Дэн Пласкин
Лазерный гусь
– Боря, ты чего так засуетился? – спросила мама, от которой не скрылось редкое поведение сына.
– Всё нормально. Просто я тороплюсь. Где-то были джинсы другие, не могу найти. Еще побриться надо. А может и помыться.
Мама чуть заметно улыбнулась:
– Иди в ванную. Я всё найду, – она всё поняла. Женское сердце в таких вещах редко ошибается.
Через два часа Борька почти выбежал из дома. Где только мама смогла отыскать брюки еще с институтских времен? Они оказались совсем новые. Одевал их раз или два. Потом все годы проходил в джинсах да камуфляже. А мама помнила, берегла. Рубашка тоже нашлась. Хоть Борька и рассчитывал надеть джинсы, но мать решительно раскритиковала. Пришлось согласиться. Он глянул на себя в зеркало автомобиля. Вроде побрит чисто, причесан: "Уфф… С богом!"
Найти дом, в котором жила Яна, оказалось нетривиальной задачей. Проехав знакомый гаражный кооператив, Борька оставил машину и дальше решил пойти пешком. Слишком уж запутанными показались улицы. Он и сам жил не очень далеко, но здесь ни разу не бывал. Еще попадаются в Москве такие уголки, где дворы представляют из себя мешанину довоенного времени и послеперестроечного периода. Все здания не выше трех-четырех этажей, во дворах снуют дети с раскосыми глазами. И, судя по всему, никто не переживает, что с ними что-то может случиться. Вокруг очень мало взрослых, да и те в основном старики. Они сидят за столиками и режутся в нарды, шашки, домино и еще какие-то неизвестные Борьке игры. У многих на головах тюбетейки. Однажды Борька и на Мирзо такую видел. Восточный колорит чувствовался во всем, будто ты вовсе не в столичном городе, а где-нибудь в пригороде Казахстана. Прямо на улице, как в давние советские годы, протянуты бельевые веревки, на них сушится одежда. Детские площадки ветхие, давно не ремонтировались, но это никого не смущает. Повсюду слышен детский смех. По всему видно, что здесь все друг друга знают, словно в большой деревне.
Войдя в этот двор Борька остановился. Не сказать, что он опешил, но куда идти дальше сориентироваться не смог. Дети поглядывали с любопытством. Некоторые старики тоже оторвались от досок. Борьке ничего не оставалось, он подошел к одному из столов, поймал взгляд обернувшегося старика:
– Здравствуйте!
– Здравствуй! – старик кивнул. – Ищешь кого-то?
Борька не хотел называть имени, в ответ он прочитал по бумажке адрес. Ему показалось, что старику этот адрес ни о чем. Он обернулся к другим игрокам, и они начали совещаться на своём языке. Борька не понимал ни слова.
– Иди вооон в ту дверь, – сказал он наконец, указывая пальцем на подъезд одного из домов. И добавил, улыбнувшись: – Вот, значит, кого ждали.
Борька подошел к заветной двери. Сердце было готово выпрыгнуть наружу. Он нажал на кнопку звонка, но не услышал сигнала. Звонок не работал. С минуту поколебавшись, он коротко постучал. Никто не открыл, но в квартире явно кто-то есть, слышны разговоры и вроде бы шум посуды. Только Борька собрался постучать повторно, как дверь открылась. Перед Борькой стоял Мирзо.
Он предполагал увидеть кого угодно, только не его. Поэтому от неожиданности даже не поздоровался. Несколько секунд стоял как истукан и не мог сообразить, как этот ненавистный ему человек оказался тут. И вдруг его словно пронзило. Ну конечно, как же он не догадался сразу? Этот старый донжуан наверняка уже прижился в этом доме. Даже сам вышел открывать дверь на правах хозяина. Думает, что уже всё решено в отношении Яны. Но Борька ему еще покажет! Эти выводы пронеслись, словно молния в Борькиной голове. Решение сформировалось мгновенно.
– Я пока еще не знаком с ее родителями в отличие от вас, но это меня не волнует, – начал говорить Борька. Он не успел приготовить заранее речь для Мирзо, потому что не ожидал так скоро с ним увидеться, поэтому сейчас говорил то, что само срывалось с языка. Борька говорил негромко, но твердо и враждебно. Он не хотел, чтобы услышал кто-то из домашних или, тем более, сама Яна. – Я больше не позволю, чтобы разные личности провожали ее с работы. Теперь это будет только моё право. А вам я рекомендую оставаться дома и не тратить драгоценное здоровье, которое может от такой сверхзаботы и надорваться. Несмотря на мое уважение к вам, как к мастеру своего дела, я не допущу вмешательства в мою личную жизнь и не позволю стоять на моем пути.
Вся фраза вылилась на удивление легко и на одном дыхании. Теперь уже можно не юлить и не притворяться перед ним. Пусть знает, что он, Боря, не собирается выглядывать из-за угла и бросать камни в спину. А вот как поступил Мирзо для Борьки оказалось загадкой. Мирзо первые слова выслушивал с интересом, потом на лице отобразилась насмешка, которую Борька истолковал по-своему. Ситуацию разрядила Яна, как показалось Борьке, возникшая будто из воздуха. Она весело прощебетала:
– Ой, Боря, привет! Наконец-то ты пришел! – она не заметила Борькиного сурового настроения. – Хоть вы уже и знакомы, но я всё же представлю: папа, это Боря. Боря, это папа.
– Папа? – Борьке стало очень жарко. По спине потекла противная щекотливая струйка пота. Лицо до самой шеи залила краска. Он это чувствовал.
А насмешка никуда не делась с лица Мирзо. В данный миг эта, в общем-то безобидная, гримаса выглядела как издевка. Борька хотел провалиться сквозь землю, убежать. Но Мирзо не дал этому случиться, сказав:
– Ну, пойдёмте, молодые люди. Побеседуем.
И Борька невольно поплелся позади всех, точно на трибунал. Ничего не замечая, кроме своего стыда, Борька сел на указанное место. Уже гораздо позднее он обнаружил, что жилище Мирзо мало походило на что-то национальное. Скорее это была обычная европейская квартира, но с элементами, присущими только народам Средней Азии. Было много ковров, но стол в гостиной стоял привычный высокий. И есть предлагали обычными приборами. Было много различных пиал самых фантастических расцветок, в которых лежали сладости, в основном те же, что и в комнате Мирзо в гараже, и что-то еще, из чего Борька смог определить только пахлаву и пастилу.
Вошла хозяйка дома и поставила на стол короля всех блюд – плов. Борьке, как гостю, она выбрала самые лучшие куски баранины. Боря не ожидал, что попадет на такой праздничный обед, поэтому ему было неуютно чувствовать себя в центре внимания, но понимал, что даже окажись он у них дома при других обстоятельствах, всё равно окажется центром внимания. Понемногу он начал успокаиваться. Кроме того, безумный, потрясающий вкус плова заставил забыть о происходящем вокруг. Такого он еще никогда не пробовал. Хотелось добавки, но стеснялся просить, а никто не предлагал. И правильно сделали, потому что за пловом последовали хинкали тоже с бараниной. И Борька во второй раз за день получил наивысшее наслаждение от еды. Интересно, в чём секрет?
А мать Яны оказалась очень общительной и о чем-то всё рассказывала. Выяснилось, что Янин старший брат получил высшее образование, женился и уехал в Питер. Приезжает редко. Живут они здесь с Яной уже много лет, и ей тут нравится, но всё равно иногда тоскует по родному городу в Таджикистане. Борька наблюдал за ней и отмечал очень сильное сходство с дочерью. Как же он раньше не смог определить, что Яна не русская по национальности? Даже и не приходило на ум задумываться об этом. Борька вообще редко задумывался над такими вещами. Он всегда считал, что человека надо судить только по его мозгам, а не по месту рождения.
– Спасибо! Очень вкусно вы готовите, – он отклонился на спинку стула, чувствуя удовлетворенность.
– Я? Да это всё Янаби. Мне одной пахлавы хватило на целый день.
– Янаби? А это кто? – не понял он.
Мать прыснула со смеху. А Яна опустила лицо, пряча улыбку. И Борька понял, что речь шла именно о ней. Только он никак не припомнит, чтобы Яна так представлялась ему. Впрочем, он вообще плохо помнит, что она говорила в день знакомства. Не до нее ему тогда было. А сейчас другое дело. Хотя, почему другое дело? Что реально изменилось? Его подвешенное положение таковым и осталось.
– Говоришь, куда-то поехать собираешься? – вступил наконец в разговор Мирзо, когда мать с Яной разлили по пиалам чай. И Борька понял, что наступил момент, когда начинается спрос с гостя. И ему предстоит ответить на неисчислимое количество вопросов.
– Да, собираюсь на Кольский полуостров. Там будут проводится важные научные эксперименты.
– Эксперименты – это хорошо. Кстати, да, решетка! Дочь, принеси.
Яна пчелкой метнулась за решеткой и вручила ее Боре. Решетка переливалась кристаллами, будто драгоценными камнями. Очень похоже на то, что умелый ювелир не просто установил каждый камень в ячейку, но и отполировал чётко по граням. Работа действительно была выполнена профессионально. Теперь Борька почувствовал себя вдвойне обязанным Мирзо. Как же расплатиться за это творение? А главное, как теперь начать об этом разговор? Ничего не придумав, он опять решил оставить вопрос на более удобное время и место.
– Дочка, я уже не молодой, – неспеша произнес Мирзо, посмотрев на Яну. – Поэтому не смогу так часто тебя встречать вечерами. Думаю, что найдутся желающие это сделать вместо меня. К тому же уже попросили.
Борька снова покраснел и опять почувствовал себя неловко. Мирзо последнюю фразу сказал не ей, а ему, хоть и не смотрел на него. Дернул же чёрт высказать такое отцу Яны, не выяснив заранее, кто он для нее! Но ведь и она же могла об этом рассказать. А-то водила за нос, не говоря ни слова, что Мирзо ее отец. И Борька неожиданно уловил, что никто на него не злится. Не такой Мирзо человек. Да и Яна вся сияет. Задорная она всё же девчонка, хоть и ведет себя в лаборатории словно благонравная девица.
А Мирзо с прежней насмешливостью, которая уже не напрягала Борьку, посмотрел ему в глаза и спросил:
– Может о чем-то еще хотел у меня попросить?
Ага! Вот о чем говорила Яна, вот, когда нужно просить взять ее себе в помощники. И Борька снова выпалил то, что лежало приятной тяжестью на душе:
– Хотел! Хотел попросить руки вашей дочери!
Мать тихо ахнула, зажав ладонью рот. А Яна, подавилась глотком чая и громко и часто закашляла. Она закрыла лицо руками, но было видно, что на глазах выступили слезы. Только было непонятно от чего, то ли от кашля, то ли от Борькиных слов. Мирзо посмотрел на дочь и не смог сдержать широкой улыбки.
А бедный Борька ожидал совсем другой реакции, он думал о глубокой торжественности момента, предполагал долгие раздумья отца и матери, а потом неизменные дополнительные вопросы. Но Яна своим кашлем всё испортила. Борька посмотрел на улыбающуюся мать, на отца и на смеющуюся сквозь кашель Яну. Ему сразу стало так уютно в этом семейном кругу, что он и сам вдруг рассмеялся чисто, раскованно, по-мальчишески.
***
За неделю тренировочных полетов птенцы окрепли и размером почти не отличались от меня самого. Но всё же в их поведении чувствовалась сильная зависимость от родителей. Спеси много, а бестолковость зашкаливала. Впрочем, как и у всех детей, достигших возраста тинэйджеров. Не единожды они пытались заводить между собой драки, но моё присутствие тут же утихомиривало любые ссоры. С каждым днем наливавшаяся сила не давала покоя, и они, вдруг поддавшись своим чувствам, устремлялись ввысь. Тут уж держи ухо востро. Я лично наблюдал картину, как неопытный юнец из другой семьи чуть не сломал себе шею, запутавшись в кустах, внезапно возникших на его пути. Поэтому чуть что, я или Афродита тут же взлетали, догоняли не в меру возбужденных "орлят" и становились впереди. Юнцы мгновенно соображали, кто здесь главный, и смирно занимали положения за крыльями. К концу второй недели они полностью научились понимать воздушные потоки, и тот клин, который я часто наблюдал с земли, теперь уже вожу сам. А вся моя эскадра старается выдерживать ровный строй.
Оперение взрослых птиц уже полностью восстановилось. Я опять мог наслаждаться удивительной маневренностью гусей. Я научился непринужденно взлетать с воды и с земли без пробежки. Совсем не уставал в полете. Словом, перестал отличаться от других гусей. Даже смазка оперения теперь давалась легко. Птенцы меня слушались, а Афродита поглядывала как на героя. Часто она подходила и чего-то просила, но не настойчиво. Я понимал, что она хочет, но мои желания остались на человеческом уровне. Поэтому, немного покрутившись рядом, она успокаивалась. Мне ее было жалко. Но что я мог поделать? Мозгом я не стал гусем.
Мы давно уже не были одинокой семейкой. Всё больше и больше других семей гуменников и одиночек объединялись в единую стаю. Каким-то внутренним чутьем гуси понимали, где лучший корм, туда и летели к вечеру и насыщались до самой ночи. Потом каждого одолевала дремота, и мы засыпали кто где. Я один из числа немногих, кто заботился о безопасности тщательнее остальных. Мне хватило опыта, полученного в начале пернатой карьеры. Вероятнее всего именно такие гуси в итоге и считаются у людей сторожевыми. Именно они первыми обнаруживают опасность и поднимают спасительную тревогу. В места кормежки гуси прилетают не всегда вместе. Зачастую до самой ночи встречаем опоздавших. Зато утром, словно по команде, все встают на крыло и улетают на дневную стоянку. Таким образом, стая растет с каждым днем.
Я не был вожаком, хотя и летал часто в первых рядах. Мне это было не нужно. Что-то останавливало от глубокого погружения в гусиную жизнь. Но тем не менее со временем мной также, как и другими, начало одолевать необъяснимое волнение. Каждое утро я не мог удержаться от полета. Даль звала. Но мы по-прежнему летали с одного ночного места на другое дневное. Уже было заметно дыхание надвигающейся осени. Еще немного и начнут замерзать наши излюбленные болота. Пищи будет всё меньше и меньше, что в конце концов вынудит всех улететь куда-нибудь в Европу или к Черному и Каспийскому морям. И я боялся этого чувства. Я боялся, что, улетев однажды, уже никогда больше не смогу вернуться к людям. Тоска в такие моменты грызла еще сильнее. Я соскучился по людям. Мне не с кем было поговорить, а так этого хотелось. Поэтому каждое утро я боролся с желанием убежать. Временами даже пробовал это предпринять, но Афродита неизменно следовала за мной, а за ней и весь выводок. Это меня совсем не устраивает. Нечего неволить своих. Да, именно своих. Привык я к ним. И как ни будет тяжело расставание для всех, но иначе я, наверное, не смогу. Приходилось дожидаться более подходящего момента. Я уже совсем было отчаялся, но такой момент наступил.
Это случилось, когда прошло около трёх недель после заточения в клетке у Михалыча. Однажды вечером я пошел прогуляться по окрестностям. Мне понравился один высокий камень, и я решил на него забраться. Семейка мирно рядышком пощипывала голубику. С этого камня открывался хороший обзор, я любил посидеть на нём и погрустить. Иногда мимо пролетали небольшие стайки гуменников, серых и белолобых. Некоторые из них присоединялись к нашей общине, но чаще проносились мимо. Но в этот день вдруг мое внимание привлек ну уж очень большой косяк. Это были точно гуменники, я уже научился безошибочно определять их по голосу и полёту. Обычному человеку, даже бывалому охотнику, такое не под силу. Но птицам этот фокус даётся легко. И я узнал вожака. Сомнений быть не может. Это он! Я не мог оторвать глаз. Если бы я не обладал человеческим мышлением, то максимум проводил бы их взглядом. Но у меня закралась шальная мысль. Я решился на небывалое для гусей поведение. Никакой опасности не было, но я испустил тревожный крик, чтобы сподвигнуть гусей взлететь. Меня интересовала только моя семья. Нужно, чтобы они полетели за мной. И они, конечно же, полетели. Уже высоко в небе я поймал на себе удивленный взгляд Афродиты. Но она, как и положено верной жене, безропотно летела рядом, как обычно, рассчитывая на то, что я знаю, что делаю.
Наверное, ничего не было странного в том, что абсолютно все гуси нашей стаи полетели вслед за мной. Наверное, им тоже уже захотелось перемен, но, скорее всего, главной причиной был мой тревожный крик. Многие столетия естественного отбора научили их не задумываться, если есть хоть малейшее подозрение на опасность. Я летел прямо к вожаку новой огромной стаи. И подлетев совсем близко громко крикнул. Он узнал меня и крикнул одобрительно в ответ. Я не ошибся: это был Граф. Моя стая сомкнулась с его стаей. Теперь с Афродитой ничего дурного не должно случиться. Она будет под присмотром.
***
Заканчивалась последняя неделя августа и вторая неделя с того момента, как Борька расположился лагерем на том же самом месте, где он в последний раз видел Ваську в человеческом облике. Профессор Громов не обманул. Действительно, достаточно было дать телеграмму председателю Белоголову, и вот уже Михалыч в его команде. Но Борька не верил в магию какой-то там бумажки. Буквально перед его приездом председателя навещала Люда, именно это он и считал настоящей причиной его доброжелательного настроя.
Когда они с Михалычем сюда приехали, Борьку настигло разочарование: никаких видимых следов оставлено не было, значит, Васька не появлялся.
– Погоди, не суетись, дай-ка осмотреться, – и Михалыч начал почти ползать по земле. Минут через пять весело подозвал Борьку: – Вот видишь, а ты расстраивался, – на земле лежала кучка уже не свежего гусиного помета.
– Ну и что? Это мог сделать любой пролетающий гусь.
– Может и любой, – Михалыч потирал бороду. – А может и нет. Поживем-увидим.
И они прожили две недели в ожидании. Борьке пришлось отправиться на базу, где есть нормальная сеть, чтобы попросить у Громова отсрочку. Потому что сентябрь наступает уже завтра, а уезжать без результатов смысла нет. На удивление профессор тут же согласился продлить командировку еще на месяц. Тем самым у Борьки появился запас времени, но ожидание томило. Скоро наступят холода, и гуси уже все улетят, ко всему прочему началась эта проклятая охота. Ох, как же она мешает! Нужно было добиться ее запрещения в этом районе. Но сейчас уже поздно. Впрочем, сделать бы это было, считай, что вообще невозможно. К тому же Васька мог обитать где угодно, хоть у самого Баренцева моря. Остается только надеется на то, что он жив и вернется именно сюда.
Единственной отрадой в это безрадостное для него время была Янаби. Борька теперь уже не забывал ее точное имя. Это для русских она была Яной, а в семье все звали только Янаби. Мирзо не дал согласия на брак. Не отказал, но и не дал. Борьке сначала показалось, что главную роль в этом сыграла разность национальностей, а отсюда и разность обычаев и привычек. Но в последствии он узнал, что жена у его сына русская, это давало надежду. А Яна уже гораздо позже, когда они приехали сюда, рассказала, что папа просто не хочет для нее такой жизни, какая была у него. Он знает, что Борька еще не определился в этой жизни, в смысле у него есть кое-какие недоразумения с законом. Он не хочет таких же мытарств для нее, какие пришлось пережить ему с мамой. Но, спустя пару минут, она добавила:
– Но папа знает, что такое любовь, поэтому сказал, что ты достоин меня, и не будет нам мешать. Ты ему тоже очень нравишься. Очень! – и нежно поцеловала Борьку в губы.
***
Я летел в первых рядах. Граф уверенно тянул нас на запад. Этим путём он пролетал уже много раз, и все доверяли его памяти. В нашей массе было более трёх сотен птиц. Кроме того, в пределах видимости гусиного зрения можно было наблюдать ещё несколько косяков, которые летели позади, но всё же держались на виду. Наверняка, многие из них каким-то своим внутренним чутьём осознавали, что нас ведёт сам Граф. Впрочем, наш легион был самым большим, может быть, поэтому он внушал уверенность. С каждым днём, точнее после каждой ночёвки, состав увеличивался на несколько десятков. Многие стаи присоединяются к нам. И на место зимовки мы прилетим огромным полчищем размером более тысячи голов. Это самый безопасный вариант быть в числе такого большого сборища с опытнейшим вожаком.
Далеко внизу проползали знакомые озёра, болота, луга, мелкие кустарники. Я также замечал редкие становища рыбаков и охотников. Охота открылась около месяца назад, а значит, нужно держаться как можно выше и как можно реже делать остановки. Поэтому нам предстоят долгие перелёты, возможно, пройдут целые сутки прежде, чем мы остановимся на отдых и приём пищи.
Я взглянул назад на Афродиту. Она летела, целиком сосредоточившись на полёте, окруженная своими птенцами. Птенцы были ещё слабы, чтобы держаться впереди, поэтому мать специально пристроилась ближе к середине, своим присутствием вселяя уверенность в детей. На меня она почти не смотрела. Воспользовавшись этим, я отвалил в сторону и понемногу стал отставать от стаи. Наконец, косяк улетел так далеко, что даже со своим зрением я с трудом различал их. Афродита, даже если прямо сейчас встрепенется, всё равно уже не сможет меня разыскать. А я летел назад, туда, где ждут опасности. Мне нужно во чтобы то ни стало вернуться. Мне нужен Борька.
Наконец-то, я добрался до того места, где весной стоял наш лагерь. Подлетая, увидел Борьку, а с ним еще группу людей. Снижаться сразу не стал, решил осмотреться. Вот и Сыроедов заметил меня. Я летал вокруг, а Борька, щурясь от слепящего солнца, внимательно наблюдал. Рядом с ним щипал травку гусь, привязанный за лапу к колышку, воткнутому в землю. Каким-то седьмым чувством я узнал его. Это был тот самый гуменник, которого я подранил весной. Именно этот гусь повлиял на мою судьбу. С ним Борька и проводил опыты. Уж не знаю, довёл ли он свои исследования до конца, но гусака точно вылечил. Тут же, под открытым небом, какой-то мужик (как выяснилось потом, это был Михалыч) копошился над котелком с варевом. Из одной из палаток вышла темноволосая черноглазая девица и подошла к Борьке. Он обнял ее, а она крепко прижалась к его плечу. Ну надо же! Это точно тот самый Боря Сыроедов, скромняга и трезвенник? Никогда бы не подумал, что у моего друга может случиться роман. Причем выбрал он себе весьма привлекательный экземпляр. Одной рукой Борька обнимал возлюбленную, а другой указывал на меня. Оба они улыбались. Михалыч одним глазом следил за мной, тоже не скрывая радость, а другим следил за похлебкой.
А я вдруг чего-то испугался. Неужели возвращения в прошлое? Из птицы обратно в человека? Интересно, сколько гуси живут? Лет двадцать? Вряд ли. Борька говорил, что это домашние, а в природе десятку проживёшь – считай, что повезло. Хотя Граф, прожил, думаю, не меньше пятнадцати. Вон он какой спокойный, чует за версту почти любую опасность. Или просто везучий. А может, он такой же, как и я, из человеков? Ха! Было бы забавно.
Моя стая удалилась, уже, наверное, на целые сутки, а я всё кружил над горсткой людей, внимательно и с надеждой наблюдающих за мной. Даль манила с неудержимой силой. Наверное, во мне давали знать о себе инстинкты перелетных птиц. Каждый год необъяснимая магия гонит миллионы пернатых в тёплые края, как их называют люди. И ни одна птица не может и не хочет этому противиться.
Впрочем, у людей ведь тоже всё в точности так же происходит. В моей памяти ещё свежи воспоминания, когда в редкие дни отпуска удаётся вырваться из клещей мегаполиса куда-нибудь на мнимую свободу, на осенний север. А там гуси, утки, лебеди… И такая тоска от зависти берёт, что аж зубы сводит. Рвануть бы с ними и больше никогда не возвращаться. Но слишком много якорей приковывает тебя к земле, а потом к работе, к родным. Но им не расскажешь, не поймут. Или поймут, но всё равно промолчат. Ведь многим из них тоже тоскливо от такой жизни. С южным отпуском всегда иначе. Наоборот, хочется приехать, рассказать, как было жарко, весело и пьяно. Пусть восхищаются тобой и твоей крутизной. А как же иначе? Ведь каждый мечтает о тёплом море и красивом отеле с коктейлями. Но найдутся и те, кто поздравит и даже громко восхитится твоим отпуском, но через пару минут потеряет интерес и вообще уйдёт подальше. Да что тут говорить – сам такой.
И вот жизнь подарила мне шанс вкусить этой перелётной жизни по самые уши. Ушей у меня, правда, нет. Ну, хорошо, от клюва до хвоста. Я птица. Самая, что ни на есть настоящая. У меня даже есть семья. Возможно, в следующем году некоторые птенцы ещё побудут возле меня и Афродиты. Афродита… Мда… С ней сложнее.
Она хорошая, преданная. К сожалению, тот лукавый взгляд, которым она пленила Черноклюва да, признаться, отчасти и меня, немного потух. Конечно же, этому есть оправдание: потеря мужа, потом материнские заботы, плен… Всё это неизгладимо не только для людей. Гуси, лебеди и многие другие виды птиц в последствии могут так никогда и не пытаться найти вторую половину. Настолько сильно горе для них. Афродита смогла. Впрочем, доля моего участия здесь велика, чего уж скромничать.
Но между чем, в сущности, я сейчас выбираю? Оставаться птицей или нет? Быть свободным или опять связанным обязанностями с общественным мнением? Честно признаться: птичьей доли я уже хватанул. Не такая она и беспечная, как может показаться, наблюдая за красиво летящим косяком гусей. И голод, и другие невзгоды порой приходится им испытывать. Но не это главное. Я всё же остался человеком и думаю как человек. Я знаю наперед, что принесёт завтрашний день, останься я гусем. Знаю, где мы будем кормиться, где ночевать. Их мозг ограничен примитивными по моим меркам действиями и желаниями. Я же рвусь к бесконечным приключениям. Тем не менее что-то меня держит. Может, дело в Афродите и в ставших родными гусятах? Впрочем, если я их оставлю одних, они и без моего участия смогут жить не хуже прежнего. Конечно, Афродите придётся найти нового гусака. Но ведь и я не собирался с ней спариваться. У гусят отец Черноклюв, он истинный гуменник. Конечно, многим зоологам непременно захотелось бы провести другой эксперимент, с моим участием. Но я не хочу становится подопытным кроликом. Впрочем, волею судьбы я уже им стал. И одному богу лишь известно, какие испытания и исследования предстоит мне ещё пережить, если вернусь к людям. Но и в шкуре гуся я оставаться тоже уже не хочу. А выбор нужно сделать прямо сейчас, вот в этот самый момент.
С одной стороны – дикий мир, но более-менее понятный. С другой – человеческий мир, который кажется ещё понятней. Как никак я в этом мире прожил почти три десятка лет, а не три месяца. И мир этот мне не очень нравится. Почему же так сложно сделать выбор? Чего мне не хватает для возврата? Чего не было у меня прежде, что сейчас я с лёгкостью могу вернуться к своей гусиной семье?
– Это точно он! – крикнул Борька. – На третий круг пошёл. Вася, лети к нам!
Но Борькины слова меня не убеждали. Я, конечно, тебе сильно признателен. Уверен, ты, Борька, немало постарался, чтобы организовать такой переполох. Вон сколько народу притащил, на тебя это не похоже. Сразу видно: приключение пошло только на пользу. Но чего же я жду? И я пошёл на следующий круг.
Мою стаю я уже не видел. И через сутки вряд ли смогу их нагнать, если, конечно, Графу не приглянется какое-нибудь подходящее озеро, в этом случае, на следующее утро уже буду в строю.
Я снова посмотрел на машущих внизу людей. И вдруг увидел, как занавес одного из шатров откинулся, и на свежий воздух вышла девушка. Я сразу узнал её. Маша! Видимо она только что спала, и крики мужчин разбудили её. Она поспешно убирала белокурые волосы, зажав в зубах заколку. Как она ни старалась, но до боли знакомый непокорный локон никак не хотел подчиняться её пальцам с ухоженными ногтями. У меня от тоски сжалось сердце. Вот чего мне не хватало в прежней жизни! Вот к чему я стремлюсь! И вот чего точно у меня не будет, если я выберу свободу вольной птицы! И я сделал выбор.
***
Профессор Евгений Петрович Громов пил свой излюбленный травяной чай, свободно отклонившись на спинку кресла. Его друг, наверное, самый лучший друг, занимаемый должность государственного чиновника, тоже не изменял своим привычкам: он сидел в своем кресле во главе большого добротного стола, а его пиджак всё также занимал место на спинке. Для таких посиделок оба специально выделяли время, что удавалось, увы, не так часто, как хотелось бы. И именно на этих, казалось бы, безобидных встречах решались самые важные вопросы. С недавних пор к ним присоединился тот самый "строгий чиновник", как его окрестил Боря Сыроедов при первой встрече. Он докладывал:
– Мальчишка довольно-таки шустр. А я ведь тогда подумал, что мямля. Но нет, всё идёт у него, как следует. Жаль поздно это качество проснулось. Надолго ли?
– Я с ним работаю уже десять лет, – возразил Громов. – И выбрал его среди других студентов именно за упорство. Может что-то он и не знает, но не это главное. Зато он знает, чего хочет, хотя и сам не догадывается. Надо чаще ставить его в стрессовые рамки, тогда и отдача будет лучше.
– Погоди, погоди! Смотри, загонишь парнишку! – урезонил чиновник во главе стола.
– Согласен, – добавил строгий. – Надо дать парнишке обвыкнуться в новой роли.
– Хорошо, не буду спорить, – Громов сделал еще глоток. – Думаю дать ему еще времени, если попросит. А он точно попросит. Сложно у него всё закрутилось. Но что же делать? Ведь человек же действительно пропал!
– А ты сам-то что скажешь? Веришь в эту историю с превращением? – спросил чиновник. – Ты же и сам ученый.
Громов помолчал, удерживая новый глоток чая во рту. Проглотив ответил:
– Похоже, конечно, на бред. Впрочем, как и любое новое изобретение в мире науки. Так было всегда, возьми любой период в истории человечества. Бориса можно поднять на смех, а можно и поддержать. Но я знаю одно, что если мы его не бросим, то результат нас точно порадует. В его теории, которую он мне рассказал, есть глубочайший замысел. Поверить сложно, но принять можно. Он на верном пути. Его мозг настолько молод, что мне сложно понять, до чего он уже додумался и какие фантазии овладеют им в скором времени. И всё же я не верю, но одновременно боюсь себе признаться в том, что корни моего неверия в моем возрасте. Поэтому нужно верить вопреки. Не хочу стареть, знаешь ли.
Чиновник улыбнулся. Стало понятно, что Громов оголил не только свои мысли. А Громов задумчиво добавил:
– Только вот что делать с пропавшим?
– А ничего, – подхватил строгий. – Пока ничего. Парнишка точно никакой не рецидивист и не убийца. Что там произошло мы до конца так и не выяснили, но точно криминала нет. Я уже столько бандюг за свой век перевидал! За версту чую. А тут за всё время никакого подвоха не обнаружили. Подождем. Я хоть и противник полагаться на авось, однако, чувствую: здесь случай особый.
– Ну, хорошо. Дадим время, – согласился добрый. – Но что потом? Что будем делать потом при любом исходе? Евгений Петрович?