мужественно пробивать себе дорогу». Но во время войны он был лишен этой возможности, как и герой его новой оперы – не магистр крепости и не рыцарь, а простой кузнец Мутгарт, который пытается бороться с несправедливостью окружающего его мироустройства, совершая при этом новые преступления. Ему удается соединить молодую пару – девушку из простонародья Фриделинду и освобожденного от обета безбрачия рыцаря Альфреда фон Юнгингена – и в результате вмешательства Божественного провидения спасти уцелевших после поражения при Танненберге тевтонцев от проникших в крепость поляков, но сам он погибает.