Дмитрий Перцов
Тетрадь с гоблинами
Глава 14. Провальный танец
Я прикоснулся к талии Аннет и тут же отдернул руку. Потом еще раз – и не отдернул. Точнее, прикоснулся не к талии, а к широчайшей мышце, которую называют “крыльями”. У Аннет – она такая маленькая, кукольная.
– Ты можешь нормально положить?
– Нормально – это ниже?
– Нормально – это вот тут.
Аннет крепко сжала мой левый бок.
– Понятно?
– Понятно.
Я сжал в ответ, и мне почему-то стало стыдно.
– Не будь первоклассником.
На сцене танцевали еще две пары: Угрюмов + Медуза Горгона (их взяли, потому что отличники, а не потому что красивые) и Рита + Степа (а этих – потому что красивые, а не потому что умные).
Получалось у всех, кроме меня. Из зрительного зала улюлюкали и кричали “Канон-танцор!”.
Никогда не думал, что вальс – это так тяжело. Неужели Пуан справлялся? Танцы наверняка придумал такой же выскочка, как и он. Выделывался в первобытном мире и лучше остальных дергался под крик мамонта.
– Я буду считать: “Раз-два-три”! – командовала Раиса Мельберновна. – И-и-и… Раз-два-три, раз-два-три! Каноничкин, ты что творишь?
Чуть не сбиваю Аннет с ног, а что?
– Аккуратнее.
Мне сказали: сделать шаг правой ногой, я и сделал. Просто подумал, что после этого нужно шагать левой и так далее.
– Каноничкин танцует, как птички!
– Не мешать!
Я схватил Аннет увереннее, но в этот раз крутанулся не в ту сторону.
– Не будь как полено. Или я пожалею, что взяла тебя в группу.
В конце концов я все-таки начал понимать, что к чему. Ножку сюда, ручку сюда, плечико в ход, разворот.
– И-и-и – еще раз, ребятки! Будьте чище, мягче, будьте грациозны!
Раиса включила музыку – вальс Эрика Сати, от которого побежали мурашки. Почувствовала ли их ладонь Аннет?
Более-менее пошло-поехало. В зрительном зале стали зевать. Когда нас в очередной раз остановили, чтобы Раиса могла объяснить дополнительные премудрости, Аннет уставилась на меня с подозрением.
– Знакомый запах, – сказала она, – я только сейчас поняла. Это твой одеколон?
– Какой? Ничего не чувствую.
Она понюхала меня.
– В смысле, не чувствуешь? Ты им набрызган.
Когда она меня нюхала, было волнительно, но – вот честно – лучше бы она это делала при других обстоятельствах. Я влип.
– Да? А-а-а, точно. Ну это да, я… Это Рома брызгался, и на меня попало. Ты же знаешь Федоткина?
Музыка умолкла, и Раиса Мельберновна стала копаться в проигрывателе, выбирая новый трек – ей пришло в голову, что танец не клеится из-за Сати, а не из-за моих деревянных ног. Аннет от меня отстранилась.
– Каноничкин, зачем была та записка?
– Я не…
– Раиса Мельберновна, – сказала Аннет, – мне нужно выйти.
Она отошла от меня на несколько шагов.
– Селезенко, потерпи чуть-чуть. Становись. И-и-и, еще раз!
– Мне… срочно нужно… Сейчас, – Аннет заговорщически посмотрела на учителя, и ее отпустили. Перед выходом она бросила на меня злобный взгляд. Такой, наверное, не бросила бы даже змея. Вы поняли метафору – любая абсолютно змея, на кого угодно. И Аннет вышла из актового зала.
Одноклассники взорвались восторгом. Раиса дала команду отдыхать, и оставшиеся пары спустились в зал. Я остался на сцене. Один. Одинокий облезлый кот.
Как мне захотелось провалиться сквозь землю. Позор! Мои надежды потерпели крах. Мне семнадцать, а я ни разу не целовался. Оплошал у всех на виду. Попался на такой ерунде… Аннет думает, что я маньяк. А все стоят и ухмыляются. Они догадались, что я дал маху.
Исчезнуть – прямо сейчас!
А-А-А-а-а-а!!!
Сцена треснула и рванула. Раздался грохот. Я полетел вниз вместе с досками, крутанулся, как болванчик, сделал дыру на следующем уровне, успел сгруппироваться и защитить голову. Жизнь не пронеслась перед глазами, потому что несся я сам, подбитым самолетом. Разломав третий уровень, я стукнулся о сырое дно, и с выдохом мне пришло в голову слово «абрикос». Просто потому что вот так.
* * *
Перед глазами бегали белые муравьи. Воняло сыростью. Болело плечо. И щиколотка. Я застонал, как тряпка.
Сквозь дыру в потолке пробивался тусклый свет. Я огляделся – темно. С волос посыпалась пыль. Возвращалось ощущение реальности, возобновляли работу органы чувств.
Откуда-то сверху под хлопки обваливающейся штукатурки кричала, надрываясь, Раиса Мельберновна:
– Каноничкин, ты живой?!
– Ага.
– Точно живой?
– Точно.
Я проверил конечности: на первый взгляд, ничего не сломано. Кроме сцены. Но она не моя конечность. Я скинул с себя какую-то доску, поднялся и зашатался.
– Ну-ка марш наверх!
– Сейчас!
Я попытался оценить высоту до актового зала, но мой глазомер был поврежден, и оценка варьировалась от двух метров до километра.
– Держись, спасатели уже едут!
Голоса летели вместе с эхом. Может, я в колодце? Никто не объявлял остановку, когда я падал. Черные пятна, редкие проблески стен. Малюсенькое подземное помещение. Погреб? Не знаю, во всяком случае, никаких следов обоев или плитки. Только земля.
Я продрог. И это подозрительно: чай не зима, что ж так зябко? Как поздней ночью. Ночью – отскочила от стены моя мысль, повторенная призраками-аборигенами. Включив на телефоне фонарик, я подошел к стене – коричневому месиву с травинками. Повинуясь шестому чувству, я посветил фонариком в пол и сам не удивился тому, что сам не удивился. Тетрадь. А я ведь не забирал из класса рюкзак.
* * *
Тетрадь исходила вибрациями. Билиштагр жаждал меня предостеречь. Я надел наушники.
– Этого места не бойся, – провозгласил Билиштагр. – Бойся того, что тебя сюда привело.
– Ты про танец с Аннет?
– Хозяин этого места его потерял. Ты – пока не потерял. Не бойся этого места. Бойся себя. Р’сах’ал сможет помочь.
Билиштагр затих. Он уже в третий раз ругает меня за странности, которые со мной происходят. Я это не контролирую, блин! А Р’сах’ал? Это который «поможет обнаружить путь». Зачем он мне? Учитывая, что габариты комнаты два на два, заблудиться здесь может только человек с мозгом ящерицы.
Светя фонариком, я изучил все стены. Три – ничего собой не представляли. У четвертой стояла каменная плита, с символами, отдаленно напоминающими орвандский алфавит. Я сфотографировал.
– Канон, через пять минут спасатели будут на месте!
– Хорошо!
Это все хорошо, но у меня тут дела поважнее…
Вспышка осветила дверь.
В соседней стене.
Я ее явственно увидел, правда, боковым зрением. Еще раз подошел, еще раз посветил. Нет двери. Заблудиться все-таки негде. А после конфуза с Аннет – так хочется!..
В кармане что-то вибрировало. Не телефон – он в руке, и не Тетрадь, Билиштагр уже все сказал. Звоночек от велика, который дал мне Рома.
– И что это мы тут вытворяем? – шепнул я. Легонько нажал на кругляш и услышал характерное “дзвоньк!”.
– Ты там на велике катаешься, что ли?
– А-а-а! – крикнул я.
– Что случилось?
– Ничего, просто…
… здесь ведь не было прохода, да? Я не мог его пропустить. Абсолютно точно – вы сами видели, я подошел, проверил – стена! А теперь проем есть. Маленький, на голову ниже моего роста. Из него сквозит, гудит беспорядочное эхо.
Я нагнулся, сделал два шага вперед. “Ау?” Словно в панике, мой голос улетел вперед, и я очутился в коридоре с полуразрушенными, но все-таки стенами. Не в пещере. Значит, это место образовалось не случайно, помещение для чего-то предназначено.
Я сделал еще один шаг. “Ау?”
– А меня слышно вообще?! – крикнул я, но никто не отозвался. Я вернулся к месту своего падения и крикнул еще раз.
– Слышно, слышно!.. Спасатели на подходе.
Тогда я пригнул голову и шагнул в неизвестность. Фонарик не досвечивал до конца коридора, впереди громоздилось гигантское черное пятно, за которым меня могло ожидать что угодно (кроме влюбленной в меня Аннет).
В коридоре не было ничего интересного (ни одной жестяной банки из-под колы). Но потом я набрел на полуосыпавшуюся фреску в стиле старообрядческих церквей. На ней был изображен человек в черном. Качество фрески было плохим, но булки у меня сжались. Схематичная образина с перекошенным ртом и косыми глазами страх наводила вполне реальный. Я отвернулся и увидел кое-что любопытное.
Нишу в стене. А в ней – четкий отпечаток ладони. Я выключил фонарик. Отпечаток остался на сетчатке глаз. Этот символ показался мне мощным, прямо могущественным. И я положил руку на камень. Надо мной развернулось звездное небо. Бесконечный дом. Прародина атомов, составляющих наши мысли, чувства, наши коленки. Звездопад. В глубокой глубине подземелья.
Очарованный огоньками, чей масштаб превосходит все, о чем мы способны догадываться, великим светом вечности, я потерял счет времени. Задрал подбородок. И, поймав себя на очередной навязчивой мысли, поднес Тетрадь к губам:
– Тьму можно подчинить, – прошептал я. И звездное небо исчезло.
Тогда я услышал голос.
Тихий, словно из могилы, шипящий, змеиный:
– Освободи… Освободи тех, кто лишен имени… Не слушай… Ш-ш-шар. Он н-не дру-у-уг! Освободи…
Я рванул с места, стукнулся обо что-то головой. Упал. Дальше бежать не мог – ноги превратились в ватные палочки. И я пошел. Вдруг понял, что в коридоре появился поворот, которого не было. Еще один поворот, которого не было.
Заблудился… Вокруг – серо-черные стены и никаких клеток или комнат со звездами. Остановился. Глубокий вдох. Открыл Тетрадь на странице Р’сах’ала. На соседней странице – нарисованный ручкой лабиринт и красная светящаяся точка сверху.
Это я.
Чуть дальше, в левом углу, еще одна точка, синяя, Тетрадь ясно давала понять, что это – моя цель. Я пошел по лабиринту. Мне ничто не препятствовало. Тьму можно подчинить. Через пять я минут приблизился к синей точке и увидел дыру в потолке. Я вернулся.
Дверь позади отсутствовала.
* * *
Приехали спасатели, вытащили меня и, убедившись, что я цел и невредим, отпустили. Я не хотел вызывать подозрений рассказами о звездах, поэтому просто продемонстрировал бицепс. Один из спасателей оказался крутым мужиком и тоже показал бицепс. У меня ничего не болело, и это я списал на шок.
Потом прибежал папа с двумя эклерами и четырьмя тысячами волнений и убежал достраивать свои горки. Даже журналисты приезжали с телевидения, делали репортаж. Я слонялся рядом, и у меня взяли интервью.
– Что вы знаете об этой ситуации? – спросила симпатичная журналистка, тыча микрофон мне в лицо.
– Школьник провалился сквозь землю.
– Сквозь сцену, верно? В актовом зале?
– Ну да. Провалился, стукнулся. Там оказалась комната внизу. Древняя какая-то.
– А что за комната?
– Не знаю. Но там надпись на камне была.
Рассказывать сложнее, чем кажется. Начинаешь заикаться, быстро дышать, хрипеть, а мысли сбиваются в кашу.
– Какая надпись?
– Да непонятная. А сколько зарабатывают журналисты?
– Ну… По-разному. Вы хотите стать журналистом?
– Если для этого мне придется шататься по школам, то нет.
– Понимаю… А как вы думаете, что это за комната? Кому она принадлежала?
– Не знаю. У Валентина Павловича хотел спросить, что раньше было в этом здании, но я его не нашел.
– У Валентина Павловича?
– Это историк.
– Понятно. А вы знаете, кто провалился?
– Конечно. По иронии типа судьбы, в переплет попал видный одиннадцатиклассник, – эту фразу я заранее приготовил. А следующие нет, – такой нормальной, крутой. Умный чувак… В смысле школьник. Он призер, в олимпиадах участвует.
– Ничего себе! А как его зовут?
– Дима Каноничкин. Еще раз: Дима Каноничкин.
– Надеемся, у него все хорошо?
– Да, у него все прекрасно.
– Передавайте ему от нас привет! А вас как зовут?
– Дима Каноничкин.
В кадр влезла завуч, забрала пухлой рукой микрофон у журналистки и произнесла на камеру речь в стиле: “Школа № 60 – это образцовое учебное учреждение, соблюдающее все требования министерства… ”
Я показал камере большой палец, улыбнулся зубами и ушел в комнату отдыха. Вбил текст, который сфотографировал там внизу, в гугл-переводчик (язык распознан как староорвандский):
И настанет когда-нибудь лунная ночь,
И покой тоже может быть прийти.
Бархат сусеков, топится искусственно
В каком-то gdjen dalen привет.
Ты хороший переводчик, спасибо.
Я открыл сайт школы и зашел в раздел “История”.
Ничего любопытного, помимо текстов об участии в парадах, визитах депутатов, фестивалях и ярмарках, написанных некрасивым желтым шрифтом на синем фоне (его программировали тогда же, когда школа открывалась?), я не нашел.
Школу реставрировали и перестраивали четыре раза. Старый корпус – тот, в котором актовый зал, пристанище директора, столовая и кабинеты младших классов – несколько лет служил военным госпиталем и превратился в школу только в 1959-м.
…были восстановлены и реконструированы каменные стены, некоторые из которых сохранили следы поколений…
Так и написано – “следы поколений”. Каких поколений? Что это вообще значит? Бесполезная ерунда. Я помассировал лоб и попытался переключить внутренний канал на более веселую волну. Честно: я не справляюсь. Может, имеет смысл пожить обычной жизнью? Хотя бы немного.
Большая часть одноклассников разошлась домой. Но у некоторых осталось одно дельце. Присоединюсь-ка к этой немногочисленной, но более-менее приятной группе.
Глава 15. Великий факультатив
Девятеро.
Всего нас осталось девятеро.
Из пацанов: я, Рома, Угрюмов, Евроньюз и Сидорович. Из девчонок: Аннет (моя принцесса), Алиса, Таня Медуза и Барышня.
Дело в чем: у преподавателя орвандской литературы есть коронное блюдо для выпускников. В конце каждого учебного года он устраивает урок необычного формата – его принято называть “Великим факультативом”.
В прошлом году учитель повел выпускников в лес Харинвей, где устроил квест с поисками клада, как в рассказе “Золотой жук”; в позапрошлом позвал друзей-костюмеров из драмтеатра, и те создали каждому ученику образ в стиле XIX века. В поза-позапрошлом была грандиозная игра в “Мафию”.
Что ждет нас, беззащитных ребятишек 2022 года, можно только догадываться. Я надеялся на поход в стриптиз-шоу, соревнование по хот-догам или, например, массовый гипноз.
В ожидании учителя меня облепили одноклассники. На какое-то время я стал поп-звездой № 1 – по той простой причине, что грохнулся в яму. Вот вам и лайфхак, как обрести друзей.
– А как выглядела земля? – спрашивал Никита Евроньюз, раскрывая блокнот.
– Как земля.
– Рыхлая?
– Зачем тебе?
– Надо.
– Рыхлая.
Евроньюз что-то карябал в блокноте. Угрюмов спросил:
– А древние летописи видел?
– Нет. Только ту надпись.
– Покажи.
Я показал одноклассникам фото с текстом на камне, но они не поняли, хотя Угрюмов, конечно, сделал вид.
– У меня дед так же рисовал, – сказала Барышня зычным, почти мужским голосом.
– И что значат эти надписи? – спросил я.
– Пес их знает, дед-то уже помер.
Аннет сидела в стороне, в разговоре не участвовала. Зато кареглазая блондинка Алиса, в обтягивающих джинсиках, тонкая и стройная, с упорством бригадира строила мне глазки. Я смел надеяться, что Аннет это задевает. Что она все видит затылком… И задевается.
– Там страшно было? – спросила Алиса.
– Мне – нет. Было страшно, что кто-то из вас тоже упадет.
– Ну ты бы поймал, наверное… – Алиса улыбнулась.
– Поймал бы.
Я услышал, как Аннет порвала лист бумаги.
– Ты его еще в жопу поцелуй, – встряла Барышня. За словом она в карман не лезет, она вообще за словом никуда не лезет. На самом деле Барышня добрая, просто приехала из глухомани, отсюда и прозвище. Прямолинейная, как танк.
Мне нравилась эта компашка. Без токсичных Пуанов, Крупных и Вер. Нормальные, обычные люди.
– Кто слышал историю про кровавый туннель? – спросил психопат Сидорович.
– Что?
– Мне ее старшеклассники рассказали.
– Сидорович, ты тоже старшеклассник.
– Мы еще в начальной учились. Когда я учился в начальной, я не был старшеклассником. Другие были старшеклассниками.
– Все, все, Сидор.
– Расскажи, пожалуйста, – поплыла Барышня. От Сидоровича у нее срывало крышу, как у сарая, крытого соломой.
– Слушайте тогда. Под школой есть лабиринты. Это подземелья Башни печали, ПОНЯЛИ?! В каждое новолуние директор башни спускается туда и утаскивает одного из детей.
– Ты это на ходу выдумал?
– Был один мальчик. Он украл чернильницу завуча, а потом спрятался в шкафу. Его нашли в школьном погребе – сердце не стучало. А одна нога была замурована в стену, будто он пытался оттуда вылезти.
– Что за бред? Никто не знает этой истории, о ней не писали.
– О ней решили умолчать, чтобы о школе не пошла дурная слава. Вот я и подумал – а не туда ли провалился Канон, а-а-а-а-а?
– Сидорович, – сказал я тихо, – какой еще директор башни?
– Я в этом не разбираюсь.
– Вот это да-а-а-а, – протянула Барышня.
Сидорович хороший рассказчик. Пробирает от его историй. Есть что-то в его интонациях. Я, короче, тоже поверил. Не сразу, но стало ясно, что Башня печали играет в моей жизни более важную роль, чем я считал.
Я отсел к дальнему окну, сказав всем, что мне нужно время прийти в себя. Василия Блаженного дожидались молча, каждый думал о своем: Барышня – о Сидоровиче, остальные девчонки – обо мне.
– Вот она – золотая орда лучших выпускников! – сказал учитель, заходя в класс. – У меня все готово! А вы сидите. Почему?
– А что делать?
– Вставать, конечно. Скорее за мной!
* * *
В сумерках у школы (как вы понимаете, после всех событий уже успело стемнеть) был таинственный шарм. Мы шли не столько по коридорам, сколько по воспоминаниям. Некоторые участки нашего пути не освещались, школа пустовала, и лишь издалека доносились приглушенные звуки фортепиано – где-то шел частный урок музыки.
Тени напрягали, но присутствие одноклассников и Аннет, шедшей чуть впереди, чуть-чуть успокаивало. Обиженный Рома продолжал меня игнорировать, хоть и подложил мне в рюкзак печенье «Вист» в качестве поддержки.
– Факультатив будет в школе? – спросил Блаженного Евроньюз.
– Как сказать, – загадочно ответил учитель. – И да, и нет. Но вам понравится, я обещаю.
Мы переместились в другое крыло. Из-под дверей редких кабинетов струился свет: засидевшиеся учителя проверяли тетради. Говорил в основном Блаженный, нараспев, как поэт. Он рассказывал о нелепых случаях на прошлых Великих факультативах, о заслугах учителей, даже пошутил об Иннокеше – оказывается, и учителям известно о его туалетном тайминге.
Потом обратился ко мне.
– Дима, ты живой? Настоящее открытие совершил. Завтра приедут археологи. Валентин Павлович вне себя от восторга. Он сказал, что ты последнее время часто отличаешься.
– Думаете, там найдут что-то важное?
– Вот и узнаем. Я, откровенно говоря, не представляю, что за помещения таятся у нас под школой, и заинтригован не меньше вашего. Хорошо, что все обошлось.
– Кто-то предположил, что там тоннель, который объединяет школу и Башни печали, – заметил я.
– Почему бы и нет, – развел руками Блаженный. – Пришли!
В этой части школы я не бывал ни разу за десять лет. Мы оказались за подсобными помещениями, где царили пыль, паутина, покарябанный пол, огнетушитель старого образца и дряхлая лестница, упирающаяся в потолок.
– Полезайте! – скомандовал Блаженный.
– А это безопасно? – недоверчиво спросил Рома.
Сидорович слушать ответ не стал – и пополз, как муравей.
– Берите пример с товарища! Лестница безопасна, как пух, все проверено лично мной.
Пока Рома шепотом объяснял, что на пух может быть аллергия, следом за Сидоровичем по лестнице полезла Барышня, затем сам Блаженный; после них Горгона, ну и я. Мы вылезли на чердак.
На чердаке стояли какие-то ящики, старые парты и поломанные шкафы.
– Выложил тут тропинку, – тихо, будто нас подслушивали чердачные рогги, сказал Блаженный, и кивнул на свежие доски, ведущие к неприметной дверце.
Я попытался помочь Аннет. Она отстранила мою руку, а руку Блаженного приняла. К учителям ревновать не положено, я и не стал. Последним должен был забраться Рома, но в его паникерскую голову, как обычно, что-то ударило. Рома скрестил руки на груди и даже не смотрел наверх.
– Не полезу! – заявил он.
– В чем проблема, Роман? – спросил Блаженный. – Тут абсолютно точно совершенно безопасно. Я гарантирую.
– Где бумага, подтверждающая гарантии?
– Что ты занудствуешь?
– Дима уже сегодня провалился! Не хочу быть следующим!
– Рома, не выкобенивайся! – крикнул я.
– Где освидетельствование этой лестницы? Как давно ее проверяли на ветхость вышестоящие инстанции? Ты едва выжил!
– Нормально я выжил.
– Нет! Я думал, мы пойдем в безопасное место!
Так продолжалось еще минут пять, в конце концов Рома все-таки взобрался. Это произошло внезапно: он просто устал сопротивляться, потому что сопротивление есть трата нервов.
Веселая группа путешественников, утомленных длительным ожиданием приключений, протопала по дощечкам и вошла в распахнутую Блаженным деревянную дверь. В лицо ударил запах свежего вечернего воздуха. Мы оказались на крыше, и мне вдруг стало хорошо. И плохо одновременно. Ладно, чего это я… Вечер на крыше – что может быть прекраснее?
* * *
Когда-то ты заблудишься средь звезд,
Поверив, как младенец, путеводной.
Веди себя, как аист или дрозд,
А что-то там… и что-то водородной.
Эй, не подглядывайте! Я тут стихотворчеством занимаюсь. Или ладно: подглядывайте, все равно вы тут. Но тогда подскажите, что написать в последней строке, у меня не выходит.
А может «Наедине с собой, как с бомбой водородной? Вроде мощно. И передает ощущение, что ты на грани (а стихи, как известно, для тех, кто на грани). С другой стороны, сравнение с “как” уже было, повторяться нехорошо.
Ладно, оставлю задачку на потом. Но скоро ли у меня вновь случится вдохновение? Здесь-то оно родилось на раз-два. Когда Блаженный вывел нас на крышу, единственной, кто подобрал слова восторга, оказалась Барышня. Она воскликнула: “Твою дедушку!”, остальные просто ахнули.
Кто бы мог подумать, что в нашей школе, над нашими головами и проблемами – такая смотровая площадка! Перед нами раскидывается Бьенфорд, овеваемый теплым весенним ветром. Город, который бы мне снился, если бы его не существовало.
Блаженный дал инструкции по безопасности и позволил бродить, осматриваться, оставаясь в поле его видимости. Учитель все обустроил. Соорудил несколько скамеек. “Мне трудовик помогал, – объяснил он. – Но буквально чуть-чуть”. Я сел на одну из них. Даже так – отсел, чтобы побеседовать с Бьенфордом. Вдохнуть полной грудью. Искать знакомые улочки. Писать стихи. Гипнотизировать Шар, чья мощь и монументальность потрясали, а свет проникал внутрь меня, точно висел он не в другом районе города, а прямо здесь.
Весна для меня – время невыносимой тоски по миру, которому я никогда не буду принадлежать. Как мне достичь его, как дотянуться лапой? А что, если я уже?.. Мы грезим о чужих вселенных, не догадываясь, сколько иножителей мечтает о нашей.
Аннет стояла в сторонке и тоже смотрела на Шар. Я подошел к ней, но нормально заговорить не решился. Только тоном экскурсовода сказал:
– Вон – Шар.
Ждал, что она разорвет меня на части, но случилась какая-то магия: Аннет посмотрела на меня и спокойно спросила:
– Ты как? Живой?
Моя нижняя челюсть зашлась в судорогах. Черт, это ж идеальный шанс не опростоволоситься. Прямо сейчас позвать ее замуж. Стать на колено? Как это делается?
– Вроде живой, – сказала она. – Шевелишься.
– Да… Вроде да.
И я понял, что последней строчкой моего стихотворения может стать: “Уплыть с моей Аннет любовной”. Идеально. Просто идеально.
– Откуда ты знаешь, что я читаю комиксы?
– А у тебя значок висит на рюкзаке. Это ведь “Знак восьмерых”, да? Из “Ведьминского шабаша”.
– А я стала бояться, что ты за мной следишь.
– Да брось. Зачем мне за тобой следить?
– Не знаю…
Из-за серых облаков выплыла бригантиной луна, еще один важный участник Великого факультатива.
– Уж за чем бы я и хотел следить целыми днями, – вдруг сказал я, снова чувствуя прилив вдохновения, – так это за луной.
– Не думала, что ты романтик… – сказала Аннет ехидно, но я прочитал, или захотел прочитать, в ее голосе заинтересованность. Конечно: ее дылда-кавалер луну ненавидит.
– Это Рома – романтик, ха-ха. Понимаешь, да.
– Хотя на самом деле думала.
Она посмотрела на меня выразительными карими глазами так, что диалог стал теплее и уютнее. И мне, как назло, не пришло в голову, как его продолжить.
– Вернемся к остальным, – сказала Аннет.
– Давай.
Наши собрались во главе с Блаженным у того края, с которого открывался вид на Башню печали. Мы стали сбоку, и я оказался возле Алисы. Она мне улыбнулась.
– Башня отсюда кажется еще печальнее, – заметил Евроньюз. Блаженный с радостью подхватил тему:
– До того, как ее объявили культурной ценностью, здесь ошивались поэты. У членов “Бархатного кружка” была традиция проводить в ней творческие вечера.
И продекламировал:
… почему вы всё время молчали?
Зимой, среди черно-белых цветов
Я брожу вдоль Башни печали.
Это хор неисполненных снов?
Этой песней вы всех оболгали —
И основы лишили основ.
– Строчки из стихотворения “Основы” Алеки Смертного. Он провел в Башне двое суток, написал целый сборник. Потом уехал домой в Южный Сепел и спустя месяц покончил с собой. Хорошие стихи, правда?
– И человек хороший, – ляпнул Евроньюз.
– Что в них хорошего? – спросил Рома.
– Федоткину двойка, – улыбнулся литератор.
– Мне понравились стихи… – сказала Алиса. И вдруг повернулась ко мне. – Дима, а ты же тоже стихи пишешь?
– Эм, – я стушевался. – Вообще-то нет.
– А вы знали, что русский поэт Сергей Есенин написал свою поэму “Черный человек” после посещения Башни? Полагают, что по замыслу поэта в финале разбито должно было быть вовсе не зеркало…
– А лицо, – пошутил Сидорович.
Блаженный рассмеялся. Потом рассказывал о других поэтах. Эти разговоры навели меня на новый вариант последней строчки: “Не стукнись только косточкою лобной”. Но нет, нужно больше лирики. Не подходит.
– Сыграем в три “почему”, – сказал Блаженный, когда мы переместились на другую сторону крыши с расставленными полукругом табуретками, на которые мы тут же расселись. Блаженный занял крайнюю табуретку, как в летнем лагере. Я сел между Ромой и Алисой. Точнее, когда я садился, место рядом было вакантно, и Алиса его заняла.
– Что за игра? – спросил я.
– Мы со всеми выпускниками в нее играем. Суть проста: каждый из вас, по очереди, говорит, куда он поступает. Мы у него спрашиваем: “Почему?” Он отвечает. Мы еще раз спрашиваем “Почему?” Тогда, чтобы ответить, он копает глубже. И, наконец, третий раз.
– А в чем смысл?
– На первый взгляд кажется, что его нет. Но поверьте: игра может привести к самым неожиданным результатам. Попробуем?
– Я ничего не понял, – сказал Сидорович. Остальные, кроме Угрюмова, поддакнули.
– Что ж, – объявил Блаженный, – начнем на моем примере. Только вопрос мне задайте в прошедшем времени. Не куда я поступлю, а куда поступил уже когда-то давно.
Повисла пауза.
– Ну? – сказал Блаженный.
– А что делать?
– Спросите, куда я поступил.
– Куда вы поступили? – спросила Аннет.
– На филфак.
– Почему? – спросила Аннет.
– Потому что я с детства любил читать книжки.
– Хорошо, – сказал Сидорович.
– Не “хорошо”. Спросите еще раз: “Почему?”
– Почему?
– Потому что каждая книга – это путешествие. А я заядлый путешественник.
– Почему?
– Потому что, на мой взгляд, путешествие – это шанс для заблудшей души обнаружить себя.
– Почему?
– Достаточно трех “Почему?”.
– Почему?
– Сейчас еще кто-то у меня двойку получит. Теперь по очереди. Алиса, начнем с вас.
– Ой, с меня?
– С вас.
– Ну… Я хочу поступить на ВЭД. Институт внешней экономической деятельности.
– Почему?
Она посмотрела на меня, словно ища поддержки. Но я без понятия, что движет людьми, которые поступают на экономический.
– Потому что… Потому что это самый подходящий для меня вариант.
– Почему?
– Потому что у папы ректор – хороший друг. Они служили вместе в армии.
Как иначе. Еще один случай, когда решение за нас принимают обстоятельства и сеттинг, в котором мы оказываемся по рождению.
– Так может, вы бы не хотели туда поступать? Может, у вас есть другие стремления и мечты? Что вы любите делать в свободное время?
– Я люблю петь.
– Чудесно! Споете нам?
– Нет, я не могу.
– Что ж, уговаривать не буду. Тем не менее, подумайте еще немного о своем будущем. Время ведь есть, не так ли? – Он подмигнул Алисе и обратился к Горгоне: – Давайте теперь вы, Татьяна.
– Я хочу поступить в педагогический.
– Вот как? Почему?
– Потому что я считаю педагогов самыми благородными людьми.
– Почему?
– Потому что благодаря им мы те, кто мы.
Я добавил:
– …есть.
– Не мешай!!! – обиделась Медуза.
– Димон, ну правда, дай дорассказать, – неожиданно встрял Рома, и я посмотрел на него с подозрением.
– Почему? – улыбнулся Блаженный.
– Потому что знания делают нас людьми, – подумав, ответила Таня.
Дошла очередь до меня, но получилось неинтересно:
– Я хочу поступить в гуманитарный институт Топре.
– Почему?
– Потому что там красивый кампус.
– Почему?
– Потому что строители видимо постарались.
– Почему?
– Потому что старательные.
Но Сидорович меня переплюнул.
– Я не хочу никуда поступать.
– Почему?
– Потому что все так необычно.
– Почему?
– Потому что вокруг столько всего.
– Почему?
– Потому что… Я не знаю.
Блаженный, кажется, начал терять веру в правила своей игры, но слово взял Рома, и разговор вошел в заданное педагогом русло:
– Я буду градостроителем.
– Почему?
– Потому что это востребованная профессия.
– Почему?
– Потому что градостроители делают жизнь красивой, безопасной и… Получают много денег.
– Почему?
– Потому что… Потому что они могут работать там, – Рома махнул в сторону “Антимы”, самой узнаваемой высотки Бьенфорда. Она казалась воплощением чарующего будущего и поразительно контрастировала с Башней печали – олицетворением мрачного и таинственного прошлого.
– Хорошая цель, Федоткин, – улыбнулся Блаженный. – У моего приятеля сын стажировался в “Антиме”.
– Забьемся, кто первый снимет прямой эфир из холла “Антимы”, тому остальные будут торчать по сотке! – Предложил я.
– А если это будет через пять лет? – поинтересовался Рома.
– Неважно. Уговор есть уговор.
– Ты как Иськин, – сказала Алиса. – Это у него вечно какие-то пари.
– Это хорошее пари.
– Я согласна, – сказала Барышня. – Но условия – примитивщина! Если я выиграю, купите мне курицу.
– Грудку? – уточнил Угрюмов.
– Чой-та? Живую! У меня на балконе ферма, не хватает только живности. Кипарис уже растет и томаты.
– Курица все поклюет…
– Тогда я ее сам поклюю.
– Ок.
– Я тоже в деле, – сказал Рома. – Хорошая идея. С вас моделька Audi TT. Желтая.
Вдруг на этой волне осмелела Таня Медуза:
– Я хочу торт.
– Какой? – спросил Рома.
– С миндалем, который в “Малинке” продается.
– Мне и сотка нормально, – сказал Евроньюз. – Но если что, я хочу раритетный выпуск журнала. Любого.
– А мне, – сказал Угрюмов, – кальян.
– Что?!
– Нет, Угрюмов, кальян нельзя. – Блаженный, ошалев, как и мы все, погрозил отличнику пальцем.
– Хорошо… Тогда – ”Властелина колец” в новом издании. Которое с иллюстрациями.