Илья Свободин
Культ свободы: этика и общество будущего
14 Власть
– Аморальная забота
Власть – способность или возможность постоянного, систематического насилия, подчинение которому как правило недобровольно, хотя и не всегда осознанно. Власть может быть основана на любом виде насилия, однако некоторые виды власти, например эмоциональная, свойственны скорее личным отношениям. Власть может также начаться с добровольного подчинения, но затем постепенно так подавить волю, что человек уже не может вырваться из под нее, даже если желает. Из всех видов власти нас больше всего интересует государственная в силу своих совершенно необьятных размеров и, соответственно, вреда. Такая власть осуществляется людьми, круг которых, равно как и сам этот социальный институт, также вполне логично называть "властью", в отличие от только внешней ее оболочки – формально "нанятых", избранных или как-то еще временно исполняющих обязанности руководителей/правителей/предводителей. Кстати, именно эта внешняя оболочка – институциональная власть – есть особенно изощренное зло, в силу ее формальности и, тем самым, видимости моральности.
Обычно вред государственной власти видится в том, что она блюдет лишь свои корыстные интересы. Дескать, сама по себе власть неизбежна и, стало быть, это не зло, а "реальность" – такая же как, например, сила тяжести. При таком подходе упускается из виду вред самого этого института, особенно заметный в "гуманных и прогрессивных" формах власти – тех, где она ограничена и контролируема подвластными. Разумеется, ни о каком реальном контроле не может быть и речи. Главный корыстный интерес власти – бесконтрольная власть, и для его реализации она обладает несопоставимыми с подданными возможностями. Свобода возможностей – одна из сущностных черт власти, поэтому оставим в стороне иллюзорность фантазий о сдержках, противовесах и прочей машинерии, и поразмышляем – в чем заключается вред "гуманной" власти? Вред прочей власти, как и власти вообще, слишком очевиден чтобы о нем рассуждать.
Как ни странно – в ее "пользе". Демократическое государство многим кажется вершиной прогресса и пиком цивилизации. Ибо обычный, рядовой гражданин отныне свободен, наделен правами и надежно защищен, всю тяжелую работу и заботу о чем взял на себя этот удивительный институт. Освобожденный гражданин даже пребывает в иллюзии, что никакой власти и нет – разве выбранные им руководители власть, а не "слуги"? Гражданин этот более не может и мечтать о самоуправстве – о самозащите, о наказании виновного, о возврате украденного, даже о том, чтобы назвать вора вором. В чем-то это наверное неплохо – не каждый желает лично сопротивляться насилию. Но как же быть с этикой? Ни мораль, ни этика не знают никакого государства. Может этика вообще устарела? Может, вместо человеческой этики настало время государственной? Там, в глубине этой адской машины рождаются идеалы, цели, нормы. Государство становится единственным действующим субьектом, общественным организмом со своим разумом и моралью. Гражданам остается лишь безропотно следовать его предписаниям и изредка высказывать свое мнение, которое впрочем, государству не особенно интересно. Граждане, они ж как дети – что от них можно услышать путного? Да и много их, всем не угодишь. Важно не слушать, а учить, вразумлять, воспитывать. А главное – снабжать законами и наказывать.
И в итоге этой "заботы" большинство граждане действительно становятся детьми. Они уже не против власти. Они приспособились к ней как к силе тяжести, они превратились в ленивых стадных животных. Свобода для них выглядит все более отвратительной, ведь каждому живому существу хочется заботы и покровительства. Власть утешает и защищает, свобода – пугает и отчуждает, и чем ее больше, тем сильнее хочется заботы. Посмотрите на нынешний победивший либерализм. Рынок разрушает семью, создает массы одиночек. Каждый из них беспомощен без государства, они – его дети, одна большая семья.
Вот эта деформация характера человека, лишающая его автономии и превращающая в раба – главный вред "заботливой" власти. Общество формируется и движется вперед благодаря лучшим, масса лишь следует за ними. Но власть, утрамбовывая, подминая население, уничтожает лучших. Массы может и становятся более вменяемые и покладистые, законопослушные и мирные, но ненадолго. Ибо инфантилизация населения, осуществляемая демократической властью, рано или поздно подрывает ее саму. Демократии рушатся не от избытка свободы, как принято считать со времен древних, а от отсутствия автономии и этики. Недостаток автономии – следствие принятия властью на себя моральной ответственности. Управление вообще предполагает ответственность. Управление обществом предполагает моральную ответственность. Открыто насильственная власть вызывает сопротивление и мысли о свободе – как ребенок, вырастая, бунтует против авторитарных родителей, так и угнетенные подданные взыскуют свободы. Результат – освобождение и моральный прогресс. Демократическая власть стремится угодить формально свободным избирателям, принимая за них решения и лишая их фактической свободы – так заботливые родители балуют ребенка, лишая его воли и стимулов к борьбе и труду. Результат – эгоизм и апатия, т.е. моральный инфантилизм, проникающий постепенно в механизмы власти и разрушающий всю конструкцию. Общество загнивает, погружается в аморальность и в конце концов возвращается к насилию, но уже не во имя свободы и общего блага, а во имя эгоистичного интереса. Насилие неизбежно, потому что забота об аморальных переростках не может длиться бесконечно – она истощит любые ресурсы.
Степень подобного морального разложения особенно заметна в социалистических формах государства – устроенных на "благо человека". Там подданные практически полностью лишены возможности влиять на результаты своей деятельности. Власти плотно заботятся обо всех, обеспечивая полный спектр услуг и товаров – от салфеток до песен. Такая медвежья форма заботы еще более кратковременна, чем демократическая, благодаря чему мы имеем редкую возможность наблюдать результат уже сейчас. Атрофия морали, обнажившаяся с крахом системы, показывает, что в обществе не остается вообще никаких моральных сдержек – только биологический эгоизм и зоологическая зависть.
– Обреченность власти
Попытки власти морально оправдать свое насилие заботой и вытекающий из этих попыток разрушительный результат, только показывают всю обреченность системного насилия. Если необьективные формы этики исторически оправдывали самые разнообразные насильственные социальные модели, то обьективная этика начинает с того, что отказывает власти в праве на существование. Она доводит процесс устранения насилия до конца, хоть при этом, к сожалению, не говорит, как ей это удается. С нашей нынешней моральной высоты уже очевидно, что отличие власти от прочего насилия лишь в том, что власть – "узаконенное" насилие, т.е. насилие, которое исторически оказалось возведенным в моральную норму, оказалось принятым по умолчанию естественным ходом вещей. Люди, разумеется, могут придумать любые нормы, но все они этичны ровно настолько, насколько отвергают насилие или на худой конец ограничивают его. Для существования власти нет никаких обьективных причин. Широкое хождение имеет мнение, что власть необходима как раз для охраны норм от ненормальных людей. Сами власть имущие очевидно глубоко нормальны. Логичным продолжением такой наивной позиции будет поход к началам истории и сакрализация власти, признание ее происхождения прямиком от бога. Неясно только, в чем заминка на этом пути к царству божьему.
Первоначально власть требовалась для выживания коллектива, поклонение ей было необходимо, можно сказать детерминированно, и коллективная мораль имела к свободе весьма отдаленное отношение. Когда ненормальных слишком много, шансов у свободы мало. По мере расширения коллектива и утверждения договорных отношений, нужда во власти уменьшается прямо пропорционально укреплению этики и свободы. Чем свободней и этичней люди, тем меньше потребность в выживании, управлении или заботе. Коллектив, и с ним коллективное принуждение, отражаемое в любых видах власти, перестает быть неизбежностью и необходимостью, становится обьектом свободного выбора. Договорные отношения позволяют создавать человеческие общности, а в них социальные модели и структуры, как того хотят участники, без необходимости поддержания их средствами постоянного насилия. Социальное творчество освобождается от пресса власти, всегда заинтересованной в консервации статус кво. Помогает в этом власти, равно как и изобличает ее, постоянный поиск и создание ею внешних и внутренних врагов, раздувание опасностей и массовых истерий. Само наличие власти провоцирует вражду и соперничество – власть мобилизует и направляет насилие, она воспроизводит потребность в выживании и в самой себе.
Насилие может быть добровольным, но подобная добровольность требует явно выраженного, а не подразумеваемого согласия. А такое возможно только в личных отношениях. Договор с посторонним, т.е. договор социальный, отвергает насилие в принципе, поскольку в противном случае он теряет смысл. Поэтому явное, социальное согласие на властвование получить невозможно. Власть имитирует согласие подданных на насилие "легитимацией" – логической фигурой, суть которой сводится к тому, что несогласные не сопротивляются достаточно упорно, бессовестность чего выходит за рамки любой этики, не только обьективной.
Легитимность нынешней демократической власти, со слов ее идеологов, подтверждается тем, что люди добровольно голосуют на выборах. Однако это никак не оправдывает существование власти. Голосуют они, не голосуют, результат всегда один и тот же. И он не может быть иным. Легитимность системного насилия не может быть поставлена на голосование. Более того, если люди не голосуют с достаточным энтузиазмом, власть может легко принудить их к тому. И факты такие есть. Ну, а почему бы и нет? Власть может ввести любые законы, в том числе "само-легитимирующие". Да собственно, именно так все они и были введены. Что касается выборов из навязанных альтернатив, а иных альтернатив быть не может, это не более, чем изощренный способ обмана.
Надо ли говорить, что власть – не только наиболее живучий, но и наиболее аморальный институт, изобретенный людьми? Власть порочна в самой своей основе – никакие попытки ее улучшить не меняют ее сути и история уже исчерпывающе доказала это. Власть, любая – не более чем историческое и даже биологическое наследие, своего рода переходная ступень между насильственной и автономной этикой. В этом ее двусмысленность. Если обьективная этика – в природе человека, то власть – атавизм детерминизма. Этика началась как ограничение физического насилия внутри коллектива, в том числе со стороны иерархов. Потом нормы стали требовать и обуздания экономического насилия. В наше время уже делаются попытки, хотя и робкие, бороться с властью информационно – свободой слова (точнее мысли), независимостью медиа (точнее мнения), образованием (точнее общением). Автономия становится не мечтой, а почти реальностью. Все идет к тому, что у власти отнимут и моральное право править.
Но пока до этого далеко. Пока власть организует, направляет и консервирует инфантильное население, не способное управлять собой, для которого вершиной рефлексии являются все те же вопросы – а зачем мне свобода, а зачем мне мораль? И покуда граждане не научатся отвечать на них без запинки – без власти им не обойтись.
15 Право
– Закон против власти
Впрочем, я наверное слишком суров к современникам. Власть – насилие, заключенное (возведенное?) в норму, отчего этика, на самом деле, получает над насилием определенное преимущество – ведь главным теперь является норма. Была бы норма – и со властью рано или поздно будет покончено. В этом причина, почему наличие власти – еще не повод для отчаяния. Узаконенная, ограниченная, поставленная в нормативные рамки власть – признак цивилизации. Цивилизованное общество отличается от варварского тем, что первое управляется законом, а второе – произволом. Правовое государство, государство, где правит закон – и прилагающееся, конечно в этичных рамках, законопослушание – это действительно лучшее, что пока создала цивилизация.
Но как закон может свергнуть власть? Разве источник закона не сама власть? Пока да, но формальность постепенно придет в конфликт с правом власти навязывать свои законы. Это право власти – все то же право сильного, хоть большинства хоть меньшинства, для оправдания подкрепленное соответствующей нормой. Но если есть такая норма, значит есть и повод для оптимизма, потому что тогда источник закона – не власть. А что? Конечно этика, и чтобы унять законотворческий зуд власти, надо просто извлечь фундаментальный принцип, лежащий в основании обьективной этики, формализовать его и положить в основание права.
Ведь что такое закон на самом деле? Этика, выраженная в формальном виде, обычная этическая норма, с той лишь разницей, что этичный закон – это обязательно запрет, в то время как норма – не обязательно. Если свобода раскрашивает нашу жизнь цветными красками, право пытается передать ее в черно-белом варианте. Чем больше обьективности в правовых нормах, тем точнее картинка. Например, закону должны подчиняться все, закон трактует людей как абстракции, невзирая на лица. А это уже шаг к обьективности. С другой стороны, как учит рис. 2.1, закон может легко узаконить сословия и неравенство, а право оказаться насквозь неправым и оправдывать если не полное бесправие, то уж несправедливость наверняка. То есть сама по себе формальность и всеобщность закона – еще не гарантия этичности и тем более обьективности. Абстракция человека в законе может быть недостаточно абстрактна, она может приобретать разные содержания, в зависимости от тех ролей, которые там прописаны. Человек может быть гражданином, может государем, а может и рабом. Равенство абстракций вполне может уничтожаться неравенством ролей.
– Фундаментальный принцип
Где же нам взять главный принцип? Как нам обнаружить ту исходную формальную точку, откуда начинается вся этика? Может, надо исходить из наших принципов организации общества? Они звучат довольно формально, их нетрудно превратить в закон. Например, "человек должен обладать свободой воли". Очень хорошо. "Человек не должен навязывать свою волю другому". Еще лучше. Можно развить дальше. "Человек должен отказаться от всякого насилия", "человек должен быть свободным", "человек не должен обманывать", "человек должен думать". Как много хорошего! Правда толку пока мало. Как определить, что такое свобода? Воля? Насилие? Навязывать? Обманывать? По сути все верно, но по форме мы явно впали в мышление абсолютами. Как быть, например, когда человек захотел отказаться от свободы и стать на какое-то время рабом? Важна не роль, а то, как она получилась. Праву нужны не столько сущностные принципы, сколько процедурные, чтобы их можно было прикладывать к любым ситуациям, действиям, отношениям.
Иными словами, важен не закон, а законодательная процедура. Причем поскольку сама эта процедура тоже должна быть прописана в законе, мы упираемся в самый первый исходный процедурный принцип/процедурный закон. Формальная этика лишь говорит нам, что подходит любая процедура. Уже само наличие процедуры отличает право от произвола. Проблема в том, что пока не придумано ни одной процедуры, которая бы гарантировала отсутствие произвола. И это неспроста – ее не может быть. Произвол – это когда источник права тот, кто ему предположительно должен следовать. Стало быть понятие процедуры означает, что источник права отделен от тех, кто ему подчиняется. Увы, кроме бога или законов природы полагаться нам не на кого.
К счастью, есть еще обьективная этика, которая опирается на одну единственную, обьективную процедуру. И в этом ее отличие от любой другой формальной этики. Но ведь такой процедуры не может быть?! Конечно. Она существует только как абстракция, как конечный пункт. На зато к ней можно стремиться. И поскольку ОЭ гарантирует нам возможность благоприятного исхода договора, она гарантирует нам и приемлемую процедуру. Хоть и в весьма отдаленном будущем.
Обьективная законодательная процедура – наиболее универсальная из всех возможных. Это значит, во-1-х, что ее обьект может находиться в единственной роли, т.е. законополучатель обязан быть самой абстрактной абстракцией. Только в этой его сущности можно надеяться на отделение суетного от основополагающего, охват поголовно и равно всех. Во-2-х, ее субьект также должен находиться в единственной роли, т.е. законодатель совпадает с той же абстракцией, ибо только она и может быть источником права. Мы же не хотим дать кому-то привилегии придумывать законы? В общем, получается заколдованный круг, который, однако, дает ответ – источник лежит одновременно и в каждом человеке, и вне его, а значит – в другом человеке. Иными словами, каждый получает норму от каждого другого и сам делает то же самое. Мы приходим к всеобщему договору, где стороны – абсолютно посторонние и этим равны.
Но что дальше? Дальше надо, во-1-х, выделить суть абстракции человека, о которой мы столько говорили. "Символ общества", "модель человека", "человек вообще" – что это? Это то общее, что обьединяет всех, т.е. свобода. Иными словами, участник договора – любой свободный субьект, нечто, обладающее разумом/свободной волей и находящееся в состоянии свободы. Во-2-х, надо включить в договор всех, кого он касается. Ибо как иначе нам получить универсальные абстракции из конкретных, уникальных людей, загруженных своими субьективными проблемами? Надо сложить их вместе и разделить на N! Только обьединением всех возможных уникальностей достижима та абсолютная универсальность, а субьективностей – обьективность, которая требуется свободе. И тогда мы можем сказать, что добровольное участие каждого члена общества, включая разумеется потомков, превращает договор в законодательный сьезд и учредительное собрание. Конкретные роли и правила, прописанные в результате соглашения могут оказаться любыми, но все они будут законны, если участники приняли их в отсутствии всякого взаимного насилия, принуждения, давления, влияния и т.п, равно как и наличия специфических нужд и потребностей, делающих их обладателей несвободными, в условиях максимально возможной внешней и внутренней свободы принятия решений. Участники должны стремиться к полной обьективности в учете требований, интересов и предпочтений каждого, к согласованию личных целей и ценностей, к точному балансу возможностей. При этом они должны быть честны, искренни, открыты в своих мотивах и вообще использовать все возможные моральные механизмы, помогающие достижению общего блага – успешного соглашения. Они также должны обладать всей полнотой информации и вообще добиваться максимального знания об окружающем мире и самих себе.
Остается сформулировать все это кратко и мы получим основополагающий принцип обьективного права, которым вполне можно руководствоваться для изложения 1-й статьи договора и попутно – девиза на знамени всякого свободного общества. Для краткости я сформулирую этот фундаментальный принцип в виде букв "ФП".
– Практика
Первый вопрос, который приходит в голову – а почему нет цели договора? Откуда известно, что в его результате появится свобода? Вдруг люди договорятся выбрать себе императора или устроить коммунизм? Что ж, мы просто забыли, что говорили чуть выше об основе договора – когда мы соберем всех свободных людей и поставим их в свободные условия, результатом будет именно свобода, ибо это единственное, до чего они смогут договориться. А если договорятся до императора – что ж, значит это и есть свобода, можно сказать ее обличие. Хорошо, а откуда возьмутся сами свободные участники? Ведь свобода только появится из договора? В этом, безусловно, проблема. Как и в самой абстракции ФП, который должен появиться в процессе договора. Однако нас не должны смущать парадоксы! Из договора появится большая свобода, чем была, ФП – путь ее расширенного воспроизводства. И так же появится улучшенный вариант ФП, свобода – условие работы нашей процедуры. Ну, а что касается начала процесса, начало мы как-нибудь положим.
Далее, ФП упоминает "каждого такого члена общества", а как быть с преступниками например? Вот оно – слабое место! На самом деле отказники нам не нужны – какое отношение они имеют к свободе? Для участия требуется безоговорочное, незамутненное возможным недоверием согласие с ФП, что и есть тест на звание свободного человека и наличие мозгов. Только так можно отличить разум от рассудка, а свободных людей от прочих обладателей членораздельной речи! А согласятся ли потомки? Конечно, потомки людей – люди, в этом пока можно не сомневаться. Но что дальше? Как договариваться? Ясно же, что учредительное собрание – это натуральный бред! К счастью, собирать в одном месте всех, включая потомков, и не требуется. В этом чудо этики и парадокс обьективности. Последняя требует консенсуса всех возможных субьективностей, но поскольку сам консенсус возможен лишь вследствие стремления к нему, преодоления каждым своей субьективности в поисках общего, для договора может оказаться достаточно двоих, если больше никого пока нет! Если они ведут себя этично, они преодолевают свою субьективность, успешно превращаются в абстракции и тогда их договор вполне может являться основой обьективного права. Правда, обьективность эта будет не очень обьективной. Дальше если надо, к ним может присоединиться третий со своим особым мнением и тогда договор будет подправлен в сторону обьективности. А потом может подключиться четвертый. И пятый. Дальше думаю, все понятно, дальше можно не добавлять.
Чтобы развеять ненужные сомнения и выразить это более осмысленно, можно сказать так – чем этичнее, свободнее, независимее друг то друга субьекты договора, тем ближе к обьективному результат их соглашения. Ведь сам факт того, что им удалось договориться свидетельствует о том, что обьективное обнаружилось! Ну а на практике, независимость друг от друга достигается только подключением к договору новых субьектов – и чем их больше, тем выше шансы достигнуть в итоге все более трудный, но и все более обьективный результат. Правда тут есть нюанс. Если любое взаимодействие между людьми потенциально может стать источником норм, то тогда как новые нормы станут известны остальным? Незнание закона освобождает от ответственности, ибо закон, принятый вне договора не легитимен – и это в точности то, что происходит в случае обьективной этики! Свобода всякий раз ставит логику в тупик, наши размышления углубляются, а письма удлиняются. Так, что извините, друзья, но это еще не конец.
Спросим себя честно: решили ли мы свою задачу – найти и формализовать основополагающий принцип ОЭ, пригодный для права? Очевидно нет, наша попытка создать абсолют или раскопать его в основаниях ОЭ позорно провалилась. И не будь мы невнимательны, мы бы сразу сообразили, что это невозможно. Ведь закон – это формальность, а из формальности никак не могут вытекать новые формальности, тем более все остальное право. Формальный источник права, принцип, позволяющий придумывать новые законы, принципиально невозможен! Однако это не значит, что власть непобедима. Мы решили нашу задачу частично – нашли подход к принципу, хоть у нас и не вышло его формализовать. "ФП" звучит формально, но не слишком практично. Но зато ФП указывает нам путь к формализации – посредством его постоянного применения к самому себе. Этого не достаточно для закона, но вполне достаточно для того, чтобы уничтожить власть. ФП ясно определяет источник формальных норм и формального права – и это не власть, конституция или естественные права. Это – договор свободных этичных людей.
Вообще говоря, ничего нового тут нет. Поиск подобного неизменного принципа – и так же безуспешно! – исторически шел в том же направлении – отделения права от конкретного человека. Сначала от произвола выживания к первым традициям – любым, абы не своеволие. Потом источником стал сплав традиций с религиозным мифотворчеством, в конце концов сумевшим выделить достаточно узкие наборы заповедей. Потом к проповедникам присоединились философы и писатели. Появились идеи социального договора и естественных прав. Наше время осчастливлено демократической процедурой, сосредоточившей источник законов в правах человека, на которых основаны государственные конституции, написанные умными людьми. Но если этот долгий, неразумный исторический процесс идет по пути создания норм, слепо приближающих общество к свободе, то разумный, хоть и не исторический, может (и должен) идти в обратном направлении. От конечной точки, ФП, к поиску конкретных норм. Тогда результатом договорных усилий явятся правила опытно-прецедентные и одновременно теоретически-позитивные. Эти нормы сформируют новое, обьективное право, формализующее договор и опирающееся на те замечательные моральные механизмы, которые мы рассмотрели. Примерно, как это выглядит в правой части рис. 2.1. В конце концов, как еще появлялись работоспособные нормы, выдержавшие проверку временем? Тем же договором, только неявным – в конце концов, не зря наша этика называется "обьективной". Да и то что мы тут делаем, друзья, равно как и наша будущая книга – все это части ОЕ, участие в нашем совместном договоре, пусть и такое своеобразное. В этом мы лишь идем по следам предшественников – всех тех кто излагал свои мысли на бумаге в надежде быть услышанным и понятым. И разве все это не доказывает, что мы в конце концов не ошиблись, хоть и не преуспели – ФП, как и ОЕ, правдива, истинна и безусловно обьективна?
Поскольку абсолюта мы не придумали, мы навсегда остаемся с вечным поступательным процессом поиска новых норм и отмены старых. А значит – и с вечными этическими конфликтами. Норма всегда относительна, как и справедливость, стоящая за ней. Свобода – всегда абсолютна, на что указывают наши моральные механизмы. Зато без власти с ее насилием, разрешение этических конфликтов становится не только не мучительным, но даже приятным. Хитрость в том, чтобы найти договором максимально правильную норму, т.е. такую, изменение которой не потребуется как можно дольше. Как это сделать неизвестно, но в поисках далекой истины первую скрипку должна безусловно играть ОЭ.
