Валерия Карнава
Алиса, Джейн и фисташки
Остановившись, он отдышался и вновь взглянул на море. И как оно могло сохранять незыблемое спокойствие в такой момент? Но что сказал бы Агап, увидев его таким жалким и слезливым? Наверняка свое обычное, когда у библиотекаря что-то не ладилось: «Собери свои страницы в кучку, дряхлая книженция!» И библиотекарь принялся спешно вытирать рукавом мокрое лицо.
Неподалеку послышались чьи-то голоса, и вскоре библиотекарь заметил расположившихся на берегу трех мужичков в развевающихся рубахах. Такие обычно носят рыболовы. Их штаны были обрезаны по колено, чтобы удобнее было рыбачить. Рыбаки вытаскивали из большого мешка длинную и запутанную сеть. Там же, на камнях, смешанных с песком, валялись три пары башмаков-водомерок. Это были самые обыкновенные башмаки со шнурками, которые только можно было себе представить. Рыбаки Безлунного надевали их всякий раз, когда нужно было выйти далеко в море, при этом они смело шагали по водной глади и совсем не тонули.
Библиотекарь поспешил к ним.
– Скажите, вы видели здесь человека? Или может слышали всплеск или еще что-нибудь? – едва приблизившись к рыболовам, заговорил он сбивчивым голосом.
– Нет, мы только что пришли, – ответил один из них, бородатый.
Вместе с сетью он вытащил из мешка газету, на которую случайно обратил внимание Платон. Уж слишком заголовок был кричащий: «Сгорела древнейшая библиотека Безлунного!»
Старик тотчас сцапал газету. Шляпа упала на камни.
Выпуск был свежий, даже пахло типографской краской. Пробежав статью глазами, Платон наткнулся на имя автора в самом конце. Ну конечно же, небезызвестный Зиновий настрочил это! И как он только узнал? Хотя, что и говорить, на то они и газетчики, чтоб оказаться первыми на месте происшествия, иначе какой от них будет толк?
– Девочка на площади продавала. Срочный выпуск, а я люблю почитать свежие новости, – улыбнулся бородач. Распутав сеть со своими товарищами, он выпрямился и протянул руку библиотекарю. – Меня зовут Глеб. Ты тоже рыбак? О каком человеке ты говоришь? Ты кого-то здесь потерял? Чем тебе помочь? Мы поищем этого человека.
Однако вместо приветственного пожатия Платон вцепился в газету мертвой хваткой и побежал прочь.
– Шляпа! – крикнул ему вслед удивленный Глеб, держа в руках головной убор. – Какой странный. Даже газету мою утащил.
– Теперь не почитаешь свежих новостей, – хором засмеялись его товарищи. – Наверняка он сумасшедший, с таким-то затравленным взглядом, вот ему и мерещится всякое. Не обращай внимания.
– Нет-нет, – задумчиво проговорил бородатый, положив шляпу на камни, – кажется, у бедняги что-то приключилось. Жаль, что мы так и не смогли ему помочь. Может, за шляпой хотя бы вернется. Приберегу на всякий случай.
А Платон был уже почти на вершине горы. Он слишком торопился.
* * *
Обшарив чуть ли не весь город, испещренный каменными домами и низенькими, но пышными деревцами, библиотекарь все же отыскал редакцию, адрес которой был написан в самом конце газеты. Здание было среднее, из белого камня, и напоминало кулич, снизу доверху обсыпанный сахарной глазурью. Вход в него был выполнен в виде арки, железные ворота гостеприимно распахнуты.
Размахивая газетой, Платон пробежался по длинным каменным ступенькам и наткнулся на дверь. К счастью, она была не заперта. Затем, минуя короткий серый коридор, он ворвался в большую комнату, искусно выложенную белым мрамором и доверху заставленную шкафами с бумагами, связанными стопками газет и различными книжками. Да и благоухала редакция типично бумажным ароматом. За столами, выставленными в ряд и заваленными такими же бумагами, суетились мужчины и женщины. Сложно представить, кого было больше. Одни писали, а другие переговаривались. Утро еще толком не началось, а они уже все кипели от работы, будто паровые котлы.
Какой-то коротконогий мужичок в непонятном красном одеянии, напоминающем кафтан, бежал прямо на Платона. Его лицо было прикрыто большим исписанным свитком, свисающим до пола гармошкой. Платон еле увернулся в сторону, иначе коротышка попросту сбил бы его с ног. Не теряя времени, библиотекарь поинтересовался, где ему найти Зиновия.
– Вот он, – коротышка указал на сгорбившегося под столом щуплого писаку, и библиотекарь последовал в его сторону.
Едва старик оказался у стола, как перед его лицом нарисовалась смеющаяся физиономия писаки. Увидев прищуренный и огненный взгляд Платона, беззаботная улыбка Зиновия испарилась.
– Э-э-э… Вот неожиданность-то какая… – прогнусавил писака, отряхиваясь и театрально откашливаясь. – Пыльно, однако, там, под столом… Зато нашелся мой талисманчик, а без него я не могу писать.
И с той же глупой улыбкой Зиновий продемонстрировал на ладони маленькую керамическую зеленую лягушку, глазеющую на библиотекаря одним черным бусиноподобным глазом. Второй, по всей видимости, писака оторвал в порыве вдохновения.
– Это ты, это все ты! – набросился на него Платон, швыряя в писаку газетой.
Чуть было снова не выронив свою драгоценную квакшу, Зиновий поймал на лету газету и взглянул на статью.
– Да, это я! – радостно заговорил он, чуть ли не пританцовывая на месте. – И теперь я здесь постоянный автор, и меня никто не будет швырять, словно какую-то уличную шавку.
– И поджог совершил тоже ты? – не унимался Платон. Как же он был зол на этого чертового писаку – виновника всех его бед!
– Что?! – глаза Зиновия округлились. – Я ничего не поджигал! Не поджигал! Давайте выйдем на улицу, а то здесь полно ушей, – озираясь по сторонам, писака схватил Платона за локоть и вывел его из редакции.
Как только они оказались на ступеньках, Платон не удержался:
– Знаешь, что я тебе скажу? Ты последний, кто заходил в библиотеку. Я отказал тебе в написании статьи, и ты решил поджечь библиотеку ради сенсации! Ты тут празднуешь, а мы с Агапом остались без крова и нам пришлось ночевать в ущелье… А утром… Агап, бедный Агап! – библиотекарь задержал дыхание, чтобы вновь не прослезиться. Книги ведь спасены. А вот его несчастный друг… Что могло быть ужаснее его внезапной гибели? – Ты сгубил его!
– Как сгубил? – опешил писака, причем не на шутку. У него даже дрогнул один глаз. – Что случилось?
– Он утонул в море, – тихо произнес Платон, глядя на серый каменный тротуар, по которому бродил одинокий голубь в поисках пищи, а может чего-то и другого.
Зиновий затрясся, как в лихорадке, а из его глаз полились слезы.
– Я не знаю, когда именно это произошло, ночью или утром. Я не слышал, спал. Я только захватил с собой его шляпу, которую нашел у подножия горы. Потом встретил рыбаков, а у них была эта газета с этой новостью. Новость меня так взбудоражила, что я умчался, забыв про шляпу, – продолжал говорить библиотекарь, но Зиновий его уже не слушал.
Он сидел на ступеньках, обхватив колени руками и рыдал. Горько рыдал.
– Что с тобой? – Платон перевел взгляд с голубя на писаку. Увиденное его немного удивило. Он не ожидал, что проклятый писака может так душевно сочувствовать.
– Дедушка… – всхлипывал Зиновий, нервно перебирая в руках свою лягушку. Похоже, что она его немного утешала. – Почему? За что?
– Какой еще дедушка? – не понял библиотекарь, а потом его осенило. – Это что же получается, Агап был твоим дедом?
– Да, – быстро закивал писака, утирая рукавом слезы. Как же ему не хотелось, чтобы этот библиотекарь видел, что он в отчаянии. – Это он и поджег библиотеку.
Теперь округлились глаза у Платона, и он будто в оцепенении плюхнулся на ступеньку рядом с писакой.
* * *
Агап в одиночку вырастил Зиновия. О родителях он упомянул лишь раз: их увез прекрасный белый пароход, и теперь они были в вечном безмятежном плавании. Ведь так оно и было. На этом пароходе они попросту сбежали в другой город, бросив своего сына на попечении доброго и безотказного дедушки, а возвращаться никто из них явно не собирался. Вот только все время дед тоже исчезал, но хотя бы на месяц, два или три, а потом возвращался. Безо всяких объяснений. И внук уже привык к постоянным ожиданиям.
Но когда Зиновию исполнилось шестнадцать лет, дед исчез надолго. Правда, он хотя бы оставил записку, и в ней говорилось о колдовском обществе, ради которого ему приходилось оставлять внука. Зиновий смирился и деда не искал: он знал, что это бесполезно. Если дед решил, – так оно и должно быть. А сам Зиновий время даром не терял и окончил свое школьное обучение, при этом пытаясь писать статьи для местных газет. Однако паренька отовсюду гнали за отсутствие по-настоящему лакомых статей. Такое сложно выдержать, особенно если тебе восемнадцать, и ты полон светлых надежд на будущее.
И вот как-то раз, прогуливаясь по горам и сполна упиваясь своими неудачами, Зиновий встретил дряхлого, но с трудом держащегося на ногах старичка. Какого же было удивление парня, когда он узнал, что этому старичку уже больше трехсот лет. Старичок оказался местным и знал все об этих местах. Вот старичок и рассказал Зиновию о такой же старой, как и он, а может еще старше, библиотеке.
Зиновий решил еще раз испытать судьбу, но, когда мрачный и неразговорчивый библиотекарь, как и все остальные газетчики, дал ему понять, что своих читателей паренек так и не обретет, совсем захандрил. Он вспомнил о трехсотлетнем старичке, вдруг он что-нибудь еще расскажет, но и старичка в тот вечер не оказалось в горах. Видимо, этот мир уже показал Зиновию свои острые клыки.
Однако около полуночи, когда разочарованный паренек уже собирался потушить лампаду и лечь спать, послышался стук в дверь. Учитывая сложившиеся обстоятельства, Зиновий расценил этот стук как знак свыше. Дед всегда его учил: если тебе сначала попадаются одни булыжники, то в самом конце ты отыщешь золотой слиток. Так что Зиновий отбросил одеяло и, чуть было не смахнув лампаду с прикроватного столика, ринулся открывать. На пороге стоял его дед. Зиновий был так рад возвращению деда, что практически лишился дара речи. Дед решительно вошел в дом и уселся за стол, вытаскивая из-за пазухи бутылку рома. Агап не разрешал внуку пить спиртные напитки, но это был особый случай, как он выразился. Под бойкое журчание рома начался рассказ.
Когда Агап спускался со ступенек библиотеки тем самым утром, то услышал, как вошел посетитель. А посетитель оказался его внуком, поэтому дед притормозил шаг, чтобы не показываться внуку на глаза, и прислушался. Разговор как разговор, ничего особенного. Как только внук ушел, Агап спустился вниз со своим чаем, будто бы ничего не произошло. А стоя у окна и разговаривая с Платоном, он заметил странного старика, прогуливающегося неподалеку от библиотеки. Он видел его и раньше, когда выходил в горы.
Что это за старик? Так-так, а что это за плащ на нем? Такие носят только колдуны Золотого города. Выходит, они все-таки его нашли! И что теперь делать? Дабы не поддаваться панике, колдун отошел от окна и весь день провел в стенах библиотеки. Надо было что-то придумать. И вот он придумал. Он собирался поджечь библиотеку, чтобы сбежать вместе с Платоном куда-нибудь далеко от своих преследователей. Платон просто так не покинул бы стен библиотеки, а без него бежать невозможно: чары колдунов «Златы пыли» ослабевают, когда они остаются одни. Вот почему Агапу было так тяжело, и он жутко обессилел во время побега. Второй раз он такого ощущать не хотел.
Но когда библиотека сгорит, и Платон впадет в отчаяние, колдун в этот момент станет его главным утешителем, так что библиотекарь будет полностью в его власти и согласится на что угодно. Довольный Агап лежал в постели и размышлял об этом, как вдруг он вспомнил о своем внуке. Как же был разочарован Зиновий, когда Платон выгнал его из библиотеки. Надо было и ему помочь.
Собравшись, Агап тайком выбежал из библиотеки. Он рисковал быть замеченным, однако мысли о Зиновии заглушали любой страх. Он ведь ему как сын, которого пусть и не было никогда. Только блудная дочь и блудный зять. Что тут поделаешь? Естественно, истинные причины такого ужасного и безалаберного поступка он не стал объяснять внуку, поэтому сказал, что все это только ради его же блага, только ради статьи. Зиновий был немного испуган. Не каждый же день ради него совершают поджог. Но согласился. Все-таки и сенсации падают с неба не каждый день. Надо ловить, пока не поздно. Тем более в газете от него ждали интересный материал, иначе с «Библиотечными тайнами» можно было распрощаться. На том и договорились: дед поджигает, а внук об этом пишет.
Весь следующий день общаясь с Платоном, Агап пытался скрыть свое небольшое волнение. А вот уже ночью, проследив за тем, что библиотекарь лег спать, он нашептал заговор прямо в своей комнате, поводил ладонями по кончику зажженного огонька свечи, а затем, задув свечу, плюхнулся в постельку и накрылся одеялом. Ему нужно было, чтобы Платон первым учуял запах дыма. А зная, какой у библиотекаря чувствительный нос, то это произошло совсем скоро. И учитывая, что Платон практически ничего не соображал, увидев пожар, также он не понял, что они с Агапом бежали, практически не обжигаясь, прямо по горящим коврам, которые еще утром библиотекарь заботливо расстелил на полу. Колдун умел вызывать нужный ему огонь.
И вот он – решающий момент. Доведенный до испуга, Платон готов был следовать куда угодно, даже в несуществующую деревню к несуществующему приятелю. И это после увиденных им страниц на ладонях.
Все-таки настоящее колдовство должно приносить свои плоды. И радость обездоленным, конечно же.
* * *
Ни Платон, ни Зиновий обо всем этом не подозревали. Они были уверены, что Агап бросился со скалы, мучимый угрызениями совести от проделанного. Незадачливый писака оставил свою редакцию и отправился вместе с Платоном к тем рыбакам. Рыбаки отдали шляпу, а Глеб получил назад свои свежие новости. Там же они все вместе и повспоминали Агапа.
Вот только Зиновий не мог себе простить гибель деда. Он корил себя за мысли о собственном уязвленном самолюбии и глупых статьях. Он же был одержим этим. Если бы он, закованный цепями одержимости, не пришел в то утро в библиотеку, этого бы не случилось! Но разве можно повернуть время вспять? Жаль, что цепи пали так поздно.
Но если взглянуть правде в глаза, кому и нужно было переживать из-за всей этой неразберихи, так это самому Агапу. Он же все и затеял. Принял трехсотлетнего старика за колдуна. Старик всегда прогуливался в горах, насыщаясь их живительной силой, к тому же рядом был его дом. Вот только с Платоном старик почему-то не разговаривал, поэтому Платон и не рассказал Агапу про него. Да и плащ на самом деле был не колдовской, а обычный, просто похожий. Но разве человеку в бегах повсюду не мерещатся преследователи?
Колдуны Золотого города и вовсе решили не искать воришку. У Агапа был скверный характер, и он любил повздорить со всеми, так что возвращать его обратно ни у кого не было никакого желания. К тому же золота он не так уж и много прихватил.
Но что же случилось с Агапом на самом деле? Выбравшись из ущелья ранним утром, колдун спустился вниз, чтобы ополоснуть свое лицо прохладной водой. Оно слишком пропахло гарью, как и его рубаха с шароварами. Агап снял шляпу, запустил ладони в воду, как его схватили и куда-то поволокли.
Агап впал в забытие. Очнулся колдун в каком-то подземелье, причем стены, пол и потолок были полностью из земли, перемешанной с мелкими и крупными камешками. Перед ним стояли то ли тени, то ли люди. Они были почти бесцветные и, скажем так, прозрачные. Это были духи гор, о которых много лет назад в этих краях ходили легенды, теперь уже позабытые. Они в недоумении смотрели на Агапа. Духи давно хотели познакомиться с людьми, вот только не представляли, как это сделать и решили немного поэкспериментировать.
Пользуясь случаем, Агап напросился к ним жить. Он боялся, что колдуны найдут его, от этого страха даже припрятать для себя чуточку золота забыл, а еще ему было стыдно смотреть в глаза Платону. Вдруг тот подумал, что колдун тайком сделал ноги? Каждый ведь судит по себе. Однако на этот раз золота у него больше не было, но зато он мог предложить им свою колдовскую силу. Духи согласились, правда пока не знали, что это за сила и как она может им пригодиться.
Платон поселился в том самом ущелье. В сгоревшую библиотеку он не приходил. Не решался. К тому же ему не хотелось омрачать лучшие воспоминания жуткими картинами того, во что она превратилась после пожара. По крайней мере не сейчас.
Спустя какое-то время Зиновий уговорил его отправиться путе- шествовать по городам. Паренек не мог больше оставаться в газете, зная, какое горе она привнесла в его жизнь. Зиновий записывал истории, которые ему рассказывали люди. А каких только людей он не повидал: это были и торговцы, и мореплаватели, и просто мечтатели. И у каждого была своя жизнь и свои тайные помыслы, как ее провести. Так что писаке вовсе не нужна была газета, чтобы удостовериться в том, что он талантлив.
Он собирался написать столько книг, сколько вмещала в себя библиотека Платона, о которой тот ему часто рассказывал. Помимо этого, Зиновий брался за любую работу, чтобы ему перепала лишняя копеечка. А еще он часто вспоминал своего деда. Как же ему хотелось поделиться с ним своими впечатлениями! Если бы он только знал, что его дед жив…
Платону поначалу сложно было свыкнуться с чужими городами и людьми, любезно ютившими двух путников в своих бедных лачужках, а иногда даже и в больших домах. И неудивительно, ведь человеку, который не высовывал своего носа дальше гор, это путешествие даже казалось каким-то безумием. Но не большее ли безумие – оставаться дальше в ущелье, боясь даже взглянуть в ту сторону, где еще несколько дней назад была сосредоточена вся его Вселенная?
Старик думал частенько о своей прежней безмятежной жизни в библиотеке, о пожаре и гибели Агапа. Хоть он и простил колдуна, но где-то в закромах души ему было обидно, что его добрый поступок в день встречи с ним обошелся ему так дорого. Возможно, даже и самому Итану, хоть он этого уже и не узнает. Не оставь он у себя маленького Платона, Платон не привел бы в библиотеку Агапа… И библиотека была бы цела.
Но это всего лишь догадки.
И все же Платон не мог не признать, что течение жизни, такое неожиданное и порывистое, которому он доверился, унесло его в совершенно противоположную сторону берега. Разве не об этом он размышлял около ущелья, разглядывая море? А на другом берегу нет библиотеки. На другом берегу все совсем по-другому, и сопротивляться этому нет никакого смысла.
В разных городах Платон собирал вокруг себя толпы людей, читая свои любимые книги прямо с ладоней. Народ удивлялся, кто-то даже подкидывал монетки, думая, что это представление, а некоторые и вовсе молча записывали речи Платона на бумагу. Ничего подобного раньше в их краях не происходило. Да и сам библиотекарь, теперь уже странствующий, не мог поверить, что у него найдется так много слушателей. Это было непривычно и в то же время вызывало радостную улыбку.
Теперь в его голове закрались новые мысли о том, что великое наследие не осядет пыльным грузом, как раньше на библиотечных полках, а разнесется по свету будто ветер, и со временем его будут передавать из уст в уста, от бумаги к бумаге. А пока что люди просто хотели узнать, о чем же им поведает таинственный чужак. Вот только покидая один город и ступая на землю другого, не замечал он, как бесценные книги стали исчезать с его шершавых ладоней, страничка за страничкой, растворяясь в полной неизвестности.
Слишком малы, очевидно, были ладони старика для такого богатого наследия.
Шумиха в Озерном затишье
Часть 1
Поваленная сосна
На столе повсюду были разбросаны цветные карандаши и мелки. Небрежно валялись листы с неоконченными эскизами дам и кавалеров, театров и картинных галерей. На самом краю – скомканный рисунок единорога с двумя кривыми рогами. Мифическое существо с грустью дожидалось своей беспощадной участи быть выброшенным на произвол судьбы. Ася творила, старательно выводя в старом альбоме острым грифелем изгибы крылышек, больше всего напоминавших собой лепестки кувшинки. Морща свой маленький носик, художница периодически откладывала карандаш и внимательно присматривалась к своему творению. В мыслях все было задумано лучше. И девушка вновь налегала на карандаш. В конце концов остро наточенный грифель не выдержал чрезмерного упорства художницы достичь идеала, неожиданно заскрипел и раскололся надвое. Его маленький обломанный краешек остался лежать на белоснежной бумаге, образовав черную кляксу возле одного крыла феи.
Пушистая кошка Оливка, похожая на большой бело-рыжий комок, сидела на солнечном подоконнике и грызла лепесток герани. Ася взглянула на кошку. Кошка взглянула на Асю и мяукнула. Мол, хватит уже истязать бумагу. Вздохнув, девушка бросила грифель и, захватив «Сто лет одиночества» Маркеса, отправилась на лесное озеро, где часто любила прогуливаться и размышлять обо всем, что приходило ей в голову.
Вода в озере была тихой, спокойной, словно никто ее долгое время не тревожил. В воде отражались маленькие облачка, напоминающие бесформенные белоснежные кляксы. В воздухе витала какая-то необычная таинственность, а лучи солнца, будто хихикая, прыгали по зеленой листве, все дальше убегая вглубь леса, огибавшего озеро с двух сторон в форме подковы. Развеселившаяся Ася не осталась на берегу как обычно, а отправилась по тропинке, вслед за лучиками. По дороге ей не попалась ни одна живая душа. Это радовало, потому что больше всего она жаждала уединения. И почему она раньше не совершала прогулок в это лесное царство?
Завороженная необычной безмятежностью и ласковым пением птиц, Ася набрела на поваленную сосну, лежавшую поперек тропинки, раскинув свои ветви, словно человек на берегу моря в позе морской звезды разбрасывает ноги и руки в обе стороны. Сосна перегораживала путь, однако девушку это совершенно не смущало, даже наоборот, дерево показалось ей отличным местом для того, чтобы устроить здесь лесную библиотеку. Лесная библиотека – звучит довольно неплохо. Ася села на шершавый ствол дерева, достала из сумки книгу и мысленно унеслась в далекое селение Макондо.
Теперь перед ней замелькали различные персонажи, которых она охотно оживляла в своем воображении: бородатый цыган Мелькиадес, Хосе Аркадио Буэндиа, решивший из обычной лупы сотворить боевое оружие, его бедная жена Урсула, у которой волосы вставали дыбом от безумных идей своего мужа…
Неожиданно сзади послышались чьи-то шаги. Девушка испуганно обернулась. И кто решил потревожить ее в такой момент? Ася увидела невысокого старика, одетого в бежевую рубашку и коричневые брюки. На его сморщенном и улыбчивом лице была длинная седая борода. Он шел медленно и осторожно, оглядываясь по сторонам. Казалось, будто старик от кого-то прятался в этом лесу. Он остановился у сосны, оглядел ее и проворчал:
– Вот они – проделки вчерашней грозы. А всем теперь скакать козликом.
Однако скакать козликом старичок не стал, а всего лишь перешагнул через сосну. Обернувшись и посмотрев на Асю, он с улыбкой произнес:
– Приятного чтения, барышня!
– Спасибо! – улыбнулась в ответ девушка.
Затем старичок медленно побрел по узкой лесной тропе. Ася вновь вернулась в Макондо. Роман захватил девушку, сделав своей заложницей, из плена которого она даже не собиралась освобождаться.
Ей нравилось находиться с книгой в этом лесу, немного странном, молчаливом и довольно гостеприимном, словно старец-отшельник, живущий на окраине города, вдали от шума и суеты, и уставший от вечного одиночества; здесь вдохновляло все: свежий воздух, пение птиц и солнечные лучики, весело пробиравшиеся сквозь кроны деревьев.
Чуть поодаль, в густых ветвях орешника, что-то зашевелилось. Почти каждую ветвь кустарника обвивал сползающий вниз плющ, который медленно раскачивался из стороны в сторону, словно качели. На изгибе этого самого плюща сидела фея размером с детскую ладошку. С каждым раскачиванием фея смеялась, беззаботно перебирая в воздухе ногами. Ее тонкие и прозрачные крылья, совсем как у бабочки, переливались в лучах солнца всеми цветами радуги. Длинные кучерявые волосы феи золотисто-кофейного цвета развевались от одного лишь касания ветерка и спадали на короткое шелковистое платье из лепестков колокольчика. Черты лица феи, как и ее фигура, отличались особой изящностью, и если бы фея была статуэткой, тогда это могло значить лишь одно – над ней поработал очень талантливый мастер. Кожа этого удивительного создания была нежной, пастельно-розовой, словно цветки миндаля. В глазах сочного травянистого цвета искрились задорные солнечные отблески. Ее звали Вирсавия.
Вторая фея сидела на ветвях, скрестив ноги. Она поддерживала руками лист орешника и читала с задумчивым видом. На зеленой бархатистой поверхности просвечивались тонкие золотистые фразы-вензеля. Казалось, что кто-то украсил ими только один лист для разнообразия. Имя этой феи было Альвина. Она могла похвастаться такой же изящностью и таким же волшебным цветом кожи, как и ее подруга. На Альвине красовалось легкое платье, сотканное из первозданной чистоты и свежести белоснежных анютиных глазок. Ее светло-лиловые пряди, гладкие и блестящие будто шелк, едва касались плеч. Глубокий и завораживающий взгляд светлых глаз проникал сквозь прожилки листа, на котором было чье-то послание.
– Ох уж эта Мирра со своим незабудковым садом! – вздохнула Альвина, совсем по-детски нахмурив брови.
– А что случилось? – поинтересовалась Вирсавия, продолжая раскачиваться на плюще.
– Сад захватила какая-то страшная болезнь. Цветы заражены и чахнут. А ты знаешь, как трепетно моя сестра относится к своим незабудкам. И теперь Мирра не прилетит ко мне в гости, хотя обещала еще в мае. И она совсем не знает, что делать с цветами. Как мне все это не нравится!
– А ты, конечно же, хочешь, чтобы все было по твоему велению, и цветов тебе вовсе не жаль? – покачала головой Вирсавия.
– Это что же получается, я такая бессердечная? – обиделась Альвина. – Тем более я совсем не разбираюсь в цветах и уж подавно не знаю, как их лечить.
– Кажется, я знаю, как ей помочь, – улыбнулась подруга. – Помнишь, тетушка Марта как-то подарила мне порошок из мухоморов, настоянный на отваре из целебных трав? Этим порошком мы посыпали ландыши. Они тогда заразились чертополоховой чумой. Я скажу тетушке, и она вышлет порошок твоей сестре вместе с сойками.
– Какая замечательная идея! Пусть высылает! – обрадовалась Альвина. – А пока сестричка будет лечить свои незабудки, я отправлюсь на Жукоигры без нее. И тогда не придется уговаривать ее, чтобы взглянуть на них хоть одним глазком, – будто бы в оправдание себе сказала фея, осторожно взглянув на подругу.
Как же Вирсавия не любила эти Жукоигры, хоть там ни разу и не была. Но слухи есть слухи. Феи верили слухам безоговорочно. К счастью это или к сожалению. Как правило, Жукоигры устраивали жуки со всего леса, и они были явно не для хрупких фей, а исключительно для грубых жуков. А появиться на таком мероприятии феям считалось такой нелепостью, будто прилипнуть крыльями к медовым сотам, над которыми суетятся пчелы. Однако некоторые из фей все же осмеливались посещать Жукоигры, причем довольно часто, в том числе и Альвина, которая не могла жить без различного рода сумасбродств. Никто не знал, чем они ей так нравились.
– Снова Жукоигры! Твоя голова, Альвина, наверное, забита ореховой скорлупой, раз ты постоянно о них думаешь, – вздохнула Вирсавия, бросив в сторону феи ответный взгляд, полный неодобрения.
– Опять ты меня отчитываешь, словно какого-нибудь клеща! – недовольно загримасничала фея.
И началось: у каждого должны быть свои предпочтения, и нет ее вины в том, что феи совершенно не понимают Жукоигры. И вообще, ей всегда казалось, что феи Озерного затишья – престранные существа. Они обожают много различных радостей, которые дарит им жизнь, и в то же время с особой легкостью воздвигают нелепые препятствия только для того, чтобы эти радости не оказались слишком доступными.
А Вирсавия лишь качала головой. Не жуки ли заколдовали ее подругу на своих играх, раз та потеряла способность здраво рассуждать?
Закончив свои рассуждения, Альвина дотронулась указательным пальцем правой руки до листа, и надпись мгновенно растворилась. Тотчас в руке феи появилась маленькая тонкая зеленая тростинка, которой она принялась медленно выводить узоры, подобные тем, которые еще несколько мгновений назад были здесь. Написав ответное послание своей сестре и упомянув про тетушку Марту с ее порошком, фея дунула на листок, и слова-узоры, превратившиеся в золотистую пыль, легко высыпались с гладкой поверхности листа, взмывая в небо невесомым облачком света. Теперь лист был девственно чист. Послание долетит до Мирры прежде, чем сядет солнце, и опустится на том листе, который окажется ближе всего к фее.
Тем временем Вирсавия спрыгнула со своих зеленых качелей на ветвь орешника, где сидела ее подруга, и случайно заглянула в щель между покачивающимися от небольшого ветерка листьями. Выражение лица феи озарило мгновенное любопытство и крайнее удивление. Она приподнялась и будто замерла, раздвигая листья в сторону, чтобы лучше было разглядеть.
– Что ты там такое увидела? – с любопытством поинтересовалась Альвина, поднявшись с ветки и встав рядом с подругой.
– Смотри, – таинственно прошептала Вирсавия.
Феи принялись тихо наблюдать за девушкой, затерявшейся в глубине леса. Девушка читала книгу, даже не подозревая о том, что находилась под прицелами четырех любопытных глаз.
– Впервые вижу здесь человека! – Альвина была изумлена.
– Особенно с книгой. Обычно они проходят мимо, исчезая среди деревьев. А мы расшумелись.
– А что, если нам попробовать заговорить с ней? – игриво предложила Альвина, довольная тем, что появление этой девушки положило конец их бесполезному спору.
– Ты что, никак невозможно! У людей свой язык. Ты же знаешь.
– Мало ли чего я знаю… Хотя да, лучше не стоит, – призадумалась фея. – Вот вспомнила сейчас нашего друга Августа. И взбрело же ему как-то раз попытаться заговорить с маленьким мальчиком, а тот поймал его и посадил в банку. Счастье, что мальчик оказался раззявой и споткнулся об корягу, валяющуюся на тропинке. Банка скатилась в овраг, разбившись о камни. Повезло Августу.
– В том-то и дело. Однако тогда был ребенок. Что он может со- ображать? Ему лишь бы поиграться. А эта девушка вряд ли прячет в своей сумке стеклянную банку.
– Что я слышу?! Ты хочешь немного победокурить, но боишься! – Альвина от удивления широко раскрыла глаза.
И она была права. В глубине души Вирсавии очень хотелось окунуться в эту авантюру, на которую ее в какой-то степени подталкивала подруга. Но, с другой стороны, эта авантюра приравнивалась к тому, если бы Альвина предложила ей посетить Жукоигры, только в отличие от них, разговор с девушкой казался очень даже заманчивым.
