полная версия

Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа

В качестве такого посланца использовали также писателя Ганса Кароссу (Carossa), считавшегося в Европе чуть ли не последним оставшимся в Германии представителем немецкой гуманистической традиции. Когда Союз писателей запросили о целесообразности выдачи ему въездной визы, Байдлер сделал все от него зависящее, чтобы этого не допустить, разослав прежде всего местным отделениям циркулярное письмо с вопросом: «Считаете ли Вы допустимым, чтобы немецкий имперский писатель Ганс Каросса, президент учрежденного в Германии Европейского объединения писателей, выступал в ближайшее время в Швейцарии с публичными лекциями?» Президент Союза был полностью солидарен с секретарем: «Проект выступлений Кароссы кажется мне просто кошмарным. Это вызов общественному мнению, и следует сделать все возможное, чтобы ему воспрепятствовать». Аналогичная позиция была высказана и в ответном письме, полученном от одного из местных отделений: «До тех пор, пока господина Каросса активно или пассивно участвует в уничтожении культурных ценностей, у него нет никакого права выступать в качестве культурного посредника перед приличной швейцарской публикой, чтобы таким образом сохранять и поддерживать страдания других писателей или даже способствовать их гибели». В результате «бедный Каросса», как его насмешливо называл Томас Манн, так и не был принят в Швейцарии.

Обязанности секретаря Союза Байдлер продолжал исполнять и во время прохождения военных сборов – подтверждением служат его письма секретарше: «Мы на нашем „отрезке“ в Шпрайтенбахе только до следующего понедельника, а потом отправляемся в Дюбендорф. Итак, скучная служба… Служба довольно напряженная, в первые дни полностью отключаешься. Поэтому не ждите от моей одуревшей головы никакой духовной продукции! А теперь „по-военному кратко“, пункт за пунктом», – и далее следуют его указания. Впрочем, когда требовалось срочное присутствие Байдлера в Цюрихе, командование охотно предоставляло ему отпуск. Сохранилось письмо старшего лейтенанта Мейли президенту Союза Анри де Циглеру: «По поводу Вашего прошения об отпуске для пехотинца Байдлера сообщаю, что в виде исключения и с учетом образцового исполнения им службы оба отпуска будут ему предоставлены».

Одновременно секретарь Союза писателей живо интересовался музыкальной жизнью страны, свидетельством чему его переписка с дирижерами Феликсом фон Вайнгартнером и Эрихом Шмидом и композитором Владимиром Фогелем. Свое мнение о положении музыки в стране Байдлер изложил жившему в то время уже в Палестине Лео Кестенбергу: «…возможно, мое суждение несправедливо, но наша музыка все еще глубоко погружена в поздний романтизм а-ля <Рихард> Штраус и <Отмар> Шёк, поэтому я не проявляю к ней ни малейшего интереса. Разумеется, есть исключения: <Артюр> Онеггер, превосходный Франк Мартен – председатель нашего объединения музыкантов – и некоторые более молодые. Меня подмывает изложить тебе свои соображения по поводу разницы между музыкантами и писателями, в связи с чем у меня есть хороший повод для злорадства…» Бывшему начальнику он признавался: «Я не мог бы быть секретарем у музыкантов, для работы секретарем писательского союза мои возможности значительно лучше». При этом он не прерывал работу над биографией Козимы Вагнер и даже подыскал для будущей книги издателя – Альфреда А. Кнопфа, опубликовавшего в Нью-Йорке книги Томаса Манна (именно Манн, по-видимому, порекомендовал ему своего бывшего секретаря) и знаменитую четырехтомную биографию Вагнера авторства Эрнеста Ньюмена. В работе над книгой Францу Вильгельму активно помогала его жена Эллен. В апреле 1942 года у них родился поздний ребенок – дочь Дагни, но с тех пор здоровье Эллен постоянно ухудшалось, и в октябре 1945 года она умерла в возрасте сорока двух лет, оставив его вдвоем с трехлетней дочерью.

После войны появилась надежда получить доступ к немецким архивам, и уже прижившийся в Швейцарии и не собиравшийся возвращаться на родину Байдлер стал подумывать о том, чтобы совершить туда поездку, сулившую получение новых материалов. Об этом он написал Лео Кестенбергу в 1946 году: «По поводу Германии: тут вряд ли следует еще чего-то желать, и „немецкий дух“ вполне заслуженно испускается. По доброй воле я бы не ступил на эту проклятую землю, но вынужден, к сожалению, это сделать в качестве „добросовестного“ автора, поскольку мне не будет извинения, если я не поинтересуюсь насчет неопубликованных материалов в архивах Мюнхена и Байройта и в других местах…» Томас Манн поддержал стремление Байдлера ознакомиться с архивом Ванфрида: «Я полностью согласен с Вашими друзьями в том, что архив <Ванфрида> должен быть по-настоящему открыт „теперь или никогда“ и в него должен быть обеспечен доступ исследователям. Именно теперь, то есть еще при оккупации, так как я глубоко убежден, что у немцев все будет скрыто из-за ложно понятого пиетета и отсутствия любви к истине, и многие сведения могут быть изъяты». Вскоре городские власти Байройта, преследуя собственные цели, сами пошли навстречу внуку Вагнера.

* * *

После того как в ночь с 13 на 14 февраля 1945 года в результате англо-американской бомбардировки был полностью разрушен Дрезден, потрясенная Винифред собрала семейный совет, чтобы решить, что делать дальше. Было решено отправить Гертруду и Верену, которые были снова беременны, вместе с тремя детьми на дачу в Нусдорф, а их «незаменимые» мужья должны были остаться в Байройте, чтобы следить там за развитием событий и присоединиться к своим женам при первой же возможности. Вольфганг довез женщин на газогенераторном автомобиле с постоянно глохнувшим двигателем до места назначения и там оставил их на попечение служанки. Об отъезде Эллен речи не было, поскольку она была на последних неделях беременности. Вскоре в Нусдорф переправили рукописи партитур Тристана и Парсифаля, и это навело Винифред на определенные мысли. Когда Гертруда Штробель изымала рукописи из архива, она обратила внимание на смущенный вид Винифред: та явно заподозрила, что Виланд и Бодо задумали побег за границу, что по законам военного времени каралось смертной казнью. Для таких подозрений у нее было достаточно оснований. По воспоминаниям Вольфганга, его брат и Лафференц «…забрали из архива несколько ценных рукописей Рихарда Вагнера не столько заботясь об их безопасности и сохранении, сколько ввиду их материальной ценности, которая позволила бы им обеспечить себе повседневное существование или вообще начать новую жизнь. Кроме того, пытаясь перебраться с семьями в безопасную Швейцарию, они также надеялись, что эти документы станут надежными подтверждениями их личности».

В конце марта американские войска заняли главные города Верхней Баварии Кобург и Бамберг, до Байройта оставалось не более 200 километров. Однако наступление замедлилось, и в городе началось строительство противотанковых укреплений, к которому привлекли работников муниципальных служб и жителей, мобилизованных в отряды самообороны. Обербургомистр Кемпфлер предпринимал все от него зависящее, чтобы смягчить последствия этих безумных действий, однако на Пасху гауляйтер Вехтлер призвал жителей бороться до последнего вздоха. К тому же в городе появился представитель вермахта, собиравшийся выселить жителей из домов, которые он предполагал превратить в неприступные укрепления. 5 апреля на Байройт упали первые бомбы, после этого бомбардировка с перерывами продолжалась несколько дней и уничтожила целые кварталы. В городе начались пожары, больница была переполнена ранеными, которых не успевали оперировать.

Одна бомба, пробив виллу Ванфрид насквозь и обрушив заднюю часть здания, разорвалась в подвале и уничтожила хранившиеся там запасы продуктов. К счастью, после объявления воздушной тревоги Винифред, беременная жена Вольфганга Эллен, Эмма Бэр и поселившиеся на вилле беженцы укрылись не в подвале, а в бомбоубежище под Домом Зигфрида, обустроенном по инициативе Вольфганга, который считал себя специалистом по строительству бункеров, поскольку пережил множество бомбежек еще в Берлине. Мужчин в доме тогда не было: Вольфганг с другими ополченцами обучался обращению с фаустпатроном, а Виланд и Бодо Лафференц были заняты подготовкой к обороне их института, из которого уже эвакуировали сотрудников – теперь они работали на расчистке завалов.

Первым к разрушенному дому прибыл Вольфганг, благодаря предусмотрительности которого удалось спасти многие фамильные ценности: «В результате того, что мне довелось пережить в Берлине, когда пришлось в какой-то мере испытать ужас бомбардировок, я теперь стремился убрать из Ванфрида картины, бюсты и архивы с бесценными рукописями и партитурами… Библиотеку Рихарда Вагнера я поместил в специально подготовленные для этого ящики и переправил в крепость Визентфельс. Если бы не были приняты эти меры, все раритеты стали бы жертвой бомбардировки вместе со зданием Ванфрида». Вскоре подоспели Виланд и Бодо. Тут же было решено отправить Винифред с Эллен, Эммой Бэр и украинской служанкой Анной на дачу в Оберварменштайнах. Остаток дня ушел на поиски сохранившихся под обломками ценностей. Архивные материалы Вольфганг перевез в подвал больницы, носившей имя его матери, где уже хранилось вывезенное им прежде семейное имущество.

На следующий день Виланд и Лафференц выехали на автомобиле в Берлин в надежде уговорить Гитлера передать им для публикации подаренные ему к пятидесятилетию рукописи вагнеровских партитур. Фюреру, разумеется, было не до них, но брат Мартина Бормана Альберт заверил прибывших по телефону, что рукописи находятся в самом надежном месте – сейфе рейхсканцелярии. Однако работавшие там после окончания войны представители советского командования их не нашли. Говорили, будто партитуры были переправлены в южнобаварскую резиденцию Гитлера Бергхоф; тем не менее после того, как в результате бомбардировки 20 апреля она была разрушена и вскоре разграблена, надеяться на обретение пропавших манускриптов уже не приходилось. Так и не достигнув своей цели, Виланд и его зять вернулись в Байройт, а поскольку американцы успели за это время перекрыть автобан Берлин – Мюнхен, им пришлось добираться кружным путем, который занял значительно больше времени, чем дорога из Байройта в Берлин.

На следующий день после их возвращения бомбардировки возобновились, и смысла продолжать работу в опустевшем институте уже не было. Поэтому они решили отправиться к своим женам в Юберлинген, где было безопаснее, чем в Байройте, и вдобавок можно было в любой момент попытаться сбежать в Швейцарию. Они убеждали Винифред также покинуть Байройт как можно скорее, но она еще не была к этому готова. Не собиравшийся оставлять семейное гнездо Вольфганг писал: «<Мать> считала, что в это время всеобщего безумия гарантией сохранения доверенного ей сыном Рихарда Вагнера творческого наследия байройтского Мастера и оставленного им имущества, а также гарантией возможного изменения ситуации в лучшую сторону может служить только ее личное присутствие. Поскольку мне так или иначе нельзя было покидать Байройт, вопрос о переселении на юг передо мной даже не вставал». После этого Вольфганг занялся перевозкой в Оберварменштайнах спрятанного в больнице архива и прочих ценностей Ванфрида. Ему удалось достать у готового к бегству гауляйтера талоны на бензин и таким образом достаточно быстро все перепрятать за несколько поездок еще до последней бомбежки города.

Вскоре Кемпфлера, ломавшего голову над тем, как сдать город, не допустив лишних потерь, вызвали к гауляйтеру Вехтлеру; зная о заявленной Вехтлером решимости обороняться до последнего патрона, обербургомистр взял с собой снятый с предохранителя парабеллум. Однако речь шла только о выдаче продуктовых карточек семье гауляйтера, которую он собирался эвакуировать, – сам же он, по его словам, готовился занять с товарищами по партии оборону в Доме немецкого просвещения и там погибнуть, защищая город от врага. На самом деле он вскоре покинул Байройт вместе с еще несколькими партийными функционерами на легковых автомобилях, багажники которых были забиты продуктами, выпивкой и сигаретами.

11 апреля началась самая жестокая бомбардировка, и в результате город лишился телефонной связи и электроснабжения. К тому времени было разрушено более трети жилых зданий. Тем временем заместитель гауляйтера Людвиг Рукдешель успел сообщить в Берлин о бегстве Вехтлера, и оттуда поступил приказ казнить предателя. Посланные для выполнения этого приказа эсэсовцы нашли руководство гау в 140 километрах от города в Баварском лесу, и гауляйтер был расстрелян. 14 апреля американские войска вошли в сдавшийся без боя город, который теперь украшали не флаги и красные полотнища со свастиками, а белые полотенца и простыни, свешивавшиеся изо всех окон. Белый флаг украшал и балкон Дома торжественных представлений, с которого фанфары извещали о начале фестивалей. К тому времени Винифред все же решилась покинуть Байройт, а жившая в доме Зигфрида ее подруга Лиз Беккер сообразила сжечь до прихода американцев висевший в ее кабинете портрет Гитлера, подаренный на Рождество 1933 года самим фюрером. Хозяйка Ванфрида, никогда не скрывавшая восторженного отношения к своему кумиру, впоследствии очень сожалела об этой утрате.

В тот день, когда американцы вошли в Байройт, местечко Оберварменштайнах подверглось артобстрелу, и под разрывы снарядов у Эллен начались родовые схватки. Находившаяся при ней Винифред была в панике, поскольку поблизости не оказалось акушерки и она не знала, к кому обратиться за помощью. Через пять месяцев она писала в Америку Фриделинде, что внучка «родилась… под вой проносившихся на низкой высоте самолетов и т. д. и т. п. – Тогда я убежала с младенцем, которому не было и 24 часов от роду, в лес, а Эллен перенесли на лестнице, покрытой матрацами, в так называемый подвал на случай, если легкий деревянный домик развалится!!! – Ну, об этом можно будет рассказывать сказки и легенды детям и внукам!» Много лет спустя Вольфганг, который к тому времени уже развелся со своей первой женой, описывал это событие более спокойно: «14 апреля при мерцающем свете свечей родилась моя дочь Ева. Роды у жены были довольно мучительными; явно сыграли свою роль переживания, связанные с бомбардировкой Ванфрида… В ожидании грядущих событий мы пребывали в довольно угнетенном состоянии». По его воспоминаниям, при родах все же присутствовал оказавшийся поблизости «врач-беженец словенско-немецкого происхождения, который, очевидно, считал неизбежным и необходимым обстоятельно и с соблюдением полного душевного спокойствия пересказывать слухи о том, что отношение американцев к мирному населению еще хуже, чем отношение русских». Однако эти опасения оказались совершенно напрасными. Через несколько дней, когда американцы были уже в Ванфриде, стало ясно, что терроризировать местных жителей они не собираются. В своих воспоминаниях Вольфганг отметил: «Американские воинские части заняли нашу область, и их отношение к гражданскому населению оказалось в высшей степени гуманным и безупречно корректным. Не было никаких злоупотреблений властью, и все смогли вздохнуть с облегчением. Обошлось без происшествий, дом моей матери и прилежащий к нему земельный участок военные патрули не обыскивали». Когда через несколько дней Винифред решилась вернуться в Байройт, она обнаружила, что там «прокатилась не поддающаяся описанию волна грабежей… было похищено все белье, все серебро, все подушки и одеяла – были перерыты и разворованы даже развалины Ванфрида и весь театральный фонд в Доме торжественных представлений. Исчезли все инструменты, пишущие машинки, арифмометры и т. п. Не осталось ни одной не выбитой двери, ни одного не взломанного шкафа». Через два года она писала: «Почти ежедневно мы встречаем людей в… одежде, которую забрали из нашего подвала, когда царил страшный хаос… таким образом, исчезло все… что не смогли уничтожить воздушные налеты».

22 апреля Виланд и Бодо Лафференц решили осуществить свой план бегства в Швейцарию. На автомобиле, принадлежавшем фирме, которую курировал Бодо, они добрались до причала в Юберлингене, где их ждал катер той же фирмы. Они отчалили в темноте, двигатель работал на малых оборотах, но на середине Боденского озера их все же выхватил из темноты прожектор береговой охраны, и они были задержаны. В качестве документов, подтверждавших их принадлежность к семье Вагнер, они предъявили, помимо паспортов, захваченные с собой рукописи партитур; вдобавок они сослались на то, что в Швейцарии их готова принять семья Вилле – потомки друзей и соседей Рихарда и Минны Вагнер в Цюрихе. Однако это им не помогло, тем более что и у семьи Вилле была в Швейцарии не лучшая репутация. Задержанных сопровождали до их возвращения на немецкий берег, где они, к счастью, нашли оставленную машину и благополучно добрались на ней до брошенного на произвол судьбы дома. Оправдываясь перед Фриделиндой за действия швейцарских властей, смотрительница трибшенского музея Эллен Беерли писала ей в сентябре 1945 года: «Вы не должны сердиться на наши власти за то, что причиной происшедшего стали ваши близкие отношения с „дядюшкой Адольфом“. Это месть за все разом, теперь даже хорошие нацисты у Швейцарии и у ее народа не в чести. Их, в том числе и ваших возлюбленных родственников, обходят стороной – и вот Вам результат».

Через неделю, едва успев обвенчаться, Гитлер и Ева Браун покончили с собой в бункере рейхсканцелярии. Переданное по радио сообщение о смерти фюрера сопровождалось траурным маршем из Заката богов, а еще через неделю Германия подписала с представителями командования союзников акт о безоговорочной капитуляции – после этого об «ударе ножом в спину» не могло быть и речи.

«Гости фюрера» на фестивале 1944 года

Часть III. Миф остается мифом

Глава 23. Фриделинда не торопится с возвращением

Внутреннюю дилемму, раздиравшую по окончании войны душу каждого немца, лучше всего определил первый президент провозглашенной в 1949 году Федеративной Республики Теодор Хойс: «Для каждого из нас 8 мая остается в принципе самым трагическим и сомнительным парадоксом истории. Почему же? Потому что мы были одновременно избавлены и уничтожены». Если для нации в целом «избавление» служило некоторым утешением и позволяло надеяться на будущее возрождение, то для бывших обитателей Ванфрида оно означало утрату былого влияния и надежды на его восстановление – для этого им надо было подтвердить свое право на руководство семейным предприятием и в необычайно сложных условиях добиться его ренессанса.

Все имущество Вагнеров было временно конфисковано и передано в трастовое управление новым властям. Вольфганг и Винифред пытались спасти все, что только можно, из полуразрушенной и разграбленной виллы Ванфрид, где, как писала ее недавняя хозяйка, американцы «все перевернули вверх дном, уничтожив при этом множество документов и важных бумаг». Их, разумеется, интересовала в первую очередь ее переписка с Гитлером, бо́льшую часть которой она успела припрятать. Работавшему первое время на расчистке привокзальной территории Вольфгангу власти разрешили заняться консервацией развалин семейного дома. В своих воспоминаниях он писал: «Эти работы имели целью установление степени разрушений, инвентаризацию сохранившейся части здания и выявление его частей, подлежащих восстановлению. То есть речь шла о том, чтобы защитить остатки дома и при этом выяснить, можно ли его восстановить, а если можно, то каким образом. Некоторые предметы, включая очки Вагнера, часть оригинальной меблировки, сломанные светильники и всевозможные бумаги, в том числе письма Гитлера моей матери (в которых, разумеется, не было никаких сенсационных данных об их отношениях и которые не годились для каких-либо обобщений, поскольку носили исключительно личный характер), пришлось извлекать из-под груды обломков. Впоследствии было установлено со всей определенностью, что эти письма не являются „политически компрометирующими“».

Тут Вольфганг явно схитрил, поскольку доподлинно известно, что несколько писем, действительно не дававших поводов для подозрений в пособничестве нацистскому режиму (в основном это были поздравления с праздниками), Винифред предъявила оккупационным властям, и они фигурировали на ее процессе по денацификации, тогда как основную часть переписки она скрыла и впоследствии передала на хранение в нотариальную контору своей внучки Амели (дочери Верены и Бодо Лафференца); они по сей день хранятся там в сейфе, доступ к которому закрыт. Винифред и в дальнейшем не пыталась скрывать то, что было хорошо известно или могло всплыть в любой момент, и старалась замалчивать наиболее опасные для нее факты, которые, как ей казалось, можно было утаить.

Допросы остававшихся в Оберварменштайнахе обитателей Ванфрида начались сразу после вступления в Байройт американских войск, о чем Вольфганг также писал в мемуарах: «Еще до того, как я стал регулярно бывать в Байройте, американцы начали возить порознь мою мать и меня в открытом джипе на допросы в свою контрразведку (Counter Intelligence Corps) или к военным властям. Допросы проходили либо в гостинице „Анкер“, либо в здании местного отделения Имперского банка. О том, как моя мать все хорошо продумала и насколько трезво оценила создавшуюся ситуацию, свидетельствует ее подготовка к допросу 31 августа. Она мне тогда оставила точные письменные указания, как нужно действовать, если меня арестуют. Она не хотела сталкиваться с какими бы то ни было неожиданностями, предусмотрела возможное развитие событий и приняла соответствующие меры».

Массу душевных забот наследникам Мастера доставляло беспардонное обращение бывавших в доме американских солдат с семейными ценностями. На рояле Мастера, крышку которого Козима открыла после смерти мужа лишь однажды в январе 1917 года, чтобы сыграть несколько тактов из Зигфрид-идиллии по случаю рождения внука Виланда, теперь каждый, кому не лень, бренчал популярные мелодии, чуть ли не «Собачий вальс». Гертруда Штробель особенно сокрушалась по поводу того, что незваные гости «использовали в качестве вешалки для головных уборов вырезанную из липового дерева драгоценную старинную голову Христа, под которой крестили всех детей Вагнера», и украли семейную купель.

Жена архивариуса жаловалась также на разорение «простодушными американскими войсками» Дома торжественных представлений, где они «разграбили артистические уборные и привели в негодность осветительную аппаратуру», а также «расстреляли из своих пистолетов дорогие аппараты, линзы, так что сцена была засыпана осколками стекла». Если в Ванфриде они беззастенчиво глумились над семейными реликвиями, то в Доме торжественных представлений осквернили театральные фонды, наряжаясь в рыцарские костюмы и одежды персонажей германской мифологии. Все эти бесчинства продолжались до тех пор, пока не был прекращен свободный доступ в здание театра. Новые власти намеревались использовать его для обеспечения культурного досуга в переходный послевоенный период, поскольку было очевидно, что возобновление фестивалей – дело отдаленного будущего.

В конце мая был в самом деле собран с бору по сосенке симфонический оркестр, который возглавил бывший коррепетитор из Берлина Эрих Бонер (Bohner). 31 мая было дано первое представление, организованное американской армейской службой культурной поддержки действующей армии, а 24 июня состоялся симфонический концерт. При этом уведомление о конфискации Дома торжественных представлений Винифред получила только 8 сентября 1945 года. Позднее Вольфганг писал: «Мы восприняли это унизительное требование без жалоб и возражений. Так, бурные дебаты сверхчувствительных вагнерианцев, которые сочли исполнение в Доме торжественных представлений музыки Стравинского осквернением святилища и очень горевали по этому поводу, не нашли ни у меня, ни у моей матери ни понимания, ни одобрения». Однако у хозяйки байройтского предприятия по этому поводу было иное мнение, поскольку она убедилась, что в ее владениях «выступало варьете и давали всякие ревю». В начале 1946 года она писала знакомому: «…со всем упорством, на какое я только способна, я боролась за восстановление достоинства Дома – но в то время это было очень трудно, поскольку тогда царили совершенно фантастические представления о роли, какую я играла в Третьем рейхе, и мне не удавалось окончательно рассеять все идиотские слухи. Но я не теряла надежды когда-нибудь добиться истины, а также вернуть – хотя бы в отдаленном будущем – наше наследство и получить возможность дарить радость человечеству».

В действительности американцы не собирались отбирать у владельцев их имущество и превращать воздвигнутый Мастером храм в провинциальный развлекательный центр. Вольфганг писал: «Поскольку, в отличие от многих немцев, представители американских оккупационных властей ни в то время, ни впоследствии не испытывали никакой неприязни к Рихарду Вагнеру и его творчеству, 9 и 15 июня 1945 года состоялись переговоры между военным комендантом Байройта капитаном Миллером, назначенным американцами главным наблюдателем Лутцем, моей матерью, мною и ревизором-аудитором Вильгельмом Хибером». В конце ноября 1945 года был составлен меморандум, где говорилось, что «США придают большое значение тому, чтобы фестивали как можно скорее восстановили свое международное культурное влияние». Было также отмечено, что «Ванфрид как место, где проявился гений Вагнера, является сердцем фестивалей, без него нечего и думать о восстановлении фестивалей в прежнем международном масштабе», а «…фестивали в Байройте – единственное, что может навести мосты между Соединенными Штатами и Германией и проложить путь к взаимопониманию…». Однако зародившиеся было надежды на то, что американцы отстроят разрушенный Ванфрид и профинансируют скорейшее возобновление фестивалей, оказались преждевременными. Восстанавливать фамильное гнездо Вагнерам пришлось за свой счет, и на это, даже с учетом поддержки местных властей, давших разрешение на приобретение дефицитных строительных материалов, ушло несколько лет. Что касается дома Зигфрида, то забота о его сохранности надолго перестала волновать семью Вагнер, так как оккупационные власти конфисковали его и использовали исключительно в собственных целях: вначале в нем работала та самая контрразведка, где допрашивали бывших обитателей Ванфрида, а потом был устроен офицерский клуб, просуществовавший до 1954 года.

Винифред пыталась как-то существовать и содержать своих домочадцев на 200 марок, ежемесячно выплачиваемых ей из временно конфискованных средств. Между тем жизнь медленно и мучительно входила в мирное русло, и опустошительные последствия войны становились все более и более очевидными. В возобновивших свою работу кинотеатрах показывали горы трупов, найденные в освобожденных концлагерях, и изможденных узников в лагерной одежде – то, о чем немцы старались не думать все предыдущие годы. В Байройт стали возвращаться уцелевшие в лагерях евреи, и первым из них был чудом выживший инвалид Первой мировой войны Юстин Штайнхойзер. Всего же из нескольких сотен живших в городе евреев там оставалось только семеро. В Байройте осело также множество бывших судетских немцев, депортированных властями Чехословакии. В их числе была и звезда Берлинской государственной оперы и Байройтского фестиваля Мария Мюллер. Сначала ее выслали на родину как бывшую гражданку Чехословакии, а оттуда местные власти вернули ее обратно в Германию. При этом она лишилась своего имущества, получила запрет на профессиональную деятельность и теперь искала пристанища в Байройте. Ее муж пропал без вести. В конце июня стали отправлять на родину угнанных на принудительные работы в Германию советских граждан. В их числе была служанка Вагнеров украинка Анна Туркот, уже неплохо говорившая по-немецки. Она рвалась на родину и не поддавалась на уговоры Винифред остаться на какое-то время в Оберварменштайнахе. Впрочем, наивная девушка обещала, что как только сможет увидеть своих родных и убедиться, что с ними все в порядке, она вернется в Байройт. Как и следовало ожидать, Винифред ничего не узнала о ее дальнейшей судьбе.

Байройтским семейством интересовались не только американские спецслужбы, но и вездесущие представители армейской прессы, которые, как и их советские коллеги, «на пикапе драном и с одним наганом первыми вступали в города». Согласно воспоминаниям Вольфганга, корреспонденты газеты Stars and Stripes, тридцатидевятилетний Клаус Манн (сын Томаса Манна) и сорокатрехлетний Курт Рис (впоследствии известный публицист и автор биографий Геббельса, Сталина, Фуртвенглера, Грюндгенса и Чарли Чаплина), появились в Байройте еще до подписания Акта о безоговорочной капитуляции. Бригитта Хаман пишет, что их встреча с Винифред состоялась почти на два месяца позднее, в конце июня, но это не слишком важно. Рассказывая в 1975 году о беседе с ними режиссеру Зибербергу, бравшему у нее многочасовое интервью для своего документального фильма, Винифред не скрывала раздражения: «В тот раз я так разозлилась на этих людей, которые, будучи немцами, появились в американских мундирах!» Поэтому она отказалась разговаривать с ними по-немецки и отвечала на их вопросы исключительно по-английски. Тем самым она создавала большие трудности Рису, плохо понимавшему язык своей новой родины. Разговор состоялся в присутствии Вольфганга, который через много лет вспоминал: «Я был при их встрече и хорошо помню, какими словами моя мать встретила сына Томаса Манна: „Вам нет необходимости задавать вопросы, господин Манн, я сразу скажу, что не спала с Гитлером“». Собственно говоря, она была вполне готова отвечать на поставленные ими вопросы, поскольку примерно о том же ее уже неоднократно спрашивали в последние дни другие представители средств массовой информации. Журналистов в самом деле интересовал вопрос о ее взаимоотношениях с Гитлером, но задали они его достаточно деликатно. Впрочем, ответ они получили вполне определенный: «Были ли мы дружны? Разумеется! Несомненно! Еще как!» Винифред не только не скрывала своей дружбы с фюрером, но явно гордилась ею. Она не скрывала и своего восхищения им как покровителем фестиваля: «В политике я ничего не понимаю, но мужчин знаю отлично». При этом она рассказывала, что он был «прелестен», «очарователен», а также что «он был истинным австрийцем! Приветливым и непринужденным! И у него был чудесный юмор». Манеру изображать из себя набитую дуру, не ведавшую ничего о том, что творилось в стране последние двенадцать лет, и восхищавшуюся изысканными манерами своего давнего друга, нельзя не признать благоразумной. При этом она была настолько убедительна, что пораженный Манн впоследствии писал: «Но какой же интересной была эта встреча с потрясающе откровенной невесткой немецкого гения!» И у него было для этого достаточно оснований. Все немцы, которым приходилось до того отвечать на вопросы журналистов, начисто отрицали свою приверженность недавно свергнутому режиму, признавались в демократических убеждениях, которые им приходилось тщательно скрывать, и припоминали наличие у них какой-нибудь неарийской бабушки. Винифред оказалась единственной, у кого, по словам Манна, было достаточно «мужества или, по меньшей мере, впечатляющей наглости», чтобы вступиться за Гитлера. Много лет спустя Винифред с удовольствием отметила в своем знаменитом телеинтервью, что Клаус Манн нашел ее заступничество за Гитлера «поразительно откровенным». Примерно то же самое отметил в своих воспоминаниях и Вольфганг: «Под глубоким впечатлением от встречи с Винифред Вагнер Клаус Манн с изумлением писал в своей статье, что в 55 километрах от города Эгер [ныне Хеб, Чехия. – Прим. ред. ] он впервые встретил человека, откровенно признавшего свою принадлежность к НСДАП, – это была женщина и к тому же урожденная англичанка». Встреча с журналистами оказалась полезной и для самой Винифред, получившей от них кое-какие сведения о Фриделинде (главным образом те, что уже известны читателю): ее дочь живет в Нью-Йорке, выступает по радио, пишет в газеты и считается одним из главных специалистов по вопросам, связанным с повседневной жизнью в Третьем рейхе и личностью фюрера. При этом еще ничего не было известно о готовившейся к публикации книге, которая вскоре доставила массу забот ее матери.