Валерия Карнава
Алиса, Джейн и фисташки
– Да, – подхватило несколько человек, – вместо того, чтобы искать спасение, он болтает очередную чепуху!
– Достаточно! – послышались еще недовольные выкрики. – Твоя королевская болтовня уже вытекает из наших ушей, словно мороженное с крыш дворца. Нам нужна защита! Мы избранные только до тех пор, пока стоим здесь, пока напасть не пробралась сюда сквозь ворота и стены. Защити свой народ! Придумай что-нибудь!
– Как вы смеете так говорить с королем! – подпрыгнул от негодования рассерженный слуга, с опаской взглянув на короля, который, запрокинув голову, отрешенно сидел, разглядывая потолок.
Лишь королева гневно сверкнула глазами, а ее супруг, видимо, решил пропустить это оскорбление мимо ушей.
– А как смеет король появляться без короны? Теперь он уже не король, – послышалось из толпы.
Долговязый еще раз бросил свой взгляд на монарха и растерянно захлопал глазами, а ведь и правда, вместо короны у него на голове было не пойми что, очередное творчество мастериц поляны шляпок. И почему он не заметил этого раньше? И куда король дел свою корону? Неужели потерял? Но разве это возможно? Он же стережет ее как зеницу ока!
– Наш король продал корону дьяволу, вот и городит чушь про избранных, – снова выкрикнул кто-то из толпы. – Посмотрите, как он спокоен, да ему по барабану, что с нами будет!
Послышалось еще десятки недовольных голосов, вскорости превратившиеся в самый настоящий гвалт, а Дид по-прежнему беззастенчиво разглядывал потолок, словно у него больше не было никаких обязанностей. Его супруга уже ерзала на стуле, не зная, куда себя деть от стыда. Не выдержав напряжения, она толкнула его в бок. Выдавив из себя глупую улыбку, он ей шепнул:
– Дорогая, не обращай на них внимания, они нервничают. А я жду, когда к нам придет спасение. Мы ведь избранные, верно?
Агафья тяжело вздохнула и покачала головой. Кажется, ее супруг тронулся умом, и теперь ей придется самой что-то придумать, чтобы успокоить придворных, иначе этот бунт может превратиться в настоящую катастрофу, а учитывая, что за стенами замка свирепствует ужасное нечто, это будет катастрофа вдвойне. Народ тем временем заволновался еще больше, и королева кивнула слуге, чтобы тот обратился к придворным, ибо она хотела усыпить их бдительность мудрыми речами. Вот только эти самые речи пока что не родились в ее голове, и она не знала, что говорить, однако в ней теплилась надежда на то, что хоть какая-то мысль да и стрельнет, поскольку сообразительностью королева отличалась всегда.
Но долговязый не услышал королеву, потому что в растерянности глядел по сторонам. И вообще он был готов в любую секунду дать деру – хмурые перекошенные физиономии ничего хорошего не предвещали. Тем временем, недовольная невниманием парнишки Агафья сморщила лоб и выкрикнула:
– Слуга!
Вздрогнув, тот сразу же обернулся. Увидев кивок королевы, он принялся отчаянно хлопать в ладоши, взывая придворных замолчать. Но придворные продолжали галдеть. Тогда он закричал во весь голос, что королева хочет произнести речь. Со стороны придворных не было никакого отклика. Из толпы вышел бугай и, схватив слугу за шиворот, прорычал:
– А королева что, умеет говорить?
Парнишка задрожал от страха, а на лбу у него выступил пот. Чтобы не видеть кабанаподобную физиономию этого мужика, он закрыл глаза. Наблюдавшая за этой сценой Агафья злостно сверкнула глазами, она даже хотела бы приподняться с трона, однако тяжелое платье сковывало ее тело, словно в тисках. Возмущение пронзило супругу правителя настолько, что даже хваленая сообразительность, которой она прежде славилась, притупилась, словно нож. Королева опять не знала, что ответить бугаю, да и надо ли вообще? Не входило же это в ее обязанности раньше, так почему что-то должно измениться сейчас?
Однако не успела Агафья доразмышлять о том, что ей надо делать, а что не надо, как разъяренная толпа накинулась на нее, короля и принцев. Долговязый, который в суматохе вырвался из рук бугая, трусливо спрятался за трон и уселся там на полу, по-прежнему дрожа от страха. А придворные тем временем хватали визжащую королеву за волосы, та махала руками во все стороны, словно мельница, пытаясь хоть как-то отбиться, шлепали глупых принцев по щекам, и визга от них было не меньше, чем от их матери. С головы обмякшего, будто медуза на солнце, короля слетела фальшивая диадема. И она тут же была затоптана ногами негодующих.
* * *
Тем временем цунами из ошметков росло до тех пор, пока не превратилось в огромного извивающегося змея, который своей головой пробил хлюпкие шоколадные ворота, отчего те превратились в кучу маленьких кусочков. Змей осторожно заполз внутрь; извиваясь, он бесшумно скользил по пустым дворцовым коридорам, едва касаясь пола, будто знал, куда следует направляться и боялся заранее выдать свое присутствие, потому что самое главное было для него – это внезапное нападение.
Подданные уже успели оттащить короля, королеву и принцев за трон и дубасили их там на полу с остервенением. Король лежал в полубессознательном состоянии, раскинув руки, и улыбался, его лицо покраснело и опухло от тумаков еще больше, а под глазом засветился большой фиолетовый синяк. Казалось, в тронном зале было только его тело, с остатками духа, большая часть которого витала непонятно где.
Здесь же, по правую сторону от него, валялся в позе полумесяца обездвиженный долговязый. Выпученными глазами он смотрел в одну точку. Последнее, что он увидел в своей жизни, как короля волокли по полу, словно мешок с картошкой, и от этого сердце парнишки не выдержало, ибо он знал, что ему тоже будет несладко. Больше его никто не трогал, ибо лежачего не бьют, особенно если это мертвый лежачий.
Агафья, чье платье было разукрашено следами от больших мужицких ботинок, все еще как-то брыкалась ногами, будто коза, ее волосы были спутаны в комок, а бордовое лицо, искаженное гримасой отвращения, было все в поту. Принцы, свернувшись калачиком, визжали, как свиньи на бойне, закрыв испуганные и перекошенные лица руками. Один из негодующих, бородатый мужик, все это время только и делал, что толкался среди разгоряченных от ярости бунтарей, пытаясь пробраться к трону. И вот, наконец, когда народ еще больше сгрудился над королевской семейкой, будто стая шакалов над падалью, он запрыгнул на трон, толкнув одного тощего паренька, который хотел пробраться к королеве, чтобы выдрать у нее клок волос. Толстяк развалился на троне, словно господин, ощущая небывалый прилив радости, и даже улыбка у него на лице засияла ярче фонаря.
Приблизившись к вафельным дверям тронного зала, змей поднял свою переднюю часть длинного туловища и сделал резкий бросок, отчего двери, не выдержав такого сильного удара, рассыпались в труху. Увидев в дверном проеме огромного змея, мотающего из стороны в сторону головой, чтобы стряхнуть с себя остатки вафельной трухи, толстяк ахнул и вжался в трон. Даже пред лицом опасности он не хотел его покидать, поскольку всегда жаждал почувствовать себя королем.
Одна из девиц, чуть не задавленная бунтарями, вскрикнула и упала без чувств. А бунтари так и продолжали разминать свои кулаки, не видя перед собой ничего, потому что их разум затмила ненависть к королевской семье. На их же удивление это негодование родилось совсем недавно и было ничем иным, как отголоском той самой ненависти, которую долгими годами питали простые жители к королю и его семье. Когда они умерли, она воспарила вместе с их душами, вселившись, подобно демонам, в тела еще живых подданных, которые были пока что живы. И теперь высвободившаяся злость дала самой себе столько воли, сколько все это время она была в заточении.
Змей взорвался, обрушившись градом на весь тронный зал, а люди в панике стали валиться с ног, поскальзываясь на липких ошметках, которые жгли их тела. Дикая симфония предсмертных стонов прокатилась по стенам тронного зала, отчего они содрогнулись. Дид, словно очнувшись от блаженного сна, тряхнул головой. Он увидел свою измученную супругу, которая лежала на полу, вся в синяках, уставившись отсутствующим взглядом в стену. С дрожью в голосе монарх произнес:
– Что здесь произошло, дорогая?
– Почему эта стена черная? – хриплым и обессилевшим голосом ответила Агафья. – Я не хочу в последние мгновения своей жизни смотреть на черную стену…
Затем король заметил своих детей, которые все еще дергались в истерике, словно улитки, боясь даже поднять голову, чтобы посмотреть на то, что происходит. Правитель заглянул за трон. Там орали и катались по полу люди, облепленные ошметками. Это зрелище произвело на короля сильное впечатление, напуганный, он покачал головой.
– Это ведь все проклятый бастард. Куда-то пошел ночью, а наутро вот что… Но что это? Зачем? – шептал он сквозь зубы, сжимая кулаки.
В оба его глаза влетело по парочке ошметков, глазные яблоки стали плавиться, появилось жуткое жжение, и король заорал во все горло. После этого у Дида закружилась голова, и он упал навзничь.
– Черная стена, черная стена, не хочу видеть черную стену… – бормотала королева, разум которой уже был далеко от своей хозяйки.
Тут же в стену врезалось несколько частичек зелья, которые от- рекошетились и запрыгнули на королеву, та слабо закрылась от них руками, однако это ее не спасло. Засыпая супругу короля и его детей, они появлялись словно из воздуха, причем их становилось все больше и больше.
Игнат по-прежнему находился в обездвиженном состоянии, беспомощно таращась в окно, будто оттуда в скором времени должно было прийти неожиданное спасение. До него все это время доносились неистовые крики придворных, но он даже не мог себе представить, что вообще там происходило, однако мысленно готов был к самому худшему. Неожиданно, пробив стекло, в комнату влетел большой, размером с кулак, ошметок и шлепнулся Игнату прямо в лоб. Юноша стал морщиться, хоть и понимал, что этим самым ему ошметок не стряхнуть, но лежать бревном, когда угрожает опасность, он не хотел. Ошметок растекся по всему лицу Игната будто вода, отчего тот даже на секунду перестал дышать, потому что было нечем.
В голову опять полезли нехорошие мысли о том, что настал его конец, и он теперь задохнется здесь один, всеми покинутый. Мысль оказалась настолько пронзительной, что Игнат даже дернулся всем телом, и тут этот растекшийся ошметок змейкой заполз ему в нос. В носу сразу же защекотало, и юноша чихнул, ощутив спасительный кислород. Он дышал, и это было невероятно! Игнат всей грудью вдохнул воздух снова, чтобы убедиться, что это правда, что смерть от потери кислорода ему не грозит, как в эту же минуту все его тело сотряслось так, словно внутри него взорвался вулкан. И юноша вскочил с кровати.
Стоя на ногах, он ошеломленно взглянул на пол. Там он увидел носки своих ботинок, и не мог поверить в то, что он стоит, а не лежит, и это действительно пол, а не поверхность жесткой кровати. Теперь его ноги были свободны, а разум наполнился неистовой радостью. Не теряя ни секунды, Игнат выбежал вон из этой проклятой комнаты.
Оказавшись в тронном зале, куда он так спешил, юноша увидел тела людей, лежащих друг на друге, чьи лица были бледны и выражали кричащую злость. У некоторых даже были согнуты в кулаках руки. Как догадался Игнат, здесь было самое настоящее побоище. Даже нельзя было сказать, что эти люди мертвы, ибо настолько живы были их эмоции, что казалось, они сейчас вскочат и продолжат драться. Лишь один мужичок развалился в кресле, откинув голову на спинку, и судя по тому, как набок съехал его рот и зрачки собрались в кучку, он умер от того, что сошел с ума. И видимо от страха, потому что его скрюченные пальцы сильно сжимали подлокотники трона, причем мизинец даже как-то странно был изогнут, словно, почуяв опасность, хотел спрятаться.
Игнат прошелся ближе к трону, и там, на полу, лежал рыжеволосый мужчина, злобно кусающий своего товарища за ухо, на животе которого покоились смятые остатки той самой злополучной диадемы. Только от одного этого зрелища у Игната похолодело все внутри, словно его сердце было пронзено острым куском льда. Из- за трона с левой стороны выглядывала чья-то безжизненная рука.
Заглянув туда, юноша увидел распластавшегося короля, который, по всей видимости, хотел уползти, но не успел и так умер, лежа на спине и согнувшись. Его голова была как-то неестественно вывернута, будто кто-то сломал несчастному шею, а пустые глазницы олицетворяли ужас с проблесками мольбы. Даже будучи мертвым, король молил о пощаде.
Игнат смотрел на короля так, будто собирался его спасти, но было уже поздно. Но кто же задушил монарха? Может, это сделал долговязый, который по-прежнему лежал в позе полумесяца? Но что-то уж больно у него был трусливый взгляд, а разве может существо с таким трусливым взглядом пойти на преступление?
Рядом была королева, вся бледная, со всклоченными волосами, она так и застыла, разглядывая с недоумением черную стену, а ее руки безжизненно лежали на полу, обнажая пыльные исцарапанные ладони. На мизинце Агафьи был обломан краешек ногтя, а на фаланге пальца краснела большая кровяная точка. Нет, королева не могла убить своего супруга, об этом Игнат даже и думать не мог.
Здесь же, рядом с королевой, Игнат обнаружил принцев. Лежа на боку, Прокоп кусал себя за большой палец руки, а Сима валялся на животе, его голова была повернута в сторону, рот открыт, а зубами он едва доставал до своего предплечья. Глаза у принцев были зажмурены так сильно, будто они боялись, что их прожгут огнем. Эти два брата внушали Игнату даже не прежнее отвращение, а жалость, впрочем, как и король с королевой.
Хоть юноша до сих пор не мог признать в монархе своего родителя, но все же он видел в нем человека, который умер в мучениях. Заслуживал Дид этого или нет, теперь уже Игнат не знал, но от одного вида этих тел, изувеченных предсмертными страданиями, юноша все больше и больше покрывался испариной страха. У него запершило в горле, и он вышел из-за трона.
Увы, Игнат не ощущал радости, с которой думал о кончине королевской семьи еще в тот самый день, шагая по поселку. Юноша медленно прошелся по комнате, стараясь не задеть мертвецов, и потерянно взглянул в окно, за которым зеленела трава, кустились розы и вдали прятались деревья – единственные живые создания, которые остались в этом королевстве. От этой мысли Игнату сдавила горло гнетущая неопределенность. Что теперь делать, куда идти? И как быть, в конце концов, со всеми этими мертвецами?
От последней мысли он содрогнулся. Да ему и месяца не хватит, чтобы раскопать столько могил. А ведь в поселке еще кучи усопших простых горожан. Простонав, юноша схватился за голову. Не так он представлял свое чудесное избавление от королевского гнета, совсем не так.
В дверях появился Зосим. Выглядел он обычным человеком, его тело было освобождено от ошметков, которые уже успели отвалиться по дороге, будто пиявки. Улыбнувшись, он довольно произнес:
– Ну что, почувствовал дух настоящей свободы? Я как все обещал, так и выполнил.
Игнат ничего ему не ответил и лишь опустил голову. Он ощущал страх, одиночество, жалость, неопределенность, но только не свободу.
Часть 2
Королевство Белых цукатов зародилось среди сыпучих белоснежных песков, то и дело перекатывающихся, будто волны океана. Местные домики были похожи на пирожные в виде корзиночек, сплошь покрытые кокосовыми цукатами; окошки словно глаза, а двери – так называемые рты. Корзиночки стояли близко друг к другу, и это было даже хорошо, ведь кроме них в этой пустыне ничего и не было.
Женщины ходили в конусообразных платьях, которые, как и дома, были усеяны цукатами, а мужчины облачались в рубашки в виде конуса и большие квадратные штаны. Волосы у жителей были иссиня-черного цвета, что создавало яркий контраст между их светлыми одеяниями.
Женщины изготавливали одежду, причем происходил этот трудоемкий процесс прямо на песчаной поверхности. А почему трудоемкий, потому что перед тем, как начать скрепление между собой отдельных частей одежды, их следовало сначала на протяжении шести часов повозить по песку, чтобы ткань впитала в себя едва уловимый теплый песчаный аромат. Так она приятнее прилегала к телу. Девочки помогали своим матерям тем, что мастерили украшения для платьев и делали шляпки.
А вот мужчины строили дома, которые спустя месяц заносило песчаными бурями настолько, что они обваливались, поэтому приходилось возводить новые. Это был поистине изматывающий труд. Мальчики упорно трудились вместе со взрослыми там, где барханы закручивались с особой силой, словно торнадо и низвергали фонтан кокосовых цукатов размером со страусиное яйцо. Мальчикам было велено собирать эти самые цукаты и крошить их руками на мелкие зернышки. Это была почти ювелирная работа, требующая от маленьких работников усидчивости и дисциплины, потому что цукаты не так уж хорошо крошились, и следовало прилагать усилия. Не все мальчишки выдерживали, многие садились на песок в изнеможении и плакали.
И на протяжении всего следующего дня их же товарищи издевательски выкрикивали, что они слабаки. Конечно же, никому не захочется такое услышать в свой адрес, и расстроенные мальчишки, закрывая уши, сбегали. Соответственно, за свой трусливый побег мальчишек наказывали взрослые: в выходной день, вместо отдыха они направлялись к закручивающимся барханам и работали там до вечера. Это было для них хорошим уроком, чтобы не поддаваться своим слабостям и не вестись на чужие провокации.
Вечером никто уже не трудился, потому что барханы плясали со страшной силой, вертясь, крутясь и подпрыгивая. Из них выползали полчища красных скорпионов, которые набрасывались на зазевавшегося путника, кусали его, бедняга падал, и его засасывало вглубь бархана. Вот таким образом несчастный погибал, и никакая одежда его не спасала, разве только стены родного дома, в которых он был в полной безопасности.
Дворец же располагался вдали от домов простых жителей. С виду он напоминал большой округлый торт, покрытый цукатами, и лишь сверху гнездились сахарные шарики. Дверей не наблюдалось, и вместо них в нужное время цукаты словно проваливались в пустоту, и таким образом образовывался проход. Разбросанные по всем стенам дома окошки-глазки наблюдали за высокими кактусами, которые извивались по барханам, подобно змеям, чьи острые колючки торчали в разные стороны. Это было единственное украшение пустынного королевства.
Придворные дамы облачались в широкие цукатовые платья, на которых поблескивали остекленевшие кристально-прозрачные водяные капли, причем у каждой модницы они складывались в разные замысловатые узоры. Некоторые были в шляпках из желе, напоминавших пучки длинных гусениц разноцветно-бледных оттенков, причем эти так называемые гусенички при каждом шаге сгибались то в одну, то в другую сторону.
Это выглядело очень смешно. Наверняка ради этого дамы их и носили, поскольку ничего забавного больше в этой пустыне и не было. Кавалеры не отставали от дам и с гордостью демонстрировали свои цукатовые рубахи-треугольники и шаровары, края которых волочились по песку, то и дело застревая в колючках мясистого кактуса. Головные уборы мужчин были похожи на бесформенные блямбы, то и дело покачивающиеся на ходу, причем такие громоздкие, что шеи представителей мужского пола чуть ли не сворачивались от лишнего веса на голове. Вот так и прогуливались дамы с кавалерами, держась за ручки и болтая о разных пустяках.
Одним безмятежным солнечным днем цукатовые стены дворца провалились, а из пустоты вынырнула длинная ладья в форме полумесяца, которая отливала голубовато-бежевым сиянием, таким легким, почти незаметным. Ладья сама по себе медленно и плавно плыла по барханам, а в ней стоял король во всей красе. На нем было надето длинное мешковатое одеяние из цукатов, местами покрытое крошками какао и кофейными зернами. С виду это напоминало калейдоскоп. На голове монарха сияла корона – такой же полумесяц в вертикальном положении, того же цвета, как и сама ладья.
Правителю на вид можно было дать лет сорок, у него было смуглое лицо, а взгляд острый и решительный, которым он пронзал гуляющих придворных. Те с благоговением расступались перед ладьей, давая ей путь. Ладья плыла по барханам продолжительное время, а придворные следовали за ней.
Наконец она остановилась перед высоким амфитеатром, около которого полукругом стояло десять толстяков в шароварах и с цукатовыми подносами в руках. На каждом подносе красовались небольшие пиалы из кокосовой скорлупы. В середине можно было увидеть толстяка с усами, держащего высокую пиалу на ножке. Завидев короля, он тотчас подбежал к ладье и услужливо предложил монарху испить напиток. Король взял предложенную ему пиалу с тем же выражением лица и, повернувшись к придворным, горделиво произнес:
– Друзья мои, я пью за этот светлый и солнечный день, который откроет вашему взору мое величайшее творение – амфитеатр увеселений. Я создал его специально для вас, чтобы вы не чувствовали себя такими же опустошенными изнутри, как опустошен наш мир снаружи. Но если приглядеться, то он совершенен, ведь в нем нет ничего лишнего. А до чего красив этот песок, который, переливаясь днем тихим блеском, по-настоящему оживает только ночью. Я могу смотреть на него часами и думать обо всем на свете, даже о том, сколько песчинок в горстке, которая может поместиться в ладони. А больше всего мне нравится размышлять о покое моей души. Мне есть о чем сожалеть, о чем вспомнить, в чем покаяться, как и каждому из вас. Но что бы ни случилось, я всегда знаю, что заслуживаю все то, что меня окружает, – с этими словами монарх вскинул руки, а затем продолжил свою речь: – А еще я заслуживаю чести стоять здесь и делить все прелести этой жизни вместе с вами. А вы достойны находиться рядом со мной, и слушать мои речи, ведь без вас они потеряли бы всякий смысл, и мне пришлось бы разговаривать с молчаливыми песками.
Закончив говорить, король кивнул в сторону стоящего ближе всех к ладье мужичка, который смотрел на своего монарха как на божество, отчего мужичок довольно заулыбался, ему льстило то, что король выделил из всей толпы только лишь одного его.
– Правду я говорю? – вскинув подбородок, правитель снова обратился к толпе.
– Да-а-а! – вскричала довольная толпа, которая чтила своего короля и готова была поддержать каждое его слово.
Правда, некоторые из них только делали вид, что слушали правителя, а сами поглядывали на амфитеатр, больше всего их жгло непреодолимое любопытство, что же там такое внутри, и каждый из них хотел увидеть это собственными глазами. Один мужичок с большим животом, на котором шаровары чуть было не трескались, относился к этой категории людей. Его звали Евстахий.
– Когда он закончит болтать? Я хочу туда, а ты? – шепнул он своему худому товарищу.
Его худой товарищ по имени Ждан меланхолично пожал плечами, подтягивая свои штанины, которые были на два размера больше:
– Не знаю, за последние десять лет у нас никаких развлечений не было, кроме закапывания в песок с головой.
– Мне вообще казалось, что наш король не умеет развлекаться, поэтому и жизнь у нас пустынная. А тут такое, – толстяк кивнул в сторону амфитеатра.
– Ну, так все однажды происходит впервые. Хотя, кто знает, какие на вкус развлечения короля, вдруг вместо сладкого пирога он решил подарить нам тухлый хлеб, – хихикнул худой.
Его сосед, хмурый дядя со сросшимися бровями, уже уставший от болтовни двух товарищей, недовольно пробурчал:
– Хватит болтать всякую чепуху, король начинает пить.
И двое болтунов, словно школьники, уставились на монарха, а тот выпил пиалу до дна. Затем, довольный и пресыщенный приятным шоколадным вкусом, он объявил своим придворным:
– А теперь мне нужны добровольцы, которые первыми отправятся в амфитеатр и поведают нам о своих впечатлениях. Есть такие?
– Да, есть! – азартно выкрикнул Евстахий, схватив своего товарища за рукав.
Тот и опомниться не успел, как оказался перед королем. Монарх придирчиво оглядел сначала худого. Один вид короля, который возвышался из своей ладьи, закрывая собой жгуче-яркое солнце, вызвал у Ждана нестерпимое волнение, пробегающее по всему телу мелкими мурашками настолько, что его штаны задрожали и готовы были спрыгнуть с костлявых бедер в песок.
Ждан быстро ухватился за резинку, спасая себя от большого позора. Затем взгляд правителя переместился на Евстахия, чья физиономия сияла так, будто это он был королем и стоял в этой ладье. Таким образом монарх словно оценивал каждого добровольца, достойны ли они войти в ворота величественного амфитеатра – его детища, ведь пускать туда кого попало ему не хотелось. И все-таки правитель решил, раз эти двое сами вызвались проверить на себе все сладости увеселений, которые он старательно готовил для них, то препятствовать этому нет смыла – они достойны оказаться в амфитеатре. Об этом свидетельствовал его одобрительный кивок:
– Ступайте!
Этого слова было достаточно для Евстахия, чтобы почувствовать себя самым счастливым человеком на свете. Ведь он сделает еще одно открытие в своей жизни. А все началось с детства. Ему было пять лет, когда он играл один рядом с домом, в полном одиночестве. Другие дети не играли с ним из-за того, что он был неповоротливым.
И вот как-то раз Евстахий решил слепить ящерку из песка, которая могла бы стать его другом. Мама всегда говорила ему, что песок – это их колыбель, они все родились их песка и, умерев, станут таким же песком. Но когда мальчик брал горсть песка в свои маленькие пухлые ручки, тот просачивался между его растопыренными пальцами золотистыми струйками, вызывая у него чувство непомерного разочарования. Ящерки не рождаются из песка, как и люди, а это значит, что песок бесполезный.
Выходит, что и вся жизнь не имеет никакого смысла. Это было ужасное открытие для пятилетнего малыша, который и жизни толком не знал. Два года мальчик пребывал в апатии и не выходил из дома до тех пор, пока однажды не увидел в окне, как какой-то тощий мальчишка достает из песка ящерку, и она бежит по его руке, быстро-быстро. От увиденного у Евстахия перехватило дыхание, он выскочил из своей комнаты, чуть было не сбив с ног свою мать, которая несла ему поднос с едой. Оказавшись перед мальчиком, Евстахий произнес с волнением, не спуская глаз с серой ящерки, ползавшей у того на груди:
– Она из песка?
– Да, все мы из песка, – ответил удивленный мальчик. Евстахий радостно заулыбался, причем впервые за два года.
– Научи меня делать так же, – воскликнул он, на что мальчуган ответил, что научит.
Конечно же, выяснилось, что ящерка появилась на свет не в песочных барханах, как думал мальчик, а в доме Ждана, из коробки, где раньше жила ящерка-мама, которую после рождения этой малышки случайно задавило большим сундуком.
Это событие очень опечалило Ждана, и он долгое время не выходил из дома, а когда маленькая ящерка подросла и стала похожа на свою маму, то малыш будто бы воспрял духом и решил выйти на свежий воздух. Услышав историю о гибели ящерки, Евстахий решил, что его переживания были слишком надуманными, и ему стало стыдно за свою хандру. Это было его второе открытие. С тех пор мальчишки подружились. Они вместе гуляли, игрались с ящеркой, а когда ее не стало, делили между собой свою скорбь.
С той поры прошло много времени, друзья уже выросли, а в жизни Евстахия новых открытий не наблюдалось, и это его очень удручало. И вот сам король предложил ему сделать еще одно важное открытие, причем перед всеми придворными, хотя до этого о своих открытиях знал только сам толстяк. А теперь об этом узнают все. Это ли не счастье?
Когда Евстахий со Жданом приблизились к амфитеатру, тот показался им величественно-прекрасным, у толстяка разгорелись щеки, а Ждан занервничал. Что-то уж больно не вызывал у него доверия такой яркий жест от короля, который всегда был блеклым не только внешне, но и в своих суждениях и поступках, а у таких людей даже в крови нет никакой яркости. Толстяки с восковыми лицами расступились, и появился черный проход.
– Что-то не похоже это на веселье, тебе не кажется? – шепнул Ждан своему товарищу, шагая в темноту с бьющимся сердцем.
– Да, не похоже, но меня раздирает жуткое любопытство, что там, – последовал ответ.
– Может король лишился рассудка, раз думает, что это весело – бродить по темноте.
– Ну, мы только вошли, наверное, рано судить, – пожал плечами его товарищ, который в глубине души надеялся, что он еще повеселится на славу.
* * *
Темнота расступилась перед яркой вспышкой света, которая ослабла, рассеиваясь по всему пространству мягким сиянием. Перед товарищами возвысились странные пирамиды, вплоть до самого неба, причем их было бесчисленное множество, как спичек в коробке. Каждая пирамида была из грубого темного камня, с небольшими неровными выступами. Открыв рты, товарищи бродили возле этих пирамид, будто зачарованные. Никогда раньше им не доводилось видеть таких огромных сооружений.
Евстахий дотронулся рукой до ближайшей из них, пирамида на ощупь оказалась теплой и шершавой, как наждачная бумага. Ждан поднял голову наверх, верхушки пирамиды даже не было видно, она словно утягивала его в безмятежно-бирюзовое небо, отчего голова у него закружилась. Взгляд толстяка упал под ноги, и там он увидел розовые каменные плиты, украшенные геометрическими фигурами.
– Я такого еще не видел! – с восхищением произнес Евстахий, радуясь, как ребенок. – Интересно, для чего они? В них кто-нибудь живет?
Худой стал улыбаться, правда с осторожностью, но все равно отсутствие темноты было для него маленьким счастьем, ведь он с пеленок боялся засыпать, когда мама тушила свет в его комнате. Ему всегда казалось, что там, где ничего не видно и ничего не происходит, случаются самые кошмарные вещи.
– Кто знает, – пожал плечами Ждан.
Одна из плит под его ногами резко сдвинулась, и худой, вытаращив глаза, чуть было не упал в образовавшуюся черную пропасть. Евстахий вовремя подхватил за шиворот своего незадачливого товарища, и Ждан повис над этой пропастью с вытаращенными, как у лягушки, глазами. Толстяк вытянул его из пропасти на устойчивую поверхность. Ждан весь дрожал, будто его окунули в ледяную воду.
– Нет, это совсем не весело, – поднимаясь, прошептал он так, будто его лишили голоса.
Тем временем с косой спины пирамиды, около которой стояли товарищи, покатилась громоздкая плита с острыми краями. Увидев ее, друзья с криками побежали прочь. Теперь уже Евстахию стало не до смеха, даже живот чуть не скрутился в гармошку от напряжения. Только бы не зашибло. Плита со зловещим свистом пролетела над головами товарищей, со всего маху раскрошившись на кучу осколков об основание одной из впереди стоящих пирамид.
