Дмитрий Перцов
Тетрадь с гоблинами
Глава 12. Институт гуманитарных наук
Какая красивая территория кампуса! Покруче, чем на брошюрах. Приплюснутая башня напоминала лабораторию алхимика, в доме с куполом наверняка обучали астрономии. Вместе они составляли единую структуру средневекового городка. А что? Я был бы и не прочь остаться здесь.
Я так засмотрелся на здания университета, что наступил на учебник белобрысой студентки. Она штудировала конспекты, лежа на траве.
– Ой, извиняюсь, – я убрал ногу с книги. Думал, она скажет: “Смотри, куда идешь, увалень!”, но студентка процитировала какие-то стихи и добавила:
– Первокурсник?
– Пока нет.
– А-а-а… Абитуриент. – Она улыбнулась. – Не завидую.
– Почему?
– Ну смотри. Я вот вторую ночь не сплю. Готовлюсь к экзамену по культурологии. А завтра буду готовиться к нейролингвистике. Ты-то небось выспался, да?
Ага, как же, подумал я.
– Выспался. А чем вы потом будете заниматься? После университета?
– Работать в “Макдональдсе”, – засмеялась студентка.
– В смысле?
– Шучу, конечно, но на самом деле не знаю. Образование тут специфическое. Кто-то устраивается в галерею экскурсоводом, но по большей части… Ой, ладно. Не буду тебе на мозги капать. Универ чудесный. Ты документы подавать?
– Да нет, я к преподавателю.
– К какому?
– К профессору Филиппу.
– Ой…
Студентка медленно встала и, как мне показалось, отшатнулась.
– Слушай… О. Ладно. Все хорошо, да?
– В смысле? Ну да.
Она аккуратно сложила книжки в тряпичную сумку.
– Прости, если что, – сказала она. – Мне пора. Увидимся!
Я пожал плечами и вошел в здание.
* * *
– Гибель Орвандии? – спросил профессор.
– Да. Расскажете?
Мы шагали по пустому коридору истфака; стук каблуков профессора разносился гулким эхом. Две минуты назад начались пары. Лицо профессора не выражало эмоций, и это настораживало: он напоминал робота, в которого напихали терабайты информации, но забыли его хоть как-то очеловечить.
Когда я нашел профессора на кафедре Народного творчества, он разглядывал ретро-фотографии Шара, разложенные на столе. Услышав имя Валентина Павловича, тут же согласился помочь.
– Известного мифа на этот счет нет, – сказал профессор.
– Валентин Павлович так же сказал.
Филипп приподнял руку, глядя перед собой.
– И все-таки я постараюсь помочь… Случилась одна история в конце 19-го века, она может оказаться полезной. Как-то в Шипцах[25] один сумасшедший бродил по домам, заглядывал в окна и терроризировал население. Он нападал на христианские храмы, срывал иконы, лупил случайных прохожих.
Профессор Филипп замолчал. Я спросил:
– А как это связано с…
– Он рассказывал об Убийце богов. Талдычил, как заведенный. На крыши залезал и кричал по утрам вместе с петухами. Убийца богов… Человека хотели казнить за святотатство и разбой, а он взял – и исчез.
– Я пока не очень…
– Постойте. К апокалиптической части рассказа мы приблизились вплотную. – Профессор как-то чересчур панибратски похлопал меня по плечу. – О, изучение апокалипсиса – воистину отдельный сорт удовольствия. Зная пятьсот версий смерти этого мира, проще переносить жизненные невзгоды. Тот мужчина утверждал, что Убийца богов явится в неопределенное время, в неустановленный век, чтобы стереть Орвандию с лица Земли. Оставшиеся земляне будут жить в уверенности, что нашей страны никогда не существовало. Изменится сама история. Люди, слушая его, настолько ужасались перспективам, что принялись скупать в магазинах продовольствие, они запирались в домах и не выходили оттуда месяцами.
– А Убийца богов – это кто?
– Понятия не имею. Возможно, речь идет о некоей идее, а не о живом существе. Под “Убийцей богов” могли подразумевать индустриализацию и нашествие технологий. А может, это монстр. Кто знает?
Мы остановились возле закрытой двери в аудиторию. На табличке, украшавшей облупившуюся стену, значилось “34”.
– Я хочу вам кое-что показать, – сказал профессор. – Познакомить с исследованиями, которыми занимаюсь прямо сейчас. Вас ведь интересует, откуда я знаю мифы, не зафиксированные в письменных источниках?
* * *
Огромный амфитеатр аудитории пустовал. Внизу на подоконнике стоял одинокий фикус, а скомканный клочок бумаги, подложенный под одну сторону трибуны, держал ее в равновесии. Человека, маячившего наверху, за последней партой, я увидел не сразу. Он что-то приговаривал.
– Основной источник, из которого мы узнаем мифы, – почему-то зашептал профессор, – это сочинения древних писателей. В своих поэмах они использовали образы из мифологических сюжетов либо прямо описывали их. Мы вычленяем эти образы, ищем общие черты, делаем выводы, какими были легенды в исходной форме, и объединяем в сборники.
Он вздохнул и медленно подошел к кафедре.
– Но этот метод крайне ненадежен. Сюжеты трансформируются до неузнаваемости, теряются в череде веков, и картина мира древнего орвандца остается тайной, покрытой мраком. Информация о пантеоне орвандских богов пусть урывками, но все-таки сохранилась. Однако… До недавних пор мы даже не знали, как орвандцы относились к смерти.
– А откуда узнали?
Тут человек, болтавшийся наверху, наконец обратил на нас внимание: он сощурился и пригнулся, как пантера, увидевшая лань. Затем выпрямился и стремительно спустился по лестнице. На нем был старый костюм неприятного коричневого цвета.
– Зд-здравствуйте. Проф-ф-фес-сор. Я прилетел ровно к вам.
– Добрый день, – сказал профессор. – Вы пунктуальны, как всегда. Простите, что заставил ждать.
– О, не извиняйтесь! Ожидание – мёд, когда ты в поисках, когда ты ищешь! А я в поисках, я ищу. В ожидании я познаю, не переставая познавать, познаю.
Говорил он быстро, захлебываясь словами, и впечатление производил странное. Меня этот человек не замечал, а на профессора смотрел с восхищением, даже с обожанием:
– Ища – ищи, – тараторил он. – Я нахожу главное в главном, я нахожу власть имен над названным, я нахожу власть не имеющих имени над…
– Это очень интересно, Федя, – прервал его профессор. – А теперь поведай, пожалуйста, мне и нашему юному гостю… Скажем, где находится Руфинар?
– Руфинар… – Глаза чудака перестали бегать и устремились в одну точку, а лицо приняло мечтательное выражение рассказчика. – Руфинар – то долина, где свечи горят. Где каждый слышит музыку, что играет в его сердце, а сердце обретает мелодию.
Человек затих и, как пес, выполнивший команду, уставился на “хозяина”. Профессор благосклонно кивнул и, сказав: “Спасибо, Федя”, повернулся ко мне:
– Я обнаружил удивительную закономерность. Люди, у которых в результате сильнейшего стресса на фоне сциофобии[26] или никтофобии[27] развилась шизофрения, рассказывают складные истории. В большинстве случаев они имеют общие мотивы и даже пользуются одной терминологией. – Профессор кашлянул. – Федя третий, кто поведал мне про Руфинар. С двумя другими рассказчиками он никогда не пересекался; упоминаний этого слова ни в каких источниках нет.
Человек слушал профессора внимательно, глотая каждое слово, как пирожное.
– Федю, по чистой случайности, еще в детстве закрыли в деревенском сарае. Испуг от темноты и замкнутого пространства изменил его. Но параноидальная шизофрения оказалась не болезнью, как говорят психиатры, а освобождением. Фольклористика открыла Феде особую дверь. В мир, утраченный нами, казалось, навсегда.
– О, да! Я знаю! Знаю! – воскликнул Федя. – Я – дверь, дверной проем в проем вселенной.
Профессор Филипп одобрительно кивнул.
– А поведай нам, что такое смерть.
Этот вопрос привел Федю в восторг. Он выпрямился, затем взял табуретку, взобрался на нее, как ребенок, которого попросили прочитать стишок.
– Смерть, – продекламировал он, – это увлекательное приключение, из всех самое-пресамое. Героическое странствие. Оно может тянуться веками, и необычайность его зависит от того, сколько в жизни ты испытал эмоций. И есть проводники сего приключения, то великие Сигиф и Загриф.
Федя, довольный, слез со стула. Профессор Филипп пояснил:
– Кто такие Сигиф и Загриф – я не уяснил, но в слове “приключение” – ключ. Многие из опрошенных считают, что за смертью следует история… – Профессор задумался. – Есть и другой комплекс мифов. Другие опрошенные считают, что смертей у человека восемь. Мы видим только первую из них, а потом… Впрочем, не будем забивать вам голову.
– Приключение – это ключ… – благоговейно повторил Федя. – Один герой, имя ему Гарход, нашел смерть единственным способом скрыться от Них, но от Них не скрыться, он…
– Довольно, Федя! – резко оборвал его профессор. Я вздрогнул.
– От кого?.. – осторожно спросил я.
– Федя уставился на мой лоб. Его глаза округлились и запылали ярким пламенем. Я невольно отпрянул, задев плечом профессора.
– Ты! – возопил Федя. – Пособник Шара! Пособник Шара!
Я растерялся.
– Что?
– Шар, что закрывает путь, Шар, что останавливает поиск, взгляд в непознанное, – он медленно приближался ко мне, шаркая ногами по полу. – Изыди же, изыди!
– Что происходит?..
– Довольно, Федя. Дима, выйдем в коридор.
* * *
– Что это было?! – Спросил я. – Почему он на меня наехал?
– Я не знаю, – ответил профессор. – Не все из того, что говорят подопечные, подвластно моему разуму. Но эти люди точно знают больше, чем мы. Мифология и фольклор предстают в материальной форме. Они улавливают истории, но одному Богу известно, из каких источников.
– Это связано с Тенью? – выпалил я.
– Вынужден вас поправить. “Тень” – это просто врата, сквозь которые приходят Они.
– Они? Федя тоже говорил про “них”…
Профессор еще не ответил, а я уже внутренне съежился. Я знал, что он произнесет слово, в которое мне предстоит вляпаться.
– Безымянные, – сказал профессор.
И я съежился еще сильнее.
– Люди ошибочно называют их тенями. Путаница возникла из-за сходства слов в староорвандском языке: “Ке” – тень, “Кеq” – отсутствие имени. Имя – это вымысел. Имя – это заряд эмоций. А Безымянные – вне творчества и созидания.
– А кто они такие?
– Они и есть исконные жители Земли. Мир, которым правили Безымянные, был иным. Может, в разы чудеснее нашего, – у профессора на лице появилось мечтательное выражение. – И прекраснее. Но однажды под небом загорелся Шар.
Мы повернули за угол, прошли мимо кафедры теории литературы и мировой художественной культуры. Голос профессора отзывался во мне приступом необъяснимой ностальгии, будто я соприкасался с чем-то невероятно родным, но в то же время – бесконечно далеким. Как с первым в жизни гамбургером.
– Возле Шара бродила группа Безымянных, без цели и намерений. Когда они обнаружили сие таинственное явление, они подошли к нему и слились с ним. Шар переродил их в богов. И в мире возникли чувства. Потом Боги создали людей. А Безымянные, оставшиеся Безымянными и низвергнутые со своего трона, создали корфов.
– Корфов?
– Корфы – посланцы Безымянных. В “сказках” моих испытуемых Безымянные пытаются проникнуть в мир, чтобы вернуть его себе. Иногда корфы им помогают, иногда – мешают.
Мы остановились у окна. По внутреннему двору бежали два студента – опаздывали на лекцию; в центре возвышался неработающий фонтан: женщина в непропорционально большой короне, а рядом конь – с чрезмерно длинным хвостом.
– Сказать по правде, – заключил профессор, – я бы крепко задумался, что может стать первопричиной гибели Орвандии. Победа Безымянных над богами? А может, все-таки, – царство богов? В конце концов, мир неоднократно катился в бездну, и причиной тому были отнюдь не Безымянные.
– Но и не боги, да?
– А кто, если не они? И напоследок. Насчет моих испытуемых… Да. Я считаю, они слышат Безымянных через тень. Но я никому и никогда этом не признаюсь.
– Но мне ведь признались.
– Вы – особый случай.
Профессор протянул руку, и я понял, что аудиенция закончена.
* * *
На тропинке я снова столкнулся с той белобрысой студенткой.
– Эй. Все нормально? – спросила она, прижимая к груди учебники.
– Нет.
– Слушай, ты прости… Я думала, ты один из тех шизиков, которые захаживают к Филычу. Они вроде не опасные, но сам понимаешь: странно это.
– Часто они к нему приходят?
– Ага… Мы избегаем Филыча, хоть он выдающийся ученый. Поговаривают, однажды он установит, что магия существует. Надеюсь, к тому времени я выпущусь, а то сумасшедших станет в разы больше.
– То, что магия существует, и я могу доказать.
– Да ты что?
– Ага. Смотри.
Я подобрал камешек и спрятал в левой руке.
– Видишь?
– Ну?
– Сейчас я перемещу камень из левой ладони в правую.
Я грозно посмотрел на левый кулак. И медленно, чтобы не пропадала “магическая связь”, перевел взгляд с левого кулака на правый.
– Сейчас камень в правой руке, – объявил я, после чего перевел взгляд обратно на левый кулак и раскрыл ладонь.
– Вуаля! – объявил я.
– Смешно, – сказала студентка и отправилась по своим делам.
* * *
В троллейбусе я открыл Тетрадь и вписал. “Убийца богов”. Грохид ответил следующее:
Убийца богов – тот, кому предстоит убить богов.
Вот, наконец-то что-то толковое. Ну, хорошо. Я полистал Тетрадь. Взглянул на корфов под новым углом. Что же вам, все-таки, нужно? Помогаете вы Безымянным или мешаете? Какую роль в этом играю я? А что, если Безымянные не такие уж и плохие парни? Где правда, а где ложь? И чем, в конце концов, занимаются Зухра и Рахинд?
За окном мелькали бьенфордские домики. Я дышал на стекло. Разглядывал вывески кафешек, в каждую из которых однажды отведу Аннет.
Меня оштрафовали за отсутствие билета.
Глава 13. Башня печали
Сторож стоял на том же месте, где мы общались вчера. Он нервно пыхтел сигаретой и бросал взгляды по сторонам.
– Явился, блин, – сказал Стивен. – Сколько можно тебя ждать, пацан?
– А вы меня ждете?
– Ну конечно! А кого еще?
– Охранессу из соседней башни[28].
– Слушай, ты эти свои шуточки оставь, понял? Мне было велено пустить тебя в Башню, и тут не до юморесок, итить их.
– Кем велено?
– Сам знаешь.
– Не знаю.
– Ну раз не знаешь, так узнаешь! Хватит спрашивать, елки-палки. – Он сплюнул сквозь зубы и выкинул сигарету в урну. – Пойдем, пацан. Нужно обсудить.
– Обсудить что?
– Да едрить твою… Мои шнурки!
Сторож развернулся и по-солдатски зашагал к Башне.
– А это возможно – не называть меня “пацан”?
– Спорить не буду, пацан. Возможно. – Стивен потянул калитку за прут.
– Спасибо. Но это подразумевает, что вы не говорите “пацан”. В этом смысл.
– Да что ты завелся. Не буду я, не буду, понял?
Стивен закрыл калитку, и во внутреннем дворике я заприметил местечко для будущих свиданий с Аннет. Две скамейки, три фонаря, клумба, и какое-то неуловимое ощущение, что здесь никто никогда не будет плакать.
– Собираются открыть для посещения, – прокомментировал Стивен. – Ремонтники всю зиму не угоманивались, но внутри еще отделка будет. Для меня это повышение. Зарплата раза в полтора больше, с людьми теперь работать, а не только с… Ну, ты понял.
– Нет.
– Поймешь еще. Как вырастешь. Короче, хорошие веяния. Смогу откладывать деньгов, да и за свет долг погашу, за газ. Фоткать нельзя.
Я спрятал телефон, успев сделать один размытый кадр. Передо мной возник гигантский, просто нереально огромный пес. Он подошел ко мне сбоку и понюхал мое бедро. Умные глаза собаки говорили: мол, слушай, не переживай, кусать я тебя не собираюсь, но если соберусь, бежать бессмысленно, голову откушу в два счета.
– Это Буйвол, – объяснил Стивен. – Он не буйный, не бойся. Погладить можно.
Буйвола я погладить не решился, и Стивен перешел к делу.
– Здесь он предо мною и предстал, – сказал он.
– Кто?
– Свет! Светящийся… этот самый… Свет. Я вышел облегчиться, потому что ночью под звездами – самое то. Потом поворачиваюсь, а передо мной столб прямо, вот столб световой. Я аж ширинкой рубашку застегнул! Ты, говорит, сторож, он мне говорит.
– Так и сказал? Свет?
– Дословно не помню, но смысл такой. Сказал, мол, помоги мальчонке. И тогда он поможет тебе. Я сразу понял, о ком речь, мне как будто в мозг твою фотку того-этого.
Стивен сел на скамейку.
– И в чем мне надо вам помочь?
Он посмотрел на меня пристально. Глаза его блестели, в них читался нешуточный страх.
– Мне снятся кошмары. Жуткие кошмары. Будто меня преследует черный комок.
– Звучит не очень страшно.
– Нет, ты послушай! Он медленно-медленно ползет… Понял, да? Жуть несусветная! Если сплю дома, то все нормально: снятся женщины и армейские друганы.
– И как я вам помогу в этом ужасном ужасе?
– Был бы этот ужас один! Понимаешь, пацан… прости. Понимаешь: я стал видеть тени и слышать голоса. Будто кто-то или что-то ищет кого-то… или что-то.
– Вы о призраках Башни печали?
– Не называй её так, ради богов. Ну какая это Башня печали? Ты вообще знаешь, почему её так назвали?
– Здесь все печалятся?
– Что за хрень? Кто тут печалится? Я даже когда бухой, не печалюсь тут. Нет-нет. Я называю ее по-своему. Для меня это… – Он выдержал театральную паузу. – Башня непечалия.
– Красиво.
– Ты мне скажи: что ты о ней знаешь? Чему вам в школах ваших учат?
Стивен скрестил руки на груди, ожидая, что я сейчас ошибусь, и он тогда к-а-ак расхохочется да и выкатит мне всю правду.
– Я знаю, что Башню строили как одну из первых орвандских обсерваторий, и…
– А вот и нифига! Понял да? Нифига, это все чепуха. Это была тюрьма. Слышишь меня? Самая лютая. Сюда запирали только одного человека, да на подольше. Двоих запирать нельзя… Человека, который совсем уж все может уничтожить. Убить всех, понял, да?
Убийца богов… – пронеслось у меня в голове.
– Так вот, короче. Какая-то злобная дичь тут есть до сих пор. И ты поможешь мне положить ее на лопатки. Подь за мной.
Стивен встал со скамейки, вынул из кармана ключ и вставил в ржавую замочную скважину. Мы вошли внутрь. Окна с коваными решетками, древнее кресло в углу, запах старины. И гулкая тишина. Стук по бетонному полу – у-у-у.
Интересно, в этой башне кого-нибудь убивали?
– У вас несчастные случаи были? – спросил я.
– Были.
– Ясно.
В сторожке – совсем другая обстановка: маленький телевизор, стул, какие-то журналы, книги, бутылка. На стенах развешаны флаги Орвандии и календари с гербами, начиная с 2002 года.
– Я сердцем чуял, что-то не так в этой истории с Шаром, – причитал Стивен, – что-то случится – помяни мое слово. И я думаю, Орвандия снова станет великой, как в стародавние времена. Весь мир мы в страхе держали. Это потом история была переписана.
Стивен включил электрический чайник и указал на софу с красным покрывалом.
– Садись, че ты.
Он налил в чашку кипяток.
– Будешь?
– Кипяток?
– Я добавляю специи, получается что надо. Вычитал в одной газете, что это полезно для почек и селезёнки. Но если не хочешь – как хочешь, у меня чай есть.
– Нет, спасибо.
– И чай не будешь?
– Не сегодня.
Я обратил внимание на книжку, лежащую на столе с чеком вместо закладки: “Удар орвандских богов: подлинная история великого царства”.
– Помнишь, ты сказал, что видел какую-то тень? Так вот: это моя кара за прегрешения в прошлых жизнях.
– А?
– Когда Шар зажегся, тогда это и началось. Ладно кошмары с комком. Но то же происходит и наяву. Заключенный Башни пытается меня прогнать. Прямо как я недавно тараканов прогонял с хаты своей. Ловушки купил, спрей, даже гель. Это не помогло, и я вызвал дезинсектора. И знаешь что? Это тоже не помогло, потому что тараканы в подъезде завелись, мать их. Так вот, и меня Хозяин не прогонит. Никогда и ни за что! – Он поднял палец кверху.
– У Башни есть заключенный? – спросил я.
– Когда-то точно был, малец. Это ж, мать его, логично. Вас в школе логике не учат? О заключенных Башни никто нихрена не знает, хотя есть версии. Но я уверен: тут жил какой-то гад.
– Чем же он вам насолил?
– Да много чем. Дверьми хлопает. Кружки мои скидывает. Хорошо, они жестяные, так их так! И… Вот знаешь, малец. Будто внутрь меня проникает. Пытается сожрать. Изнутри.
На стене возле входа висела прикрепленная булавкой страница из книги. На ней – иллюстрации с каким-то существом в длинном мохнатом плаще. Уходя в перспективу, плащ шлейфом покрывал маленькие черные домики.
– Это кто?
– Тот, кто нам поможет. Рих. Бог. Наш защитник.
Я вспомнил вчерашний урок истории.
– И за какое чувство он отвечает?
– Инстинкт сохранения, но это если по-современному. Предки считали, что он хранитель внутренней силы, которая просыпается, когда к тебе приближается кирдык.
Понятно. У меня всю жизнь ощущение кирдыка. Значит, Рих – мой лучший друг.
– Ты поможешь мне одолеть вот это все. Ночью. Этой ночью, – сказал Стивен. – Есть у меня один план.
Чувствуя себя охотником за привидениями, я все-таки согласился на чашку кипятка. Но после первого глотка распрощался со сторожем, условившись встретиться с ним после полуночи.
* * *
В школе я появился аккурат к третьему уроку второй смены. Зашел в учительскую, написал заявление на сдачу тестов по истории и биологии. Тут меня заприметил педсостав и начал нахваливать.
В холле десятиклассники развешивали благотворительные плакаты со стихами, а кучка ребят помладше деловито направлялась на улицу с мячом.
Я зашел в туалет. Посмотрел на стену – корф исчез. Его не закрасили – он просто испарился, будто никогда и не было. Мне закралась шальная мысль, что он теперь в Тетради, но нет. Я подошел к раковине, умылся, помахал усталому школьнику в отражении. Улыбнулся натянутой улыбкой.
Что за денек!
– Все это как-то связано, – сказал Рома, и я вздрогнул. Мой друг смотрел на стену.
– Ты давно тут? – спросил я.
– Нет. Зашел, когда ты флиртовал сам с собой. Я все выяснил, Канон.
Рома провел ладонью под сушилкой для рук – она загудела. Рома дождался, когда сушилка выключится и, вздохнув, сказал:
– Мой сосед по подъезду – волшебник.
Я боялся, что Рома расскажет страшные вещи про маньяков, про секту, которая вселяется в сны или что-то в этом роде. А он всего-то двинулся котелком.
– А мой сосед по парте – даун.
– Не смешно, – сказал Рома.
– Ну, во-первых, не волшебник, а Ригори. Ты в Орвандии находишься или где? А во-вторых, Ром, у нас реальные проблемы, а ты тут со сказками.
Мы вышли из туалета.
– Маг или Ригори – но здесь что-то не так. И это точно связано с тем, что я приперся к нему ночью с ножом.
– Говори потише, пожалуйста.
Рядом стояли двое первоклашек и слушали нас с открытыми ртами.
– Это в старшей школе проходят, – пояснил я.
– А подслушивать – нехорошо, – сказал Рома, поправил жилетку и замолчал. Ровно на две секунды. Дольше он молчит только на уроках химии – пялится на учительницу Муслименду Венедиктовну.
– Я лично видел, как он кастует[29]. Утром. В квартирном тамбуре. Посмотрел в глазок и застукал его за этими делами.
– За какими делами?
– Он открыл дверь в квартиру… – Рома выдержал чрезмерно долгую паузу. Такую долгую, что я мог бы успеть подыскать себе с десяток новых друзей. – И-и-и занес два пакета, не прикасаясь к ним.
– Понятно. Занес два пакета, не прикасаясь к ним. Это очень… впечатляет, Ром.
– Ты мне веришь?
– Нет.
– Почему?
– Потому что, Рома, какого фига? – Я слегка повысил голос. – Пакеты парили в воздухе? Это как называется? Шоу Летающих Пакетов? Что за цирк?
Мы зашли в класс. Я взял с парты Стаса Ущеры пакет, вытащил из него контейнер с надкусанной сосиской, и подбросил. Пакет задержался в воздухе.
– Как тебе такое? Я тоже волшебник!
Стас подхватил пакет и нацепил на голову Угрюмову. Тот махнул рукой, попал по контейнеру Стаса, и надкусанная сосиска оказалась на полу. На нее тут же наступил Петя Иськин и с размаху уселся за парту.
– Это не шоу, а правда жизни, – сказал Рома. – Пакеты были с продуктами.
– Ты уверен?
– Нет.
Я покачал головой.
– Но слушай, – не унимался Рома. – Он одевается во все древнее. Бросается на машины с кулаками. Спрашивает у отца, как пользоваться тостером. Однажды утром сидел на нашем пороге и медитировал. В его квартире странные звуки – будто кто-то пищит.
– Я тебе кое-что объясню. То, что ты описал, – это называется не волшебник, а историк-йог с шизофренией. Я сегодня на таких насмотрелся утром.
– Где?
– Потом расскажу.
– Сосед не шизик! У меня доказательство есть.
Рома закопошился в рюкзаке и протянул мне какой-то предмет.
– Что это?
– Магический амулет.
– Фаллический, – встрял Петя Иськин.
– Поговорим после, Петь, – сказал я и повернулся к Роме. – Амулет? Типа как в RPG? – Я повернулся к Роме.
– Да. Он фантастический.
Я присмотрелся. От фантастического в стальном кругляше – только отражение моего носа.
– Фаллический! – опять сказал Иськин.
– Заткните кто-нибудь Писькина, пожалуйста.
Сидорович отреагировал с радостью. Он швырнул мокрую тряпку в Иськина и выбежал из класса. Иськин побежал следом.
– Мне кажется, я его где-то видел, – сказал я. – У папы в гараже.
– У папы? Может, они знакомы с моим соседом?
Я сделал фото артефакта и отправил отцу в вайбер. Через минуту получил ответ:
“Сынок, это звоночек. Раньше такие на велосипеды вешали. Ваше поколение уже и не в курсе. Хорошие велики делали, крепкие. У тебя точно в школе всё в порядке?”
“Спасибо, пап. Ага”.
В ответ отец отправил открытку, на которой доберман показывает большой палец, с подписью:
“ВСЕГДА ПОЖАЛУЙСТА”.
– Ромыч, папа говорит, что это звоночек от велосипеда.
– Так я его с велика и снял.
Я удостоил Рому фирменным взглядом под названием “Так и быть, я удостою тебя фирменным взглядом, хотя ты этого не заслуживаешь”.
– То есть стырил? А какое отношение имеет звоночек от велика к волшебству?
– Велосипед тоже парил в воздухе. Сосед прилетел на нем с первого этажа.
Я загорелся мыслью, что Рома говорит правду и мое расследование получило новый импульс, но:
– Либо мне показалось.
– Ром, хватит. И без тебя проблем полно.
После урока я пошел репетировать выпускной танец. А смотреть на меня поперлось половина класса, будь они четырежды неладны.