Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа
Дирижировать Тангейзером Виланд пригласил капельмейстера российского происхождения Игоря Маркевича, снискавшего огромную популярность благодаря своим выступлениям во Франции, Италии и Швейцарии. Но хотя информация о его участии в фестивале уже появилась в рекламном проспекте, в Доме торжественных представлений он в тот год так и не выступил. Хуже того, искать ему замену пришлось за неделю до премьеры, когда репетиции уже подходили к концу. Причина заключалась в том, что Маркевичу, как писал изумленный Вольфганг, «…никак не удавалось совместить темпы передвижения хористов, как их себе представлял себе брат, и музыкальные темпы, которые дирижер задавал в соответствии со своими собственными представлениями». Это было тем более удивительно, что «знаменитый и высоко ценимый музыкант, интерпретатор сложнейшей современной музыки, именно здесь оказался не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу». В последний момент выяснилось, что «проблемы взаимодействия сцены и оркестра неустранимы. Все без исключения участники постановки – Маркевич, брат, солисты, но прежде всего Вильгельм Питц, отвечавший за исполнение труднейших хоров в Тангейзере, – пришли в глубочайшее, почти фатальное отчаяние». Чтобы дирижер смог отказаться от выступления без потери лица, было придумано смещение у него межпозвоночного диска. «Таким образом, конфликт удалось разрешить мирно и вразумительно». Поскольку в распоряжении организаторов фестиваля были Кайльберт и Йохум, согласившиеся разделить между собой Лоэнгрина, им теперь предложили также заменить Маркевича. К этому простому на первый взгляд решению удалось прийти путем малоприятных переговоров. Приписавший их успешный исход своему дипломатическому таланту, Вольфганг поведал в мемуарах: «Сначала переговоры, которые мы вели вчетвером (Виланд, Кайльберт, Йохум и я), шли по одному и тому же кругу, поскольку дирижеры упорно отпускали друг другу комплименты и в качестве рефрена повторяли: „Сделайте же это, дорогой коллега“. Как это часто бывало в столь необычных ситуациях, мой брат прекратил дальнейшие попытки и откланялся. Так что доводить дело до конца мне пришлось одному». Когда уже казалось, что проблема улажена, Кайльберт вдруг объявил, что не сможет дирижировать последним представлением Тангейзера, поскольку у него назначено выступление в Люцерне, и попросил передать его Йохуму. Таким образом, последнее представление могло оказаться вообще без дирижера. Но на этот раз Вольфганг решил не торопиться, а подождать до конца фестиваля, «поскольку ближе к делу дирижер наверняка появится как deus ex machina [лат. «как бог из машины», то есть совершенно неожиданно и в самый последний момент. – Прим. авт.]. Этим deus оказался тогда Ойген Йохум».
В своей постановке Тангейзера Виланд продолжил реализацию захватившей его идеи вагнеровского архетипического театра. В связи с этим он придавал вакханалии в гроте Венеры особое для развития всего действия значение. По его собственному признанию, «осознать и понять крах Тангейзера во втором действии, на значение которого Вагнер неоднократно указывал в своих работах… а также проблему Тангейзера в целом во всем ее драматизме можно будет только в случае, если сцена в гроте Венеры произведет впечатление экстатической эротики». Согласно замыслу Виланда, в прологе лишенная индивидуальности богиня Венера являлась Тангейзеру как видение в уходящей в бесконечность перспективе, формируемой уменьшающимися по мере удаления эллипсами. В результате создавалось ощущение какой-то совершенно нереальной, сверхъестественной эротики. По словам исследовательницы творчества Виланда Вагнера Ингвельды Мюллер, «кошмар грота Венеры передан в современной стилистике, с жестокой откровенностью. В этой массовой сцене безликого секса расцветает дуэт, где лирически нежные ферматы высвечивают перипетии страстного соединения любовной пары в форме, адекватной музыке Вагнера». Архетипический характер участников сцены вакханалии, на фоне которой действовали главные персонажи, был подчеркнут хореографией дебютировавшей в Байройте жены Виланда Гертруды; созданная ею картина свального греха, представлявшая лишенное каких-либо эмоций символическое соитие одетых в трико телесного цвета (то есть как бы обнаженных) пар, в том числе однополых, вызвала резкое негодование Винифред – она сочла это зрелище кощунственным и отказалась его обсуждать.
* * *
Во время фестиваля 1953 года Фриделинду встретил не только ее бывший поклонник Готфрид фон Айнем, но и его мать, все еще лелеявшая надежду вернуть свои драгоценности, которые она доверила, как она полагала, невесте своего сына перед ее отъездом из Швейцарии. Между тем беглянке удалось довести все в целости до Англии, где содержимое сумки представительницы враждебной страны было перед интернированием опечатано и выдано ей уже перед самым отплытием в Аргентину. Оказавшись в сложном материальном положении в Нью-Йорке, Фриделинда пошла по пути наименьшего сопротивления и заложила доверенные ей ценности в ломбард, после чего целый год выбивалась из сил, чтобы выплачивать нарастающие проценты. Тем не менее украшения ей пришлось продать, а Готфрид получил от нее письмо, в котором она признавала, что должна ему 5000 долларов. Все это время баронесса вела жизнь международной авантюристки. В 1938 году ее арестовали в Германии по подозрению в шпионаже, но осудили и приговорили к тюремному заключению за незаконные валютные операции. В 1940 году французский суд приговорил ее к смертной казни за шпионаж, а в 1946 году она попала во Франции в тюрьму, где провела еще два года. На какую разведку и каким образом она работала, так и не выяснилось. Достоверно известно только то, что среди ее близких знакомых были как высшие нацистские чиновники, так и английские политики, в том числе Черчилль и люди из его окружения. Баронесса водила знакомство и со многими знаменитостями из мира музыки, включая Фуртвенглера и Бруно Вальтера. Используя после войны сохранившиеся у нее связи в коммерческих и промышленных кругах, она активно содействовала возрождению Байройтских фестивалей, добывая необходимые финансовые средства. Самым большим ее достижением Вагнеры считали помощь в обеспечении Дома торжественных представлений дефицитной осветительной аппаратурой. Материальные претензии баронессы к Фриделинде были одной из причин, по которой братья отнеслись к появлению сестры на фестивале 1953 года без энтузиазма и теперь сильно опасались ее возвращения на следующий год. Время для подачи своего искового заявления баронесса выбрала очень точно: оно было получено в Ванфриде перед Рождеством, как раз к возвращению Фриделинды из поездки в Англию и за месяц до ее отъезда в Америку.
Слушание дела в гражданском суде Байройта было назначено на 5 марта 1954 года, и ему предшествовала очередная антивагнеровская кампания в прессе. Газеты пестрели заголовками: Процесс о заложенных фамильных украшениях – Обвинение внучки Рихарда Вагнера – Заложены чужие украшения – Украшения стоимостью 300 000 марок заложены за 5000 долларов – Две непримиримые противницы на судебном процессе: афера Фриделинды Вагнер с украшениями – Заботы Байройта. Вернувшись в конце января 1954 года в Америку, Фриделинда стала собирать документы, подтверждавшие, что она была вынуждена заложить доверенные ей ценности, так как оказалась в величайшей нужде, а часть изделий была конфискована еще в Англии в качестве имущества врага. Вдобавок ответчица указала на то, что доверенное ей имущество достаточно сомнительного происхождения: будто бы при ремонте своих украшений баронесса использовала в качестве припоя золотые зубы погибших узников концлагерей. В представленном баронессой иске речь в самом деле шла о сумме в 300 000 марок, и это стало поводом для подозрения, что она претендует на долю в семейном бизнесе: если бы Фриделинда не смогла выплатить предъявленную к взысканию сумму, истица могла бы претендовать в качестве компенсации на часть недвижимости из вагнеровского наследства, в том числе на часть Дома торжественных представлений. Состоявшийся в марте 1954 года суд постановил, что Фриделинда должна выплатить подтвержденные 5000 долларов, проценты и судебные издержки.
Опасавшиеся возобновления шумихи в прессе Винифред и Вольфганг настоятельно просили ее воздержаться от посещения фестиваля, но своенравная американка снова приехала, и снова без гроша в кармане. В Нюрнберге она получила послание младшего брата с категорическим запретом появляться в Доме торжественных представлений. Тем не менее она добралась на поезде до Байройта, где ее никто не ждал и не встречал. Она дважды переночевала в Оберварменштайнахе у матери, а потом Бодо Лафференц оплатил ей проживание в гостинице «Пост». Во время фестиваля Фриделинда появлялась на всех представлениях и поражала публику, как и годом раньше, роскошными нарядами. Питалась она в фестивальном ресторане «в кредит», то есть фактически за счет семьи. Когда ей указывали, что суд может описать ее наряды, она отвечала, что в этом случае приедет голой, и многие считали ее способной на это. Адвокат баронессы настаивал, что ответчица и теперь обладает достаточными средствами, имея в виду, что в наследство от Евы Чемберлен она получила кое-какие художественные и антикварные ценности, которые могут быть немедленно арестованы. Он потребовал допросить ответчицу на новом судебном заседании, которое состоялось уже после фестиваля – в сентябре 1954 года. Допрошенные на суде Винифред и Вольфганг подтвердили, что Ева лишила наследства старшую племянницу в пользу Верены, и в конце концов обвинивший Фриделинду в халатности суд потребовал от нее выплатить 22 000 марок. Это было, конечно, значительно меньше трехсот тысяч, которые надеялась получить с нее баронесса, но выплатить их Фриделинда тоже никак не могла, не пожертвовав своим будущим наследством. Дело кончилось тем, что братья удовлетворили претензии истицы, но пообещали Фриделинде впоследствии удержать эти деньги из ее доли семейного капитала.
* * *
К тому времени Винифред уже давно с тоской признала, что дети в семье Виланда имеют слабое представление об истории семьи и о семейных традициях, жаловалась, что они не знают годовщины смерти предков и даже «не знают, когда родился их великий прадед». Ее душевные страдания усугублялись отчуждением от детей и внуков, которым теперь внушали, что единственным в семье сторонником Гитлера была бабушка. В материалах, хранящихся в фонде Общества Рихарда Вагнера, ее биограф Бригитта Хаман обнаружила описание одного из визитов Винифред к внукам в Ванфриде. По радио передавали что-то из Листа, и когда Винифред попросила детей: «Посидите спокойно, это исполняют музыку вашего прапрадеда, дети спросили: „Чью?“ – „Это Лист“. На что дети с удивлением отреагировали: „Так он тоже наш родственник?“» И это неудивительно, если учесть, что их отец выходил из себя каждый раз, когда заходила речь о его предках. В письме Герди Троост Винифред жаловалась: «Однажды он в припадке ярости сорвал со стен портреты и со словами „Я больше не могу смотреть на семью“ отправил их в чулан!» В отместку за то, что вину за нацистское прошлое семьи Вагнер сваливали на нее одну, она впоследствии рассказывала внукам о своем процессе денацификации, подчеркивая, «что их отец должен быть благодарен тому обстоятельству, что он находился во французской оккупационной зоне и только поэтому его не отстранили от руководства фестивалями!». Однако это не добавляло ей авторитета. Недовольство внуков вызывало и пренебрежительное отношение бабушки к постановкам отца, которые их восхищали. Дочь Виланда Дафна вспоминала: «Сидя на его спектаклях в семейной ложе, Винифред демонстративно поворачивалась спиной к сцене. Этим она хотела показать: с музыкой все в порядке, но она не может согласиться с тем, что протаскивает на сцену ее сын».
В 1954 году американцы освободили дом Зигфрида, и у Винифред появилась возможность вернуться в Байройт – если не в Ванфрид, то в достаточно просторный и удобный для житья дом, построенный ее покойным мужем рядом с семейной виллой. К тому времени у нее возникли серьезные проблемы со здоровьем, и ее возвращение было связано также с необходимостью пройти длительный курс амбулаторного лечения, который было невозможно осуществить в горной деревушке. Когда она обратилась к врачу по поводу появления у нее кровянистых выделений, тот диагностировал у нее рак шейки матки и назначил курс радиационного лечения, проводившийся в течение нескольких месяцев в Эрлангене. После этого Винифред окончательно поселилась в доме Зигфрида; в разговоре с детьми она по-прежнему называла его «домом фюрера». Старавшийся забыть о коричневом прошлом семьи Виланд был сильно расстроен соседством с матерью и поставил между пресловутым зданием и Ванфридом высокую стену. По этому поводу Винифред писала: «Виланд, по-видимому, не в восторге от моего решения, поскольку первым делом он воздвиг между Ванфридом и отремонтированным домом четырехметровую разделительную стену!.. Она отвратительно выглядит и загораживает обзор и солнце по вечерам». В свою очередь, обитательница построенного ее мужем здания оборудовала его по своему вкусу, обустроив первым делом «столовую строгого стиля во вкусе фюрера»; из ее письма Герди Троост можно узнать, что она расставила мебель так, как «она некогда стояла у USA в его части дома, когда он у нас жил. – И моя тайная радость не знала границ. ЕГО письменный стол, ЕГО кресло и т. д. и т. п.». В кругах, где она вращалась, аббревиатура USA означала вовсе не «Соединенные Штаты Америки», а «Наш благословенный Адольф» (Unser seliger Adolf), и единомышленники легко узнавали друг друга по ее употреблению. Вполне естественно, что дом, куда Виланд принципиально не ходил, стал любимым местом общения старых друзей. Отлично разбиравшиеся в особенностях отношений отца с их бабушкой дети Виланда (такие же необузданные, как и потомство Винифред в раннем детстве) любили порой вскарабкаться по приставной лестнице на стену и кричать оттуда: «Хайль Гитлер, бабушка!» Что касается Готфрида, то чаще всего он «заставал ее сидящей за письменным столом в комнате перед столовой на нижнем этаже. Она непрерывно курила свои американские сигареты без фильтра или рассматривала через открытое окно парк Ванфрида». В связи с изменением политического ландшафта Германии в середине 1960-х (в 1966 году неонацисты из Национал-демократической партии Адольфа фон Таддена получили три места из сорока двух в городском совете Байройта) Готфрид также писал: «…у моей бабушки пробудилась надежда на окончательную победу. Тетушка Фриделинда с негодованием наблюдала, как ее мать снова начинает понемногу примеривать на себя одежды первой леди и принимать у себя близких ей по политическим взглядам друзей».
В дальнейшем у нее бывали члены семьи Митфорд, в том числе Дайана со своим мужем Освальдом Мосли, и Винифред не скрывала своего теплого отношения к лидеру британских нацистов, чью автобиографию она читала, затаив от волнения дыхание: «У меня дружеские отношения с ним и его семьей, которой, разумеется, приходится сталкиваться с большими проблемами по линии взаимоотношений Англия – Германия – Европа. Несомненно, Мосли относится к самым разумным англичанам, и он снова – после того, как он и его жена были изолированы во время войны, – обрел почву под ногами». Она сохранила неприязненное отношение к Черчиллю (что вполне понятно!), но, как ни странно, с почтением отозвалась в письме Герди Троост о Шарле де Голле: «…я захвачена этой личностью так же, как и Вы и наши добрые немцы, чьи отклики выдают их тоску по ФЮРЕРУ!». Винифред считала, что в нынешней ситуации фюрер «мог бы только приветствовать германо-французскую дружбу».
В дом Зигфрида захаживали многие известные личности «из бывших» – Ильзе Гесс, Эмми Геринг и ее дочь Эдда, Герди Троост, а также те, кто своим присутствием воскрешал у хозяйки самые теплые воспоминания о фюрере: развлекавший гостей на приемах во время фестивалей его домоправитель Артур Канненберг (после его смерти Винифред писала в 1963 году госпоже Троост: «Вместе с ним исчезла частичка всех нас!»), адъютант Гитлера Николаус фон Белов, пилот Гитлера Ганс Бауэр, бывшие секретарши и камердинеры и, разумеется, сохранившая на всю жизнь дружеское расположение к Винифред Лотте Бехштейн. Поддержкой бывшей хозяйки байройтского предприятия пользовался и некогда могущественный интендант Веймарской оперы и организатор выставки «Дегенеративная музыка» Ганс Зеверус Циглер. После того как он переселился в Байройт, ему, как и многим другим культуртрегерам Третьего рейха, прошедшим денацификацию, но потерявшим прежнее влияние и впавшим в бедность, также пришлось просить помощи у Винифред, и она помогала ему по мере сил. В доме Зигфрида бывал и известный советским телезрителям по сериалу Семнадцать мгновений весны бывший адъютант Гиммлера генерал Карл Вольф, с которым хозяйка познакомилась в 1960 году в Мюнхене. Поскольку он способствовал сдаче германской армии в Италии, в результате чего были спасены десятки тысяч жизней, на Нюрнбергском процессе он выступал свидетелем обвинения, однако после отставки в 1961 году с поста директора ЦРУ Аллена Даллеса, с которым Вольф вел переговоры в Швейцарии, его положение резко ухудшилось, тем более что было доказано участие генерала в депортации евреев в лагеря смерти. В конце концов его приговорили к пятнадцати годам тюрьмы, но через восемь лет освободили по состоянию здоровья. В доме Зигфрида продолжали привечать Августа Кубичека, познакомившего Гитлера в юности с творчеством Вагнера и бывавшего по его приглашению на фестивалях в Байройте. Теперь он снова стал желанным гостем в Доме торжественных представлений – тем более что в 1953 году вышла его книга Друг моей молодости Адольф Гитлер; многие из приведенных в ней фактов историки ставят под сомнение.
В целом Винифред могла быть довольна своей жизнью на покое, да и сыновьям было не так тревожно, когда мать находилась у них на глазах. Они старались по возможности не поднимать тему прошлого семьи, однако в тех случаях, когда мать переходила границы дозволенного, им приходилось вмешиваться. Так было в случае с публикацией книги Циглера Адольф Гитлер: изложение пережитого (Adolf Hitler – aus dem Erleben dargestellt). Поскольку она оказалась фактически под запретом, с ее содержанием можно было ознакомиться только в доме у Винифред, где устраивались читки отдельных глав. Тут уже Виланд не выдержал и послал Циглеру раздраженное письмо, поставив вопрос ребром: «…непонятно, почему Вы считаете для себя приемлемым снова поднимать в обществе тему Адольфа Гитлера и Ванфрида. Начиная с 1945 года как фестивальное руководство, так и городские власти Байройта пытаются заставить всех забыть об этой смертельно опасной теме. После Аушвица вопрос о Гитлере не обсуждается. Вы сослужили скверную службу моей матери, Байройтским фестивалям и городу Байройту».
* * *
В январе 1955 года семья Вольфганга переехала в новый особняк, выстроенный на Зеленом холме за фестивальным театром. Впоследствии Готфрид вспоминал: «Наше новое жилье превратилось во вместительный придаток Дома торжественных представлений. Отец ничего не хотел знать, кроме культа Вагнера и вагнеровского наследства. Он огородил участок вокруг дома высокой каменной стеной, деревянным забором и кустами, через которые можно было что-либо увидеть только из окон второго этажа. Поскольку теперь Дом торжественных представлений уже не был виден летом из сада, я иногда чувствовал себя так, словно нахожусь в тюрьме. Я лишился большого парка виллы Ванфрид, прилежащих к нему городских улиц и запретных игр с „детьми Виланда“». К тому времени антагонизм «Фазольта и Фафнера» достиг кульминации, и линия разграничения пролегла не только между семьями враждовавших братьев, но и между сотрудниками Дома торжественных представлений, где, по словам Готфрида, «образовались две соперничающие группы, которые действовали друг против друга и постоянно интриговали». Что касается детей Виланда и Вольфганга, то если им до того запрещали играть вместе во дворе Ванфрида, теперь им нельзя было сидеть на спектаклях друг возле друга в семейной ложе – Готфрид и его сестра Ева «должны были сидеть слева в первом ряду зрительного зала». Членов двух семей больше нельзя было увидеть вместе и на фотографиях.
Это разделение строго соблюдалось и во время гастролей в Барселоне, где были представлены две самые популярные в то время байройтские постановки Виланда – Парсифаль и Валькирия. Поездка состоялась в апреле 1955 года, когда после прохладной и дождливой Франконии Готфрид оказался в солнечной цветущей Каталонии, поэтому она произвела на мальчика незабываемое впечатление. Ему также запомнился восторг, с которым там встречали его бабушку: «Бабушка Винифред при каждом удобном случае напоминала, „как же замечательно эти испанцы помогли нам, немцам, бороться с большевиками“. Она с восторгом рассказывала о Гитлере, превозносила его испанского соратника каудильо Франсиско Франко и предавалась воспоминаниям о „прекрасных временах“ нацистской диктатуры. Хозяева от всего сердца аплодировали ей, мой отец молчал, а я ликовал вместе со всеми: „Франко-Гитлер! Франко-Гитлер“. Я не знал, что это значит». Кое о чем он начал догадываться после того, как познакомился с демонстрируемой в кинотеатрах перед началом сеансов еженедельной кинохроникой и стал просматривать газеты, журналы и таблоиды, которые читали родители: «Во время одного из школьных походов в кино нам показали пропагандистские материалы нацистской Германии, съемки съездов НСДАП в Нюрнберге и развязанной Гитлером мировой войны: марширующие гусиным шагом немецкие солдаты, истерическое массовое ликование по поводу „фюрера“, военные преступники вермахта – и все это сопровождалось музыкой Рихарда Вагнера. Меня потрясли картины нагромождения трупов в концлагере Бухенвальд. В испуге я рассказывал отцу об этом ужасном фильме, и прежде всего о том, какую музыку я при этом слышал. „Ты еще слишком мал, чтобы это понять“, – ответил он. Но поскольку этот ответ меня не удовлетворил, он закричал, что мне лучше пойти поиграть или сесть наконец за уроки, чем спрашивать о вещах, которые я все равно не пойму. Было сказано, что, если я буду настаивать на своих вопросах, меня высекут, и я предпочел умолкнуть. Но я был полон решимости дойти до сути дела. Следующую попытку добиться истины я предпринял со своей бабушкой, которая на мой вопрос о том, были ли в Третьем рейхе на самом деле концлагеря, ответила: „Это все пропаганда нью-йоркских евреев, желающих очернить всех немцев!“» Все же почтение, оказанное Винифред и его отцу в Барселоне, произвело на Готфрида сильное впечатление и укрепило его самосознание как потомка Вагнера: «Я поверил, что мне суждено великое будущее. Сразу по возвращении в Байройт обнаружилось появившееся у меня высокомерие».
По-видимому, восторженное отношение каталонцев к генералу Франко было в какой-то мере наигранным, поскольку испанский диктатор, будучи противником каталонской автономии (не говоря уже о независимости), не пользовался там большой популярностью. Но судить о политических предпочтениях в тоталитарной стране, где вслух говорят только то, что положено, довольно трудно. Зато вполне логичным стало заключение во время этой поездки договора с барселонским театром Лисеу на показ там фестивальных постановок 1955 года. Затем братья вылетели в Буэнос-Айрес, где договорились о проведении гастролей в период между 24 апреля и 23 мая 1957 года: предполагалось четырежды показать все Кольцо, но этот проект реализован не был. В своих мемуарах Вольфганг писал: «Помимо принятого как раз в то время в ФРГ закона о защите немецкого культурного достояния, разрешающего представлять культурные ценности (в том числе находившиеся в частном владении) для показа за рубежом только в исключительных случаях и по особому разрешению, заключению этого договора помешала разразившаяся в Аргентине небольшая революция». Скорее всего, власти ФРГ не дали Вагнерам согласие на гастроли в этой стране, поскольку ее правительство справедливо упрекали в укрывательстве нацистских преступников.