Илья Свободин
Культ свободы: этика и общество будущего
13 Классы
– Власть
Как показывает история, дискриминация нечленов группы легко доводит дело до прямого физического насилия над ними и разумеется, самый наглядный пример этого – пагубная роль властной верхушки, которая поистине неисчерпаема в своем моральном вредительстве. Несмотря на формальность законов, конституций и остальных норм, ограничивающих власть, она всегда олицетворяется и реализуется конкретными персонами, имеющими не только неограниченную склонность к насилию, но и ограниченный круг личных связей, что, учитывая способность власти проникать всюду, куда только ей вздумается, губит все вокруг. Хуже того. Ожидать отстраненности, требуемой этикой, от людей занимающих публичные посты нельзя просто потому, что люди попадающие на эти посты проходят отбор по прямо противоположным признакам – умению заводить личные связи, нравиться, проникать в душу и манипулировать людьми. Чем ближе они к избирателям, и явным, и тайным, чем искуснее они в этих способностях, тем больше у них шансов получить заветное. Выборы на всякий публичный пост, таким образом, прямо несовместимы с обьективностью. Выборы – прямое отрицание публичной сферы, несмотря на видимость процедуры. В конце концов, сама по себе формальность закона еще не обеспечивает его этичности, не говоря об обьективности.
Вмешательство в публичную сферу властных личных предпочтений приводит к разным типам трагедий – олигархии, клептократии, плутократии и обыкновенному фашизму. Успешное достижение целей властной группы настолько отрывает ее членов от реальности, что они начинают считать себя особой биологической породой. Голубая кровь, необычайные дарования, утонченные вкусы. Даже рынок не изменяет этого – теперь у небожителей обнаруживаются исключительные торговые, финансовые и прочие деловые способности. А на самом деле причина в групповой морали, успешно увековечивающей социальное расслоение. Личные связи в условиях системного насилия всегда проникают в рынок, который и сам по себе не является образцом справедливости, образуя классовую смычку бизнеса и политики – политическая элита помогает "своим" из бизнес-элиты, а бизнес-элита поддерживает "своих" политиков. В конце концов и те и другие становятся одним достаточно плотным кругом людей, чья плотность усугубляется скрещиванием генов.
Могущество личных связей настолько велико, что торговля ими – без преувеличения самый прибыльный бизнес. Так, всякая властная верхушка непременно охвачена толстым слоем "консультантов" и "советников", использующих контакты, знакомства и любые частные каналы для личного обогащения. Даже выйдя в тираж, утратив влияние, они умудряются торговать эксклюзивной информацией и личными впечатлениями от общения с небожителями. Искусство заведения личных связей, накопление возможностей влияния – ключевая способность в комплексе умений любого политика или олигарха. Да и просто любого гражданина, желающего не продаваться по минимальной ставке как все, а продвинуться вверх по социальной лестнице.
– Элиты и элитки
Элита воспроизводится сама по себе вне зависимости от исторических закономерностей и процессов, и в зависимости только от отсутствия этики. Само это понятие появилось не просто так, а как следствие четкого осознания людей, принадлежащих к сливкам общества, своих интересов, называй их хоть духовными, хоть культурными. В конце концов ценности и взгляды на мир этих людей очень близки, а осознание своей обособленности от всяких-прочих присуще с детства. Элита немногочисленна и в силу этого легко сплачивается, в противовес разрозненным и неорганизованным массам, безнадежно мечтающих об обьективности и справедливости. Особенно, если учесть современное состояние общества, где элита космополитична, а эксплуатируемые массы даже говорят на разных языках. И где элита настолько заматерела от времени, что ее групповая мораль обрела форму преступной элитарной идеологии, укорененной аж в ветхом завете.
Сговор между конкурентами хорошо изучен и справедливо заклеймен. Гораздо слабее заклеймен сговор между неконкурентами. На первый взгляд – о чем там сговариваться? Однако этика дает простой ответ – как раз о ней, болезной. К сближению вообще склонны люди, обладающие любым серьезным потенциалом влияния – экономическим, информационным, политическим, даже моральным, и самая первая цель близости – осознание и фиксация общности, единых интересов, противоположных всем непричастным, т.е. взаимное моральное развращение. Даже если бы обоснование и оправдание того, что допустимо в использовании потенциала влияния, не стояли на повестке дня, сам факт обсуждения чего бы то ни было – это уже удар по этике, это создание и укрепление личных отношений, нацеленных на консолидацию клуба избранных. Когда сильные мира сего встречаются в своих клубах, ложах, комитетах, фондах, институтах и прочих думательных емкостях, где за закрытыми дверями обсуждают, обсуждают и обсуждают, о чем это говорит? Об их этике. Что абсолютно справедливо возмущает тех, кого туда не пускают.
А вокруг верхушки формируется расширенная коррупционная сфера, куда люди попадают только благодаря связям и знакомствам. Поскольку народу там толчется немало, существуют своеобразные "коды" успеха, методы проникновения. Это – репутация в нужных кругах, доступ в нужные тусовки, умение светиться и быть на слуху/на виду, быть "вхожим". Впрочем, мои знания тут сильно ограничены. Важно понимать, что вся эта квази-публичная сфера всеобщего "знакомства" есть прямая противоположность этичной публичной сфере, ее антипод.
Похожие тенденции возникают и на средних этажах, о чем свидетельствует обилие деловых клубов и предпринимательских групп. Участие там необходимо, потому что как минимум уменьшает риск столкнуться с непорядочностью, типичной в нынешней социальной войне. Но результат его – укрепление не деловой этики, а личных связей.
Умение завязывать личные связи замечательно выразилось в масонстве, которое довело искусство сговора до совершенства. Масоны нашли способ сформировать теневые структуры, которые пронизывают буквально все общество. Правда, для этого им пришлось выдумать не только заманчивые формальные ритуалы, но и мифические прогрессивные цели. Однако, это не изменило суть – на деле цель масонов абсолютно аморальна, а в силу огромных размеров ордена она подрывает уже сами государства с их публичным правом. Цель эта все та же – никому не подотчетная власть хорошо организованного меньшинства над невежественным и неведающим большинством.
Сговор и личные связи – необходимость, они естественны для общества системного насилия, где публичная сфера – лишь арена коллективных боевых действий. Однако важно отметить, что и в обществе без власти нет никаких гарантий, кроме этики, в том, что успешные, известные, авторитетные, харизматичные и еще какие-нибудь необыкновенные лидеры бизнеса, культуры, гражданского общества и любой другой сферы активности не смогут снюхаться и начать помогать друг другу навсегда оставаться успешными и известными. В самой наисвободной экономике личные отношения мотивируемые сходством интересов легко проникнут куда не надо и приведут к сговору, обману партнеров и акционеров, дискриминации работников и тому подобным неприятностям.
Как курьезный пример подобного альянса, возьмем профессиональных заседателей – членов советов директоров корпораций, призванных служить акционерам, но служащих – посредством друг друга – самим себе. Эти влиятельные, знающие ходы/выходы управленцы оккупировали советы всех более-менее крупных корпораций, банков, инвестиционных фондов и управляющих акциями компаний, создав ситуацию при которой деловой успех напрямую зависит от доступа в нужные круги. Чем крупнее организация, тем сложнее управление, тем меньше она подчиняется акционерам и больше – верхушке, тем больше информации остается наверху и делится между полезными людьми. Интеграция между членами советов, крупными акционерами и инвесторами, вообще неконкурентами, не говоря о властных структурах и подвизающихся рядом лоббистах, активистах, силовиках, медийщиках, благотворителях, деятелях от науки и искусства – это на самом деле сговор в масштабах всей экономики и всего общества. И если отраслевые монополии хотя бы теоретически есть кому разрушить, то подобный пан-социальный сговор разрушается только прилетом иноплане атомной бомбы.
– Классы и привилегии
Но друзья, стоит ли возмущаться нам, непричастным? Согласитесь, люди обладающие незаурядными возможностями нуждаются в защите своего положения, которое налагает на них не только психологическое, но и аморальное бремя. Это и есть главная цель альянса. Успешное решение этой задачи приводит к делению общества на классы, поэтому этот специфический вид групповой морали вполне можно было бы назвать классовой. Очевидно, что такая мораль свойственна только тем группам, которым есть что защищать. Соответственно, класс – это не просто совокупность тех, кто случайно оказался в определенном месте социальной лестницы, и не само это место, только и ждущее чтобы его кто-то занял, а определенная группа лиц, создавшая это место и увековечившая его. А уж каким оно оказалось – дело случая или истории. Другими словами, класс – следствие человеческих отношений, а не некой обьективной (экономической, политической, психологической или биологической) структуры общества, которая, напротив, сама является следствием классов. Классы выстраивают социальную лестницу, защищая свое положение, и все, что их обьединяет, помимо уровня богатства и власти – личные отношения. Единственное, что помогает личным связям в создании классов – насилие, победа в схватке, приносящая ресурсы для дальнейшего насилия. В этом отношении мы можем считать нынешнюю, случайно сложившуюся классовую структуру в некотором роде исторически детерминированной. Но и тут надо отдать должное личным связям, как необходимому условию совместной борьбы.
Даже класс, вроде бы организовавшийся на обьективной основе, например, профессиональной, существует благодаря коллективному альтруизму. Хотя в данном случае, "эгоизм" был бы более верным термином. Люди, обладающие одинаковыми дипломами и званиями не формируют класс до тех пор, пока они не обьединяются и не начинают отстаивать общие интересы. Признак класса – коллектив, с лежащей в его основе групповой моралью. Отсюда ясно, что такие термины, как "рабочий класс", "низшие классы" и т.п. – оксиморон, ставящий все классы на одну доску. Рабочие и остальные "низшие" – это просто те, кто так и не попал в желанный класс, оставшись в общей куче, не понимая ни свое место, ни свои интересы, ни свою цель в социальной борьбе. Нет ничего классного в том, чтобы оказаться на дне общества. Зато чем выше, тем отчетливее классовая структура, меньше и сплоченнее классы, яснее классовые интересы и классовое самосознание. В этом отношении "свободный" рынок примечателен тем, что разрушая семьи и создавая внизу общества огромный "класс" индивидуалистов, он подталкивает всех, кто смог оттуда выбраться, к формированию альянсов.
Класс, хоть и начинается в результате завязывания личных отношений, затем может двинуться в сторону формальности – придумыванию имени, регистрации организации, созданию законодательных барьеров для непричастных, сбору взносов, изданию информационных бюллетеней. Возможно и существование несколько конкурирующих организаций, которые однако легко сотрудничают, когда дело касается общей беды. Этот механизм виден везде. Чистый рынок, формирующий богатых "сам по себе", делает это только потому, что ему предоставлена такая возможность. Верхушка "самостоятельно" существующей политической системы, имеющая формальные процедуры комплектования кадрами и организации работы, на самом деле заполняется ими и работает благодаря в первую очередь личным связям. Профессиональные и отраслевые ассоциации ограждены строгими требованиями ко всем желающим присоединиться, а все прочие вынуждены доплачивать профессионалам за свою безграмотность. Творческий союз, получающий гранты для поддержки высокой национальной культуры, состоит из уважаемых людей, принимающих в свои ряды только не менее уважаемых.
Но не только незаурядные личности, захватившие теплые места, нуждаются в защите своего положения. Социальная борьба требует охраны любого завоевания. Всякая группа людей, добившаяся неких привилегий, непременно осознает необходимость консолидации, будь она формальная или нет. А если защищаемые привилегии стоят того, класс может принять форму сословия, как оно и было многие века. Тогда попасть внутрь могли только родственники, да и то не все. Причем заметьте друзья, никакое формальное равенство не в состоянии разрушить классы именно потому, что личные связи не поддаются формализации. Можно, конечно, запретить организации и членские взносы, но формальность лишь помогает организовать большой класс, состоящий из не очень влиятельных членов, который борется с малыми, но состоящими из влиятельных. Запретить профсоюз нетрудно, но как запретишь частный клуб?
Окончательной классовой окостенелости общества мешают кланы, формирующиеся внутри классов. Эти неформальные, мелкие и плотные группы связаны, помимо интересов, еще и родством, дружбой и тому подобной симпатией или личной преданностью. Чем физически больше класс, тем больше там кланов, тем сильнее динамика. Но как бы ни бурлила подковерная классовая борьба, она не приводит к размыванию классов. Вне обьективной этики классовая консолидация не имеет моральной альтернативы.
14 Коррупционный капитал
Кланы, классы и элитки – пример образования в обществе капиталистической раковой опухоли – социального капитала. Почему "капитала"? Потому что любой капитал полезен его обладателям, в данном случае – доступом к информации, понижением транзакционных издержек, взаимопомощью и взаимовыручкой, групповой солидарностью и т.п. Социальный капитал – синоним обширности и глубины личных связей, проникнувших в публичную сферу и помогающих в продвижении там интересов его обладателей. Это – оружие борьбы и насилия, инструмент влияния и давления, разрушитель этики и общества. В основе болезни лежит корпоративный штамм групповой морали – максимально эгоистичный, подразумевающий взаимовыгодный обмен.
Поскольку несовместимость личных отношений с публичной сферой, как и конфликты морали и этики, уже не представляют для нас новизны, социальный капитал не заслуживал бы особого внимания, если бы в отличие от термина "групповая мораль" не считался огромным счастьем всякого общества его накопившего. Как так получилось? От путаницы у ученых с понятием доверия. Групповая мораль требует взаимной уверенности в членах группы, верности группе, веры в общую цель. Все эти слова имеют один корень: группа – это повышенный уровень доверия. Но доверие – это же хорошо! Это важный элемент этики, ведь нейтральные отношения, как и сам договор, без него невозможны. Еще бы! Но тут есть важный нюанс. В случае капитала, личное доверие уничтожает публичное. Коллектив "капиталистов" образуется с целью продвижения частных, т.е. разнонаправленных интересов. Доверие, которое его скрепляет – личное, это чувство принадлежности к своим. Оно не всегда удовлетворяется родством и дружбой, но часто требует практической проверки по результатам совместной деятельности и предыдущего опыта, когда первоначальное недоверие заменяется принятием в члены. Обладание нужной репутацией – главная черта этого доверия, которое прямо противопоставляется недоверию к чужакам, тем, против кого направлен коллектив и за счет кого его члены реализуют свои интересы. Таким образом, на самом деле доверие капиталистов – недоверие обществу, неуверенность в нем, в себе и в будущем. Тогда как, напротив, публичный тип доверия – доверие посторонним, уверенность в обществе и в его будущем.
Правильное деление сфер требует правильного деления информации. В свободном обществе информация между посторонними открыта – все доверяют друг другу то, что касается общих интересов. Там не нужна репутация – доверием пользуется каждый. В личной сфере информация не касается общих интересов, а значит она не раскрывается. Но в нынешнем обществе – все наоборот. Секреты фирмы скрываются и от конкурентов и от акционеров, вся ценная информация передается по персонализированным, открытым для своих каналам, позволяя конвертировать социальный капитал в материальный. Внутренняя "открытость" группы основана на системе неформальных, закрытых от посторонних связей, и не имеет ничего общего с этикой. Действия во имя группы обязательно вознаграждаются материальными благами или, на худой конец, уважением или статусом. Этичная публичная сфера эквивалентна рассасыванию такого "капитала" как можно шире, вместе с ростом коллектива до бесконечности и формирования единого для всех этического поля. Свобода и капитал, любой, несовместимы.
Иногда, добавляя путаницы, социальным капиталом ученые называют и нормальное человеческое доверие, которое внезапно находят там, где его не ожидают – среди посторонних. Конечно, найденные таким образом посторонние все равно оказываются членами коллектива, только теперь очень большого – страны или нации. Т.е. это чувство общности, возникающее у людей похожей культуры и облегчающее сотрудничество, можно сказать – культурный потенциал, сформировавшийся исторически и ничего общего с личными отношениями не имеющий. Такие чувства, если они нейтральны и беспристрастны, максимально близки к обьективной этике, по крайней мере для нашего времени. Данный вариант путаницы можно обьяснить контрастом этой зарождающейся этики с ксенофобией, враждебностью и недоверием, все еще практикуемым к инородцам, иноверцам и иным иным. Может, оттого ее и хочется назвать "капиталом"? Впрочем, бывает, чувство общности населения небольшой страны позволяет ее гражданам неформальные личные договоренности и остальную коррупцию. Тогда это вполне подходящее название.
Подобное чувство общей культурной, этической или религиозной идентичности, кстати, вполне может и правда породить какой-нибудь "капитал", если оно облегчает формирование неформальных личных связей, дискриминирующих по отношению к чужакам. Это особенно заметно в случае диаспор выживающих в чуждой среде. В культуре некоторых из них так укоренилась групповая мораль, что они даже имеют особые языки для своих и чужих. Но если нет дискриминации, если культура не позволяет поступать неэтично и оказывать предпочтения – нет и капитала. Да и откуда ему тогда взяться? Капитал – потенциальная выгода, в то время как способность к доверию и сотрудничеству – уже этика.
Отношения любых социальных капиталистов обьединяют в себе черты, присущие и личным, и безличным отношениям. Доверие, некоторая предрасположенность к первоначальному мелкому альтруизму или вступительной жертве, чувство причастности, помогающее организовать кооперацию и неформально решить возникающие проблемы – это все от личных отношений. Абсолютный приоритет собственной выгоды, необходимость согласования интересов и строгого баланса – от публичных. И это последнее говорит о том, что личные отношения в таких структурах играют вторичную роль. Они могут привести к отчуждению, но они не могут привести к истинному альтруизму. Они лишь понижают издержки, они просто выгодны, как могут быть выгодны любые коллективные действия. И поэтому же они в конце концов обречены. В то время как личные отношения остаются с нами навсегда, их использование в целях выгоды противопоказано с любой точки зрения – и со стороны самих личных отношений, и со стороны обьективной этики.
15 Сети связей
– Компания
Вас, друзья, вероятно уже давно посетил резонный вопрос. В публичной сфере люди не действуют в одиночку. И кооперация, и конкуренция предполагают обьединение, балансирование личных и коллективных интересов. Как же тогда отделить личное в публичной сфере? Как выявить групповую мораль? Как отличить сеть личных связей, разрушительную для этики, от, например, круга сотрудников одной компании, необходимого для ее существования – ведь и те, и другие знакомы, доверяют друг другу, имеют общую цель, озабочены личной выгодой и конкурируют с другими коллективами?
Начнем с первого, очевидного признака – формы взаимодействия членов коллектива, способа обмена ценностями. Сеть – это неформальный обмен, предполагающий ту или иную степень альтруизма. Компания, как и вся публичная сфера – это договор, т.е строго формализованный, оговоренный до деталей обмен, не предполагающий никакого альтруизма. Умышленный конфуз не рассматриваем. Способ обмена определяет и способ образования коллектива. Сеть пополняется неформально, вступить туда можно только завязав знакомство, заручившись рекомендацией и/или внеся ценность авансом с целью получения необходимого доверия. Компания с другой стороны принимает тех, кто ей обьективно требуется, оплата внесенных ценностей пропорциональна вкладу, а личные связи внутри компании являются надстройкой над формальными.
Однако допустим, что компания, несмотря на свою формальность, принимает на работу только тех, кто нравится лично руководству. Тогда мы вынуждены сказать, что это не компания, а полу-/квази-/какбы-формальная структура, а ее сотрудники составляют клан, орден, ложу или еще какую-то неэтичную группу. Но что если компания открыто формулирует дискриминационные нормы приема? Разве не может существовать компания куда принимают только черных? Женщин? Толстяков? Тогда ответ зависит от цели компании. Если эта цель оправдывает дискриминацию, т.е. последняя обьективно необходима – скажем, фольклорная кино-труппа, женская баня или балет толстых – тогда проблем с этикой не видно. А если нет – истинные цели компании расходятся с формальными, и значит мы имеем таки дело с какбы-формальной структурой. А вдруг так случилось, что формальная цель компании честно заявлена – борьба за интересы определенной группы, скажем полных негритянок? Тогда мы, во-1-х, вынуждены отметить факт вопиющей групповой морали и вытекающей дискриминации в целях компании, а во-2-х, нам придется признать, что хоть туда и принимают только членов группы – дискриминации в приеме на работу нет.
Наконец допустим ради научной полноты, что компания/ассоциация работает строго формально, принимает всех желающих и честно заявляет свою цель – защита их интересов. Личное тут исключено и мы остаемся один на один с… чем? С этикой коллектива. Ведь защищать интересы можно по-разному. Обычно как? Есть ассоциация производителей, есть ассоциация потребителей. И есть бесконечная война за право монопольно/монопсольно устанавливать цены. Можно ли тут говорить о групповой морали? Увы, да! Вот если бы эти группы не воевали, а сотрудничали, компетентно представляя интересы всех членов общества и стараясь найти ради общего блага этичный компромисс, это было бы нечто совсем другое. Нечто из прекрасного далёка.
Таким образом, определяющим фактором в вопросе групповой морали является цель коллектива. Целью группы, будь она формальна или нет, является победа группы, т.е. ее желательно вечное существование, приносящее какую-либо, необязательно материальную, пользу членам. Целью компании является ОБ, реализуемое посредством производства некого полезного продукта (как конечного, так и технологий, правил и норм). Если же компания нацелена на прибыль, а продукт – лишь средство, то у нас есть шанс увидеть не только отвратительный продукт и неэтичную деловую практику, но и все признаки групповой морали.
Ближе всего к идеалу этичного коллектива большие коммерческие или общественные компании, где сохранилась хоть какая-то человеческая мораль и работу в которых человек выбирает по своему вкусу. Даже государственные структуры, несмотря на формальность и высокий общественный статус, проигрывают, поскольку человек едва ли свободен в выборе государства.
Но возможна ли вообще конкуренция без того, чтобы сотрудники компании не усвоили некий вариант групповой морали? Компания – это коллектив, где победа всех зависит от каждого! Ради бога. Лишь бы эта "мораль" не противоречила обьективной этике. Так, она может допускать напряженный режим работы и высокие требования по самоотдаче, но она не должна требовать преданности, долга и иных личных, не вытекающих из договора обязательств. Равно как дискриминации, нечестной конкуренции и пренебрежения к потребителям. Короче – ни альтруизма к своим, ни эгоизма к чужим. ОБ не может заслоняться прибылью! Но по силам ли всякой компании ставить такие грандиозные цели, как ОБ? Некоторые считают, что только крупные корпорации вечны, только им под силу планировать бесконечно далеко и, следовательно, быть этичными. Это не так. Во-1-х, любая компания управляется людьми, которые могут оказаться неэтичными. И, как ни странно, чем крупнее компания, тем больше таких в ее руководстве. Во-2-х, если компания безнадежно проигрывает конкурентам, привлекательность этики для нее теряется независимо от размера. В-3-х, к ОБ стремятся люди, а не компании.
– Личная граница
Не менее интересным является вопрос – как отличить коррупционную сеть от простого круга знакомых, который имеет каждый нормальный человек? Если бы не личные связи – кому бы я например писал эти письма? На деревню дедушке? Дело свободы в этом случае было бы не просто скомпрометировано, обречено! Родственники и друзья тоже всегда обмениваются услугами и информацией, помогают друг другу, пользуются своими связями, протекцией, контактами и т.д. – без этого нет личных отношений и более того, как и в случае сети, личные отношения предполагают примерный баланс услуг. Очевидно, что это – тот же социальный капитал, пусть и небольшой, чисто персональный. Но тогда как же провести черту между нормальными отношениями и коррупцией?
С одной стороны, существует некая внутренняя граница в отношениях, отделяющая настоящих друзей, от притворщиков – тех, кого больше интересует польза связей, чем отношения. Сложность тут в том, что личная сфера интуитивна. Найти точную границу так же трудно, как и точку абсолютной нейтральности в отношениях с посторонними. Но она есть – как все остальные границы ОЭ. До этой точки люди оказывают услуги чувствуя баланс, после – считая. До этой точки люди – друзья, после – полезные знакомые. До этой точки люди движимы альтруизмом, после – эгоизмом.
Чем плохо притворство? Личные отношения называются личными не потому что они осуществляются путем личных контактов, а потому что в их основе лежит личность. Личные связи отличаются от публичных примерно так же, как отличаются непрагматичные действия от прагматичных. Первые ценны и важны сами по себе, вторые – той пользой, которую они приносят. В личных связях важна личность человека, а личность человека единична. Она субьективно ценна, ее нельзя оценить обьективно, нельзя свести к рыночной стоимости. Польза же оценивается рынком. Когда в личных связях оказывается ценна не сама связь и стоящий за ней человек, а та польза, которую он может принести, связь становится личной только внешне, по видимости, т.е. она становится двулична, фальшива, неискренна. Такие "друзья" всегда предадут. От них не дождешься помощи, когда она больше всего нужна. Фальшивые связи не только обманывают, но еще и унижают человека, они обьективируют его ценность №2, превращают в подобие стоимости №1, оценивают его с позиции рынка, но рынок – обьективен когда он большой и этичный. Узкий круг личных связей девальвирует. Притворство – способ проехаться по дешевке, получить неоправданную выгоду.
Но если взаимовыгодные отношения унижают, как получается, что подобные сети выгодны участникам? Простой ответ – там, где не ценят личность, выгодна любая мелочь. Но главная причина – они выгодны тем, что унижают посторонних еще больше. Каждая неформальная передача ценности дает выигрыш одному, но проигрыш второму. После этого стороны меняются местами и это восстанавливает баланс ценности. В случае формализации подобного обмена каждая сторона возможно выиграла бы один раз, но гораздо больше проиграла второй. Благодаря отстранению конкурентов, участники и оказываются в выигрыше. Кто в проигрыше? Общество. Таким образом неформальные сети выгодны только когда они позволяют сохранить уже имеющиеся преимущества. Тому, кто не обладает никаким ресурсом, вход в сеть заказан. В чем польза такого участника? Попав же внутрь сети, человек может двигаться по ступеням иерархии соответственно накопленному неформальному авторитету и эксплуатируя нижестоящих.
С другой стороны, существует внешняя граница сфер, и она вовсе не обязательно совпадает с внутренней. Человек, обладающий возможностями, может от чистого сердца продвигать своих родственников всюду, куда дотягиваются его возможности. Попутно становясь вместо доброхота и альтруиста вредителем и коррупционером. Ибо когда личные отношения попадают в публичный, формальный контекст, они вызывают моральный конфликт и требуют срочной переквалификации в публичные. Подобные метаморфозы не должны представлять сложности, потому что внешняя граница четко маркирована формальными нормами. Сотрудники-друзья на рабочем месте соблюдают субординацию, потому что иначе это нарушит работу организации. Семейная фирма открывает вакансию с формальными требованиями к соискателям, и тогда дочь хозяина должна оцениваться на равных с любой другой дочкой. А иначе – зачем открывать?
Нарушение формальных норм наносит вред посторонним, а психология "полезных связей" превращает общество в классовый мафиозный гадючник – закрытый, непрозрачный, не поддающийся обьективным оценкам. Напротив, формализация процедур обмена, позволяет сделать его доступным анализу и в конце концов обьективно справедливым. Чем и занимается прозрачная и этичная публичная сфера. Долговременные прагматичные действия требуют ясности и четкости, без которых невозможно планирование. Неформальные прагматичные отношения не предполагают будущего, они порождают короткие цели, животный эгоизм, стремление получить побольше и отдать поменьше. Светлое будущее возможно только при максимально прозрачных и стабильных нормах. Ну а самый дальний прицел приводит к эквивалентности, справедливости и свободе.
