Илья Свободин
Культ свободы: этика и общество будущего
Вот на этот, и все другие подобные случаи, моральная кривая индивида содержит вариации в самом конце правой части рисунка 1.13. Но если центр и левая часть кривой не вызывают у меня никаких сомнений, то кончик справа может быть разным у разных людей. В конце концов, это – личное дело и к этике отношения не имеет. Некоторые склонны прощать преступников – у таких кривая пойдет вверх, потому что прощение – иррациональный альтруизм, фактически жертва. Справедливые – у кого кривая останется прямой – потребуют справедливого наказания каждому преступнику, невзирая на лица, личные пристрастия и характер. Найдутся и те, кто сочтет, что наказывать надо строже – чтоб другим было неповадно, чтоб хрупкая свобода не подвергалась неоправданному риску. Чрезмерное наказание непреклонных и неисправимых – отражение личного неприятия преступности и преступников как особого биологического вида. Утонченный вкус, можно сказать.
Кстати о видах. Свобода покоится на этике, а та – на способности каждого контролировать свои чувства. Даже если человек честен, где гарантия что он не поддастся страстям и эмоциям, как созидательным, так и разрушительным? Или пристрастится, станет зависимым и неуправляемым? Опять таки, мы сталкиваемся с проблемой нарушения норм, в которой в принципе нет ничего сложного, до тех пор, пока у общества есть механизмы ее разрешения. Рассмотрим животных. Что такое животное? Это существо без этики. Мы также можем сказать, животное – существо без свободной воли, но это утверждение сложнее проверить, хотя скорее всего так оно и есть. Куда проще заметить первое. Поэтому не следует путать человека и биологический вид "гомо". Да, друзья, нам надо четко и без стыдливого гуманизма определиться в этом важном вопросе. Люди без этики – животные. Это не оскорбление, это – факт. Разница между неэтичным человеком и животным в том, что с человеком можно поговорить, можно обьяснить ему и помочь понять правила. А что делать, если он не может понимать правила или не хочет следовать им? Тогда его следует считать особым видом животного, развитым гоминидом – умным и, к сожалению, довольно опасным. Опять, это – не оскорбление, это – факт. Люди без этики не понимают, что такое оскорбление. Как у нас управляются с животными? Их любят и жалеют. Кормят, берегут, воспитывают. Короче – убирают в личную сферу. А опасных изолируют. Конечно, изза того, что люди выглядят похоже, да еще и разговаривают, бывает трудно сразу разобраться кто есть кто. Но это не принципиальная проблема. Разберемся.
Выражаясь формальнее, отрезок АВ на рис.1.13 – это размер общества, диапазон социального договора, а точка В – тревожное напоминание о том, что даже в идеальном обществе идеальных людей не все гладко. Это та "дальняя" граница культуры, после которой наступает окружающий мир. Ведь в чем приципиальное сходство между преступниками и животными? И те, и другие не способны к договору. Ядро культуры – свобода и договор как метод ее реализации. Все, что выпадает за границы договора, лишено свободы, т.е. подвержено насилию и его степень определяют люди, исходя только из своих потребностей. Так что "ОНИ" – хоть и не вполне "они", но все таки не мы.
Куда более сложная проблема в том, что люди способны обьединяться. Людям это свойственно, они тяготеют к похожим. Просто так, без всякой цели – так им комфортней. Это тоже биология, но нужно ли ее преодолевать? Я не думаю. Никакое мирное, эстетически украшенное и творчески выраженное, не направленное на других обьединение вовсе не гарантирует расширения личной сферы, появления "своих". Это – просто люди с которыми приятно провести время. Хуже, когда обьединяются против кого-то. Вот тут уже – очевидное нарушение обьективной этики. Нетрудно предположить, что аморальные гомо-животные, наверняка окажутся склонны к обьединению, поскольку как аморальность, так и сбивание в стаи – биологические, доцивилизационные черты.
Как будет решаться эта проблема? Можно оптимистично надеяться, что до такого не дойдет. Во-1-х, аморальность не может быть массовым явлением. Это – психическое отклонение. Люди, даже глупые и нервные, склонны следовать шаблонам, принятым остальными. А до тех пор пока это так, носители аморальности не смогут найти родственные души и обьединиться. Они будут вынуждены или следовать нормам, или оказаться изолированными от посторонних. Или, если они не понимают или не могут – получить помощь и трехразовое питание. Во-2-х, проблема исторически сложившихся аморальных групп и даже целых народов, а такие есть, как бы нас не переубеждали поклонники культурного релятивизма, и более того, они не могли не сложиться в обществе основанном на насилии – это проблема на самом деле только масштабов перевоспитания. Оправдание "культур", практикующих насилие – такое же преступление, как и само насилие. То есть я бы нескромно предположил, что у культурных релятивистов и иных подобных поклонников разнообразия явно проблемы с собственной культурой. В-3-х, в будущем все люди будут моральны. Лишний миллион лет для эволюции – ничто. Те современные коллективы, как культурные, так и территориальные, где практикуется аморальность, обязательно исчезнут. В этом меня убеждают и наши замечательные рисунки, и прилагаемый к ним текст.
***
Таков тернистый путь разума к свободе и иллюстрированная история человечества в 7 частях, нарисованная нашим воображением. Излагая историю, ее обычно разбивают на этапы, в которых проступает определенная упорядоченность и закономерность. И хотя мы не историки, в нашей истории тоже проступает нечто подобное – закономерный процесс появления обьективной этики, к сияющей вершине которой неотвратимо течет вся описанная выше "эволюция". Этот бурный поток виден прямо из наших рисунков, хотя, допускаю, с трудом. Эволюция морали – не фикция, а практически научный факт!
Значит ли это, что мы открыли Великий Закон Развития Общества? А как же! И мы теперь можем предсказывать будущее? Можем! Но, увы, не более конкретно, чем мы это уже сделали. Дело не в том, что наша история содержит мало рисунков и совсем не содержит дат, раскопок и цитат. Дело в том, что свобода непредсказуема. А значит закон – это не совсем закон. Это такой же парадокс, как и все, связанное со свободой. Он как бы есть, и одновременно – его как бы нет.
Но ведь наши рисунки явно что-то отражают! Закон? Процесс?! Закон, и правда, отражен – "Закон неуклонного движения общества к свободе под руководством этики". Наше воображение, и правда, убедительно показало, что это не этика подстраивалась под социально-экономические условия разных эпох, отвечая на их потребности и прочие желания, а сами эти эпохи были следствием изменений в этике. С момента первых ростков свободы, этика потихонечку заменяла поставленные детерминизмом цели – будь то нажива, слава, доблесть или вера, на нечто другое – нормы, право, равенство, свободу личности. На фоне выживания сильнейшего, она обнаружила нечто гораздо более интересное. Но все, что она обнаружила было лишь творчеством разума, своего рода плодом воображения. Вот почему мы можем говорить о законе – стоило разуму только зародиться, как свобода стала неотвратимой. И не можем – она непредсказуема, как всякое воображение! С тех пор так и пошло. Люди хотят свободы и идут к ней плутая и спотыкаясь. Никаких других обьективных политических, экономических или социобиологических закономерностей в истории мы не обнаружили. Вероятно потому, что их там нет и быть не может.
Вы можете возразить, друзья, а как же неуклонное расширение коллектива? Разве оно не обьективно и закономерно? Конечно. Но этика появилась не от расширения. Напротив, само расширение стало возможно благодаря этике. Расширение лишь проявило ее, позволило нам углядеть ее направляющую и движущую силу. Конечно, множество больших, и даже огромных, коллективов было создано силой, из единого центра. Однако никакое насилие без этики не может долго держать вместе огромный коллектив.
Но как же прогресс? И культурный, и экономический, и прочий научно-технический? Неужели это все этика? И да, и нет. Сама по себе этика не дает выигрыша и не приносит пользы. Она дает свободу, а уже свобода дает плоды. Но не актуальные, а потенциальные. Свобода – это возможность прогресса, а как этой возможностью пользуются те или иные народы и эпохи – дело чистого случая. Этика полезна, но не конкретному человеку и даже не конкретному коллективу прямо сейчас, а всем и в очень отдаленной перспективе. Кстати, если почитать действительно исторические книжки, можно с горечью убедиться, что зло обычно побеждает добро. Вы не задавались вопросом, почему? Вот именно поэтому! Зло опирается на силу, добро питается духом. Зло закономерно, добро случайно. Зло естественно, добро выдумано. Оттого любые нарисованные в прошлом законы общества – следы детерминизма и никуда вести не могут. Впереди только свобода, не подвластная никаким законам.
Впрочем у нас, друзья мои, впереди еще и книга. Поэтому давайте оставим современников, погрузимся снова в воображение и поплывем в нем по указанному эволюцией направлению.
Ваш
УЗ
PS. Оставляя обитателей планеты и их красочную историю, хочется пожелать им поскорее стать людьми и организовать человеческое общество. Думаю, достижение этой грандиозной цели в ближайшие десять тысяч лет вполне реально. Главное – приступать немедленно.
Обьективная этика
Привет друзья!
Осознав, какой героический путь прошел разум, мы должны задуматься и о том, что помогает ему в дороге. Согласитесь, пройти столь утомительный путь он наверняка не мог без компаса, не говоря о том, чтобы идти дальше. А ему еще идти и идти! Как потребность выжить, присущая всему живому, выражается во множестве инстинктов, так и у разума должны быть путеводители, помогающие ему ориентироваться в закоулках свободы и насилия, разрешать их пугающие парадоксы. Нет, друзья, я не имею в виду сокровища мудрости, сокрытые в многочисленных книгах – это скорее останки первопроходцев, большинство из которых кончили совсем не там, куда хотели попасть. Многие из нас сами имеют разум и без всяких книг прекрасно чувствуют направление, а значит наши путеводители сокрыты внутри нас.
Вас конечно интересует, что это? Что ведет разум к свободе? Какие умственные механизмы указывают ему цель? Что ж, вполне понятный интерес. Значит, пока дело не дошло до книги, есть смысл посмотреть на обьективную этику поближе, с другой, внутренней стороны. Что она собой представляет, из чего она состоит, какие у нее источники и составные части.
1 Главная человеческая черта
Не подлежит сомнению, что все хорошее в нашей жизни начинается и оканчивается свободой, двигаясь к которой человек преодолевает и свои животные потребности, и окружающие материальные препятствия, и злую волю врагов. Ибо только так он становится человеком, только так проявляет свою человеческую природу непонятную животным. Первый шаги на этом пути он делает в смертельной схватке с противником. Борьба за выживание – это одновременно и борьба за свободу, и борьба за добро. Но чем ближе победа, чем свободнее становится человек, тем больше его воле приходится переключаться на борьбу со своими внутренними побуждениями. С тем, чтобы самому не стать чьим-то врагом – победить, покорить и превратиться во зло. Если героическая мораль воодушевляет и зовет на подвиг, то холодная этика требует остановиться у невидимой, но очень важной черты. Найти ту неуловимую точку, где нет победителей и побежденных, где нет насилия и войны, а есть договор и вечный мир. И мораль, и этика как бы ведут человека в одно место, но разными путями, мораль – до черты, этика – после. Мораль толкает вперед, к черте, этика – тормозит и не дает переступить, отклониться от нее. Мораль видит свободного человека в себе, этика – во всех.
Сложность задачи невероятна. Черта неуловимо тонка, а насилие беспрерывно. Как бы человек не хотел остановиться и замереть – это невозможно. Нигде в природе нет покоя, он противен ей. Цепь причин и следствий непрерывна и человек со своей свободой оказывается той кочкой, куда с радостью прикладываются все силы, которые только можно сыскать. Их цель – изменить его поведение, подчинить его. В результате человек делает совсем не то что хотел. И если причина изменения поведения – насилие, то и следствие – опять не свойственное ему поведение, т.е. тоже насилие. Так насилие влечет насилие, а человек превращается в звено причинно-следственных связей. Зло вызывает и порождает еще больше зла, оно воспроизводит себя по законам детерминизма. В принципе, детерминизм – это и есть зло, а зло – это детерминизм, потому что и то, и другое – антиподы свободы.
Независимо от того, как человек реагирует на насилие, подчиняется или сопротивляется, самое трудное – найти черту. Противостоять конечно тоже трудно – человек слаб, а зло сильно. Как легко найти оправдания, например, "я пока жить хочу", "у меня нет выбора", "я лишь делаю свое дело", "у меня семья", "мне нужна работа", "все так делают", "а что тут такого?" – оправдаться, подчиниться и распространять зло дальше. А бывает, сломленные люди еще и умножают зло, мстя за свою слабость тем, кто не сломался. Но и если человек сопротивляется и побеждает, он легко переступает черту, потому что боится и не хочет повторения. Он хочет искоренить зло, чтобы добро восторжествовало окончательно и бесповоротно. И ему кажется, что насилие над злом – лучшее средство для этого. Тогда он применяет к побежденным насилие и детерминизм опять торжествует.
Этика – единственное спасение от этого вечного бодания вокруг черты, потому что мораль работает только в одну сторону – противоположную. Но несмотря на всю бессмысленность бодания, многим до сих пор кажется, что выше беззаветного – и разумеется бездумного! – служения добру ничего быть не может. Остановится у черты им кажется мало. Надо обязательно додавить бывшего противника добром, покорить его если не силой оружия, то властью любви. Но добро, если задуматься, и есть черта, потому что любое отступление от нее – зло. Так что многим еще предстоит задуматься, а задумавшись – осознать необходимость и желательность остановки. Обнаружить, что кроме морали, есть и этика.
Но есть ли сама черта? Абсолютно. Она реальна несмотря на ее мысленное происхождение. Граница, разделяющая победу и поражение, принуждение и подчинение, своих и чужих – это все она, та же черта, точка, в которой исчезают обе альтернативы. Она и мысленна, и одновременно обьективна – она есть, как есть любая иная обьективная реальность, как есть "я" и есть "ты". Идея черты уже давно вошла в общественное сознание, в виде популярного выражения – "граница, отделяющая свободу одного от свободы другого". Правда, идея пока сыровата в своей обманчивой простоте. У меня в голове она рождает образ физического пространства и физического же насилия. Но физическое насилие – только самый простой способ принуждения. Мало ли как можно повлиять на человека, сформировать его мнение, изменить его поведение? Насилие – это не только злонамеренное заставление, но и доброжелательное навязывание любви. Это любое ограничение возможностей, перспектив и планов по сравнению с тем, что уже доступно кому-то еще, включая сокрытие информации о чужих возможностях, извращение идеи договора и, конечно, замалчивание нашей будущей книги! В общем, если у каждого своя свобода, черта вряд ли найдется. Несмотря на то, что возможности от рождения у всех разные, свобода требует точного баланса для всех и во всем – когда люди не усиливают природную несправедливость, не пользуются ею по максимуму, а хотя бы игнорируют ее, если это возможно. А уж тем более не создают новых несправедливостей, применяя личные возможности в ущерб другим. Ибо малейшее оставленное вне контроля преимущество рано или поздно сведет свободу к нулю, потому что будет вызывать противодействие, легко переходящее в беспрерывное насилие.
Задача выглядит неразрешимой. Что ж, никто и не обещал, что будет легко. Разумеется, средства ее решения не валяются под ногами. В прошлом письме методом рисования мы убедились в наглядности морального прогресса. Но этот внешний прогресс не мог бы состоятся без параллельного внутреннего, который мы однако едва ли можем нарисовать. Развивающаяся и усложняющаяся общественная жизнь требует совершенствования моральных механизмов разума – всевозможных комплексов моральных "чувств", которые вероятно, рожаются на уровне рассудочном, а затем со временем становятся все более автоматическими, углубляются в сознание, подсознание или даже бессознание. Интересующие нас механизмы принадлежат обьективной этике, потому что мораль – ни героическая, ни жертвенная – на баланс не способна. Разумеется, если внешний прогресс ведет к свободе, то внутренний – к черте, к ее пониманию и отслеживанию. Потому что черта – это и есть свобода.
Движение к ней не должно прекращаться. Как бы далеко человек не продвинулся, остановка чревата мгновенным превращением обратно в животное. Ближе черты – в овцу, дальше – в волка. У животных нет середины. Упомянутая черта – истинно человеческая черта. Вот почему нам удается, или вернее до сих пор не удается, проявить эту черту, выявить ее и крепко встать на нее двумя ногами.
2 Совесть
– Моральный компас
С появлением свободной воли человек потерял чувство "правильного". Или, скорее, приобрел чувство "неправильного". Животные всегда действуют правильно, не особо задумываясь от этом. Им некогда думать, у них и без того полно забот. Все их действия так или иначе направлены на конкретную пользу. Польза эта подсказывается инстинктами. Или чувствами. Чувства есть и у людей. Но разум, приобретя контроль на чувствами, одновременно приобрел головную боль – что теперь "правильно"? Руководствоваться чувствами больше нельзя – мы же не животные. Теперь разуму приходится направлять нас – но куда? Вместо чувств и инстинктов, у нас теперь есть этика, а также ее многочисленные механизмы, из которых самый известный и уважаемый – совесть. Совесть подсказывает, мучает и угрызает. Совесть – это и инстинкт, и чувство разума одновременно, это его моральная интуиция, возникшая от общения с себеподобными и с тех пор не дающая ему забыть, что "себеподобные" – такие же люди, по-настоящему счастливо ужиться с которыми можно только ценой постоянных упорных усилий. Это зеркало разума, отражаясь в котором, разум видит себя со стороны, видит как его воспринимают себеподобные. Сам разум когда-то возник как отражение себя в другом, совесть лишь упаковала источник этого отражения и поместила его внутрь, чтобы каждый раз не беспокоить посторонних – как там оно выглядит, с вашей точки зрения?
В принципе, моральный компас совести достаточно прост. Единственное правило, заложенное в нем гласит: "не делай другому худа" или "не причиняй вреда" или "не твори зла". В общем – "не заступай за черту". Размышляя над этим правилом, люди озвучивали его в самых неожиданных вариантах – и виде равенства всех перед Богом, и в виде Золотого правила, и в виде "категорического императива", и виде множества похожих принципов, обьединяемых требованием мысленного оправдания своих действий перед другими. Простота правила имеет и плюсы, и минусы. Плюс в том, что оно понятно буквально каждому, как бы туп он не был. Минус – оно не позволяет сколько-нибудь практичного применения. Действительно, какой практический вывод следует из того, что нельзя делать другому хуже? Любое действие всегда затрагивает кого-то бесчисленным количеством способов. Как бы человек не стремился творить добро, он, сам того не осознавая, обязательно делает кому-то худо, и часто чем больше человек стремится к лучшему, тем хуже результат. Путеводная звезда совести, таким образом, ведет нас в тупик.
– Детектор насилия
Если способы безопасно творить добро неясны, то ясно что никто не хочет добровольно оказаться в худшем положении. Ставить в него других, стало быть, насилие. Но это как раз то, что не нравится совести! Совесть, выходит, не в ладах именно с насилием. Но избежать насилия невозможно! Его призрачная природа ставит разум в тупик. Насилием может быть и многозначительная улыбка, и тонкий намек. Оно может быть неосознанным, непреднамеренным, косвенным, опосредованным. Принуждать можно очень изощренно – даже ничего не делая. Выбираясь из этого тупика, разуму приходится напрягать все свои способности к моральной абстракции, ибо что может быть абстрактней, чем размышления о том, как выявить все тонкости человеческого взаимодействия, как найти все его насильственные аспекты, как сделать так, чтобы всем – включая посторонних обитателей планеты, а то и других планет – не стало хуже? Но все эти рассудочные усилия – и поиск моральных истин, и размышления о природе этики, и практическая добродетельность – невозможны без совести. Востребованность ее говорит о том, что сами по себе абстрактные размышления тоже не способны руководить человеком. Жизнь сложна, а истина парадоксальна. Даже если рассудок сам по себе смог продвинуться в ее понимании, без совести с ее инстинктивным чутьем не может быть правильного. Совесть – это "чувство неправильного", она чувствует насилие. Она проникает в другого, по ту сторону черты, и чувствует ее нарушение, чувствует переход. Можно сказать, что совесть – это универсальный детектор насилия. Универсальное просто, а простота универсальна. Не умея толком направить, совесть зато умеет оценить результат. Как бы обоснованы и логичны не казались человеку его действия, совесть способна напомнить, что не только в логике дело, что логика ограничена, как и все наши остальные познавательные способности.
Может показаться, что связь между совестью и насилием притянута за уши. Действительно ли худое всегда результат насилия? Ведь бывают, например, ситуации, когда добровольно согласованные действия – без насилия в его привычном понимании – приводят к ужасным последствиям и вполне могут вызвать угрызения совести. На это можно ответить, что подобная ошибка планирования – свидетельство того, что участники навлекли на себя силы вне их контроля. Тот факт, что это сделано добровольно, не означает, что этих сил и, следовательно насилия, не было. Оно произошло, хоть и непреднамерено, вызывалось конкретными действиями участников, да еще отягощалось их недостаточной продуманностью. Откуда и угрызения.
Или, скажем, другой случай – человек пообещал сделать кому-то лучше, но потом не смог или передумал. Совесть неспокойна, но почему? На мой взгляд, обещание блага – уже благо, так же как ожидание блага иногда большее благо, чем последующая реальная благость. Так что совесть тут права – отказ в благе аннулирует предыдущее благо, мечты оказываются попраны, а вся затея оставляет чувство горечи, недоумения и даже, возможно, желание поквитаться. Человеку явно стало хуже, пусть и не сразу.
Еще сильнее угрызения совести, когда человек не смог реально помочь, не спас, не проявил геройство. Но тут насилия с его стороны точно нет. Как же так? Разгадка в том, что совесть настолько древний механизм, что коренится еще во временах тесного коллектива, где все отношения были личными, а жизнь сплошь пронизана насилием. Тогда каждый нес ответственность за всех и попытка уклониться была чистейшим насилием. А вот с посторонними совесть не очень умеет работать. Действительно, многих ли она будет мучить за то, что где-то кто-то умер от голода? А ведь наверняка каждый мог бы сделать что-то, чтобы такого не произошло. В этой тесной привязанности к личной сфере – еще одно серьезное ограничение совести как этического механизма. Проникнуть по ту сторону черты ей удается только когда человека видишь и чувствуешь. С посторонними совесть частенько молчит.
– Молчание совести
Но бывает, и не только с посторонними. Если она умерла, если не родилась, если виновник блюдет только свои интересы, плюет на других – это не наш случай. Мы же говорим о людях. А с людьми бывает, что принуждают во благо, из той самой любви. Совесть тут скорее всего скромно молчит, зато насилие – громко торжествует. В чем же причина молчания?
Можно выделить три случая.
1) Насилие во благо насилуемого. Как хочется исправить несовершенство мира и сделать кого-то счастливым! Разве это не благородная цель? Проблема в том, что свободного человека нельзя принудить к счастью. Принуждение людей во имя их блага крайне сомнительно с точки зрения этики. Нормальному человеку это претит. Увы, нормальных в этом смысле людей немного. Большинство отлично уживается с мыслью о принуждении посторонних людей к их благу. А ведь как просто обойти тут моральные затруднения. Достаточно только познакомиться поближе с человеком и поинтересоваться – а хочет ли он такой помощи? Если человек хочет насилия, потому что ему так легче жить, требует насилия, потому что это ему нравится, просит о насилии, потому что сам не может справится со своими недугами – да ради бога. Но о чем это говорит? О том, что принять более-менее правильное решение можно только лично зная человека, выяснив его мнение, изучив его обстоятельства и заручившись его согласием, а значит к этике публичной сферы все перечисленное отношения не имеет. Забота о слабых и зависимых – дело глубоко личное.
Но до тех пор, пока публичная этика не станет такой, какой она должна быть – полностью нейтральной – общественное насилие во благо незнакомых людей принимает формы государственной политики, убедительно оправдываемой солидными теоретическими построениями. Например, принуждение к публичному благу – от создания инфраструктуры до охраны культуры – обьясняется теориями, представляющими людей рациональными эгоистами и злостными безбилетниками. Теоретики рациональности не любят уточнять, что принуждение как раз и воспитывает безбилетников. Благо насилуемых используется как оправдание и более отвратительных форм насилия. "Реабилитация" преступников, наркоманов, алкоголиков и других психопатов, социопатов и сексопатов, неотличимая от изощренного наказания или даже издевательства, безусловно идет им на пользу. А давно ли мы не слышали, что военные действия в другой стране необходимы для освобождения ее народа, построения там демократии и внедрения прав человека, женщин и животных? К счастью, совесть в этом месте перестает молчать. Хотя, как сказать…
2) Принуждение бывает во имя блага третьих лиц, которых необходимо брать под защиту без их согласия. Например, веским основанием запрета наркотиков является соображение, что их потребление увеличивает преступность от которой страдают и сами зависимые, и посторонние. Конечно упоминание того факта, что преступность увеличивает сам запрет, противоречит логике насилия. Другой пример – защита нерожденного, а то и рожденного ребенка от его родителей. Как и в случае 1), тут на сцену выступает некое высшее благо в виде морального абсолюта – демократии, безопасности или прав невинных посторонних.
3) Но самым универсальным является насилие ради блага насильника. Из любви к себе, родному. Конечно прямо в этом признаваться нельзя, тут совесть скорее всего не будет молчать. Дабы ее заглушить, насилие опять творится во имя "высшего блага". Что это такое? Разумеется, всякое подобное "высшее благо" – откровенное фуфло, отпочковавшееся от древних моральных инстинктов "мы-они", опирающихся на пользу и вред перекрашенные в добро и зло. Добро – это, конечно, мы и все как у нас, а зло – это чужие, где все через одно место. Когда чужие выкрашены в черный цвет, остальное – дело техники. Искоренение зла требует насилия, которое охотно оправдывается совестью. Насилие над посторонними выглядит очень правильно, если осуществляется во имя идеалов, добра и морали. Конечно такая дикость, как физическое истребление, в наше просвещенное время не проходит. Совесть берет потихоньку свое. Ныне предпочтение отдается перевоспитанию и контролю.
Но при чем тут "мы-они"? Может и правда, дело в высшем благе? Что касается высших благ, идеалов и добра, то мы до них еще доберемся. Что касается "мы-они", то тут все просто. Мораль обьединяет людей. Люди предпочитают жить со "своими", так им безопаснее и комфортнее, больше уровень понимания и доверия, не говоря о повышенной самооценке, психологическом комфорте и чувстве глубокого удовлетворения. И это – вполне ощутимое, хоть и не материальное, личное благо. Свободные люди создают подобные коллективы добровольно. Они ищут единомышленников и общаются с ними. Моралисты предпочитают переделывать других, не сдвигаясь с места. Принуждение к культурным нормам, оправдываемое хранением традиций, заботой о нравственной чистоте, а и то бесхитростным откровением сверху – это, разумеется, не воспитание, культивация или улучшение морали. Контроль над людьми, навязывание им дурацких стереотипов и предрассудков, не имеет к улучшению морали никакого отношения.
Хотя дилемма "мы-они", как и личный интерес, тут довольно очевидны, моралисты предпочитают верить в свои благодеяния и эта вера позволяет бесконтрольно расти личному интересу, охватывая уже и материальные блага. Так, чиновник, жаждущий власти и привилегий, полагает, что его забота о народе – тому на благо. Инвестор, беззастенчиво эксплуатируя, думает, что его инвестиции – благо для нищих из далекой страны. Поп, промывающий мозги и собирающий пожертвования, верит, что спасает души. Сержант, продвигаясь по службе и ломая призывников, считает, что воспитывает из них солдат и защитников родины. Страж порядка, делающий карьеру на ловле проституток, воображает, что очищает общество от скверны.
Как мы видим, совесть не только ведет себя скромно в публичной сфере, но и часто подавляется рассудком. Поломку этого морального механизма можно обьяснить тремя причинами. Во-1-х, безличным характером общественного насилия – посторонние люди редко вызывают какие-то эмоции. Совести необходимо не просто знать о другом вообще, но и вполне конкретно осознавать его положение. Это в большей степени личный механизм. Во-2-х, массовые коллективные убеждения, общественное мнение и идеологическое давление способны заглушать голос индивидуальной совести. Под покровом таких убеждений скрывается наследие мрачных времен – коллективный альтруизм, ныне использующий отьявленную ложь для оправдания своего бессмысленного существования. Совесть оказывается бессильна против своего прародителя, многократно усиленного массой. "Чужие" (или те, кто стал таким под давлением коллективных убеждений) = "плохие" и к ним совесть равнодушна. В-3-х, абстрактные моральные идеи у многих людей оказываются более сильным механизмом, чем моральная интуиция. Возможно, есть люди с недостатком совести, которые компенсируют его своей, тоже впрочем неизбыточной, рассудительностью. В поиске правильности они чрезмерно полагаются на чистый разум и авторитетные идеи. Что приводит нас к моральным абсолютам.
