полная версия

Евгений Натанович Рудницкий
Сто лет одного мифа

Помимо участка на склоне Зеленого холма городские власти выделили Вагнеру часть маркграфского парка для строительства виллы, которое оплатил, естественно, Людвиг II – взамен композитор вернул пожалованный ему особняк в Мюнхене. Пока же он остановился в гостинице «Фантази», а потом переехал с семьей в резиденцию в центре Байройта по адресу Даммаллее, 7. В день, когда Вагнеру исполнилось пятьдесят девять лет, 22 мая 1872 года, на склоне Зеленого холма состоялась торжественная закладка фундамента Дома торжественных представлений по проекту лейпцигского архитектора Отто Брюквальда, реализовавшего идеи Вагнера и Земпера, но в более дешевой версии, чем та, которая была предложена для Мюнхена. На празднество прибыли многочисленные друзья и знакомые: Ницше с приятелями-филологами, давно уже хотевшая с ним познакомиться Мальвида фон Мейзенбуг, композитор Корнелиус и многие другие. В те дни часто шли дожди, и для того, чтобы подняться к строительной площадке, прибывшим пришлось долго месить размокшую глину. В фундамент замуровали металлическую капсулу с посланием от баварского короля, а также со стихотворной сентенцией самого Вагнера: «Здесь я заключаю тайну, / здесь упокоится она на много сотен лет: / пока сей камень здесь пребудет. / Потом она откроется миру». Вместе с приветствием Людвиг II не забыл прислать композитору напоминание, что за ним еще партитура Зигфрида. Поскольку вскоре пошел сильный дождь, речи произносили уже в Маркграфском театре. Бледный от волнения Вагнер пообещал: «Вам будет предложено в виде сценического представления и мимической игры самое совершенное, на что только хватит моих художественных возможностей… Раньше это предприятие чаще называли созданием национального театра в Байройте. Я не считаю это определение верным. Где та „нация“, что воздвигает этот театр?» Он представил свою деятельность как воплощение стремления выразить суть немецкого духа, из которого он черпает силы. Затем был дан дневной концерт, программа которого состояла из его Императорского марша и Девятой симфонии Бетховена, а вечером, когда распогодилось, на улицах накрыли столы на триста человек, и Вагнер выступил еще с одной речью.

В октябре у Вагнеров в Байройте впервые гостил Лист. Все глубже погружавшемуся в мистику католицизма аббату, который к тому же испытывал возрастающее влияние своей подруги, теперь предстояло еще одно испытание: после развода с мужем и брака с Вагнером, от которого у нее было трое фактически внебрачных детей, Козима готовилась перейти в лютеранство. Отказ от привитых с детства традиций давался ей с большим трудом, и она до конца жизни сохранила в своей душе элементы прежней веры. Тем не менее в конце октября она прошла в ризнице главной церкви Байройта обряд евангелического благословения, соединившись с Вагнером не только в браке, но и в религии.

* * *

Начало байройтскому предприятию было положено, и 10 ноября Вагнеры отправились в поездку по Германии. Она преследовала двойную цель. Прежде всего Мастеру нужно было подробнее ознакомиться с состоянием дел на немецкой оперной сцене – к тому времени его знания ограничивались в основном теми постановками, которые он посетил в Мюнхене и Карлсруэ. Кроме того, следовало подыскать исполнителей для будущего фестиваля: кастинг предстоял нешуточный, а на солистов Венской придворной оперы, как это ему уже было известно, рассчитывать не приходилось. Сначала супруги посетили Вюрцбург, где Вагнер начинал свою театральную деятельность в качестве хормейстера, затем последовали Франкфурт, Дармштадт, Мангейм (где Вагнера возмутила постановка Летучего Голландца), Штутгарт и Страсбург (где супруги в течение трех дней общались с Ницше). Потом, заехав предварительно в Карлсруэ и Висбаден, Вагнеры прибыли в Майнц, где встретились с Матильдой Майер, у которой, к огорчению Вагнера, все больше слабел слух. Далее их путь пролегал на север. Через Кёльн, Дюссельдорф и Ганновер они добрались до Бремена – там шли Мейстерзингеры в сокращенной редакции, и эта постановка также неприятно поразила автора. Посетив на обратном пути Магдебург, Дессау и Лейпциг, они вернулись 15 декабря в Байройт. Результатом поездки стала написанная Вагнером статья Взгляд на современное состояние оперы, где это состояние характеризуется как в высшей степени неутешительное. Из всех увиденных постановок Вагнер одобрил только Орфея Глюка в Дессау. Полученное им сообщение организационного совета фестиваля оптимизма не вселяло. Распространение патронажных свидетельств шло довольно вяло, денег на строительство явно не хватало.

С целью пополнения фестивальной кассы Вагнер отправился 12 января в концертное турне, маршрут которого пролегал через Дрезден, Берлин, Гамбург, Шверин и Хемниц. Берлин он посетил даже дважды. 17 января в доме министра Шлейница он читал либретто Заката богов. Там собрались представители высшей знати, дипломатического корпуса и кабинета министров, в том числе старый Мольтке, и это оказалось удачной рекламной акцией для концерта 4 февраля, которым композитор продирижировал в присутствии императорской четы после возвращения из Шверина. Поездка принесла неплохую выручку, император пожертвовал 5400 талеров, хорошие сборы дали также концерты в Гамбурге и Дрездене. В ходе еще одной гастрольной поездки Вагнер дирижировал Гюрцених-оркестром в Кёльне, и этот концерт принес ему дополнительно 3400 талеров. Вернувшись в Байройт, он написал меморандум Фестивальный театр для Байройта. Сообщив о закладке фундамента, он еще раз разъяснил сильным мира сего особенности будущего театра: невидимый оркестр, зрительный зал в виде древнегреческого амфитеатра без лож и с жесткими сиденьями кресел, чтобы не приглушать звучание оркестра. Одновременно он обрушился с упреками на подобную французским нуворишам элиту нового рейха, позволявшую себе траты, в сравнении с которыми стоимость строительства Дома торжественных представлений – сущая мелочь. В начале мая он принялся за чистовой вариант партитуры Заката богов.

В день своего шестидесятилетия Вагнер был безрадостен и неразговорчив, это отметил и прибывший в Байройт Корнелиус – ему не удалось даже как следует пообщаться с Мастером. Через неделю Вагнеры отправились в Веймар, где состоялась премьера оратории Листа Христос. Отношения с тестем никак не налаживались, однако его удалось уговорить приехать в Байройт на праздник завершения возведения стен фестивального театра, который был назначен на 2 августа. Несмотря на прекрасную погоду, многочисленные пламенные речи, устроенное пиршество и фейерверк, Вагнера не оставляли мрачные мысли: в конце месяца ему пришлось подписать циркулярное письмо руководителям местных отделений фестивального фонда, в котором он сообщил о переносе первого фестиваля на 1875 год. При этом оплаченное королем строительство виллы продвигалось вполне успешно, и Мастеру не оставалось ничего иного, кроме как снова обратиться за помощью к королю через придворного секретаря Дюфлипа. Однако в своем ответном письме тот заметил, что «Его величество преследует прежде всего собственные планы и по возможности отвергает все, что может им помешать или их задержать». При этом имелось в виду строительство нового замка, которое поглощало все средства так называемого «цивильного списка», определявшего расходы на личные нужды Людвига II. Правда, Дюфлип пообещал ходатайствовать перед королем о предоставлении гарантии оплаты строительства (фактически это означало выделение средств из королевской казны), однако вскоре, как записала в дневнике Козима, пришло «ужасное известие»: в поддержке было отказано. В отчаянии Вагнер предпринял еще одну попытку и прибыл 30 ноября в Мюнхен, надеясь, что король даст ему аудиенцию. Но монарх не принял бывшего фаворита, и тот уехал ни с чем. В начале января была предпринята последняя попытка, однако принявший просителя Дюфлип снова не смог ничем его утешить. У оказавшегося банкротом организатора фестивального предприятия не оставалось другого выхода, кроме как обратиться к императору – в обмен на финансовую помощь он обещал посвятить первые три представления Кольца восстановлению добрососедских связей с Францией, но не знал, как подступиться к Вильгельму I со своей просьбой, и попросил о посредничестве великого герцога Баденского. По-видимому, тот был не против, но, судя по всему, решил сначала проконсультироваться в Мюнхене. Скорее всего, из опасения, что дело, в которое было вложено так много средств, отойдет Пруссии, баварский король изменил свое решение, и 27 января 1874 года в Байройте было получено его письмо: «Нет! Нет и еще раз нет! Это не может так закончиться; нужно прийти на помощь! Нельзя допустить, чтобы наш план провалился!» Вскоре управляющий совет фестиваля заключил с королевским секретариатом договор на кредит в 100 000 талеров. Фактически по этому договору из королевской казны было выделено 216 152 марки, и эту сумму наследники еще долго выплачивали из фестивальных прибылей. 7 марта Вагнер обратился к Мункеру и Фойстелю с письмом, сообщая о переносе первого фестиваля на 1876 год, – и на этот раз срок был выдержан.

* * *

28 апреля семья переехала в еще не вполне отделанную виллу. Ее строительство стоило владельцу много нервов, и поначалу он хотел ее назвать (может быть, в шутку) «Эргерхайм» («Жилище огорчений»), однако в конце концов дом получил название «Ванфрид», то есть «Мир (или покой) мечты», и девиз на фронтоне разъяснял это название: «Здесь, где мечты мои нашли покой, покоем мечты я назову тебя, мой дом». Вилла имеет строгую кубическую форму небольшого древнеримского дворца, и почти все ее внутреннее пространство занимают огромный холл с застекленным потолком и расположенной на уровне второго этажа круговой галереей и выходящий в заднюю часть парка зал, стены которого закрывали полки с книгами, нотами и прочими бумагами. Такое устройство позволяло достойно принимать гостей, проводить домашние вечера и концерты, а также репетиции с основными солистами, что было одним из любимых занятий Мастера. Но для повседневной жизни дом оказался крайне неудобен, поскольку подниматься на верхний этаж приходилось по разным винтовым лестницам, скрытым на лестничных клетках по обе стороны виллы: чтобы перейти из одной части дома на верхнем этаже в другую, нужно было сначала спуститься на цокольный этаж по одной лестнице, а потом подняться по второй. В результате для обслуживания семьи пришлось нанять большой штат слуг, и у Козимы прибавилось работы: всем этим хозяйством нужно было заниматься с утра до вечера.

Вскоре в Ванфрид нанес визит Антон Брукнер, просивший принять посвящение его Третьей симфонии. Эту и предыдущую Вторую он показывал Вагнеру годом раньше еще на Даммаллее, но тот тогда затруднился сделать выбор, чем немало смутил своего почитателя. Скорее всего, Вагнер не стал глубоко вникать в суть творчества коллеги, отмеченного не только его собственным влиянием, но и, в еще большей степени, воздействием ранних романтиков – Шуберта, Шумана и Мендельсона. Впрочем, посвящение ему польстило, и Брукнер был радушно принят. В августе Вагнера посетил также Ницше, попытавшийся изумить друга услышанной в Базеле Триумфальной песнью для хора и оркестра Брамса, партитуру которой он привёз в подарок. Вагнер принял его необычайно радушно и поселил в своем новом доме, но сочинение Брамса вызвало его крайнее недовольство: «Гендель, Мендельсон и Шуман в кожаном переплете!» Козима тоже писала в дневнике о том, в какой ужас привела ее эта убогая вещь, прославляющая новую империю. Не исключено, что композитора и его жену вывело из себя духовное родство Триумфальной песни и Императорского марша владельца Ванфрида. Вполне возможно, что этот эпизод сыграл свою роль в превращении Ницше в противника Брамса, которого он позднее подверг резким нападкам в своей работе Казус Вагнер. Основное же время в конце лета и осенью Вагнер посвятил завершению партитуры Заката богов, и в этом ему оказала большую помощь «канцелярия нибелунгов», о которой композитор сообщил Людвигу II в письме от 1 октября 1874 года («саксонец Цумпе, который уже успел поработать капельмейстером, венгр, русский и, наконец, македонец»). Очевидно, Вагнеру было важно подчеркнуть интернациональный характер этой компании: русским он называл крещеного еврея Иосифа Рубинштейна, венгр – это Антон Зейдль, а македонец – Деметриус Лалас. В результате в длившейся более четверти века работе над тетралогией 21 августа 1874 года была поставлена точка. На последней странице партитуры есть надпись: «Завершено в Ванфриде, мне больше нечего сказать!! Р. В.»

К началу 1875 года был составлен план репетиций, и 15 января Вагнер разослал его всем назначенным к участию в фестивале исполнителям. К тому времени не удалось найти только тенора для партии Зигфрида. Но поскольку средств на постановку и на завершение обустройства Зеленого холма по-прежнему не хватало даже с учетом полученного от короля кредита, весной пришлось снова предпринять гастрольную поездку. Сначала супруги Вагнер посетили Вену и Будапешт, где в их концертах должен был участвовать также Лист. В Вену тот приехать не смог, и тем не менее концерты байройтского Мастера, в которых прозвучали отрывки из еще неизвестного публике Заката богов и Императорский марш, пользовались огромным успехом. В Будапеште Лист солировал в Пятом концерте Бетховена и дирижировал своей кантатой Колокола Страсбургского собора. Огромным огорчением для Вагнера стала будапештская постановка Летучего Голландца под управлением Ганса Рихтера: оперу давали с купюрами и на двух языках, так что понять что-либо было невозможно ни публике, ни самому автору. По возвращении в Вену Вагнер дал еще один концерт, после чего супруги продолжили поездку, посетив Лейпциг, Ганновер, Брауншвейг и Берлин. Заехав на обратном пути еще раз в Вену, где публика принимала его с неизменным успехом и концерты давали хорошие сборы, Вагнер вернулся в Байройт, поскольку уже наступила пора готовиться к репетициям. Репетиции Золота Рейна под рояль начались 1 июля, и к их началу в Байройт прибыли помимо певцов члены «канцелярии нибелунгов» и другие друзья композитора. 24 июля в Доме торжественных представлений, с внутренних стен которого еще не успели убрать строительные леса, впервые опробовали звучание оркестра. Начали с первого монолога Вотана, чью партию исполнил уже зарекомендовавший себя в Мюнхене Карл Бетц. Когда он пропел «Завершен труд на века…», Вагнер готов был разрыдаться – настолько великолепным было звучание невидимого оркестра под управлением Ганса Рихтера. Потом композитор попросил исполнить вступление – и снова полный восторг: духовые звучали значительно мягче, чем в театре с обычной оркестровой ямой. Затем начались регулярные репетиции, по завершении которых 13 августа в саду Ванфрида были накрыты столы для всех ста сорока участников.

В ноябре Вагнер снова отправился в Вену, где была назначена премьера Тангейзера в парижской редакции (дирижировал Ганс Рихтер, уже снискавший славу одного из лучших интерпретаторов Вагнера), и он еще успел дать исполнителям последние указания. То, что продемонстрировал певцам автор оперы, по воспоминаниям участника этой постановки баритона Анджело Ноймана (с которым Вагнер познакомился десятью годами раньше в штутгартской гостинице незадолго до визита придворного советника Пфистермайстера), не поддавалось никакому описанию: «Неподвижно застыв, он стоял там воздев руки и по мере появления паломников начал, вздрагивая, медленно двигаться, пока в глубочайшем потрясении не опустился на колени и не воскликнул: „Как тяжек груз грехов“». Такое же сильное впечатление Вагнер произвел во время последовавших за постановкой Тангейзера сценических репетиций Лоэнгрина. Тот же Нойман вспоминал: «…он проигрывал каждый шаг и каждое движение самого Лоэнгрина, Тельрамунда и короля. Мне глубоко врезалось в память его неземное выражение лица, когда он произносил слова „Благодарю тебя, мой милый лебедь“».

В середине декабря Вагнеры вернулись домой. Денег катастрофически не хватало, поэтому композитор воспринял как большую удачу предложение заказчика из Филадельфии сочинить торжественный марш к столетию независимости Соединенных Штатов. Эта работа не заняла у него много времени – марш был готов к 20 февраля 1876 года, и за него американец заплатил 5000 долларов, что соответствовало 20 000 маркам, вдобавок 9000 марок заплатил издатель. Еще 5000 талеров (15 000 марок) пожаловал по случаю состоявшейся в марте в Берлине премьеры Тристана и Изольды император. Хотя не было распродано и половины патронажных свидетельств, Вагнер надеялся, что с этими деньгами фестиваль не принесет больших убытков – разумеется, при условии хороших сборов.

* * *

В начале мая 1876 года издательство Шотт завершило публикацию Заката богов, и примерно тогда же в Байройт прибыл из Дессау приглашенный Вагнером балетмейстер Рихард Фрике: Мастер познакомился с ним во время своих зимних поездок 1872 года и сразу же наметил его в свои помощники. Благодаря публикации дневника, который Фрике вел во время репетиций, потомкам стало известно, как проходила подготовка первого фестиваля, посвященного исключительно Кольцу нибелунга. Композитор, собиравшийся ставить тетралогию самостоятельно, начал разговор со следующего заявления: «Вы должны стать для меня всем… вы должны мне помогать – ведь вы и есть та самая на все способная шельма». Понять руководителя фестиваля и постановщика-любителя было непросто: «Он говорит как человек, беседующий сам с собой. Потом он переходит к таким бурным излияниям, что удается лишь очень приблизительно увязать воедино все, о чем идет речь. Он начинает смеяться, быстро возбуждается, чтобы потом снова вернуться к сарказму и со смехом критиковать». То есть искусство режиссуры Вагнер осваивал по ходу дела. Было немало технических трудностей. Например, голову дракона заказали в Лондоне, она прибыла в самый последний момент, а когда ее, уже по ходу первого действия, стали приделывать к туловищу, выяснилось, что она к нему не совсем подходит. Исполнительницы партий дочерей Рейна ни за что не соглашались петь в аппарате, имитирующем их плавание, который великолепно сконструировал и изготовил Карл Брандт. Увидев в действии это устройство, когда его опробовали гимнасты-профессионалы, приглашенная Вагнером для исполнения партий одной из дочерей Рейна, одной из валькирий и Лесной Птички двадцатидвухлетняя Лилли Леман, с которой очарованный ее талантом композитор сам проводил предварительные репетиции, наотрез отказалась в нем петь: «…этого от меня не может требовать ни один человек, этого я не буду делать ни при каких обстоятельствах, я только что встала с постели после болезни, кроме того, у меня постоянно кружится голова». При этом петь нужно было лежа на животе. Фрике записал: «Сопровождаемые оханьем и аханьем, криками и визгом, мы их пристегнули, и езда потихоньку началась». Вагнер, по словам балетмейстера, был в восторге: «…он тискал нас в объятиях и орошал слезами радости». Занятное зрелище являл собой постановщик с подвязанной ватой щекой, которую у него раздуло флюсом, когда он руководил репетицией поединка Зигмунда и Хундинга на горных вершинах и при этом «прыгал в долину, как горная коза». Чтобы сохранить форму, ему нужно было в перерывах растираться одеколоном и менять белье. Для реализации грандиозного проекта у Вагнера не хватало не только необходимых средств, но и опыта. В эти дни величайшего напряжения всех сил большой отрадой для руководителя фестиваля стало получение только что вышедшей новой работы Ницше (четвертой в цикле Несвоевременные размышления) Рихард Вагнер в Байройте, где молодой философ пропел свой последний панегирик другу: «Вагнер выработал стиль, означавший бесконечно многое, он стал наследником Гегеля, музыки как идеи». Тот, к кому были обращены эти слова, не остался в долгу: «Друг мой! Ваша книга колоссальна! Где Вы набрались такого опыта обо мне?» Он просил Ницше приехать как можно скорее. В телеграмме от 11 июля ему вторила Козима: «Я так Вам благодарна, дорогой друг, единственная отрада и утешение при нашей задавленности искусством». На скорейшем приезде друга настаивала и Мальвида фон Мейзенбуг. Репетиции, которые Ницше посетил в конце июля и начале августа, доставили ему неимоверные страдания. Головные боли усилились, к тому же его раздражали бесконечные паузы, повторы и создаваемая постановщиком нервная обстановка. Не выдержав всего этого, он уехал еще до начала генеральных репетиций в деревню Клингенбрунн, что на реке Реген в Баварском лесу, где прожил несколько дней до начала фестиваля. С 1 августа на репетициях присутствовал также Лист.

Чтобы не встречаться с императором и не затеряться среди прочих немецких князей, Людвиг II пропустил открытие фестиваля и посетил для начала только генеральные репетиции. В ночь на 6 августа его поезд с тремя салон-вагонами, вагоном со слугами и охраной и багажным вагоном остановился у домика путевого обходчика, где его встретил предупрежденный о приезде монарха Вагнер. В последующие четыре вечера король пришел в восторг от увиденного и услышанного и 9 августа отбыл обратно в свой замок Хохеншвангау. Через три дня Вагнер прочел в полученном от короля письме: «Вы богочеловек, истинный художник Божьей милостью, который принес священный огонь с небес на землю, чтобы ее облагородить, осчастливить и избавить! Богочеловек, который поистине не может ошибаться и заблуждаться!» В тот же день в Байройте торжественно принимали императора Вильгельма I. Встретившему его Вагнеру император признался, что не верил в успех этого предприятия. Из Клингенбрунна вернулся Ницше, для общения с которым у старшего друга уже не оставалось времени. Гостем фестиваля был еще один император – Педру II Бразильский; кроме баварского короля Людвига II, посетившего помимо генеральных репетиций также последнее представление Кольца, данное уже в отсутствие германского императора, прибыл король Вюртемберга. Великого герцога Саксен-Веймарского приветствовал его бывший придворный капельмейстер Франц Лист, присутствовал также великий герцог Шверинский, прочих князей и принцесс было не счесть. Следует особо отметить присутствие в их числе знакомого Козиме еще по Берлину графа Филиппа цу Ойленбург-Гертефельда, ставшего через три года одним из приближенных будущего императора Вильгельма II; ему предстояло сыграть важную роль в жизни обитателей Ванфрида после смерти Мастера. Из композиторов помимо Листа приехали Чайковский (из российских звезд первой величины кроме него был также Николай Рубинштейн), Сен-Санс, д’Энди и Брукнер – и это не считая множества других маститых музыкантов и художников (включая Ленбаха и Менцеля). Город еще никогда не принимал столько знаменитостей сразу. Из близких друзей, помимо Ницше, были верная Мальвида фон Мейзенбуг, Матильда Майер, Готфрид Земпер и Везендонки. Вагнер не успевал раскланиваться направо и налево. Но к тому времени уже ушли из жизни друзья-революционеры Гервег, Рёкель, Бакунин и Лассаль, не было в живых близких ему по духу Лерса, Улига, Таузига и Корнелиуса, его восторженной поклонницы Марии Мухановой, русского композитора Серова.

Во время фестиваля состоялась еще одна встреча, оставившая глубокий след в душе Мастера. Из Парижа приехала его верная почитательница Жюдит Готье. Прежнее увлечение преобразилось во внезапно вспыхнувшую страсть к ставшей еще более прекрасной в свои тридцать лет женщине, которая к тому же развелась с мужем. Несмотря чрезвычайную занятость, Вагнер находил время для встреч с нею – показывал Дом торжественных представлений, водил за кулисы. Во время этих прогулок он вдыхал аромат ее духов, обнимая, возбуждался от прикосновения к шелку ее платья. По вечерам он навещал Жюдит в арендованной ею квартире, где сидел у ее ног и был необычайно красноречив. Она не могла устоять перед напором шестидесятитрехлетнего воздыхателя и охотно принимала его признания, что, по-видимому, доставляло неимоверные страдания бывшей восемью годами старше нее Козиме, которая не могла не заметить происшедшее с мужем превращение. В последующие годы между Вагнером и француженкой продолжалась переписка, ее секретная часть осуществлялась через байройтского парикмахера Шнапауфа. В своих письмах композитор просил очаровавшую его поклонницу прислать ему духи, пудру и прочую парфюмерию – все то, что вызывало воспоминания об аромате ее тела, а также образчики атласа и шелка, с которыми были связаны воспоминания о возбуждавших его страсть тактильных ощущениях. Жюдит прекрасно осознавала бесперспективность их отношений, тем более что в Париже ее ждал новый возлюбленный, но не отталкивала Вагнера и сохранила добрые отношения с ним до конца его жизни.

А вернувшийся на фестиваль Ницше страдал не только морально, но и физически – во время пребывания в Клингенбрунне он так и не избавился от тяжелого физического недуга, его не отпускали головные боли, а кроме того, его возмущала царившая на фестивале обстановка: во время прежних встреч с Вагнером он представлял себе воплощение «совокупного произведения искусства» и его восприятие публикой совсем иначе. Двенадцать лет спустя в автобиографии Се человек он писал: «Я не мог ничего узнать, я едва узнавал Вагнера. Напрасно я рылся в своих воспоминаниях. Трибшен – далекий остров блаженства, ничего похожего. С этим не сравнить дни закладки первого камня. Там присутствовало и праздновало ничтожное общество. Никто не хотел и пальцем прикоснуться к этому хрупкому предмету: ни тени схожести. Что же произошло? Вагнера перевели на немецкий язык! Вагнерианцы одержали верх над Вагнером. – Немецкое искусство! Немецкий мастер! Немецкое пиво!» Первый фестиваль в самом деле стал первым шагом к превращению мифа, создаваемого Мастером о самом себе, в религию, которую потом проповедовали его апостолы – прежде всего Козима Вагнер и присутствовавший на фестивале, а позднее приближенный к байройтскому кругу первый биограф Вагнера рижанин Карл Фридрих Глазенапп. Отзывы о первом фестивале были крайне противоречивыми, но самым резким критиком байройтского предприятия оказался сам его основатель. Теперь, когда тетралогия воплотилась на сцене в том виде, в каком ему хотелось ее увидеть и услышать, ему стали ясны все несовершенства постановки и исполнения – неверные темпы, задаваемые Гансом Рихтером, слабость его собственной режиссуры, нелепость декораций. Теперь он ни о чем так не мечтал, как об исправлении всего этого на следующем фестивале, который надеялся провести на будущий год.

* * *

После перенесенных неимоверных нагрузок Вагнеру требовался отдых, и 14 сентября он, Козима и четверо детей отправились на отдых в Италию. Старшая дочь Козимы, Даниэла, осталась в пансионе монастыря Св. Луизы под Цвиккау, где она обучалась вместе с Бландиной. Первую остановку семья сделала в Венеции, и там ее настигло ошеломившее всех известие: Фойстель писал, что окончательным финансовым итогом фестиваля стал дефицит примерно в 150 000 марок. Это был полный финансовый крах, и о проведении фестиваля в будущем году нечего было и думать. Разочарованный и подавленный композитор переехал вместе с семьей в Сорренто, где в конце октября и начале ноября состоялись его последние встречи с Ницше. Базельский университет предоставил своему профессору двухмесячный отпуск по состоянию здоровья, и он проводил его в Сорренто, куда прибыл вместе со своим другом Паулем Рэ по приглашению оказывавшей им покровительство Мальвиды фон Мейзенбуг. Втроем они нанесли первый визит Вагнерам. 1 ноября Козима записала в дневнике: «Вечером нас посетил д-р Рэ, который нам не понравился своими подчеркнуто холодными манерами; при более близком знакомстве мы обнаружили, что он, должно быть, израэлит». К тому времени антисемитизм Вагнеров уже сильно раздражал Ницше, и ставшее его следствием неприязненное отношение к лучшему другу не могло не задеть философа. К тому же во время своих визитов Ницше рассказывал о трактате Человеческое, слишком человеческое, над которым он в то время работал, и проявившийся в этой работе отход от философии Шопенгауэра, верность которой супруги сохраняли до конца жизни, Козима также связывала с вредным влиянием «израэлита». Разумеется, это было не главной причиной размолвки двух великих немцев, и пока еще не было оснований считать причиной их последующей ссоры возникшие между ними религиозные разногласия. Во время одной из прогулок Вагнер рассказал гостям о своих планах возобновления работы над либретто Парсифаля (в то время еще Парциваля) – на эту драму он возлагал свою последнюю надежду в деле спасения байройтского предприятия.

Однако прежде всего следовало подумать о ликвидации последствий финансового дефицита. По возвращении 20 декабря в Байройт Вагнер начал разрабатывать планы спасения фестиваля, предложив первым делом передать предприятие в управление королю Баварии. Это была еще одна попытка решения проблемы за счет баварской казны, и насколько она была безнадежной, стало ясно по прибытии в город придворного секретаря Дюфлипа, который провел совещание с Вагнером, Мункером, Фойстелем и зятем Фойстеля, молодым юристом и начинающим банкиром Адольфом фон Гроссом; последний вскоре стал администратором фестиваля и главным финансовым советником Вагнеров. Дюфлип не оставил от предложенного плана передачи фестиваля на баланс баварской казны камня на камне и посоветовал поискать другие пути выхода из финансового тупика. У Вагнера намечались гастроли в Англии, но сомнительно, чтобы выручка от них смогла покрыть такой огромный дефицит. Поэтому в ожидании нового чудесного спасения Вагнер начал реализацию своего стратегического плана и приступил к завершению окончательного варианта либретто Парсифаля. Работа продвигалась на редкость успешно. Вернувшись 14 марта к имевшимся у него эскизам, он уже через две недели закончил первое действие, к середине апреля – второе, а еще через неделю либретто было готово. Друзья и специально вызванные для прослушивания текста в авторском исполнении представители патронажных объединений были в восторге от его поэтического языка, но в то время мистический смысл поэмы остался, скорее всего, за пределами понимания большинства – на его осознание, по-видимому, ушел еще не один месяц.

Закончив либретто, Вагнер отправился в Лондон, чтобы дать там вместе с Гансом Рихтером серию концертов в Альберт-холле. Гостям была оказана высокая честь – не посетившая ни одного из их выступлений королева Виктория и принц Альберт удостоили их аудиенции в Виндзорском замке. Доход от выступлений составил 700 фунтов, или 15 000 марок, и это была примерно седьмая часть дефицита, который предстояло покрыть. Поэтому Фойстель посоветовал просить Людвига еще об одном кредите, который можно было бы погасить за счет будущих авторских отчислений от представлений Кольца и других произведений Вагнера в Мюнхенской придворной опере. Проявленные Вагнером усилия по ликвидации дефицита и представленное им либретто новой, на этот раз христианской драмы убедили монарха в серьезности намерений композитора, и в конце марта 1878 года он согласился выдать еще один кредит в 100 000 марок, который наследники байройтского предприятия выплачивали до 1906 года вместе с предоставленным в 1874 году кредитом на достройку Дома торжественных представлений. Кроме того, король оказал еще одну услугу, позволившую значительно сократить расходы на следующий фестиваль: он предоставил для его проведения оркестр придворной оперы.