Валерия Карнава
Алиса, Джейн и фисташки
Но, несмотря на последние события, я больше всего убеждаюсь в том, что без него не было бы и меня теперешнего. Да, к сожалению, мне пришлось побывать в роли его тени, но теперь я вышел из этой игры. Я стал создателем своей, правда, что-то пошло не так, раз я снова очутился взаперти, хоть и по своей воле… Нет, не стану больше об этом говорить, хочется вспомнить все то хорошее, что со мной было.
В четверг у меня появлялось второе дыхание, и я снова брался за дело. Я творил указы, причем мой мозг работал каким-то странным образом: в первую половину дня он выдавал мне гениальные идеи, а во второй будто терял свои силы и выплескивал то, что в своей старой жизни я назвал бы водой с ржавчиной, причем это даже была не вода, а так, всего лишь брызги. В такие моменты мне совсем не хотелось ничего делать. Зачем утруждать себя, если чувствуешь, что пора остановиться?
Тогда я просто катался на ладье по всей пустыне, пытаясь добраться до ее края. Над небом нависала хмурая ночь, а края еще не было видно. Странно это. Где же он? Может пустыня бескрайняя? Мне всегда хотелось спросить об этом у старика, однако я не решался прийти в его покои. Это словно открыть дверь в прошлое. Мы договорились, что не будем общаться друг с другом и показываться друг другу на глаза, чтобы не напоминать о тех событиях, которые нам обоим пришлось пережить. С тех пор я его больше и не видел. Удивительно, как ему удавалось сдерживать наш уговор? Чем он жил, где ходил? Я, конечно же, раскатывался на своей ладье везде. Мне это было позволительно, король как никак. А он? Неужели просиживал все свои дни в своей комнате, как я сейчас? Это грустно – быть оторванным от действительности…
По пятницам хотелось предаваться лени, причем самым бессовестным образом. В этом случае я попросту объявлял всем, что у меня королевский сон, и чтобы меня никто не тревожил, а сам с утра валялся в постельке, наслаждаясь красотой и спокойствием барханов. Вечером я корчился у окна, пытаясь изобразить то, как они изгибались. Признаюсь, у меня ничего не получалось. Я смеялся над своим отражением на стекле: какой-то корявый мужик, которого трясло из стороны в сторону, будто от сильных порывов ветра. Того и гляди улетит под потолок. Вот умора!
Мои придворные по каким-то необъяснимым причинам любят субботу. Это для простолюдинов она – самый настоящий праздник, ибо им было позволено полдня отдыхать, а вот на что суббота придворным? Загадка из загадок. Они и так ничего толком не делают, разве только хвалятся нарядами и чешут языками. Что касается меня, то к субботе я относился спокойно. Это было время моих долгих и основательных размышлений. Я просто сидел на своем троне и думал. Даже записывать ничего не хотелось, это был такой простор для мыслей, не закованных в бумажные цепи, что за это они были мне очень благодарны. Таким образом я готовил почву для понедельника.
В воскресенье я уже сеял зерна своих будущих великих идей. Я весь день писал черновики, один, без этого несносного мальчишки, который мог бы мне помешать. Рука уставала, глаза слезились, но я продолжал. Мне хотелось понять, насколько хорошо я знаю место, в котором живу, и насколько лучше я могу его сделать. Билось ли сердце пустыни с моим в унисон? Или наши ритмы не совпадали?
А что сейчас? Сейчас я – всего лишь пленник собственного прошлого. Его нет, но оно меня держит. Странно, не правда ли? И в какой-то степени абсурдно. Но что именно меня напугало? Простое кваканье ущербного певца? Ведь из-за него все это началось, если не кривить душой, а не из-за этого мальчишки-писаря.
Но ведь надо было мне на кого-то свалить всю вину. А сделать это проще, если такой человек находится рядом. Этакий козел отпущения. А может певец тут и вовсе не при чем? Просто этот страх всегда жил во мне и ждал подходящего момента, чтобы проснуться и напомнить о том, кто я есть на самом деле? Но почему такое произошло? Может по той простой причине, что я где-то ошибся? Или это скрытая уловка старца?
Он, кстати говоря, еще ни разу не появился. Неужели до сих пор верен нашему уговору? До чего сильная выдержка у этого человека. Слово дал, слово сдержал. Как было с королевством, так и с уговором. Он к своим словам относится не как к воздуху, подобно придворным, а как к самому себе. Раз он уважает себя, значит уважает и каждое свое слово. Я восхищаюсь этим человеком и одновременно боюсь его. Сейчас, сидя взаперти, я начинаю сожалеть о нашем уговоре. Мне так хочется спросить у него хоть какого-нибудь совета. Уверен, он очень мудр и смог бы мне помочь.
Я не могу выйти из этой комнаты. Здесь я защищен, а там, в коридорах дворца я буду уязвим. Здесь я – король, а там я – бастард. Почему так? Да потому что придворные уже видели бастарда, они знают, что я выкрал корону, чтобы стать королем. А сам ведь сочинил легенду о своем без вести пропавшем отце-короле. До чего это низко – возвести себе пьедестал почета на ворохе дешевой лжи. В какой-то степени я сказал правду, я на самом деле сын короля, хоть и незаконнорожденный, так что могу хоть отчасти претендовать на трон. Но, по сути, я обыкновенный вор. Я украл корону. Вот каким образом мне удалось стать королем. Разве это достойно благородного монарха, о котором слагают такие гимны? Боюсь, что нет…
И как же после этого показываться перед придворными? Разве они будут восхищаться таким обманщиком? Теперь они меня свергнут. И там, за этими дверями, наверняка уже готовится страшное восстание…»
Вот таких листов было бесчисленное множество, они валялись на роскошной цукатовой кровати правителя, на большом столе, ими был завален весь пол. Сам Игнат сидел на полу и, скрючившись, строчил угольком, как сумасшедший, будто в любую минуту за ним могли прийти и отправить его на смертную казнь. Лоб мужчины был сморщен и напряжен, губы то и дело что-то шептали, быстро и невнятно, покрасневшие от мозолей пальцы, казалось, жили отдельной от своего хозяина жизнью. Он даже не мог уследить за тем, как быстро строчка за строчкой выводилась на бумаге.
– Где мое место? Я не на своем месте… король я или бастард? Все перепуталось, все стало неясным… кто я? Кто? – проговаривал себе под нос Игнат, нервно покачиваясь всем телом из стороны в сторону. Тут уголек выскочил из пальцев, незадачливый монарх хотел его поймать, но промахнулся.
– Вот досада, – король схватился за голову, словно случилось непоправимое, и ему нельзя было останавливаться.
Уголек покатился в сторону двери, та тем временем распахнулась, и в комнату вошел Зосим. Он наступил своим ботинком на этот маленький черный обломочек и окинул снисходительным взглядом комнату, заваленную бумажками.
– Ты собираешься построить бумажный дворец? – с легкой иронией обратился старец к Игнату, который, вздрогнув от неожиданности, резко поднял на него голову.
До чего Игнат был удивлен, увидев перед собой старца, такого же спокойного и невозмутимого. Он даже на несколько секунд промолчал, не зная, что ему вообще сказать, ведь за все это время черты лица, как и сам Зосим, практически стерлись в его памяти. Старец казался Игнату таким далеким и чужим, что тот даже почувствовал волнение, как раньше он волновался перед Дидом.
– Такими темпами твои бумажки захватят всю пустыню, и она будет называться Королевством исписанных бумаг, – продолжил старец, даже не ожидая от Игната никакого ответа. Затем он произнес с явным укором: – Вот если бы ты с таким усердием строчил указы, причем адекватные, а не эту дребедень, пустыня стала бы оазисом.
– Я не способен на это, – тихим и дрожащим голосом отозвался Игнат, словно не он был королем, а старец.
Но тот, пнув ногой ни в чем не повинный уголек, усмехнулся:
– Ты же оказался способным впасть в свое безумство, а безумцы, знаешь ли, многое могут.
– Тогда я не из их числа…
– Не тебе решать. Я дал тебе статус, и ты должен был ему соответствовать, а не прятаться здесь, подобно испуганному ребенку. Ты ведь слышал оду? Как ты думаешь, она правдива? Ее сочинили для развлечения? На самом деле ты такой, как тебя восславляют?
– Я больше не могу… я больше не могу терпеть это заточение, эти мысли… даже барханы не успокаивают, а лишь действуют на нервы своим однообразием… здесь же ничего нет, совсем ничего… пусто… – взмолился Игнат, устало поднимаясь с пола. Ему не хотелось сидеть перед старцем, так он чувствовал себя пристыженным. А ведь Игнат все еще король, если, конечно же, в нем теперь осталось хоть что-то королевское.
– Они будут возвращаться к тебе через каждые двадцать лет, – заметил старик.
– Почему? Зачем они вообще появляются? Неужели мне было мало тех страданий там, в королевстве Черных вафель? Неужели я не заслужил всего, что имею сейчас? – Игнат подошел к окну. На этот раз на барханы он даже не взглянул, да и на старца смотреть не хотелось, будто в чем-то провинился перед ним. Игнат смотрел на горы своих бумажек.
Старик с легким презрением оглядел короля: осунувшееся лицо, торчащие в разные стороны волосы, рассеянный и по-овечьи напуганный взгляд, опухшие от писанины глаза – былое величие стерлось, словно от наждачной бумаги.
– Заслужил? Когда я сказал тебе, что нужно сделать для того, чтобы стать королем, первое, о чем ты побеспокоился, сможешь ли ты вовремя достать корону. Не так ли? Но ты даже не подумал о душах тех простых людей, которые не причинили тебе ничего плохого и не имели никакого отношения к тому, что твой отец держал тебя возле себя как слугу. Они жили своими радостями и страданиями, а ведь вспомни, больше у них ничего и не было. Но ты отнял у них и это. Ради чего? Ради того, чтобы править? Вот поэтому они к тебе и приходят, и будут приходить.
– Я просто хотел свободы… я устал быть на побегушках у короля и его семьи. Я бегал без продыху, и мне иной раз казалось, что они делали это специально, чтобы я умер от бессилья. Они меня ненавидели… Ты предложил мне эту свободу, и я не смог от нее отказаться. Так поступил бы любой другой на моем месте. Тот, кто уже отчаялся…
– Я тебе предлагал не свободу, а новое королевство, которое возлагало на тебя определенную ответственность, – подметил Зосим. – Разве это похоже на свободу в твоем понимании? Если хочешь свободы, беги из королевства, скитайся, где хочешь, сегодня в одном месте, завтра в другом. Кто тебе мешает? Думаешь, если бы ты сбежал, король стал бы тебя искать? Я сомневаюсь. Просто тебе захотелось пощеголять в роли правителя, показать всем, какой ты значимый. От тени короля до самого короля. Разве это не сказочно? В тебе заговорило банальное тщеславие. И во что ты превратил королевство, дарованное мной? В пустыню, где ничего не растет.
– Но я хотел такое королевство, – стал оправдываться Игнат.
– Нет, – покачал головой старик, – тебе просто было удобно, что в пустыне ничего нет и делать тоже ничего не надо. Пустыня живет сама по себе и не любит перемен.
– Но я же создал амфитеатр увеселений, – нахмурил брови Игнат, пытаясь хоть как-то отбиться от нападок старца. Однако тот был слишком непреклонен и жалеть Игната даже не собирался.
– Ты сам знаешь, чья эта была идея. Изменить название – не значит создать. Все, что ты имеешь сейчас, ты вынес из своего прошлого. В настоящем у тебя ничего нет, только пески. Я разочаровался в тебе, – вздохнув, Зосим присел на кровать.
– И что вы предлагаете мне сделать? – Игнат осмелился взглянуть на барханы, которые по-прежнему вставали на дыбы. Ему показалось, что по-иному они не могли двигаться, словно закостенели в своем однообразии.
– Это ты сам должен знать, – ответил Зосим. – Я же говорил, что не буду вмешиваться в твое правление. Увы, ты не соответствуешь своему теперешнему статусу. Люди напрасно отдали свои жизни за твой титул.
После этого старец встал с кровати и направился к выходу. Игнат опустил голову. Последние слова старика полоснули его, словно ножом, и ему было больно осознавать это. Зачем же становиться таким никчемным королем, не проще ли тогда остаться бастардом? И неужели эти видения никогда не покинут Игната? Неужели они продолжат свою нестерпимую месть?
Это означало, что Игнату с ужасом придется ожидать их приближения. Нет, таким образом им не удастся покинуть его сознание навсегда, как того хотелось бы Игнату. Что же тогда предпринять? Монарх стал лихорадочно думать, ведь если он ничего не придумает, ему грозит помутнение рассудка. Может попросту не обращать внимания на этих призраков? По сути что они могут ему сделать? Эти видения даже не живые, а так, плод его далеких воспоминаний, у них ведь даже не получится дотронуться до него пальцем. А разве можно бояться чего-то неосязаемого, тем более, когда знаешь, что этого давно нет и никогда не будет?
Так что Игнату следовало поскорее забыть свои видения. Но разве это можно сделать, сидя в четырех стенах? Нет, надо выйти и показать старику, что он способен превратить это пустынное королевство в настоящий оазис. Каким образом, Игнат пока что не знал. Но разве хоть одна мысль придет к нему в голову, если так и дальше вести пассивный образ жизни, от которого могут атрофироваться не только мозги, но и мышцы? Подумав об этом, король боязливо взглянул на дверь. Прежде чем он покажет всем, на что он способен, для начала ему следовало ее открыть, а там…
Но что там? Игнату страшно было представить, что же его могло ожидать. Он ведь давно не появлялся в дворцовых коридорах, а его ладья… Обычно она стояла рядом с троном, когда он общался со своими придворными. Наверняка там и должна была остаться. Где же ей еще быть? А сами придворные? Как они отреагируют на его появление? Будут ли насмешки? Или просто молчание? И в конце концов, как ему идти пешком, на своих ногах, если он всегда катился на ладье? Это казалось монарху настолько странным, что он замер.
Ну же, Игнат, соберись! Словно чей-то настойчивый голос вторил ему, и он несмело сделал шаг к двери, будто ребенок, который только учится ходить. Преодолевая дрожь во всем теле, Игнат толкнул дверь рукой. Ему предстояло вновь почувствовать себя королем, тем самым, которым его привыкли видеть приближенные. В конце концов собственное отсутствие можно представить как тяжелую болезнь. Ведь может король рано или поздно захворать чем-нибудь таким заразным, что ему нельзя появляться на людях? Но что же это за болезнь? Страх пения? Нет, нечего королю показывать свои страхи на виду у всех. Это будет аллергия на пение. И с этих пор он запретит всем петь, и никто не сочинит гимны – вот и первый указ, который родился в голове Игната. С него он и начнет свое второе великое правление.
От этих мыслей Игнат почувствовал прежнюю радость, а его тело будто само собой приняло прежний облик, ноги шли бодро и уверенно. Он стал прежним королем и даже заметил, как цукатовые стены улыбались ему.
И как только он позволил каким-то призракам загнать себя в ловушку? Это же немыслимо! Монарх усмехнулся, вспоминая свое заточение. Кстати говоря, теперь казавшееся ему глупым, как и речи старика, которого он даже подумал выгнать из королевства: несет всякую чепуху, зачем королю такие советники? А бумажки следовало сжечь, потому что никаких улик, подтверждающих его хандру, не должно было оставаться.
Игнат увидел двух толстяков, которые стояли у стены. Заметив монарха, те переглянулись между собой и после этого уставились на него, как на что-то из ряда вон выходящее. Король появился, да еще не в ладье! Кажется, пустыню скоро затопит.
– Ваше величество, мы так рады вас видеть! – один из них, бледнолицый, спохватившись, тут же нацепил на свою физиономию притворную улыбку. Голос слуги предательски задрожал, будто он натворил что-то нехорошее, а теперь пытался подлизаться, чтобы не получить по шапке.
Его товарищ, чей нос был похож на огурец-корнишон, и без того улыбался, безмерно радуясь тому, что он заступил на свой пост всего за пару минут до того, как явился король. В отсутствие правителя слуги позволяли себе служить шаляй-валяй: утром спали дольше обычного, могли прогулять полдня и уйти со службы пораньше. А зачем стараться, если короля нет? Игнат ничего не ответил толстякам, даже не обратил на них внимания, будто они слились со стенами, он просто пошел дальше. Те за его спиной скорчили недовольные гримасы.
– Я думал, он помер, – шепнул один другому так, чтобы не услышал король.
– А я думал, просто сбежал.
– Вот досада, теперь опять вставать ни свет ни заря, да еще торчать тут целыми днями. А я так привык валяться в барханах, особенно когда солнце в зените. Так припекает макушку.
– Теперь король сам припечет нам макушки, – послышался раздосадованный вздох.
Чем дальше Игнат отдалялся от своих покоев, тем сильнее уверенность крепчала в его жилах. Сейчас он посмотрит, как придворные скучали по своему королю, узнает, чем они занимались в его отсутствие. Странно, что коридоры были пустыми. Обычно здесь всегда было много людей, слышался смех дам и разговоры кавалеров. Куда же они все подевались? Как только король приблизился к закрытым дверям тронного зала, оттуда послышался самый настоящий гвалт. Ах вот, значит, где они! Но что придворным нужно было в тронном зале? Нахмурив брови, Игнат со злостью толкнул двери.
Увиденное парализовало его до кончиков пальцев. Придворные, вооружившись скребками и ножами, соскабливали со стен цукаты, которые кучами лежали возле их ног. В высоту человеческого роста обнажалось полотно, искрящееся светло-горчичными отблесками с темно-бронзовыми вкраплениями.
Люди толкались между собой, кричали друг на друга, то и дело кидаясь скребками. Видимо, не могли разделить между собой территорию. Это получилось из-за того, что их работа была в полной мере не организована, каждый скреб там, где ему вздумается, причем мог в любую секунду бросить определенное место и перейти на другое. А это все потому, что придворные не знали, что это за зверь такой – работа, и как правильно с ним надо обращаться.
Другие лазали по полу, отчаянно сдирая большие цукатовые плиты и отбрасывая их в сторону так, что они раскалывались на несколько частей. Окна во дворце были распахнуты настежь, и Евстахий, загребая руками эти кучи, бросал их прямо в песок. У короля округлились глаза от возмущения, и неудивительно; еще он увидел своего писаря, который бегал в этом хаосе с бумажками под мышкой, то и дело прикрикивая на придворных. Мальчишка же был сослан в деревню! Что он тут делает? Как посмел ослушаться приказа короля?
Писарь подбежал к Евстахию, который уже схватил очередную горсть, и с криком сбил ее ногой из его рук:
– Я же сказал, что не нужно это выбрасывать, пригодится для чего-нибудь!
Евстахий посмотрел на него с ухмылкой и ответил:
– Для чего может пригодиться этот хлам?
– Не знаю, – пожал плечами писарь, – со временем я придумаю.
– Удачных дум, – отмахнулся Евстахий и продолжил дальше избавляться от цукатов.
И как бы писарь не топал ногами, тот его попросту не слушал. На самом деле Евстахию настолько надоел этот монотонный цвет, что делал он это с превеликим удовольствием. Тем более новые стены, пока что робко выглядывающие на свет, доставляли ему большую радость; и причем не из-за того, что они такие красивые, а просто новые, поскольку за все время, которое он прожил в этой пустыне, здесь ничего не менялось, словно она и вовсе не была живой.
Осторожно, шаг за шагом, ошалевший правитель ступал по хрустящим цукатам, совсем не чувствуя своих ног. Былая смелость словно спала с него, подобно цукатовой пыли, и он не хотел верить своим глазам. Неужели придворные решили, что он умер и задумали изменить здесь все? Неужели для них короля больше не существовало, и вместе с цукатами они решили прогнать его дух? Так вот, оказывается, каким было их истинное почитание – пыль и кучи цукатовых обломков. И они настолько были заняты своим делом, что даже не замечали королевского присутствия. А зачем, если он для них больше не существовал?
Некоторые мужчины и женщины уже заметили, что в тронном зале появился король. Однако это их не останавливало, и они продолжали скрести, отводя от монарха свои взгляды, в которых проскальзывали одновременно неловкость и легкая настороженность. Это было что-то похоже на стыд перед королем за то, что они самовольничали в его отсутствие. Писарь, отчаявшись вести борьбу с упрямцем Евстахием, хотел было побежать к выходу, как уткнулся прямо в грудь правителя. Увидев, кто перед ним, писарь ахнул от неожиданности, и красный, будто рак, попятился. Его бумажки повылетали из рук, разлетевшись по обломкам, словно птичьи перья.
– Ваше величество, наконец-то вы почтили нас своим присутствием! – его голос прозвучал как надтреснутый, а сам он принялся неуклюже кланяться перед монархом.
Мальчишка хотел было состряпать такую же приторную улыбку, какая висела на лицах двух постовых, но вместо этого его рот растянулся так неправдоподобно, будто ему сломали челюсть. Король даже побагровел от злости. Казалось, это было самое большое унижение за всю его жизнь. Если в королевстве Черных вафель его ущемлял по той простой причине, что он бастард, то здесь он был королем, а с королями так не поступают.
– Что здесь происходит? – процедил Игнат сквозь зубы, схватив негодника за грудки.
– Ваше превосходительство, – кашлянул писарь, весь сжавшись, – мы подумали, что из-за скучных стен, да и вообще из-за всего дворцового однообразия вы впали в хандру. Вот и решили все здесь преобразить. Смотрите, – он кивнул в сторону трудящихся придворных, – как теперь загудел весь дворец, словно в него вдохнули вторую жизнь. А ведь раньше, если не считать тех дней, когда вам приходилось выступать перед придворными, здесь стояла такая гробовая тишина, что хоть падай.
– Кто позволил тебе вернуться? Ведь это по твоей вине я оказался запертым в собственных покоях! – заорав от злости на мальчишку, король наконец-то отпустил его.
Отдышавшись, писарь тихо промолвил:
– Я сам пришел. Придворные ходили туда-сюда, словно тени, будто ничего не произошло, и вы по-прежнему на троне. А ведь это было не так. Разве что-то изменится, если делать вид, что это тебя не касается? Я собрал их всех здесь, в тронном зале, и объявил о том, что ваше величество в печали, и чтобы эта печаль отпустила вас, необходимо принять меры. И вот, все мы стали усердно трудиться во имя своего короля. И как только мы закончим, вы увидите жизнь в новых красках, свежую, яркую и живую. Печаль больше не сможет загнать вас в угол.
Сказав это, писарь убрал с лица свою гримасу и смело взглянул на короля. Его речи должны были успокоить монарха, он в этом был убежден, потому что когда король сомневался в том, насколько идеальны его указы, мальчик всегда говорил, что придворные примут их ради его величества. И эти слова действовали на правителя, подобно эликсиру радости. Он успокаивался, а его сомнения исчезали. Но в этот раз король не успокоился, все его тело задрожало, подобно вулкану перед тем, как взорваться, и он все-таки прогремел на весь тронный зал:
– А ну пошли все во-о-он!
Придворные замолкли. Кто-то убежал от испуга, бросив скребки, но большая часть людей все же не сдвинулась с места. Увидев, что придворные не слишком-то послушались его, Игнат подскочил к одному мужчине, который стоял с отрешенным видом у стены, и вырвал из его рук скребок так, что чуть не сломал ему пальцы.
– Как ты посмел ослушаться своего короля?! – заорал Игнат на мужчину. Тот даже не шелохнулся. Мужчина спокойно достал скребок из кучи и продолжил на глазах у Игната скрябать стену. Казалось, он хотел специально позлить монарха.
– Смею, – возразил королю мужчина, – потому что не заботитесь вы о нас совсем.
У Игната даже дыхание перехватило от такой наглости.
– Это я-то о вас не забочусь!? Да вы и так с жиру беситесь, ничего не делаете! – подпрыгнул король на месте. – Построил для вас амфитеатр увеселений, да вы молиться на меня должны за это днями и ночами!
– Да в том-то и дело, что нас от этой пустыни уже воротит, здесь же ничего нет. Чем нам заниматься? Иголки у кактусов подстригать? Или сходить с ума, подобно вам, ваше величество?
– А вот насчет амфитеатра увеселений, ваше превосходительство, я вот что скажу, – заметил Ждан, который все это время тихо скрябал стену, ожидая подходящего момента, – он совсем невеселый, от него плакать хочется. Я там чуть не сгорел дотла!
Услышав это, остальные придворные даже ахнули и принялись переговариваться между собой. А вот Ждан был доволен тем, что все высказал, его фразы можно было сравнить со спрятавшимися в пистолете пулями, которые наконец-то выстрелили в упор. Король пошатнулся, не зная, что и ответить. Как же так получилось, что придворные, жившие в таком шикарном цукатовом дворце, ненавидели своего правителя? И это после того, что он не обременял их никаким делами? Целыми днями они прогуливались, наблюдая за тем, как палящее солнце вставало из-за песочно-аквамариновых облаков, напоминающих хаотичные мазки кисточкой по холсту. А ближе к ночи солнце потухало и обессиленно закатывалось за облака, которые уже становились серыми.
Всю грязную работу выполняли простолюдины: они одевали, кормили придворных и короля, одним словном, обеспечивали им безбедное и комфортное существование. А что же тогда о нем думали эти простые трудяги? Наверняка вообще жаждали, чтобы он сгинул. Игнат почувствовал, как кровь запульсировала по его венам, словно это была не кровь, а самый настоящий огонь. Неужели придворные хотели бы, подобно простолюдинам, жить в деревне, работать с самого утра и вечером, не чувствуя земли под ногами от усталости, падать на кровать? Как и он сам когда-то. Ведь он трудился не покладая рук и завидовал своим праздным братьям. А теперь их не было в живых, никто из них даже не унаследовал корону, а он сидел на троне.
Игнат знал, прислуживая другим, ты отдаешь часть своей жизни, порой большую. А что же остается тебе самому? Жалкие крохи? Ведь утром ты еще свеж и полон энтузиазма, днем твой энтузиазм подсыхает, будто осенний лист, а уже вечером падает, совсем обезвоженный. И ничего не остается. Только пустота. И она вся твоя, потому что тому, кому ты прислуживаешь, она не нужна. Вот, чем ты можешь довольствоваться. Придворные этого не знали. Как они тогда могли обвинять короля в том, что он о них не заботится? Он ведь огородил их от этого. Неблагодарные!
Но почему же тогда вышло так, что в его мире все стало таким же, как и у короля Дида? Почему сам Игнат не смог построить королевство, где каждый чувствовал бы себя комфортно и был бы доволен своей жизнью? А может потому, что он не имел понятия, как это делать? Перед его глазами была только одна правда жизни, которую он перенял от своего отца. По сути ничего не изменилось, даже идею амфитеатра Игнат украл.
И даже это место принадлежало не ему, а старику, который дал ему готовое королевство – бери и делай с ним все, что хочешь. И он сотворил из него пустыню. Одним словом, ничего не сделал и не собирался делать, как подметил Зосим. Все, что он хотел, это просто сидеть спокойно на своем троне и наслаждаться жизнью, ни о ком и не о чем не беспокоясь. А ведь он мог что-то изменить, но не стал, ведь так ему было удобно. По-настоящему заботился он только о себе. Таким образом ему удалось восполнить всем этим богатством ту пустоту, от которой он страдал раньше.
Но так ли это было на самом деле? Как можно наполнить пустоту пустыней? Он ведь сам жил в пустыне. Нет, он не наполнил, он просто скрылся в этих песках от себя самого, от своих прежних проблем до тех пор, пока они не восстали против него.
В глубине души Игнат все это прекрасно понимал, но признавать это на виду у всех не хотел. Он не желал слышать свой внутренний голос и действовал так, как привык действовать. Игнат был слишком упрям и несгибаем.
Еще раз внимательно оглядевшись, монарх нигде не обнаружил своего трона: лежали одни цукатовые кучи, которые росли, будто на дрожжах.
– Где мой трон?! – взвизгнул Игнат с недовольством.
В этот момент Евстахий поднял большую цукатовую кучу и, взвалив ее на плечи, отправился вместе с ней к окну. Король побледнел. В этой куче он узнал свой трон, весь расплющенный, как блин, лишенный прежнего королевского блеска. Со всех ног он пустился за Евстахием вдогонку, лихорадочно крича ему в спину:
– Стой, недоумок! Верни мой трон!
Однако Евстахий не слушал короля. Одним махом он скинул со своих плеч груз, будто снежинку.
– Поздно, ваше величество, – улыбнулся Евстахий, – сколотим вам новый трон, пожестче. Настоящий, королевский, а не этот, рыхлый, как тесто. На нем если только дрыхнуть.
Игната охватил сильный озноб, и он прыгнул в окно, протянув руки к своему трону, но его уже не было, потому что он был безвозвратно проглочен прожорливыми песками. Евстахий успел вовремя схватить правителя за ноги, и тот повис над полчищами скорпионов, копошившихся в этих самых песках.
– Ваше величество, вы чего задумали? – забеспокоился Евстахий.
Тем временем Игнат, опомнившись, вцепился руками в цукатовую стену дворца и принялся выгибаться. Евстахий тянул короля изо всех сил. Таким образом королевское тело было почти в тронном зале, только его голова оставалась за окном. Спасенный король почувствовал сладостное облегчение, и тотчас все обличительные мысли, которые до сего момента грызли его сознание, улетучились. Подданные вовсе не желали ему зла, все они здесь старались, чтобы он поскорее к ним вернулся. Король был нужен этому королевству, в противном случае его попросту давно бы спихнули на корм скорпионам.
Подумав об этом, монарх истерически расхохотался. Евстахий вздохнул. Кажется, от песков у короля стало плохо с головой. А сам правитель, в свою очередь, продолжал разглядывать скорпионов, они казались ему такими блестящими и необычными. И почему он раньше не замечал, как красивы и совершенны эти создания: несколько ножек, чтобы передвигаться, хвост, чтобы жалить неприятеля, клешни, чтобы хватать добычу и голова, чтобы держать все остальные части тела под контролем – ничего лишнего. А сколько силы скрывалось в этих маленьких существах. Что это была за сила?
– Постой! – радостно крикнул король своему терпеливому спасителю. – Дай еще взглянуть… Кажется, ко мне пришла идея… А что если устроить в амфитеатре увеселений прыжки в барханы со скорпионами? Думаю, это будет весело. Никто ведь не отважится. Кишка тонка. Или отважится? Как ты думаешь? А?
– Ваше величество, тогда вам надо было строить амфитеатр устрашений, – вытаращил глаза Евстахий. Король был явно болен, и толстяк стал опасаться за будущее целого королевства.
– Так я же и строил амфитеатр устрашений! Вот только скажи я правду, пошел бы ты туда? Вряд ли. Всего лишь стоило поменять название. Потеха, да? – Игнат снова захохотал, причем еще сильнее, да так, что слюни стекали по его раскрасневшемуся от смеха подбородку.
