Дмитрий Перцов
Тетрадь с гоблинами
Глава 10. Время нефантастических разборок
С просторов интернета:
Своим названием Башня обязана орвандскому философу Шону Клуено, который навещал ее весь 1859 год каждые три дня, пока не умер во сне. Засыпая, он говорил своей жене: “Печаль окутывает меня в этой башне, дорогая. И если наступит вечная ночь – прошу, не буди меня, не буди меня, моя дорогая”.
Сеня – типичный представитель вида «девятиклассник обыкновенный»: у него растут усики и у него всегда проблемы А неурядицы, в которые он попадает, приходится утрясать мне. Мы познакомились, когда трудовик Иннокеша собрался навешать ему подзатыльников, а я, проходя мимо, сказал: “Большая сила влечет большую ответственность”[21]. Подзатыльников Сеня все равно получил, но дружба завязалась.
– Что-то мне поплохело, – сказал Рома. – Я, наверное, пойду домой.
Рома и правда выглядел бледным. А учитывая, что бледность – и так его любимый цвет кожи, сейчас он и вовсе напоминал снежок.
– Давай. Хотя еще пара кулаков нам бы не помешала.
Рома посмотрел на меня стеклянным взглядом:
– Каких кулаков?
– Да забей… Иди отдыхай. И выздоравливай.
– Полноценного выздоровления все равно быть не может, – он тяжело вздохнул. – Мы все больны.
* * *
Я выбежал во двор. Вперед – мимо беседок в курилку. Знал ли я, что делать? Нет. Драться с девятиклассниками – дело нестатусное. Ударю в грязь лицом – вся школа будет знать, засмеют. Может, не ходить никуда? В конце концов, я не благотворитель, чтобы вступаться за человека, который пишет “помоги” через “а”.
Я двинулся маршрутом школьников-декадентов и оказался в заплеванном уголке, у закрытого киоска неподалеку от Башни печали, где каждый шестиклассник пробует свою первую сигаретку. Сеня стоял у стены с опущенной головой.
– Дима, привет! – Сказал он уныло. Под глазом красовался внушительный фингал.
– Привет. Я опоздал?
– Что? А, нет… – Он прикоснулся к глазу. – Это… Это батя. Пьяный вчера пришел… А я под руку попал.
– И в который раз это произошло?
– Думаешь, я считаю? Он меня как в четыре года первый раз долбанул, так с тех пор и… – Сеня легонько стукнул по кирпичу. – Разрядка у него такая.
– И никто ничего не делает?
Этот вопрос я задавал сотню раз. И каждый раз надеялся, что кто-то что-то сделал. Органы опеки, соседи, полиция в конце концов. Но – нет… Матери у Сени не было, и защитить его было некому.
– Тут ничего не сделаешь.
– Ладно. Сейчас-то что происходит?
– Меня бить собрались…
– Кто?
Сеня кивнул в сторону компашки быдловатых девятиклассников, чей смех походил на вопли суслика, а лица – на брусчатку в Карнавальном районе. Я услышал фразу, типа: “защитничек пришел” и прокуренное кряхтение.
– А ты почему один?
– Почему один? С тобой вот.
– А одноклассники?
Когда я это спросил, к нам, как по заказу, подошли трое щупликов, типичных любителей “Стартрека”. Полная противоположность всем, кого можно называть бойцами. На правой руке у одного из них красовался гипс.
– Вот и подмога, – сказал Сеня.
– Впечатляет, – ответил я.
Курилка напоминала бал чертей: второгодники и прогульщики, двоечники и амёбы, лучезарные дебилы и я. Они галдели, гоготали и жаждали основательной разборки.
– А почему ничего не происходит? – спросил я. – Кто-то должен щелкнуть хлопушкой, как на съемках?
– Ждем главного.
– Главного?
– Да там…
– Сеня, я не пойму: ты с кем опять не поладил? Почему разборка в пятый раз за четверть? Тебе отца мало?
Я тут же пожалел, что это сказал, но Сеня пропустил мою реплику (а заодно – и вопросы) мимо ушей.
– Главный старше меня. Иначе б я тебя не позвал.
– Позвал бы.
– Да, позвал бы. И спасибо, что пришел.
– Пожалуйста.
“Главный” явился, как по звонку. Широкоплечий детина в грязных ботинках, с сигаретой в зубах и развязной походкой. Он по-барски обошел территорию, толкнул плечом девятиклассника и обратился к подельникам:
– Кто тут Сеня, ёмана?
Один из пятерых гопников указал на Сеню, и “Главный” повернулся к нам:
– Ну че, ссыкло?
– Вась, хватит… – тихо сказал Сеня. – Я ничего не сделал…
– В смысле, блин, не сделал?
– А что он сделал? – спросил я.
Вася, окинув меня взглядом, прошипел:
– А тебе зачем? Ты кто такой вообще?
– Хочу знать, что тебе от него надо.
“Главный”, похоже, счел мое желание справедливым, потому что перед смертной казнью всегда зачитывается обвинение, и обратился к группе поддержки:
– Расскажите, что этот кусок дебила сделал.
– Ну… Это… Со Светой гулял…
“Главный” разъярился, будто услышал новость:
– Офигел?!
– Стоп-стоп. – Я старался сохранять конфликт на уровне диалога. – Сеня, с кем ты гулял?
– Я не…
“Главный” не дал ему ответить. Он подошел ко мне почти вплотную:
– Ты мне скажи, вот чё ты лезешь?
От него воняло не только сигаретами и тупизной, а в принципе воняло. До меня дошло, что речь идет о той самой Свете из Лечебницы, у которой я брал плед. Получается, я соучастник.
«Главный» меня провоцировал:
– Может, ты пойдешь домой, а? К мамке своей?
Оттолкнуть злодея – значило завязать драку, а мы с Сеней и его перебинтованным дружком не в выигрышном положении. Замешкаться – значит потерять лицо. Поэтому, глядя в глаза противнику, я сказал:
– Просто так. Тебе чего надо?
Я не настолько, конечно, смелый, как может показаться (вам ведь показалось?). Да и дрался всего дважды. В детстве. С вымышленным соперником.
Главный призадумался и кивнул сошкам. Трое схватили Сеню и попытались оттащить от меня. Двое оставшихся загородили главного. Я успел взять Сеню за шиворот.
– Отвалите!
Началась потасовка. Дружки Сени убежали. Остальная школота наблюдала с интересом и не вмешивалась. Мы перетягивали Сеню туда-сюда, как куклу. Главный бездействовал. Потом он вальяжно дал Сене затрещину, и со стороны зевак послышался гул одобрения.
Чувствуя превосходство, Главный начал сыпать оскорблениями: «Что, спрятался за спину старшеклассника, урод? Ты же просто говно, ничтожество».
Смех и овации. Еще бы, Главный выглядел эффектно – острил, доминировал, круто двигался. Но давайте прямо: по сравнению с Сеней он полный ноль. Сеня интеллигентный парень, несмотря на такого папашу, и умный, хоть и безграмотный (у него другое полушарие развито). А Главный?
Меня хватали за лицо и запястья, вытаскивали из круга. Я злился, сопротивлялся и до последнего не пускал в ход кулаки. Уже в тот момент я чувствовал: что-то в меня проникает, готовит разорвать эти тросы.
Главный решил, что пора завязывать с уроками красноречия: он оттолкнул меня, подошел к Сене и ударил его в живот. Сеня издал булькающий звук и согнулся пополам. Меня пихнули в спину, и я чуть не повалился следом за Сеней.
– Ай…
Кто-то толкнул меня еще раз, Главный врезал Сене ладонью по виску. Тот повалился в угол, куда курильщики бросают бычки. Сеня корчился от боли, но бандитам этого не хватило – они стали добивать его ногами. А во мне зрел огненный цветок, готовый распуститься и обнажить скрытые доселе шипы.
Сеня держался, не плакал и не кричал. Я должен был что-то сделать. Но как драться? Как бить? Как заступаться, особенно если тебя держат шесть человек? Почему только герои фильмов делают все левым мизинцем? Почему я крут только в своих фантазиях?
Главный подошел к Сене и плюнул. На старенькую серую рубашку, которую раньше, не иначе, носил Сенин отец. Сеня посмотрел на меня. Взглядом, которого я никогда у него не видел. Взглядом, полным хтонической глубины…
…И тогда мир изменил оттенки. Сила прорвалась и заняла капитанский мостик моего тела. Время приостановилось. Откуда-то возник зелено-красный туман. Голова заполнилась гудением, как от трансформаторной будки, и в этом гудении жила одна мысль: если вокруг долбаная несправедливость, то я – ее карающая длань.
Я выбросил вперед правую руку и схватил Главного за шею. Он выпучил глаза сначала в ярости, а затем – в страхе. Школота притихла. Я оторвал Главного от земли. Легко, как кофейную чашку, в которую забыли добавить молока. Главный захрипел, задергался. Я ощутил его бешеный пульс. Окружающие пятились.
Та жестокая, неудержимая, новая часть меня, ликовала. Она услышала приказ. И решила, что Главного следует уничтожить. Раздробить кадык, отобрать у него жизнь. А я – настоящий я – осознал, что творю какую-то дичь. Началась новая борьба, на этот раз внутри меня. Борьба между тем, что я в себе знаю, и тем, что мне только предстоит открыть.
Мои пальцы сжимались, еще чуть-чуть – и человек умрет. И это… Здорово! Так надо.
Нет, подождите. Так не надо.
Думать – надо. И я думал. Сердцем. Головой. Чем угодно, чем привычно, но только не новыми органами, не темной стороной луны. Главный, хоть и придурок, но все-таки живой человек. У него есть мама; его первая школьная тетрадка; мурашки бегут по его спине от звуков любимой песни, как и у всех остальных. И когда-то у Главного была Альтернатива, которую он почему-то не выбрал.
Все закончилось, когда я, будто увидев на миг двух зверьков, зеленого и бордового, понял, что выбор не всегда зависит от нас самих. Я разжал пальцы. Главный плюхнулся о землю, и мир, поставленный на паузу, снова пришел в движение.
– Тебе конец! Тебе конец! – завопил он и умчался прочь. Курилка очистилась от сброда.
– Дим, – сказал Сеня.
– А.
– Что это было? Ты Сатана?
– Надеюсь, нет.
– Ты хороший?
– Вроде да. Я Дима Каноничкин, видный одиннадцатиклассник.
– Это было зловеще.
– Полагаю. Слушай, давай по теме. Света – не твоя девушка?
– Не-а.
– Того гопника? – я показал на спину Главного.
– Да.
– Понятно. Ты полный дебил, Сеня. В следующий раз не буду за тебя заступаться.
Все разошлись. Остались только я, Сеня и Башня печали – с ее древней каменной кладкой и вытянутой, как растение, верхушкой.
– Ты говорил, у тебя отец строил Башню? Спросил я. Ну, в смысле… Реставрировал.
– А? А, ну да. Папа строитель Башни печали. Круто звучит, да? Но вообще реставрацию спонсировала “Антима”.
– Та, у которой офис рядом с Шаром?
– Ага. Топ-пять богатейших компаний Орвандии. Не хухры-мухры. Ладно, Дим. Спасибо тебе большое. И до завтра.
– Давай, Сень. Пока.
Я снова взглянул на Башню печали. Она – молчаливый свидетель моих злоключений. Хотя… молчаливый ли? На верхнем, закрытом, этаже мелькнула тень. Но это мне наверняка показалось.
Глава 11. Ригори
Я вернулся в школу и оказался в эпицентре нового скандала. В фойе, в окружении зевак, сторож Башни печали по имени Стивен размахивал флажком Орвандии перед Валентином Павловичем и ругался.
– Вы ни финты не рубите в истории! – Глаза его блестели патриотическим безумием, а изо рта выскакивали кусочки еды. – Египетские пирамиды построили орвандцы! Нас опасались и Македонский, и Чингисхан. Ваши дебилоторские учебники брешут!
Стивен – сторож классического образца. Заплывшее лицо, военные штаны, шерстяной свитер и перегар. Кому-то из выпускников в далеком 2010 году он напомнил Стивена Сигала, и прозвище прижилось. Как его зовут на самом деле – не знаю.
– Ученые, мать их! Их всех, заговорщиков треклятых, надо турнуть. Орвандия будет великой! Великой, как раньше! Шар спасет нас! Шар – это Бог!
– Покиньте школу, пожалуйста, – умолял Валентин Павлович. – Это учебное заведение, а не бедлам. Прошу вас, покиньте школу.
Историк старался держаться молодцом, но Стивен наседал. Других мужчин на месте не оказалось, трудовик Иннокеша наверняка был в туалете (14:00 – как раз время), а остальные – по кабинетам.
– Вы учите школьников лабуде! И не я в этом виноват!
– Я учу науке, а не вымыслам, – отрезал Валентин Павлович.
– Наука – лабуда!
На помощь подоспел школьный охранник. Он взял Стивена под локоть и вывел во двор. Сторож не сопротивлялся. Он демонстративно сплюнул и попал себе на ботинок. Ученики и учителя зааплодировали такому исходу сражения.
Я воспринял эту ситуацию как знак. Башня печали входит в мои неопределенные планы: после школы я точно туда явлюсь, хоть и не знаю пока, зачем. А тут на тебе – Стивен. Я посмотрел в окно. Сейчас он, бредя́ по газону к Башне печали, боксировал с воздухом. Уронил флажок, бережно подобрал и пошел дальше.
Подобных стычек раньше не происходило, хотя я и слышал, что Стивен ку-ку: пару раз он хватал за уши тех, кто пытался пробраться на территорию Башни, дрался с бомжами и щекотал сам себя.
– Валентин Павлович? – окликнул я историка. Он направлялся к лестнице, и я подбежал.
– Да-да? – Он улыбнулся. – Представляете, Дмитрий, этот полоумный хотел устроиться к нам учителем истории. Правду сказал Ошигеми[22]: “Умные люди двигают прогресс, глупцы – двигают идеи”.
– А с чего он взял, что может учить?
– Подозреваю, начитался книжек о якобы подлинной истории Орвандии. Людям проще поверить в два громких слова о величии, чем перелопатить тонны информации. Так и появляются лженауки и лжеученые, удовлетворяющие лень обывателей.
Мы поднялись по лестнице. Начался урок, и школа затихла, как наевшийся младенец. Лишь откуда-то из младших классов слышался стук указки по доске.
– Валентин Павлович, у меня к вам вопрос. Странный.
– Давайте.
– Расскажите про “гибель Орвандии”. В том плане, был ли такой миф? Или легенда? Или, может, чье-то предсказание?
Валентин Павлович задумался.
– В нашем фольклоре я о таком не слышал. Хотя в других культурах встречается повсеместно. Одних затапливает, у других трупы из земли вылезают, у третьих Рагнарёк.
– Значит, все хорошо?
– Ну… – Он поправил очки. – У Валентина Павловича-то точно все прекрасно. Он уже давно поступил в университет и отучился.
– Ха-ха, – сказал я. От кого-кого, но от учителя троллинга не ожидал.
– В Древней Орвандии была сильна культура воздержания от чувств. Они верили, что сильные эмоции могут приводить к необратимым последствиям. И к злой магии. Не конец света, конечно, но…
– Эмоции, значит?..
– Как вы уже знаете из сегодняшнего урока, эмоциям покровительствовали боги. Видимо, считалось, что чувства – их прерогатива. Но не людей.
– Звучит нечестно.
– Это всего лишь мифы. Хотя тот олух из Башни печали наверняка верит в небылицы.
– Тогда не буду у него спрашивать.
Валентин Павлович хмыкнул. Мы подошли к восьмому классу, где у него должен быть урок.
– Не стоит. И вообще держитесь от этой Башни подальше… Плохо она на людей влияет.
Учитель похлопал меня по плечу и зашел в кабинет; потом, будто спохватившись, повернулся, и, порывшись в рюкзаке, протянул мне визитку.
– Вот телефон, позвоните завтра утром. Это Филипп Сир, профессор университета гуманитарных наук. Знаете такого?
Я вспомнил о брошюре, которую читал вчера в столовой.
– Знаю.
– Профессор Филипп специализируется на фольклористике. Может, расскажет вам и о “Гибели Орвандии”. Валентин Павлович мог что-то упустить. Ну, удачи!
– Спасибо. И вам.
* * *
На уроках я пытался составить план-схему всего, что мне надо сделать, но в итоге нарисовал бегемота. Затем я играл с Тетрадью, а точнее – с Дорханом. Он рассказал, что Рома пьет парацетамол, Валентин Павлович причесывается, а Аннет – кого-то ждет.
Пришел директор и сообщил, что я продолжаю учиться и обязательно получу аттестат – из районо прислали распоряжение, в котором меня похвалили. Класс ликовал.
Потом я “позвонил” Билиштагру. Голос в наушниках зло сообщил мне, что ситуация в курилке – ужасна и пагубна для моей души. Билиштагр, скажем так, не рекомендовал мне продолжать в том же духе. “К смерти приведет заигрывание с Шаром”, – заключил он. Шар был причиной моих злоключений и суперменства.
Домой я шел под вечер. Луна пробила синее небесное желе, и даже одна – самая яркая – звезда умудрилась подарить каплю света. Проходя мимо Башни печали, я увидел за углом Аннет.
Она что-то смущенно лепетала – ой! – какому-то двадцатилетнему бугаю с тупым лицом. У меня сжалось сердце. Я спрятался за деревом. Бугай был грубый, неотесанный, на Аннет смотрел с превосходством. А она – наоборот – не то боялась его, не то уважала, как президента.
– А еще чё ты любишь? – спросил бугай.
– Луну, – сказала Анька и застенчиво отвела взгляд.
– Чё?
– Луну. Я люблю смотреть на нее вечером. Это глупо, да?
Она обернулась, чтобы показать другу ночное светило. Но тот, кажется, совсем кретин: весь скривился, задергался.
– Вообще глупо. Тупняк.
– Почему?
– Шняга какая-то, Анюта! На кой хрен смотреть на луну? На меня лучше смотри. Я лучше. Выбрось из головы этот дебилизм. Пойдем, с пацанами познакомлю.
Мне стало противно.
А я ведь тоже люблю смотреть на луну! Она выглядывает из-за башни и светит как-то особенно. Эх, Аня… Со мной бы тебе стоять сейчас.
Башня давила мрачной громадой. Луна подмигивала. Я подмигнул в ответ, посчитав это забавной фантазией. Луна подмигнула снова. И еще. А потом она мигнула очень сильно, и я подумал: “Все-таки я стукнулся тыквой”.
– Сегодня братца моего кто-то из ваших отмутузил, из старшеклассников, – сказал неотесанный. – Не знаешь кто?
– Нет, – сказала Анька. – Впервые слышу.
– За это я его грохну. Без шуток.
Я наступил на ветку, и она громко хрустнула.
– А это еще кто там?!
Я зажмурился. Дурак, что ж такой неаккуратный-то! На сегодня с меня хватит разборок. Может, ты просто уйдешь, приятель, а? Но “приятель” не уходил. Он отпустил (даже оттолкнул) Аннет и сделал два шага в мою сторону.
Незаметно слинять возможности не было. Либо резко рвануть, либо надеяться, что неотесанный прекратит играть в шпионов. Но настал момент, когда и бежать стало бессмысленно. Бандюган стоял в двух шагах от меня. Я мысленно упрашивал дерево скрыть меня. Выпирающее пузо – в том числе.
И так я проникся этой идеей, так захотел испариться, что все иголки интроверта зашелестели во мне тучной елью, а облако одиночества нахлобучилось сверху, как шапка Мономаха. Мир будто бы сузился до пределов меня одного и выдернул подключенные ко мне провода.
… Бандит резко выглянул из-за дерева и посмотрел на меня в упор. Я приготовился сказать: “Сорри, я просто мимо проходил”. Но неотесанный смотрел не на меня – а сквозь.
– Никого нет, – объявил он и вернулся к Аньке.
Я в очередной раз ничего не понял, но выдохнул, на всякий случай погладил ствол и сказал: “Спасибо, ты лучшее дерево в мире. Никогда не стану веганом”.
* * *
Когда они ушли, я обогнул Башню печали по тропинке, ведущей к главному входу. Возле калитки курил мятую папиросу Стивен.
– Эй, пацан, – позвал он.
– Здрасьте.
– Почему не на уроке, пацан?
– Закончились.
– А-а-а… Ну гуляй домой, раз закончились.
– Можно зайти в Башню? Хотя бы во двор?
Башня была закрыта для посещений. Когда-то в нее водили экскурсии, но потом из-за обвала на втором этаже несколько школьников покалечилось, и Башню закрыли. С год назад город получил деньги на ее реконструкцию (в собственной казне, естественно, денег на какие-то там достопримечательности не водилось), и у нас появился шанс снова войти в эти мрачные стены. Пару раз я видел, как во время строительства к Башне подъезжали люди в черных костюмах на не менее черных машинах. Видимо, с проверкой. Как я понял, рабочие, среди которых был и жестокий отец Сени, уже закончили основную работу, и остался косметический ремонт внутри.
– Нельзя, пацан, – Стивен затянулся и выпустил большой клуб дыма.
Я посмотрел на башню. Высотой с девятиэтажку, только без мусоропровода, построена из темно-серого камня с вкраплениями черного металла. Смотришь – и мурашки бегут по коже.
– Спать не могу я, понял? – сообщил Стивен. – Кошмары у меня.
– Ясно, – сказал я. – Я знаю.
– Откуда?
– Слышал…
– Слышь, пацан, есть вопрос. Куда после школы пойдешь?
– Домой. Раз вы не пускаете меня внутрь.
– После того как выпустишься из школы, пацан, я это имел в виду.
А ему-то зачем? Что вы все ко мне прицепились с этими университетами?
– Пока не решил. Мечтал изучать древних орвандцев, но меня не пускают в их постройки.
– Как мой сын, ёлки-моталки. – Стивен затянулся.
– Его вы тоже не пускаете?
– Пускаю, но не в том суть. Слушай, в общем.
Он рассказал о своем шестнадцатилетнем отпрыске, используя формулировки вроде: “Нифига не делает”, “Молодежь нынче – ни о чём”, “Вот я в свое время…” и так далее. Типичные бумерские разглагольствования.
– Лабуде вас в школе учат, – заключил Стивен. – Вот вы нифига и не смыслите. А кровь-то в вас – великая. Ты сам-то кто, орвандец?
– Орвандец.
– И родители орвандцы?
– Да. Только дедушка украинец.
– По маме или по бате?
– По папе.
Стивен одобрительно кивнул:
– Тогда нормально.
– Мне можно зайти?
– Сказано же: нельзя. Давай, проваливай.
– Скажите, а внутри еще кто-то бывает? Ну, кроме вас.
– Нет, ты че? Никому не дозволено. Только я.
– Но вы же… Как раз с историком ссорились…
– Ты о чем?
– Я видел на верхнем этаже Башни тень, когда вы были в школе.
Глаза Стивена расширились.
– Оп-па-а.
Он затушил сигарету и, едва не вырвав калитку с мясом, влетел в Башню. Ко мне больше не вышел. Я немного подождал, да и потопал домой. Вернусь еще. Как-нибудь в другой раз.
* * *
Дома меня ждал сюрприз: мама сварганила лазанью, салат с тунцом и свой фирменный гранатовый пирог. Когда его резали на кусочки, мне казалось, что из моего живота вот-вот вылезет Чужой, а мои слюни затопят кухню.
Мы славно поужинали. Папа, дожевывая кусок пирога и с трудом выговаривая слова, объявил:
– Играем в настолки!
Эту фразу следует писать рунами: она обладает чарующим, магическим действием на подростковые организмы. Я побежал в комнату, подставил стул к шкафу и достал все свои настольные игры: и «Элиас», и «Соображарий», и «Крокодил», и на всякий случай[23] «Древний ужас» с «Рунбаунд».
Мы расселись в гостиной: я, мама, папа и Мелкий. Сражение началось. Я щеголял познаниями в комиксах, мастерски описывал Джокера и Доктора Ватсона, назвал семнадцать коротких слов на букву “с” за минуту.
– А ты хорош! – сказал папа и вмиг побил мой рекорд.
Потом мелкий объяснял в “Элиас” Шар, и мы не могли не отвлечься на обсуждение главной новости недели (а то и года).
– Тебя с детства к нему тянет, – сказала мама. – Тебе было три года, когда мы тебя привели на площадь Мира. Ты тогда балованный был и плаксивый, но на Шар как уставился, так и минут пять оторваться не мог.
– Было такое, – подтвердил папа.
Я похвастался, что еду в университет культуры по рекомендации Валентина Павловича. Сказал, что намерен туда поступать. Папа скрестил пальцы, мама поцеловала меня в обе щеки, а мелкий высморкался в покрывало. Как не хочется разочаровывать этих людей – вы бы знали! Может, и не стоило рассказывать про эту поездку… А впрочем, было полезно увидеть на их лицах радость, причина которой – я.
Потом мы играли в “Крокодила”. В какой-то момент я вытащил карточку со словом “Ригори”.
– Не знаю, что это, – сказал я, хотя сердце мое екнуло: что-то в этом слове было чарующим и родным.
– Погугли, – посоветовал папа, в паре с которым мы играли.
– Так, может, ты тоже его не знаешь.
– Я все знаю.
Я вбил “Ригори” в поисковик. На первой открывшейся картинке был изображен человек, который поднял другого человека за шею, держа его над землей.
Ригори – значилось в статье – древнеорвандские алхимики, жрецы и маги.
Это не специальность. Это люди, которые разными способами пытаются проникнуть за пределы физического и рационального. Колдовством, жертвоприношениями, медитацией, уникальными чувственными техниками.
Что еще за “чувственные техники”? И как прикажете показывать это на пальцах? Я стал изображать магические пассы.
– Фокусник? – спросил папа. Я покачал головой. – Продолжай!
– Да я не знаю как!
– Подумай! У нас еще сорок секунд.
Я схватил себя за шею, но этот путь повел совсем не туда.
А потом я увлекся, представив себя древнеорвандским жрецом, простер руки над головой, и так вжился в роль, что неслабо вдохновился. Наверное, круто быть Ригори. Порыв ветра распахнул форточку и опять ее захлопнул.
– Вроде, спокойную погоду обещали, – сказала мама.
Время истекло. Раунд мы с папой проиграли, и мама с Мелким вышли по очкам вперед.
– Что за слово-то было? – спросил папа.
– Ригори.
– Я не знаю, что это.
– Кто бы сомневался, – сказала мама. Мелкий начал хохотать, и мы не могли успокоить его еще минут пять.
* * *
Я посмотрел в окно. Бьенфорд обволокла ночь, украшенная огоньками окон и фонарей. Я пожелал спокойной ночи Шару и лег в кровать.
Спросил у Грохида, кто такие Ригори. Он ответил жестковато:
Ригори – нарушители благополучия. Огонь. Пламя. Необузданность. Разрушение. Рабы Шара.
Ладно, мы этот вопрос еще изучим.
Под одеялком оказалось не просто тепло, а волшебно. Выключить ночник я решился не сразу, но, положив под подушку Тетрадь, почему-то успокоился и закрыл глаза.
Обычно мы не помним момент засыпания. Но этой ночью я уловил его абсолютно отчетливо. Моя комната будто целиком прошмыгнула в гигантский портал.
… А проснувшись, я обнаружил, что стою посреди двора в лунном свете. На мне майка и трусы. Рядом недостроенная папина горка и метрах в ста от меня – подъезд. Ёжась от прохладного воздуха, поглаживаю предплечья.
Так. Ясно-понятно. Ражд никуда не делся. И мне следовало бояться уснуть. Лунный свет очень кстати сотворил яркую дорожку, по которой я, пытаясь не становиться голыми ступнями на острые камни, подошел к дому.
Я посмотрел в окно своей комнаты: открыто. Неужели я спрыгнул?.. Спрыгнул – и остался жив? Но как я не повредил чего-нибудь? Например, себя? Конечности всевозможные. Главное, чтобы меня никто не увидел. А то какая-нибудь баба Маня точно будет рассказывать родителям, что их сын-наркоман шастает ночами.
Включив режим “стелс[24]” хайлевела, я тихо-тихо вернулся домой. На столе дребезжал телефон. Звонил Рома.
– Канон, я хожу во сне.
– Добро пожаловать в мой клуб.
– Что? Ты тоже?
– Угу.
– Слушай, я проснулся возле двери соседа… и… и…
– Что – “и”? Договаривай.
– С ножом в руке.