Дэн Пласкин
Лазерный гусь
– Ты это имела в виду?
Она молча кивнула.
– И кто это сделал?
– Тебе лучше не знать, – отрезала она.
– Интересно. Как это – не знать? А где же мне теперь колеса искать? Я же собирался со дня на день уехать в Москву. Все равно же меня на кольцевание не берут. А потом бы приехал, узнал результаты.
– Вот и ехал бы вчера! – почти выкрикнула она.
– Но ты же меня сама удержала. Еще и ключ дала от этого домика. Разве нет?
– Нет. Домик тебе велел дать тот человек из Москвы, – но вдруг девушка осеклась.
Борька пришел в удивление:
– То есть Николай Николаевич даже и не думал меня здесь поселять? А что это за человек? Он разве меня знает?
На этот раз Люда уже молчала. Она поняла, что сболтнула лишнего, о чем ей было запрещено говорить. Но всё же долго язык за зубами держать не получилось:
– А в деревню зря поехал! Шурка тебя видел. Наверняка, он колеса и стащил.
– Откуда знаешь?
– Встретила его. Он злой на тебя.
– За что злой? Я с ним даже не знаком толком.
– Лучше и не знакомься. Никто не знает, что у него на уме. В него, говорят, бес вселился. И я уже начинаю в это верить. А ведь раньше совсем другим был… – лицо у Люды стало совсем мрачным. Она закусила губу, отвернулась и пошла прочь.
Борька стоял в растерянности и не решился ее останавливать. В отношениях между Людой и Шуркой для Борьки появилось слишком много белых пятен. Но для себя он уяснил однозначно, что вернуть колеса будет нетривиальной задачей.
Найти колеса Борьке так и не удалось. Сначала он наивно обшарил окрестности, посмотрел под каждым кустом, заглянул под каждый домик и даже протыкал длинной палкой ближайший водоем почти по всему периметру, но ничего не обнаружил. Редко попадающиеся на глаза местные работники ровным счетом ничего сказать не могли. В итоге Боря совсем расстроился. Целая неделя поисков не привела ни к какому результату. Кроме всего прочего и без того упадшее настроение заметно ухудшали сообщения от Яны. Ее официальный тон совсем обескураживал. Ну чем он ей, в конце концов, не угодил, что она вдруг внезапно стала такой недоступной? Боря уже всю голову сломал, обдумывая разные варианты. Не могла в его голове никак уложиться мысль, что девушка, у которой есть ухажер, могла воспринять в штыки информацию о Люде. Какое ей до этого дело? У нее же своя жизнь налажена. Или же что-то не так с тем молодым человеком, что провожает ее каждый вечер после работы? Одно радует: вопрос с лазером, кажется, уже почти решен. Каким-то магическим образом Яна смогла в кратчайшие сроки разобраться и с лазером, и с его экспериментом. Она писала, что решетку уже на следующей неделе можно ехать забирать. Борька хотел лично съездить к Мирзо, но сейчас он не может не то, чтобы к Мирзо, он не может даже метра на машине проехать. Колес нет.
А еще, как на зло, Люда за целую неделю так ни разу и не навестила его. Но с ней более-менее понятно: явно что-то было раньше с Шуркой. Знает она его, видимо, неплохо, если так настойчиво отговаривала Борьку от дальнейшего общения с ним. Может он, действительно, монстр какой-нибудь, который не в состоянии контролировать свои поступки?
Но всё же, в конце концов, Борька решился отправиться к ненавистному Шурке домой. Время выбрал под самый вечер, чтобы была возможность как можно менее заметно подойти к дому и хотя бы через щель в заборе рассмотреть двор. А вдруг увидит свои колеса.
Подойдя к дому, он решил сначала осмотреться: ой как не хочется попасться на глаза Шурке! Тем более тот может вообще возникнуть внезапно из ниоткуда, как и было в прошлый раз. А что произойдет дальше, не знает никто. Неизвестно что у него на уме, если вообще этот ум имеется. Борька не заметил ничего подозрительного и решил, что пора! Крадучись вдоль забора, он заглядывал между досок, стараясь увидеть что-то напоминающее его колеса или хотя бы следы от них. Впрочем, Шурка или кто-то другой мог их запросто перенести, не коснувшись земли. И кому только в голову взбрело спереть колеса с внедорожника? Может это и не Шурка вовсе? Борька почувствовал себя неуютно от того, что ему пришлось решиться на этот несвойственный ему шаг: вот так вот красться вдоль чужого забора, будто сыщик. Но сейчас он был похож не на сыщика, а на неумелого воришку.
Прочесать весь периметр Борьке не удалось в виду наличия густых зарослей крапивы, репейника и борщевика. В конечном счете он плюнул на это занятие и вышел на открытое место возле самой дороги. Спрашивать напрямую у Шурки, крал ли тот колеса, Борька, конечно же, не планировал. Хотя думал об этом не единожды. Но робел даже от одной мысли о возможности такой встречи.
– Долго же тебя ждать пришлось, – услышал он до боли знакомый противный голосок. Обернулся. Прислонившись к стволу дерева стоял Шурка и недобро ухмылялся. – Что ты здесь всё лазишь?
Борька смотрел на противника и прикидывал, что же будет дальше. Одной рукой тот опирался на трость, будто у него были проблемы с ногами, словно у пожилых людей. Но по всему было видно, что по крайней мере с ногами точно все в порядке. Впрочем, Борька до конца так и не смог определить, были ли какие-либо последствия после полученной травмы, но в любом случае эта палка выглядела достаточно угрожающе.
– Ну, чего молчишь? Боишься?
Борька действительно ощущал признаки страха, но показывать это не намеревался, однако в драку лезть тоже не желал. В то же время уйти ни с чем не хотелось.
– Может и боюсь, – честно признался он. – Только не пойму, чем я тебе так не понравился?
Шурка прищурил глаза, чуть помедлил, но все же снизошел до ответа:
– Путаешься под ногами, а я не люблю, когда дрищи на дороге стоят.
Так скверно Борьку в жизни еще не называли ни разу. Но хотя бы диалог завязался, и, возможно, Шурка сегодня был в одном из своих состояний, которое можно назвать дружелюбным. Может быть, в таком случае получится и дальше что-то выяснить полезное для себя.
– Как же я уеду? Тебе не хуже меня известно, что пока это проблематично, – закинул он удочку.
Шурка в ответ лишь пожал плечами, всем своим видом показывая абсолютное непонимание, о чем говорит Борька. Но Сыроедов решил не останавливаться, раз уже начал:
– Ты же знаешь зачем я пришел?
Шурка снова прищурил глаза, затем ухмыльнулся и сказал:
– Знаю.
С этими словами он отделился от дерева и слишком быстро для недавно контуженного подскочил к Борьке и замахнулся посохом. Но удара не последовало. Шурка вдруг скосил глаза за спину Борьки и неприятно захохотал. Борька, ошеломленный Шуркиной прытью, отошел на пару шагов и только потом обернулся посмотреть, кого он должен благодарить за свое чудо спасение. На дороге стояла Люда и сердитыми глазами следила за происходящим. Люда злилась, Шурка ухмылялся, а Борька выглядел болваном, случайно попавшим на разборки, к которым не имел никакого отношения.
Первая не выдержала Люда. Она круто развернулась и размашистым шагом пошла прочь. Шурка уже принял прежнюю позу больного человека, опираясь на трость. Борька решил, что уже достаточно провел время в его обществе и посчитал, что лучше тоже удалиться, пока цел.
– Я же сказала не ходить к нему! – выговаривала Люда. Борька сидел на скамейке возле пруда, словно напортачивший школьник.
– Я уже неделю не могу уехать. Ищу колеса. Вот и пошел узнать, так сказать, лично, где он их спрятал.
– Не лезь не в свое дело! – выкрикнула она.
– Почему же не свое? Колеса же мои.
– Как ты не можешь понять, машина твоя здесь абсолютно ни причем! И вообще не вмешивайся в наши дела. Деревня живет своей жизнью, тебе лучше не вмешиваться.
– Я ни во что не вмешиваюсь и не собирался вмешиваться. С чего ты взяла? – изумился Боря.
– Да как только ты приехал, так сразу и началось, – Люда понизила голос. – Все мужики злые. Не хотела тебе этого говорить, но жалко стало. Не ходи лучше никуда, целее будешь.
– На что же они так разозлились? – не понимал Боря.
– Как на что? Кольцевание твое им поперек горла встало. Ладно бы на следующий год. А тут так внезапно. У мужиков своей работы на участках невпроворот. А сейчас в авральном режиме всё забросили и только с кольцеванием и возятся.
Борька развел руками:
– Понимаю, но к сожалению, на следующий год это уже никому нужно не будет. А что, прям так все злые? Я думал только Шурка, ну и отец твой.
Люда не ответила. Тогда Борька решил перевести разговор:
– А что у тебя с Шуркой?
Она молниеносно сверкнула глазами:
– Не твое дело. И вообще, всё, что в деревне происходит не твое дело.
Она развернулась также, как и тогда при встрече с Шуркой и собралась уходить.
Борька вскочил, понимая, что продолжения не будет. Крикнул ей вслед:
– И что мне теперь с колесами делать?
Она лишь отмахнулась, даже не повернув головы.
Боря Сыроедов вынужден был просидеть почти безвылазно на базе до второй половины июля. Послушав совета Люды не вмешиваться ни во что, он, в сущности, стал жить достаточно спокойно. Автомобиль больше никто не курочил, Шурка не объявлялся, иногда приходила Люда. Боря старался не затрагивать никаких тем, касающихся ее личной жизни, и отношения постепенно вернулись в старое русло. Несмотря на это, он всё же маялся. У него в жизни ни разу не было отпуска. Точнее отпуска были, но он даже за пределами лаборатории старался не упускать возможности что-то поизобретать и повычислять. Словом, работа не прекращалась. Это давало свои плоды, но одновременно несло и негативные последствия: Борька, по сути, остался один. Друзья с института постепенно отвалились сами по себе. На женский пол Борька иногда поглядывал, но, будто монах, отрекся от всего прекрасного и ставил заслон между собой и девушками в виде научных экспериментов. Умом он понимал, что это неправильно, но ничего не мог поделать. Природная либо приобретенная застенчивость уже породила свои сорняки. И сейчас он мучился еще сильнее. Боря всей душой стремился к Яне, но в силу обстоятельств не может ни увидеть ее, ни даже нормально поговорить, но это уже в силу все той же прогрессирующей застенчивости.
В то же время с помощью телефонной переписки ему удалось выяснить, что лазер окончательно готов к использованию. Можно уже приезжать и проверять работу. А также все необходимые кристаллы выросли, и их тоже можно использовать. Этому обстоятельству Борька был сильно рад, но немного ревновал к результату. Ведь это же не он все сделал, а Яна. И ей он теперь уж точно обязан чем-то очень существенным.
За время своего безделья, так он называл период проживания на базе, Борька смог познакомиться со старым сторожем. Сторож был не из местных. Может быть, благодаря этому обстоятельству у Борьки с ним не возникло никаких конфликтов. Старик даже выдал Борьке добротную лодку, чтобы тот мог поплавать по закуткам озера и половить рыбы. Рыба ловилась не ахти как охотно, но Борьку этот факт нисколько не смущал, он мог теперь уезжать хоть на целый день и не хандрить, лежа сиротливо на кушетке в своем домике. Он часто высаживался на берег и бродил по лесу, объедаясь черникой и брусникой. А если попадалась достойная рыбёшка, то тут же и готовил ее, запекая на углях. В общем, Борька просто ждал. Ждал результатов кольцевания или же хотя бы каких-то новостей. Любых новостей и от кого угодно.
Однажды, вернувшись на базу, на пристани его встретил старик сторож. Подтянул лодку за веревку и сообщил:
– Давай-ка, сынок, пошевеливайся. Ждут тебя уже второй час. Я сам тут управлюсь, – и начал привязывать лодку, помогая Борьке забрать его немногочисленные вещи.
Впрочем, старик всегда был таким суетливым, поэтому Борька решил не волновать себя заранее предстоящей встречей. Он вошел в свой домик и увидел, что возле плиты копошится Михалыч, нарезая только что почищенную картошку и лук. Сковорода уже разогревалась. Михалыч его заметил и добродушно поприветствовал:
– Здравствуй, Борис. Заходи. Сейчас вечерять будем, – и так это сказал, будто он вовсе не гость, а полноправный хозяин.
Борька даже растерялся от такого поворота событий. Сел на табуретку и не знал, что дальше делать. В итоге, решил просто сидеть и наблюдать, предоставляя Михалычу самому решать, разу уж так он себя повел. Кроме того, Борька изрядно проголодался, поэтому не хотел прерывать процесс приготовления ужина.
Михалыч молчал, и получалось это у него так непринужденно, что нисколько не тяготило Борю. Ему было легко, словно он знаком с этим человеком уже много лет, будто бы уже давно все было переговорено, и в эту минуту они, как старые друзья, просто сели поужинать за одним столом. Борька даже не предлагал свою помощь, настолько всё спорилось в руках гостя. И тут даже нечего притворяться: гость был желанный. Наверное, если перечислить всех, с кем он успел уже познакомиться в этом северном краю, то общество Михалыча было наиболее предпочтительным, несмотря на то, что виделись они буквально несколько минут. Не считая, конечно, общества Люды. Но с ней всё по-другому.
Михалыч закончил. Поставил две тарелки на стол, аккуратно выложил на них содержимое сковороды, сверху аппетитно посыпал укропом. Затем открыл свою сумку и извлек плотно замотанный сверток. В свертке оказалась уже готовая, при этом еще горячая, вкусно пахнущая, сдобренная специями утка. Утка была завернута в фольгу. Борька отметил этот факт, потому что не ожидал, что деревенский мужик может воспользоваться такой сугубо городской упаковкой. Птица источала удивительный аромат свежеприготовленного мяса, и Борькин рот тут же наполнился слюной. Не забыл Михалыч и про хлеб. Нарезал и оставил на буханке: кому надо – возьмет, сколько пожелает.
Боря со своей стороны смог поставить на стол только бутылку кетчупа. Всё остальное вроде различных консервов он посчитал будет слишком неуместным при наличии такого аппетитного ассортимента, приготовленного Михалычем.
– Не суетись, – пробасил Михалыч, заметив его стесненность. – Ты же не ждал меня. Сейчас перекусим, поговорим. Расскажешь, чем живешь.
Борька слегка напрягся. Неужели опять придется о себе излагать? Но Михалыч развеял напряженность.
– Видел я его, – оторвав кусок от утки, начал он первым. – Отчаянный! Шурку только жаль. Ну ничего, глядишь, образумится чутка.
– Семён, вы о ком? О Ваське? – встрепенулся Боря.
– Да не. Я о гусе твоем.
– Так это же он и есть! Василием его зовут. Только я подробностей не знаю, что там с Шуркой случилось. Николай Николаевич мне ничего не рассказывал. Да и Шурка тоже, – добавил Борька мрачно.
– Как это Николаич ничего не рассказывал? – удивился Михалыч.
– Я от Люды случайно узнал, когда уже в Москве был.
– Вот те на! – присвистнул Михалыч и почесал в затылке. – Я же ему всё сразу тогда поведал. Не думал, что он от тебя утаит. Зачем ему? А Шурка что? Он же с кровати почти не встает.
– А я ходил к нему. Злой он на меня почему-то. С клюкой своей набросился, того гляди побьет, – выпалил на одном дыхании Боря.
– Кто? Шурка? – рассмеялся Михалыч. – Да он сейчас разве что воробья пришибить сможет. Он же совсем плохой, не отошел еще от гуся твоего.
– Думайте, как хотите, Семён, но с Шуркой у меня не сложилось, – Борька помрачнел. Перестал веселиться и Михалыч. Они помолчали.
– Очень вкусно. Спасибо! – прервал паузу Боря. – Никак не ожидал, что моё одиночество можно украсить таким восхитительным ужином. Вашей жене сильно повезло: вы так готовить умеете!
Михалыч улыбнулся:
– Не. Для жены пока не готовлю. Чтобы жене готовить, нужно для начала жениться.
Теперь улыбнулся и Борька, поняв, что они оба холостые.
– Так что с гусем? Вы не договорили. Мне же ничего неизвестно. Расскажите подробнее. Как он выглядел?
– Да что там рассказывать, – поглаживая бороду и о чем-то думая пробасил Михалыч. – Гусь, как гусь. Гуменник. Кольцо еще такое белое вокруг клюва. Ну, из перьев. Окрас этот редкий. Раз увидишь – не забудешь. Боюсь, долго не проживет.
Борька испуганно спросил:
– Почему не проживет? Он ранен, болен?
– Да не. Всё у него в порядке. Жив, здоров. Шурку метко приложил. Но людей совсем не боится. Это плохо. Охота откроется: пристрелят.
– Это вряд ли – успокоился Боря. – Он не понаслышке знаком с охотниками.
Михалыч изучающе посмотрел Борьке в глаза:
– Чую я: что-то хитрое здесь. Не просто так появился ты в наших краях. Вижу, дело важное. А я уже давно ни во что эдакое не встревал. А тут прям тянет, мальчишество заиграло в одном месте, – он улыбнулся в бороду. – Я после того случая на болоте с Шуркой, как только увидел его, так сразу понял: скотинка с умом. И что-то перевернулось во мне, ёкнуло что-то. Словом, обращайся со своим, как его, Васькой. Помогу, чем смогу.
– Да, честно говоря, пока и не знаю, о чем вас просить, – вдруг растерялся Борька, не ожидавший такого признания от этого великана. – Нужно сначала конца кольцевания дождаться.
– Вот с этого и начну, – сказал, вставая, Михалыч. – Ну, будь здоров! – бросил, подхватив свою сумку. И вышел на улицу.
Борька вскочил, провожая его.
– Да, вот еще что, – обернулся Михалыч. – Думал привыкну, ан нет, не привыкается. Давай-ка ты меня попроще, на ты зови и можешь Михалычем. Любил я отца, он ведь тоже у нас с Машкой Михалычем был. Мне, получается, лестно что ли, чтоб меня также величали.
– Договорились, – с готовностью согласился Боря.
Он провожал взглядом уезжавшего на мотоцикле Михалыча и вдруг запоздало вспомнил: "Что ж я про колёса его не спросил?"
Глава 5. Птицеловы.
Дни летели однообразно. Я настолько увлёкся обязанностями молодого отца, что не заметил, как мои птенчики почти полностью обросли взрослыми перьями. За каких-то три недели они заметно выросли и набрались сил. Птенцы уже не нуждались в тепле матери и в такой тщательной охране, как раньше. Каждый из них научился быстро бегать и плавать, и даже нырять. Но я вновь не могу их покинуть. Наступила линька! Постепенно то здесь, то там на моем теле стали выпадать перья. Но самое главное – выпали все маховые перья. Крылья стали похожи на обрубки, не способные поднять меня в воздух. Сказать, что я был расстроен, значит не сказать ничего. Самое безопасное – это остаться здесь, вместе с другими гусями, и ждать, когда отрастут новые. А это ещё недели три.
Про линьку я совсем забыл, а ведь это один из наиболее значимых периодов в жизни птиц. Сейчас здесь на озере, точнее, на множестве небольших озер и болот, собралось множество семей с выводками. С прокормом проблем не особо много, но свежая травка уже сбрита, цветочки объедены, да и ягод значительно поубавилось. Всё это – в результате большого скопления гуменников в одном месте. Хотя здесь не только гуменники. Среди нас были и белолобые, что увеличивало шансы выжить от хищников, но уменьшало кормовую базу. Впрочем, еды хватало всем. И большие стада свободно разгуливали по этим труднопролазным местам.
Где-то среди них разгуливал и я с семьёй. Я настолько привык к этому гомону, что спокойно засыпал днём, не обращая на него никакого внимания. Но сегодня он меня разбудил. Именно в тот момент, когда я сладко подремывал, гуси вдруг зашумели громче обычного и началось их активное движение. Вся масса вдруг поднялась и побежала в одну сторону, увлекая и мою семью. Я хотел рассмотреть причину этой паники, но из-за вытянутых шей не смог увидеть ровным счетом ничего. Летать никто не мог. Птенцы ещё не умели, а взрослые лишь недавно начали обрастать маховыми перьями, что совсем недостаточно для взлёта. Боясь потерять Афродиту с детьми из виду, я последовал за ними. Обогнал их и бежал уже впереди, чтобы Афродита ориентировалась на меня. Птенцы вслушивались в призывные крики матери и не отставали ни на шаг. Гуси сбились в плотную кучу, скорость бега сильно уменьшилась. Все толкали друг друга и сильно гоготали. Я взобрался на кочку и, наконец, увидел причину такого волнения. Справа и слева от нашей толпы, на расстоянии около пятидесяти метров друг от друга стояли два человека и держали длинную сеть. Часть гусей уже запуталась, а задние продолжали напирать на передних. И всё больше гусей увязало в этой сети.
Не медля ни секунды, я громко крикнул, призывая Афродиту. В её глазах отражались страх и надежда одновременно. Продолжая звать её, я двинулся в противоположную сторону, пробивая дорогу сквозь напирающие тела. Семья следовала за мной. Всё же я смутно понимал, что хочу, но точно знал, что нужно хоть куда-то двигаться. Наверняка с одной стороны гусей просто подгоняют пешие люди. Гуси всё напирали и напирали. Я отвернул в другую сторону, понимая, что нужно уходить в бок от толпы. И вот гусей уже стало меньше, мы бежим почти одни. Я поднялся на пригорок и на миг огляделся. Высокая трава скрывала многое, но я смог разглядеть, как четыре человека, по два на каждую сеть, уже собрались вместе. Они закончили ловлю и сейчас закрепляют веревки на сетях. А я, похоже, вырвался из этого внезапно возникшего ада. Со мной только Афродита и пять наших гусят. Вся семья в целости и сохранности. Я даже начал успокаиваться. Но сквозь гомон до меня донесся звук двигателя, и я увидел, будто взявшийся из преисподней, небольшой вездеход на гусеницах, который ехал явно быстрее, чем я мог бежать. В следующую минуту легкая накидная сеть накрыла меня вместе с семьей и накрепко сковала движения. Мы оказались будто в мешке. О дальнейшем побеге не было и речи. И я бессильно стал ждать участи, которую нам приготовили мои же братья по разуму. По всему выходило, что здесь на северах этот нечестный способ заготовки мяса во время линьки гусей еще в моде.
Здоровенный мужик, а это именно он так ловко накинул сеть, подошёл и недолго думая поднял нас и переложил в кузов вездехода. Лица его мне разглядеть не удалось. Затем накрыл брезентом и ушел к другим птицеловам разбираться с добычей. А я немного выждал и начал операцию по спасению. Единственное оружие, которым я располагал – это мой клюв. Им я и начал перетирать нити сетки. Афродита, как это и ожидалось, даже не думала мне помогать. К сожалению, её, скажем так, жизненного опыта, было недостаточно для подобных операций. Я был вынужден работать в одиночку.
Интересно, что ожидает всех пойманных птиц? Впрочем, думать тут особо нечего. Их всех ждёт мясозаготовка. Вспоминая сбор яиц, я понимаю, что здесь, на Севере, совсем другие законы. И нет ничего удивительного, что на браконьерство смотрят немного под другим углом. Ну что такое две-три сотни гусей, когда вон, погляди – тысячи их разгуливают по тундре? Но, с другой стороны, если таких групп ловцов не одна, а десяток, то уже не на сотню, а на тысячу гусей меньше. Так и исчезают виды. Мрачно. Но факт остается фактом: меня поймали и нужно как-то выбираться. Причем не одному, а желательно бы всей семьей. Иначе совсем грустно. Привык я уже к ним, как к родным, а они ко мне. Вон смотрят с надеждой. А Афродита, так та вообще, если я рядом, то спокойна, как удав. Ох, пригрелись наши души, трудно будет расставаться.
– Что там у тебя? – услышал я голос снаружи.
– Взять хочу, дома высажу, – пробасил кто-то очень знакомый.
Ого! Неужели Михалыч? Не удивительно. Сначала яйца, потом гусиное мясо. Можно было догадаться, что без Михалыча в здешних краях не обходится ни одно тёмное дело.
– Председатель не разрешал, – опять сказал первый голос.
– Не серчай, с ним я договорюсь, – ответил Михалыч.
У них даже есть свой председатель! Организация браконьерства, замечу, в высшей степени своего развития.
– А, делай, что хочешь, – сказал первый голос. – Пошли с теми управимся. Вон их сколько, пока тут каждого обработаешь, уже ночь наступит.
И они ушли. А я продолжил пережевывать сеть. Провозился изрядно, не один час, но в конце концов я был на свободе. Но свобода эта условная. Потому что от сети-то мне удалось избавиться, а вот брезент на кузове был хорошо закреплен по всему периметру так, что в полуприсяде я не смог найти ни одной нормальной щелки. Я освободил всех членов своей семьи, на что у меня ушла уйма времени, потому что каждый из них уже успел изрядно запутаться. Но что делать дальше, я не знал. И стал просто прислушиваться и выжидать удобного момента для побега. Михалыч же не знает, что все уже распутались, а значит момент неожиданности должен сослужить нам хорошую службу.
Гогот гусей стал значительно тише. Это могло означать только одно: их попросту становится меньше. Голоса людей практически невозможно было различить. Под нашим брезентом стало совсем темно, наступила короткая летняя ночь. Я достаточно сильно устал за этот день, думать о плохом не было сил. И я просто уснул с мыслью, что все равно же проснусь задолго до того, как кто-то будет приближаться к кузову. Но ничего я не услышал. Наш вездеход просто взял и тронулся с места. Начались кочки, ухабы и еще много чего неприятного. Уж лучше бы мне отрубили башку, чем испытывать такое. Впрочем, можно считать, что пока всё идёт хорошо: я жив, семья жива, что не скажешь об остальных, которые попали в общую сеть. Ехали долго, но не до самого дома. В какой-то момент вездеходы заехали в кузов или пикапов, или небольших грузовичков, или в прицепы, я так и не понял. И дальше мы уже поехали по относительно ровной дороге. В цивилизацию.
Наконец, машина остановилась. Чья-то ловкая рука немного приоткрыла брезентовый тент. Я подумал, что надо бы дать отпор, ущипнуть или хотя бы больно клюнуть, но вовремя остановился. Что я этим добьюсь? Лишь только то, что меня начнут остерегаться и поместят в отдельную камеру для особо буйных, если вообще сразу не лишат головы прямо тут. А ведь еще есть семья, которую надо тоже спасать, хотя я на спасение не то, чтобы семьи, на свое не очень-то рассчитывал. И решил вести себя послушно до поры, до времени. Это был Михалыч. Он опять же ловко ухватил первым меня за шею прямо под самую голову и, выдернув из кузовка, быстро опустил в заранее приготовленный ящик и захлопнул крышку. Вскоре в этом ящике оказались все остальные члены моей семьи. Что ж, все в сборе. Тревога немного отлегла.
Машина уехала дальше, а нас в ящике куда-то потащили. Судя по запахам и звукам, ящик поставили на двор, к курам, корове и другим жителям подворья Михалыча. Потом ящик надолго оставили стоять в одиночестве. Наверное, прошли сутки. Кушать уже хотелось, но не давали. Наконец, нас куда-то снова понесли. На улицу, догадался я по свежему воздуху, проникающему через щели.
– Уже несу. Сейчас всё увидишь, – пробасил знакомый голосок.
Ящик наклонили на бок и широко раскрыли крышку. Свежий вкусный воздух с наслаждением вошел в мои легкие. Но свободы я не увидел. Передо мной была клетка. Обычная клетка, добротно сколоченная из досок, а сверху укрытая железной решеткой, точнее, сеткой рабица. В ширину около метра, в длину около трех метров. Одной стеной этой клетки служил то ли хлев, то ли амбар. Со всех остальных сторон просто доски. Щели шириной ровно с клюв. Даже голову не просунуть. Тем не менее, это было лучше, чем в темном ящике. Да и небо видно надо головой. Пусть в метре уже потолок из сетки, но по всему видно, что нас не собирались линчевать. Даже вон корма какого-то подсыпали. Поживем еще! Я вошел в клетку, за мной выпихнули зажавшихся в угол Афродиту и всех пятерых птенцов.
– Ух ты, какие миленькие!
А это произнес кто-то другой. Девушка. От ее неожиданного голоска я даже слегка смутился. Женщин я не видел намного дольше, чем мужчин. Она смотрела сверху и улыбалась, прижав ладони к груди. Видимо я так давно соскучился по женской ласке, что какое-то время стоял и ее рассматривал. Она была очень стройна и очень красива. Длинные русые волосы захвачены резинкой на затылке. Девушка наклонилась, сложив ладони лодочкой и зажав их между колен. Ее лицо оказалось прямо напротив моей головы. Одна прядь выбилась и задорно повисла за ухом. Я вдохнул едва уловимый аромат, исходивший от нее. Этот аромат парализовал меня. Я им дышал, и естественные человеческие чувства пронизали все мое существо. Нет, это не духи. Это молодость! Молодость жила в этой девушке. И молодость ожила во мне, она взыграла буйными красками. Но тут прядь с уха девушки все же упала на решетку. Я вздрогнул. И реальность безжалостно вернулась и резанула по сердцу. Тягучая тоска вновь накрыла меня. Безысходность положения угнетала. Я отчаянно хотел к людям. Я хотел снова стать человеком. А сейчас я хотел стать человеком, как никогда раньше. Я отвернулся и, понурив голову, забился в дальний угол.
– Сёма, жалко их, – вновь сказала девушка. – Может отпустишь? Видишь, как расстроился. Скучает же по тундре своей. Неужели нам своих мало?
– Всё я вижу, – буркнул Михалыч, которого как оказалось звали Семён. – Нужен он мне для дела. Это ведь он тогда Шурку приложил.
– И что же? Хочешь, чтобы теперь Шурка над ним поиздевался? – повысив голос спросила девушка.
Ага, теперь я знаю, как зовут Шустрого, второго сборщика яиц. Только вот не верил я, что так легко отпустит меня Михалыч. А может и Шустрый Шурка чего учудит. Кстати, как у него дела с головой? Оправился?
– Не оправился он еще, – будто услышав мой вопрос сказал Михалыч. – Память не вся вернулась. Даже не вспомнит, как на болота с ним ходили. Вот покажу ему этого белокольцего, авось вспомнит.
– Да тебе-то это зачем? Шурке поделом досталось, – продолжала ругаться девушка.
– Машка, помолчи! – голос Михалыча стал строже. – Ты сама знаешь, что он сиротой остался. А я теперь в долгу перед ним. Я же его взял тогда с собой, думал, изменится парень, добрее станет. Не знал, что так выйдет. Получается, что как бы я и виноват теперь, что так получилось.
– Зря себя винишь. Сам же знаешь. Нет здесь твоей вины. Не гусь бы, так кто-нибудь другой приложил, – она немного помолчала и добавила уже гораздо мягче: – Впрочем, делай как считаешь нужным. Ты прав. Делай то, от чего тебе будет легче на душе.
Внутри клетки был навес от дождя. Нам он особо не нужен: перья уже начали активно отрастать и хорошо прикрывали тело от холодов. Под этим же навесом стояло корыто с приготовленной пищей. В основном вареная картошка и зерно. Травку, что росла под ногами, мы активно съедали. На второй день Михалыч открыл дверь и закинул охапку свежего разнотравья, мол, разбирайтесь, что тут для вас съедобного. И на том спасибо. Словом, кормили, как на убой. Или же действительно на убой?
– Я за Шуркой и к председателю заеду. Поговорю о них, – пробасил Михалыч Маше, кивнув в нашу сторону. – Овса им дай, что ли.
– Дам, конечно, – прозвенела Маша и улыбнулась. – Сёма, не сердись на меня. Ты же знаешь, что я этого Шурку на дух не переношу, а он настырный такой, так и лезет постоянно. Только в этом всё и дело. А за гусей не переживай. Сделаю всё как надо. Не впервой.
– Да не сержусь я, – сказал Михалыч и потрепал ее по волосам, отчего вновь из собранного хвоста выбилась одна прядь и повисла на ухе. – А с Шуркой я переговорю. Вы не пара, видно же. А если не поймет слов, то почешу ему в затылке, как вон этот почесал, – кивнул он в мою сторону и засмеялся собственной шутке. Я бы тоже засмеялся, если был бы по ту сторону решетки.