полная версия

Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа

Эпилог

В семье Вагнер Фриделинду называли «черной овцой». Иногда это словосочетание переводят как «паршивая овца», иногда – как «белая ворона», и оба перевода верны, если иметь в виду, что, по мнению ее матери и братьев, она нанесла своим поведением непоправимый ущерб репутации клана, а по мнению внешних наблюдателей – просто резко отличалась своим образом мыслей от семейного окружения и потому не смогла в него удачно вписаться. Всю свою сознательную жизнь она действовала наперекор семье, отчасти корректируя ее одиозный имидж. Но когда наделенные недюжинными художественными, организаторскими и дипломатическими талантами братья Фриделинды, взяв на себя руководство фестивалями, принялись очищать семейное предприятие от следов коричневого прошлого и достигли на этом пути значительных успехов, попытки Фриделинды вскочить на ходу в отходящий поезд уже не имели успеха. После того как потерпели крах ее мастер-классы в Байройте, а потом и аналогичное предприятие в английском Тиссайде, она осталась не у дел, но долго не хотела признавать свою невостребованность, пыталась по мере возможности помогать своим друзьям и знакомым, требовала дать ее племянникам шанс проявить таланты в Байройте, но к концу описанного в этой книге столетия осознала свое бессилие изменить мир к лучшему и удалилась на покой, выбрав местом жительства ту самую идиллическую окраину Люцерна, где родился ее отец и творил ее великий дед. В 1984 году она сняла просторную квартиру в доме, с террасы которого открывался великолепный вид на окружавшие озеро горы и мыс Трибшен, где Рихард и Козима Вагнер жили до переезда в Байройт.

Окруженная мебелью и любимыми вещами, вывезенными из Байройта, она вела спокойное существование обеспеченного рантье. Для получения постоянного вида на жительство она подала местным властям заявление, в котором напомнила, что в 1939 году бургомистр предложил ей остаться в городе в качестве его гостьи так долго, как этого хотелось бы ей самой, и теперь уже ничто не могло потревожить спокойное существование шестидесятипятилетней дамы. В свой родной город она выбралась только в апреле 1990 года, чтобы познакомить с Домом торжественных представлений и Ванфридом Леонарда Бернстайна. В то время прославленный дирижер делал записи для баварского телевидения и решил под конец жизни (он умер в октябре того же года) побывать в Байройте. Вообще говоря, его туда никто не звал; после неудачной попытки Вольфганга ангажировать Бернстайна на постановку Тристана – единственной драмы Вагнера, которую считал возможным исполнять американский маэстро, – руководитель фестивалей потерял к дирижеру всякий интерес, и Бернстайн попросил познакомить его с местными достопримечательностями Фриделинду – свою единственную хорошую знакомую в байройтском семействе: он знал ее по Нью-Йорку с 1944 года и вполне мог ей доверять. Фриделинда показала Бернстайну фестивальный театр, он побывал за кулисами, спустился в подземелье оркестровой ямы и постоял за пультом. В расположенном в Ванфриде музее они затеяли игру: гость изображал короля Людвига II, а Фриделинда – собственного деда, знакомившего монарха со своим жилищем. Там их приветствовал создатель музея Манфред Эгер; в своей книге он посвятил этому визиту несколько строк: «Сразу по прибытии он сел за рояль и стал импровизировать на тему вступления ко второму действию Тристана. Он поистине наслаждался этой музыкой. Мы напряженно его слушали». Гость еще сыграл любимые места из знаменитого дуэта во втором действии, а потом Фриделинда уговорила его посетить могилу Вагнера. В Байройте Бернстайн посетил также чудом уцелевшую во время Хрустальной ночи синагогу, после чего Фриделинда проводила его в Мюнхен.

К тому времени она уже сама была смертельно больна. У нее был рак поджелудочной железы, она об этом знала, но не хотела лечиться, чтобы не доставлять себе лишних страданий. Одним из ее последних увлечений стала антропософия, поэтому она договорилась с больницей при Университете Виттена/Хердеке, который курирует община сторонников этого учения в Виттене (Рурская область), чтобы ее там приняли доживать последние дни. В больнице ее посетила Анья Силья, и 8 мая 1991 года она умерла в возрасте семидесяти трех лет. В соответствии с завещанием покойной ее тело кремировали, а пепел развеяли над Фирвальдштетским озером. Поминок по Фриделинде могли бы и не устраивать – тем более что она сама об этом просила. Однако Вольфганг счел необходимым собрать 17 мая самых близких – по-видимому, чтобы задать верное направление последующей дискуссии о ее жизни и деятельности. Поэтому говорил он один, и в своей речи, сопровождаемой исполнением «Рассказа Эльзы» из Лоэнгрина и «Песни Верены» из Кобольда Зигфрида Вагнера, он явно принизил личность своей сестры, сведя все ее протесты к стремлению идеалистки противодействовать существующему порядку: «Движущими силами ее существования были стремление к отрицанию и желание действовать наперекор, а также пылкое требование сильного и чистого идеала». Он оставил без внимания ее обостренное чувство справедливости и сочувствие ближним, заставившие ее покинуть Германию перед самым началом войны и встать на путь противодействия национал-социализму. Все свое имущество Фриделинда завещала Ниллу Торнборроу, чье театральное агентство до сих пор функционирует в Дюссельдорфе по адресу Лоэнгринштрассе, 23.

Готфрид недолго проработал в Немецком банке. Уволившись, он посвятил себя торговле обувью, и это занятие, по-видимому, оставляло значительно больше свободного времени для публицистической деятельности. В частности, по заказу Гётца Фридриха, занявшего в 1981 году пост руководителя Немецкой оперы в Западном Берлине, он писал статьи к программным брошюрам его театра. В 1984 году Готфрид узнал, что в дни Байройтского фестиваля планируется выставка «Вагнер и евреи». Он, разумеется, не мог пройти мимо этого события и, ознакомившись с каталогом, посчитал это мероприятие «грубой фальсификацией истории». В своей книге он также отметил: «При рассмотрении антисемитизма Вагнера меня особенно поразило пренебрежение трудами таких исследователей, как Хартмут Зелински». Он не скрывал, что занимает по данному вопросу самую радикальную позицию: одним из пунктов его обвинения в адрес устроителей выставки было отрицание «связи между антисемитскими трудами Вагнера и антисемитским содержанием его сценических произведений». Для него эта связь была несомненна, и, кроме того, он полагал, что для организации выставки необходимо было «привлечь специалистов по исторической связи между антисемитизмом Вагнера и холокостом». Тогда же Готфрид заинтересовался творчеством Листа и стал изучать особенности его отношения к евреям. Он полагал, что глава «Израэлиты» в работе Листа «Цыгане в Венгрии» была реакцией на вагнеровское Еврейство в музыке, причем Лист, по мнению его праправнука, выгодно отличался от Вагнера тем, что видел спасение евреев не в самоуничтожении, а в завоевании «собственными силами Палестины», поскольку считал их единой нацией.

Если верить тому, что пишет Готфрид в своей книге, последующие пару лет он был нарасхват, но настоящей работы так и не нашел – то писал заметки, то консультировал во Франции создателей рекламного видеоклипа для готовившейся в Оранже постановки Кольца на открытом воздухе. Из шведского города Умео пришло соблазнительное предложение возглавить тамошний оперный театр, но, следуя совету Терезины, он его все же отклонил: «…для меня было неприемлемо делать карьеру, имея в виду очень неопределенное будущее в чуждом мне окружении, и к тому же за счет своей личной жизни». По-видимому, совет жены был в высшей степени мудрым. Зная идеализм и простодушие Готфрида, есть основания предполагать, что он мог бы быстро привести этот театр в полный упадок. Впрочем, к тому времени у него было дел по горло и без руководства театром: «Я начал готовить для радио музыкальную передачу о Фаусте Гёте с использованием музыки Листа, Берлиоза и Вагнера, а также постановку оперы Дон Санчо, написанной Листом в отроческом возрасте. Кроме того, я должен был вскоре сделать доклад на тему „Казусы Вагнер и Ницше“ на молодежной встрече во время фестиваля в Байройте».

Готфрид снова получил приглашение в Бонн, на этот раз для постановки Мейстерзингеров, и умудренный опытом режиссер сразу понял, что новый руководитель боннского театра Жан-Клод Рибер пригласил его только ради фамилии. При этом в качестве сценографа привлекли маститого Гюнтера Шнайдера-Зимсена (Schneider-Siemssen) и не поскупились на основных исполнителей (Сакса пел Бернд Вайкль, Вальтера – Рене Колло). Хитрый интендант сообразил, что роскошные декорации и байройтские звезды вытянут любую постановку, и использовал Готфрида, чтобы сэкономить на режиссуре. Осознав это неприятное для него обстоятельство, тот назвал показанные ему макеты декораций «филистерскими», тем самым лишив себя возможности работать над спектаклем, на который уже были затрачены значительные средства, и ограничился составлением пояснительного текста к постановке. С этой целью он посещал репетиции, но в конце концов Рибер попытался изъять его фамилию из программной брошюры, и для восстановления своих прав Готфриду пришлось обратиться в суд.

Будучи в Бонне, Готфрид прочел книгу известного публициста Ральфа Джордано Вторая вина, или Как трудно быть немцем. Эта книга перевернула ему душу и оказала сильное влияние на всю последующую жизнь: «Меня покорили его внутренняя ясность и красота языка, его дифференцированный анализ истории, политики и культуры, его гуманизм. После долгого перерыва я снова обнаружил немецкоязычного автора, который мог мне что-то сказать». Нелегкая жизнь пробудила в нем сочувствие к чужим страданиям и гражданское мужество для противодействия безучастному немецкому обществу: «Первое, о чем я подумал: „Он пишет именно то, что я считаю важным“». Готфрид постарался как можно скорее встретиться с жившим неподалеку в Кёльне интеллектуалом, и тот с радостью его принял. После того как годившийся ему в сыновья музыковед и банковский служащий рассказал про все свои неурядицы в отношениях с отцом, а до того с бабушкой, которая до конца жизни сохранила приверженность идеалам национал-социализма, Джордано засомневался, что его собеседник – сын Вольфганга Вагнера: «В этом человеке нет ничего человеческого». Готфрид признался, что он «знал и чувствовал это с самого детства». Таким образом, они быстро достигли взаимопонимания, и хозяин дома понял, что может заполучить себе еще одного сторонника с громким именем, чьи выступления будут способствовать укреплению его авторитета. Поэтому он предложил Готфриду написать автобиографическую книгу, пообещав всяческое содействие в ее публикации. При этом он начисто отмел первые же робкие возражения: «У вас нет ничего общего с изолгавшимся вагнеровским Байройтом, но вы – Вагнер, осознающий свою ответственность перед человечеством и историей. Так напишите историю своей жизни. Эта работа нужна прежде всего вам самому, однажды она окажется вам полезной при вашей реинтеграции в Германии. Я окажу вам поддержку».

Отныне у Готфрида началась новая жизнь. Он, разумеется, остался прежним неизлечимым идеалистом, но ход его мыслей принял более определенное направление, и он осознал свое предназначение как носителя нового байройтского мышления, не имеющего ничего общего ни с прежней религией Зеленого холма, ни с его мифологией, которая в какой-то период была необходима в качестве средства для маскировки коричневого прошлого его обитателей. Осенью он побывал в Соединенных Штатах и Канаде, где выступал с докладом на тему «Казусы Вагнер и Ницше» в университетах Вашингтона, Чикаго, Блумингтона, Атланты, Виктории, Ванкувера, Сан-Франциско и Лос-Анджелеса и демонстрировал снятый по его сценарию к постановке Кольца в Оранже клип «Последствия злоупотребления властью», где «Вотан и Альберих выступали в виде двух борющихся за мировое господство мошенников». Процитируем его книгу: «Используя собственную повествовательную манеру, я сознательно обращался к публике, воспринимающей оперу и творчество Вагнера… как сцену, на которой происходит презентация так называемого утонченного общества. Важные импульсы для зрительного восприятия мне придали работы знаменитого фотографа Августа Зандера. В беспорядочном смешении картин – от полотен Боттичелли до комиксов Роя Лихтенштейна и рекламы кока-колы – я показал апокалиптический закат общества на пространстве от Красной площади до Уолл-стрит. Все это завершалось атомным взрывом». Но самыми интересными для него были дискуссии с американскими либералами на тему «Вагнер и еврейство». После Северной Америки он посетил Японию, где к тому времени интерес к творчеству Вагнера уже был чрезвычайно высок, однако еврейская тема интересовала японцев в значительно меньшей мере, поэтому Готфрид не стал заострять внимание слушателей на этом вопросе. Центральным событием поездки стал устроенный в токийском университете Гакусюин «марафон», во время которого итало-германский гость сделал свой традиционный доклад, показал снятый по его сценарию клип и провел дискуссию со студентами. Вполне естественно, что наибольшее впечатление на японцев произвел показанный в конце клипа ядерный взрыв.

В 1989 году Готфрид увлекся взрывоопасной для его семьи темой «Вагнер и Гитлер» и весной выступил с соответствующими докладами в Норвегии, Исландии, Дании и Швеции, сопровождая свои выступления демонстрацией все того же клипа. В Байройте он познакомился с прошлогодней постановкой Кольца Купфера/Баренбойма, которая ему не понравилась: «Уже абсурдное начало с группами людей, которые еще до того, как зазвучала музыка Золота Рейна, расхаживали в тумане у подножия огромной фигуры, изображавшей, как мне объяснили знатоки, Вотана, убедило меня в том, что Байройтский фестиваль больше не имеет для меня никакого значения. Концепция Кольца выглядела как история взаимного надувательства двух господ – Вотана и Альбериха – между двумя фиктивными атомными мировыми войнами. Финал этой абсурдной постановки соответствовал общему уровню ее концепции». Тут Готфрид противоречит сам себе: ведь «взаимное надувательство двух господ» вполне соответствовало главной идее сценария клипа, созданного им для Оранжа.

Премьерой того сезона стал в Байройте Парсифаль в постановке Вольфганга, которым на протяжении пяти сезонов блестяще дирижировал Джеймс Ливайн, а потом еще на пяти фестивалях – итальянский дирижер Джузеппе Синополи. Эта работа стала еще одним (после Мейстерзингеров 1981 года) несомненным успехом Вольфганга на байройтской сцене, о чем можно судить по сделанной в 1999 году видеозаписи, однако на углубившегося в социологию и политику Готфрида она не произвела никакого впечатления. Тем не менее, не желая обострять и без того скверные отношения с отцом, Готфрид в разговоре с журналистами был достаточно осторожен и только высказал ужаснувшую Вольфганга мысль, что «непонятная демократизация привела к тому, что в Граале не было никакой личной ответственности, а только коллективная ответственность рыцарей», поскольку вопреки указаниям Вагнера Парсифаль под конец исчезал в толпе рыцарей. Не совсем понятно, чем ему не угодила эта «непонятная демократизация»: к тому времени постановщики уже не обращали почти никакого внимания на авторские ремарки. Так или иначе, в сделанной десять лет спустя записи Парсифаль никуда не исчезал и оставался на сцене до самого конца. По-видимому, Вольфганг все же правильно воспринял критику своего сына.

Вскоре после фестиваля случилось то, что должно было произойти уже давно: Готфридом заинтересовались в Израиле. В августе 1989 года он встретился в Цюрихе с профессором-музыковедом Герцлем Шмуэли, который предложил ему прочесть в начале 1990 года несколько лекций в его стране. Родившийся в 1920 году профессор был страстным поклонником немецкого искусства и изучал историю музыки в Цюрихе, поскольку, как он объяснил своему собеседнику, при всей любви к немецкой культуре после Гитлера он не мог учиться в Германии. Осенью Готфрид посетил музыкальный фестиваль в Монреале, где выступил с докладом для представителей средств массовой информации на тему «Фауст – Гёте – Вагнер – Лист. Поэзия и музыка». Там же он сошелся поближе со своей ровесницей-кузиной, дочерью Верены и Бодо Лафференцев, которую прежде почти не знал, поскольку отец не считал нужным поддерживать семейные связи со своей младшей сестрой и ее мужем. Теперь же выяснилось, что взгляды Винни-младшей (ее назвали в честь бабушки Винифред) во многом совпадают с его собственными: «Винни, как и я, страдала из-за нацистского прошлого нашей семьи. Она шла своим путем, выбрав профессию художника. Мы оба рассматривали критическое отношение к семейным традициям и самоопределение на основе художественной деятельности в качестве хорошей альтернативы и возможности для диалога между нами». Через три года они снова встретились в Монреале, где Готфрид выступил с докладом в местной синагоге Тиферет Бет Давид Ершалаим.

Для своих выступлений в Тель-Авивском университете Готфрид предложил четыре темы. Первая была связана с его рекламным клипом, снискавшим успех в США, Канаде и Японии. Он собирался также прочесть лекции о Вайле и Брехте, о Вагнере и Ницше и, наконец, на тему «Вагнер, как я его понимаю – знакомство с личностью и творчеством Вагнера». При этом он поинтересовался у организаторов, не будет ли бестактной демонстрация отрывков из произведений Вагнера во время лекций. Те заверили его, что в этом нет ничего страшного, хотя и не гарантировали, что отдельные слушатели не выскажут недовольства. Первый же доклад, связанный с видеоклипом, вызвал огромный интерес, и вместо запланированных восьмидесяти слушателей на него пришло несколько сотен. Полиция предприняла дополнительные меры предосторожности, а докладчику предложили надеть бронежилет, от чего он, впрочем, отказался. Увлечение Готфрида творчеством Вайля и Брехта большинство пришедших сочло курьезным и восприняло его доклад в качестве реабилитирующего вступления, призванного убедить аудиторию в том, что докладчик – либерал левого толка и ни в коем случае не антисемит. Доклады же о Вагнере и последовавшие за ними дискуссии стали для него «боевым крещением»: «<Я осознал, что> Вагнера нельзя разделить на гениального композитора и авторитетного идеолога, поскольку его мировоззрение неотделимо от его творчества и его жизни. Беседы о Рихарде Вагнере неожиданно перешли в дискуссии о моем жизненном опыте и моей ответственности: в Израиле мне стало ясно, что, обсуждая проблемы еврейско-немецкой культуры, я уже не могу лишь вскользь упоминать о своих политических и моральных взглядах. Время пребывания в леволиберальной башне из слоновой кости кончилось». Связанные с посещением Израиля переживания Готфрид стал рассматривать «в качестве главного элемента своей жизненной мозаики». У него появилась настоятельная потребность увязать воедино свой жизненный опыт оппозиционера с историей Германии и историей его семьи. Это было ему необходимо, чтобы привлечь своих земляков к начатому им немецко-еврейскому диалогу.

По возвращении из Израиля Готфрида, выступавшего там от имени Общества Рихарда Вагнера, ожидало неприятное известие. От председателя Общества он узнал, что в его отсутствие Вольфганг, ссылаясь на свои права руководителя фестиваля, потребовал от Общества отозвать как уже посланные Готфриду приглашения, так и предстоящие; если же это не будет сделано, Вольфганг официально дистанцируется от Общества, обосновав это высказываниями сына для прессы. Сын, естественно, потребовал от отца объяснений, и через два дня пришел ответ. Отец сообщил, что не желает нести ответственность за совершенно неприемлемые взгляды сына на развитие и художественный уровень Байройтских фестивалей. Вновь дадим слово Готфриду: «В числе прочего он ссылался на статью от 11 января 1990 года в газете Die Welt, где я писал, что после смерти Виланда Байройтские фестивали стали чем-то средним между инвестиционной биржей и рынком старья. Кроме того, я подчеркнул, что в Байройте доминируют политические и коммерческие элементы в ущерб музыке, драме и поэзии. Отец, разумеется, хотел, чтобы его угрозу отказа от посещения мероприятий Общества Рихарда Вагнера рассматривали не в качестве „указания“, на что, собственно говоря, не было никаких правовых оснований, а только как его „личную позицию“. Он писал также о том, что все это никак не связано с поездкой сына с докладами в Израиль». В том же письме Вольфганг объяснил сыну, что разрывает с ним все отношения, поскольку на карту поставлена репутация фестивалей.

Готфрид еще пробовал воздействовать на отца через своего адвоката, пославшего руководителю фестивалей письмо с предупреждением: «…если Вы не прекратите вмешиваться в профессиональную деятельность моего доверителя, живущего в значительной мере на гонорары за лекции, он не замедлит воспользоваться для защиты источников своего существования любыми правовыми средствами, включая обращение в суд». Ответа не последовало, но Готфрид прекрасно знал, что у его отца и без того имеется в запасе множество средств, чтобы ему навредить. К тому же Вольфганг уже готовил для защиты престижа фестивалей и своей собственной репутации более тяжелую артиллерию, которую вскоре пустил в ход, опубликовав в 1994 году книгу Акты жизни. Он назвал ее «автобиографией», но читатель, надеющийся проследить по ней последовательность событий жизни автора, окажется в затруднительном положении, поскольку книга направлена в большей мере на обоснование создавшегося в Байройте положения, когда руководитель фестиваля утвердился на Зеленом холме со своей новой женой и малолетней дочерью, а многочисленный клан Вагнеров оказался изгнанным оттуда и рассеянным по всей Германии и другим странам. Труд Вольфганга содержит множество интересных сведений из жизни обитателей Ванфрида и Зеленого холма, но в нем нет даже каркаса, по которому можно было бы представить историю фестивалей – ее приходится восстанавливать с помощью множества других источников. В аннотации к книге Вольфганг, в частности, писал: «Моя биография должна стать… свидетельством как пережитого величия, так и перенесенного позора – разумеется, субъективным и, разумеется, строго документированным и подтвержденным материалами, большей частью публикуемыми впервые. Все, что в ней есть необычного, неслыханного, даже сенсационного, является не плодом моей фантазии, а вполне достоверными фактами». По мнению же Готфрида, ставшего его самым страстным оппонентом, «…биографическую книгу отца следует назвать даже не субъективной, а роковым образом произвольной интерпретацией его собственной жизни». И он в значительной степени прав.

В то время уже активно обсуждался вопрос о преемнике руководителя байройтского предприятия. Все в открытую говорили о том, что Вольфганг избавляется от ближайших родственников, чтобы расчистить путь к будущему руководству жене и подрастающей дочери от второго брака. Желая положить конец этим разговорам, – ведь он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы не упускать из рук власть, которую он сохранял на протяжении последних трех десятков лет, – руководитель фестивалей согласился дать интервью известному телеведущему Тильману Йенсу. Тот сразу перехватил инициативу и не давал Вольфгангу уйти от ответа на интересовавший зрителей вопрос о сыне, дочери и племяннике. После того как его собеседник признался, что не может использовать руководимое им предприятие в качестве «учебного заведения для правнуков Вагнера» и не собирается «делать из Байройтских фестивалей что-то вроде игры», как это делают они, ведущий поставил вопрос ребром: «Значит ли это, что вы являетесь кем-то вроде последнего представителя большой семьи Вагнер?» Вольфгангу снова пришлось выкручиваться. Когда же речь зашла о его взаимоотношениях с сыном, он высказался вполне откровенно: «Выступая во время своих странствий, мой сын в своих негативных высказываниях о современном состоянии фестиваля доходит до того, что заявляет, будто евреев берут в штат в качестве алиби, и в этом он видит проявление моих националистических тенденций. Это чрезвычайно самоуверенный и чудовищно лживый упрек, унижающий также этих сотрудников. Подобное совершенно невозможно». Зрителю должно было стать ясно, что в ближайшее время Вольфганг не только не собирается подавать в отставку, но сделает все возможное, чтобы остаться у штурвала как можно дольше. Что касается будущего руководителя, то ведущий передачи сделал под конец заявление, которое оказалось пророческим: «Своего преемника патриарх определит после обсуждения с компетентными людьми. Можно сделать вывод, что среди своих детей и племянников он не видит подходящей кандидатуры. Так что семье приходит конец. Разве эта история Вагнеров не типична? Пятнадцать лет назад Вольфганг Вагнер женился вторично. Теперь у него есть жена Гудрун и дочь Катарина, которой уже недолго до совершеннолетия и которая могла бы стать не первой правительницей Байройта. Все остается по-старому. Радуйтесь! Вагнеры без конца!»

После этого интервью всем стало ясно, за что руководитель фестивалей был на самом деле обижен на сына – за его упрек в том, что отец приглашает на фестиваль таких известных евреев, как Баренбойм и Ливайн, только в качестве «алиби»! Однако у Готфрида появились и другие заботы. После государственного переворота в Румынии новое правительство, стремясь продемонстрировать свой либерализм и открытость миру, разрешило иностранцам усыновлять сирот из детских домов. Уже немолодые супруги (им было по сорок три года) решили взять на воспитание румынского сироту и летом 1990 года отправились в Бухарест. С пятилетним малышом Эудженио, который не знал ни немецкого, ни итальянского языка, никогда не жил в семье и не имел представления о поведении в цивилизованном обществе, было много хлопот, и впоследствии Готфрид признался: «Поскольку учителя не знали, как помочь Эудженио обрести личную мотивацию, чтобы стать активным ребенком, первые пять школьных лет были для нас испытаниями на разрыв». Разумеется, Готфрид не мог усидеть в Италии и работать исключительно над книгой. Он посетил Аушвиц, где участвовал в исключительно бестолковой конференции, на которой «представители конфликтующих групп» выступали кто во что горазд. По его собственному признанию, никто из них, «…страстно споривших представителей 33 национальностей, не пытался найти главного виновника. Речь скорее шла о том, чтобы именно в Аушвице достичь высшей степени восприимчивости к страданиям других людей». В этом был весь Готфрид – дискуссии и споры были для него важнее конечного результата. Он ездил с лекциями по разным странам, а свою общественно-политическую деятельность существенно расширил, создав вместе с общественными деятелями из США Эйбрахамом Пеком и Стивеном Джейкобсом (реформационным раввином) движение «Диалог после холокоста», которое должны были поддержать как жертвы, так и потомки палачей. Они участвовали во многих мероприятиях по всему миру, но о конкретных результатах их деятельности ничего не известно. Кульминация же диалога Готфрида с отцом была отмечена публикацией упомянутой не очень внятной автобиографии Вольфганга и изданием три года спустя книги Готфрида Кто не воет по-волчьи об истории его взаимоотношений с семьей. После этого о возвращении при жизни отца в Байройт нечего было и думать.

От борьбы за байройтский трон отказался и его двоюродный брат Вольф Зигфрид. Вумми не обладал талантом не только своего отца, но даже дяди; тем не менее он осуществил больше десятка оперных постановок в Европе и Соединенных Штатах, приобрел сценический опыт, которого у старшего поколения сразу после войны еще не было, и мог бы претендовать на руководство фестивальным предприятием, которое в силу инерционности общественного мышления все еще рассматривалось как семейное. Когда в 1984 году в очередной раз заговорили об уходе Вольфганга на покой в связи с достижением им пенсионного возраста (шестьдесят пять лет), Вумми заявил в одном из своих интервью о готовности побороться за право руководить фестивалями, однако уже через несколько лет посчитал неразумным тратить силы на борьбу за власть, которую крепко держал в руках его дядя. Вместе со своей многолетней подругой, получившей известность в качестве архитектора по интерьеру Марией Элеонорой (Ноной), дочерью казненного за участие в покушении на Гитлера в июле 1944 года графа Генриха фон Лендорф-Штайнорта, он купил дом с обширным участком земли на Майорке и занялся там строительством вилл и торговлей недвижимостью – этот бизнес, несомненно, приносил ему более солидный доход, чем деятельность оперного режиссера.

В преддверии своего восьмидесятилетия Вольфганг предпринял в 1999 году отчаянную попытку возвести на байройтский престол свою пятидесятичетырехлетнюю жену – в случае его смерти она, по крайней мере, могла бы исполнять обязанности регента их дочери. Если бы его план удался, он мог бы уйти на покой и потихоньку передавать им свой опыт, не связывая себя никакими обязательствами. Других кандидатур он фонду не предложил, но они, что вполне естественно, возникли сами по себе. Ими стали дочь Виланда Нике и дочь Вольфганга от первого брака Ева, получившая солидный опыт менеджера по кадрам фестиваля в Экс-ан-Провансе. У Евы было также то преимущество, что в молодости она уже сотрудничала с отцом в Байройте. Но поскольку у Гудрун за спиной стоял муж, который пользовался непререкаемым авторитетом среди членов фонда, соперницам пришлось представить в качестве своих партнеров опытных менеджеров, готовых оказать им поддержку в деле управления предприятием. Нике взяла себе в напарники менеджера Берлинского филармонического оркестра Эльмара Вайнгартена, а Ева – младшего сына Верены Виланда Лафференца: в отличие от «человека со стороны» Вайнгартена, пятидесятидвухлетний руководитель знаменитого зальцбургского Моцартеума был членом семьи. В конечном счете мнение членов фонда склонилось в пользу Евы, и от Вольфганга потребовали, чтобы после фестиваля 2002 года он подал в отставку. Чтобы спасти ускользающую из рук власть, ему пришлось пойти наперекор воле фонда, и он остался руководить – бессрочный договор аренды давал ему на это право. С другой стороны, он понял необходимость заключения стратегического союза со своей дочерью, которая, пока суть да дело, вернулась к исполнению своих обязанностей в Экс-ан-Провансе. Нике возглавила основанный еще прапрадедом Листом достаточно скромный, но стабильно функционировавший фестиваль в Веймаре «Паломничество – музыкальный праздник Веймара», предлагавший своим гостям довольно интересную и разнообразную программу.