Дмитрий Перцов
Тетрадь с гоблинами
– Говорю же: он заигрывает, – сказал я и посмотрел на Рахта. Похоже, его терпение подходило к концу. Джек, Андрей и Саша это чувствовали и усиленно соображали, что делать дальше.
На выручку снова пришел я.
– А очки?
– Какие очки?
– Если он невидим. Понимаете? Вы мне давали очки, которые… Спектры… Ну, спектры.
– Ньюточки, – сказал Рахт прищурившись. – Первоклассная идея!
И Андрей, открыв чемоданчик, вытащил на свет пять пар уже знакомых мне очков.
– А Диме за сообразительность наивысший балл, – сказал Рахт. – Хорошая идея – она как сыр. В любой ситуации придется к месту, особенно если ситуация – вино.
Змейка продолжала пищать. Меня подмывало надеть очки и поскорее посмотреть. Но я ждал команды.
* * *
Момент истины настал.
– На счет «три» – надеваем, – повторил план Андрей, – видим – бьем электрошоком.
Мы окружили горгулью, как отряд викингов британскую деревню для разорения.
– Раз… – начал отсчет Джек.
Я вытянул перед собой электрошокер. Надеюсь, Минувшему не будет больно.
– Два…
С другой стороны – что мне остается? Это существо похищает людей. А я просто защищаю себе подобных.
– Три!
Сначала я попал дужкой в себе глаз. Затем быстро реабилитировался, надел очки нормально и увидел существо, на которое мы охотились.
“Птиц!” – подумал я. Именно птиц, не птица, это так просто не объяснить. Его голова походила на обезьянью, а на морде будто было написано: “Алло, хватит за мной гоняться, дайте посмотреть на город!”. Определить цвет перьев не представлялось возможным. Но количество крыльев я примерно прикинул: штук шестнадцать. Как это соотносилось с законами аэродинамики – ума не приложу. Птиц оказался милым, даже смешным. Неужели он и есть виновник всех этих исчезновений?
Андрей нажал кнопку электрошокера. Птиц величаво взмахнул половиной крыльев, увернувшись от заряда, и перелетел на следующую горгулью.
Мы побежали за Минувшим.
Птиц не поддавался. Думаю, у него было игривое настроение: когда мы приблизились, он не просто перелетел с очередной горгульи на следующую, но сделал несколько кувырков, пируэтов и вроде даже улыбнулся. Рахт отстал. Теперь мы преследовали птица вчетвером. А он издевался над нами, меняя горгулий, как Казанова – женщин, и не издавал ни единого звука. Андрей сказал, что, скорее всего, для ушей тоже нужен аппарат, но таковые у «Антимы» в процессе разработки. Мы сделали круг по площадке, а в ньюточках, скажу вам, бегать непросто, и оказались там же, откуда начали погоню, у выхода с балкона. Шигир Рахт поджидал нас, присев на край парапета.
– Безуспешно?
– Пока да.
– Вы справитесь. Сильная команда – она как вулкан. Нужно дождаться точки кипения, и ничто не встанет на ее пути. Придумали, что делать?
– Разделиться, – уверенно сказал Андрей, – по два человека. Загнать Минувшего в угол, каждой паре – выдать «Модель М».
– Отличная идея, Андрюша.
– Мы с Сашей идем по часовой стрелке, Джек и Любимец – против часовой.
Рахт, хихикнув, воскликнул:
– Правильно, на меня не рассчитывайте! Вы у финиша, отдаю дело в ваши могучие руки. Я подожду вас внизу.
Рахт встал, отряхнулся и скрылся за дверью. Андрей и Джек взяли по Рубиновой ловушке «Модели М», и мы отправились каждый в свою сторону.
* * *
Первыми настигли птица мы с Джеком. Минувший сидел на горгулье и, увидев нас, сделал морду: “Опять вы, вонючки…” и отвернулся, продолжая шевелить ушами. Джек жестом приказал мне вести себя тихо. Полминуты спустя появились Андрей и Саша. Андрей медленно поставил ловушку на землю. Все четверо направили на птица электрошокеры. Джек, делая знаки руками, расставил нас так, чтобы отрезать птицу пути отступления: если первый выстрел окажется неудачным, у кого-то будет возможность наверстать. Сам Джек залез на парапет.
Тут-то и случилось страшное. Я так устал, перенервничал и все на свете, что палец дернулся, и я выстрелил раньше времени. Разумеется, мимо. Птиц попытался улететь, но меткий выстрел Андрея повалил Минувшего на землю. Птиц скрючился и издал звук. Впервые. Это была смесь собачьего скуления и кошачьей истерики. Ему было больно.
– Модель! – скомандовал Джек.
Поднялась суматоха. Птиц сопротивлялся отчаянно, молотя шестнадцатью крыльями, но мы держали крепко; перья оказались мягкими, как шелк. Наконец птица удалось запихнуть в «Модель М». Как только прозвучал «пи-пик» закрывающейся крышки, я упал на спину и минуты две лежал, глядя на шпиль и пытаясь отдышаться: последние десять минут выпили из меня все соки, все четыреста сорок четыре сока.
– Достойное пополнение коллекции, – сказала Саша. О чем-то они начали переговариваться, а мне просто нравилось лежать с чувством выполненного долга. Смотреть на шпиль, на звезды, чувствовать еле уловимый запах ладана.
Что-то здесь было не так, конечно. Как же иначе? А что-то – совершенно так. Я знал, что буду вспоминать об этом эпизоде моей жизни с удовольствием.
…Вдруг я услышал голос. Голос, не принадлежащий никому из нас.
Ребята…
Он донесся из некой глубины, сквозь незримый барьер, как эхо, как S. O.S, с трудом различимый в ускользающих радиоволнах.
– Слышали? – Андрей поднялся резким движением. Он надел ньюточки и направил на птица электрошокер. «Модель М» выглядела как клетка с широко расставленными прутьями, поэтому при желании пленника можно было ударить (или покормить, тут от совести зависит).
– Это Дима… – сказала Саша, – не Любимец, а наш Дима. Я слышу его. Он продолжает говорить. Он говорит!
Пропавший «антимовец», мой тезка! Да. Дело не сделано, пока не найдены люди.
– Говори, гад, где ты их держишь?! – крикнул Андрей Минувшему. Его спокойствие испарилось. В Андрее проснулся яростный солдат.
Птиц закричал. Несколько перьев отпали, став видимыми: салатовые, как у попугая, они переливались матовым перламутром.
– Может, не стоит… – начал Джек. Андрей в ответ огрызнулся:
– Ты забыл, зачем мы здесь? Мы спасаем людей!
«Помогите…» – снова донесся не то голос, не то хор голосов, и крышу у Андрея сорвало окончательно. Он ударил птица еще раз. И еще. Я стал подозревать, что это сам птиц молит о помощи, а вовсе не Дима. Быть свидетелем страданий этого существа было невыносимо. Я посмотрел на Шар. Живой, нет, больше, чем живой, он освещал все то, что находится над самой жизнью.
Минувший кричал дико, отчаянно. Беззащитный, но виноватый, нелепый, загадочный и красивый. Я надел ньюточки и не смог оторвать взгляда от его полных страдания глаз. Когда Андрей ударил в очередной раз и оттолкнул Сашу, которая попыталась ему помешать, я продолжал смотреть.
Еще неделю назад мы не знали о его существовании. А сегодня мы пропускаем двести двадцать ватт сквозь сердце, которых у Минувшего не исключено, тоже шестнадцать. Не шестнадцать. Их у него два – вдруг понял я. Одно бьется для жизни. Другое – для невидимости.
Стоп.
Я не мог этого знать. Откуда такая точность? Я никогда не читал о птице, да и сомневаюсь, что о нем написана какая-то книга или, тем более, снят популярный блог.
Это самые одинокие существа на свете. Умерев, они превращаются в каменные изваяния, продолжая наблюдать за миром в своей экзистенциальной замкнутости. Он сидит на горгульях – ему, глупому, кажется, что это его семья. Живет он, то и дело пытаясь найти друзей, озорничая и заигрывая с каждым встречным.
Снова магия. Как на том уроке истории. Чудесное наваждение, поток знания. Я узнавал о птице с каждой секундой все больше. Андрей спрятал электрошокер, он и сам поразился своему зверству, а вот меня поразило совсем другое.
– Это не тот Минувший, – прошептал я.
– Что? – переспросил Джек.
– Людей похитил не птиц.
В двадцати метрах от нас, где-то за поворотом, раздался звук удара электрошокером. Мы посмотрели на Андрея. Он стоял у стены и растерянно оглядывался.
– А где Саша? – спросил он.
Была тут. Теперь ее нет.
Да, мы ошибались.
Мы чертовски сильно ошибались.
* * *
Андрей накрыл курткой клетку с Минувшим. Он стыдился того, что дал волю эмоциям: об этом говорил его взгляд, устремленный в щели каменной кладки. Но я его не винил, и птиц – я был в этом уверен – тоже.
Мы прошли к тому месту, откуда слышали звук.
Саша исчезла.
– Что тебе известно? – Спросил у меня Джек.
– Это был не птиц, – сказал я.
– А кто?
– Послушайте. Все сложно. И я еще плохо во всем разбираюсь. Но мы поймали не того парня. Пошли по ложному следу. Вы можете мне не верить, но я… я… – о, придумал убойный аргумент, – я Любимец Шара.
Тут Джек схватился за волосы и громко закричал. Просто – “А-а-а!”. Потом, резко замолчав, уставился на нас круглыми глазами. Я глянул вниз – был ли слышен вопль прохожим? Джек развернулся, подошел к стене и закричал еще раз. После чего ударил по ней изо всей силы, разбив кулак в кровь.
– Ты что?! – Андрей подскочил к Джеку и принялся оттаскивать его от стены. Но тот ударил еще раз, швырнул электрошокер, оттолкнул Джека и изо всей силы пнул стену. Мужчины стали бороться. Я не знал, что делать. Не вмешиваться же – у меня своя миссия.
И вдруг все стало понятно. Как пить дать. Пропавших людей можно спасти. Не знаю, что придало мне этой уверенности – зрительный контакт с Шаром или вид Джека, поддавшегося влиянию таинственных сил. Я подошел к стене и приложил ладонь к серому камню.
– Я знаю, где ты, – сказал я. – Пожалуйста, успокойся.
Касаясь шершавой поверхности кончиками пальцев, я медленно шел и говорил:
– Мы не враги тебе. Отпусти их.
Я двигался медленно, кошачьей, как мне казалось, походкой. Потом остановился.
– Здесь. Ты отпустишь их на волю здесь.
– Что? – услышал я голос позади и обернулся. Андрей выглядел помятым, как почти все мои рубашки. Под левым глазом красовался фингал.
– Ничего. Джек пропал?
Он кивнул.
– Его засосало в стену. Просто, блин, засосало. Он ударил, и кулак вошел внутрь, и весь Джек вошел внутрь. Ты ведь знаешь, с чем мы имеем дело?
– Да.
– Расскажи, пожалуйста.
– В Древности этих Минувших называли Фелишок[35].
– Фелишок?
– Они жители домов… Вернее так. Не просто жители домов, но – часть их. Их, как бы это… Вот если бы дом был не домом, но живым существом. Это живое начало дома – его и воплощает Фелишок.
– Домовой?
– Нет. Домовой оберегает дом, он дух дома, его хранитель. И вообще, домовой – это сказки. А Фелишок – и есть дом. И он – не сказки. Когда говорят “живет в стенах дома”, то немного лукавят. Живут, все-таки, за их пределами. А этот Минувший живет внутри стен, и иногда тянет за собой других. Он питает дом, питает его людьми. – Я отвернулся от стены и от Андрея и посмотрел на Шар. – Почему – не знаю. Человек вряд ли способен понять дом. Древние орвандцы боялись Фелишок. У них были ритуалы, помогающие сохранить его покой. В награду он даровал людям чувство, которое мы называем: «Я дома».
Я повернулся и обнаружил, что Андрея рядом со мной больше нет.
* * *
Дождь начался без церемоний. Капли не посыпались одна за другой – небесную трубу прорвало целиком. Я промок в одно мгновение. В носках хлюпало. Но мне нужен был этот дождь. От древнего камня, намоченного дождем, поднимается особенный запах – в этом все дело. В нем зашифрован код вечности.
Вы знали, что не бывает разных дождей? Всегда и везде, во все времена идет один и тот же дождь. Поэтому мы испытываем ностальгию. Дождь, который вы видите за окном, видит и ваш любимый герой, и ваши предки, и вы сами, только в детстве или, наоборот, в будущем, когда бросите взгляд на фотографию правнука.
Дождь и ностальгия объединились с тем спокойствием, которым я вооружился в храме, окруженный средневековыми витражами. Чтобы вытащить людей, я должен ощутить собор. Признать его право быть живым.
Я стоял лицом к лицу с хтоническим чудовищем. Оно не походило на монстров из знакомых вам бестиариев. Если бы вы оказались рядом, вы бы сказали, что ничего не изменилось, что стена все такая же ровная, неподвижная, равнодушная. Но постой вы с минуту, ощутили бы присутствие. Взгляд тигра, дикий, первобытный, направленный в самое сердце.
Я вглядывался в собор, а собор изучал меня, как хищник, в чьих джунглях появился новый, доселе невиданный враг – непутевый школьник с таинственной связью с Шаром. Одно неловкое движение – и я присоединюсь к импульсивному Андрею, к миловидной Саше, к молчаливому Джеку и к другим людям, и окажусь в заточении.
Но у меня есть преимущество.
Мне помогает Шар.
Собор бы скрипел, если бы обладал голосом, пытался бы меня нащупать, если бы у него были щупальца, он нюхал бы меня огромным носом, клацал гигантскими зубами. Тихо, подумал я. Не делать лишних движений. Все хорошо, Дом. Это я, Дима Каноничкин. Я признаю твое величие. Всякий другой собор, каким бы красивым его ни построили, не будет таким, как ты. Я знаю, что ты, Фелишок, никогда не поселился бы в моей многоэтажке.
Я знал, что должен делать, знал, и пытался отогнать от себя страх, ведь ничего опаснее мне делать не приходилось. Я – Ригори. И доселе невиданные знания о Мире навязали мне план действий. Войти в эти стены, проникнуть в них, перестав быть Димой Каноничкиным. Я должен слиться с Собором, лишив себя личности, растворить себя в доме и, обнаружив тех, кто принадлежит к роду людей, вытащить их наружу.
Забери у меня все. Возьми на хранение. Мое лицо, маму, папу, Аннет, мое прошлое, забирай Рому (его, в принципе, можешь и не возвращать). Забери мое великолепное чувство юмора. Я сделал шаг. Спокойно. Это уже не я. Ты простоишь века. Тобой будут восхищаться. У тебя есть шпиль, центральный и боковой нефы, деамбулаторий. У тебя есть Фелишок. У тебя есть я. Я, который уже стоит у стены. Я, который и есть эти стены.
Протягиваю руку и не натыкаюсь на твердь. Ее не существует. Собор ревет, он чувствует присутствие чужака, но я справляюсь. Закрываю глаза. Мне не следует видеть, это не моя привилегия. Дима Каноничкин делает последний шаг. Темнота? Нет, нечто другое; состояние неисчерпаемого, бесконечного, абсолютно мира. Я – Дом. Я – собор. Я видел кровь. Видел историю. Слышал тысячи тысяч голосов.
Таким я и должен оставаться. Спокойным. Что меня взбудоражило, зачем я похитил тех, кто теперь, словно заноза, засел в моей каменной плоти? Они здесь. Я чувствую их, их мысли проникают в мои стены, и молят, и молят, и молят!..
Я буду здесь. Я буду здесь вечно. И никакое землетрясение не сдвинет меня с места. Я – история. Я не исчезну. Даже если вы растащите меня на кирпичи. В меня впитался страх забвения. Нет, меня не забудут. И эти люди мне не нужны… Нет, нужны! Они будут здесь, они будут со мной. Нет. Не будут. Они не будут со мной.
Будут! И ты, новый, я не призывал тебя, и потому ты растворишься, ты исчезнешь. Ты здесь не нужен. Нет… Не нужен. И потому ты не растворишься. Я отпущу тебя вместе с остальными. И я погружусь в покой.
В покой…
В покой.
Я отпускаю вас.
Вы свободны.
* * *
Они вывалились из стены, как продукты из забитого холодильника: Дьякон, уборщик, какая-то женщина, Андрей, Саша, Джек и человек в пиджаке – Дмитрий, мой тезка. Я подошел к стене и погладил грубый серый камень. “Ничего…” – подумал я. “Это все ничего. Ты молодец”. Все будет хорошо.
Дождь закончился.
– Весело с вами работать, – сказал я.
Андрей улыбнулся. Джек обнял меня, а затем вышел за дверь. Им еще предстояло проработать травму и написать мемуары. “Как меня похитил дом”. Саша поцеловала меня в щеку и сказала:
– Ты и впрямь Любимец Шара. Спасибо, что все-таки явился.
Город внизу продолжал жить, шевелясь весенними листьями и людьми. У храма гомонила толпа, не подозревающая, какой опасности избежала. Я засмотрелся на два пряничных домика с оранжевой кровлей. Магазинчики на первых этажах уже закрылись. Между ними – узкий переулок, не освещенный, безлюдный.
Случайно ли мое внимание приковало к нему? Случайно ли, что в тот момент, когда я собрался отвести взгляд, в переулке промелькнула тень? И наконец, случайно ли, что я снова увидел корфа, которого нарисовал в школьном туалете[36]?
Нет, отныне и навсегда я перестаю верить в случайности. Нами определенно точно движут такие силы, что даже Гирко в велосипедном звоночке вряд ли с ними справится.
Я вздохнул с облегчением.
Я справился.
Я небезнадежен.
Может, я и впрямь – Любимец Шара?
Глава 26. Куда смотрит Шахрэ?!
Рахт сидел на скамейке напротив алтаря. Вальяжный, богатый, могущественный человек с осанкой победителя. Запрокинув голову, он вытирал платком нос, из которого шла кровь.
– Давление, – объяснил Рахт, увидев меня. – Переволновался я, дружище. – За мной спустилась компания спасенных людей. – Ты справился. Я в тебе не сомневался. – И обратился к остальным: – Господа, две кареты скорой помощи ждут снаружи. Сами доберетесь?
– Доберемся, – сказал Андрей.
Дьякон, пухлый и слегка прыщавый мужчина, проходя мимо меня, спросил:
– Как тебя зовут, мальчик? – Спросил он хриплым голосом.
– Дима.
– Меня – Павел. Таких, как ты, бережет Господь.
– Ну что вы… Я ж просто это…
Дьякон вместе со всеми двинулся к выходу. Каждый освобожденный благодарил меня как спасителя. Да я и был спасителем. Но что-то меня тяготило, что-то кипело внутри, и, догнав дьякона, я сказал:
– Послушайте, извините… Павел. Собор больше не причинит вреда людям, но… Не причиняйте и вы ему вред. Помните о нем, рассказывайте о нем. Этот дом – больше, чем объект для фотографий, он, он…
– Живой, – улыбнулся дьякон. – Я знаю, сын мой. Все, что я знал до сих пор и чему верил, подверглось испытанию. Сатана! – вот была моя первая мысль. Но по прошествии времени… Да. Мы будем уважать этот дом. И напоминать ему о тебе.
– Спасибо. И, конечно, будьте осторожны.
– Будем, сын мой. С нами Бог и сыновья его.
* * *
Я поставил на скамейку клетку с птицем.
– Нам придется его забрать, – сказал Рахт.
– Зачем?
– Чтобы уберечь других от опасности.
– Он не опасен.
– Кто знает…
– Я знаю.
– Понимаю! Но, как говорится, излишняя самоуверенность – она как кофе-машина…
Рахт не сразу придумал, чем закончить свою метафору, и исполнил танго лицом. Я бы закончил так: “Излишняя самоуверенность – как кофе-машина: школьнику не нужна”. Но Рахт придумал по-другому:
– …в ней каши не сваришь.
– Что теперь? – спросил я.
– Теперь… – Рахт побарабанил пальцами по своему колену. – А теперь, Дима, тебе придется сделать выбор. Непростой выбор.
– Какой?
– Как называется Минувший, которого ты обезвредил? Ребята сказали, тебе каким-то образом удалось узнать его имя…
– Фелишок.
– Фелишок! А теперь представь, что подобных Минувших, только этого – несколько десятков. А то и сотен, или даже тысяч. Двух ты обезвредишь, третьего и четвертого обезвредят другие гении. А как быть с остальными? Люди будут пропадать и погибать. И все – из-за Шара. Я уж молчу о маньяках и садистах, в которых откроются таланты Ригори…
– Что вы предлагаете?
– Ты – Любимец Шара. Последний человек, который мог сказать о себе то же самое, спас Орвандию от гибели. Он избавил нас, все человечество, от опасности, которую несет в себе горящий Шар. Это было тысячи лет назад.
Меня кольнула ревность. Еще один Любимец Шара? Как это так?
– И что он сделал? – аккуратно спросил я.
Рахт отвернулся, что-то прошептал тихо-тихо, почти неслышно. Затем посмотрел на меня, опустил подбородок, и сказал:
– Он погасил Шар, – затем высморкался и добавил: – Это же я предлагаю сделать тебе. И за это – я награжу тебя всеми благами, о которых мы говорили с тобой вчера.
* * *
Я зашел в магазин, взял холодный чай, M&M’s и «Вэгон Вилс» с джемовой прослойкой. Подумал, что надо купить папе апельсинов, но решил сделать это завтра: посвежее будут. Очередь на кассу двигалась медленно, кассир пробивал каждую жвачку по пять секунд. Передо мной стоял студент с длинным носом. Он дергался, то и дело всех поторапливая, как будто экзамен вот-вот, хотя какой экзамен в десять вечера?
Я не удержался и спросил:
– Опаздываете?
– А тебе какое дело, школота?
– Просто.
– Вот и стой просто.
– А как вы думаете, магия нужна?
– Слышь, овощ, ну-ка отвали.
– И вовсе не надо хамить мальчишке, – заступилась за меня женщина в желтом платье.
– А тебя я вообще не спрашиваю.
– Ты чего это мне “тыкаешь”?
На том и закончилось – без драк и ссор, студент просто ушел, и это не притча с моралью. Я таким образом отвлекал себя. Вернее, пытался отвлечься от мысли, сверлившей мозг. Может, к чертовой матери все эти спасения Орвандии, когда на кону жизнь и судьба близких людей?
Разговор с Рахтом, а точнее – его “предложение”, повергло меня в шок. Хотелось, чтобы кто-то умный сказал: Шар не несет никакой опасности. Глупости, которые выдумал Рахт, не имеют отношения к реальности.
Я отказывался верить, что Шар – зло. Шар не может быть злом, Шар – это родня, мой брат, мой прадед, мое второе Я.
А может, Шар – это источник разрушения?
Мрачный, задумчивый, брел я куда глаза глядят, неся клетку с птицем и сжимая в широком кармане уже растаявшие бисквиты и бутылку чая.
– Я подумаю над вашим предложением, – сказал я Рахту перед тем, как покинуть и его, и собор с Фелишок.
– Подумай, Дима.
– Но при одном условии. Птица я заберу с собой. Выпущу его на свободу, а если вы поймаете его однажды, тоже отпустите.
– Твоя взяла. Однако надеюсь, ты согласишься на мое предложение, и тогда нам не придется его ловить. Минувшие исчезнут навсегда, и планета снова станет безопасным местом для человека.
Бессмысленные блуждания привели меня на узкую парковую аллею недалеко от улицы Росс. Здесь, среди берез и дубов, людей не было. Кроме, разве что, парочки, облизывающей друг другу лица. Я сел на скамейку, распечатал бисквиты и откусил от одного половину. Моя гортань нуждалась в глотке холодного чая.
Воздух сгущался – я чувствовал это. И постепенно, соглашаясь с Рахтом, осознавал, к чему может привести активность Шара. К ужасам. К разрушению. К смерти. В точности как подгорающий зад Гитлера.
А если взять – и согласиться на его предложение?.. Вам слова Рахта не кажутся логичными? Да, это все клевенько и весело, Шар горит, магия. Но кто сказал, что магия – благо? Почему идеальный мир – обязательно тот, в котором мы не живем? Сова громким “уху” подтвердила мои мысли. Нет, магия – это благо, иначе и быть не может.
А лучше… Да-да, есть идея получше.
Тетрадь. Она даст ответ. Каждый из корфов (они еще ни разу не обманывали) подведет меня к правильному решению. Чтобы это проверить, я открыл Тетрадь, испачкав обложку шоколадом, достал ручку из рюкзака и на странице Грохида впервые решился написать “Бьенфордский Шар”.
Шар, иначе Рэбиоши, суть средоточие животной ненависти человека, материальное воплощение оной. Рэбиоши должно было стать предметом опаски, но не почитания. Шахрэ, мой брат, боле не способен удерживать тварей, кои порождены разрушительной стихией Рэбиоши.
Шахрэ? Я перевернул хрустящую страницу. “Удерживающий чудовищ” корф красовался на развороте в полном одиночестве. Гоблины испарились. Что тут сказать?.. Я надел ньюточки и посмотрел на птица.
– Хочешь полетать?
Птиц дремал и на мои слова отреагировал так: пара перьев шевельнулась, и один глаз приоткрылся. Потом по его тельцу пробежала дрожь, и он повернулся ко мне спиной.
– Ты еще на меня обижаться будешь? А я-то к тебе с сочувствием… Ну-ка вылезай.
Я открыл Рубиновую ловушку, но птиц выходить не торопился. Тогда я протянул руку и прикоснулся к мягким перьям. Птиц повернул голову, как сова, и я его погладил. Он казался мне великолепным существом: добрым и милым, и как, подумал я, было бы здорово иметь такого у себя, вместо кошки или ящерицы.
Потом птиц вылетел из ловушки. Я провожал его взглядом, пока тот не скрылся в густой листве.
Так и сидел я в полном одиночестве. В окружении деревьев; они шумели надо мной, и – кто знает? – что обитает в их глубине: белка ли и скворец или орда загадочных мини-убийц, которые лишь притворяются обитателями нового мира, а по факту – призраки минувших дней, о которых нам следует забыть навсегда?
Сняв ньюточки, я слушал звуки природы, как аудиосказку.
И в один момент звуки исчезли. Кто-то нажал Mute, оставив включенным лишь мое дыхание и, пожалуй, звук нервного скрежета ногтем о ноготь (я не замечал до сих пор, что занимаюсь этим). Фонарь стал гореть ярко-красным вместо оранжевого. Воздух сгустился. По спине побежали мурашки.
На аллее появились гоблины.
* * *
Дикий взгляд, слюнявые рты, шипастые дубинки на поясах и длинные грязные когти. “Началось!” – пронеслось в моей голове. Гоблины шествовали по аллее стройным отрядом – те самые, из Тетради, со страницы Шахрэ, только не нарисованные, а абсолютно реальные. Откуда они здесь взялись?
Целующаяся парочка не видела гоблинов: эти двое в опасности, и я должен их предупредить. Но меня парализовало. Я попытался шевельнуться – и тело сковала болезненная судорога. Голос, язык, гортань – больше не подчинялись мне.
– М-м-м, – выдавил я из себя. А гоблины шли и шли, методично вбивая камни в пыль. Приди же, магия, приди! Сейчас ты нужна мне как никогда! Парень и девушка увидели, что происходит. Попытались закричать, но смогли лишь что-то пропищать. Не прошло и пары секунд, как гоблины окружили ребят. Первобытные твари с интеллектом осла, варвары из иного мира.
Парень героически выставил кулаки. Бежать некуда. И ждать спасения неоткуда. Еще чуть-чуть, и их настигнет смерть от удара тяжелой дубины.
– Помогите, – беззвучно сказала девушка – я разобрал это по ее губам. В ее глазах отразилась вся боль, все отчаяние рода людского, а я, скованный невидимыми цепями, только наблюдал, более не надеясь на чудо.
Но чудо произошло.
– А-р-р-р! – услышал я у своего уха. Возле скамейки стоял Стэнли. Корф из мужского школьного туалета, оживший, настоящий. Смерть – читалось в его глазах. Убивать. Расчленять! Реалистичность, которая тогда поразила нас с Ромой, перешла на еще более высокий уровень, теперь материализовавшийся рисунок грозил уничтожением всего и вся.
– Кто ты? – с трудом проговорил я. Стэнли, словно ожидая вопроса, схватил скамью за спинку и с громким хрустом оторвал ее от бетонной основы, будто это не крепкое дерево, а перегородка в домике из лего. Конец. Здесь я приму смерть от рук своего детища.
Свора гоблинов медленно обернулась к нему. Я мысленно сказал маме «пока», папе пожелал выздоровления, а Мелкому завещал на вырост все свои джинсы. Но вдруг, вопреки ожиданиям, Стэнли не откусил мне голову, а громко зарычал и стремительно двинулся мимо – к врагам.
Он друг! Он друг! – ликовал я. Я его создал! Я его нарисовал. Он пришел, чтобы защитить меня. Корфы – друзья! Стэнли, выпустив мощные когти, обернулся и… поклонился.
Взгляд его оказался не просто взглядом, а заклинанием перемещения (или как это у них называется?)
* * *
Меня телепортировало во двор неподалеку от родного дома. Я приземлился рядом с трансформаторной будкой.
– Стэнли… – выдохнул я, когда приземлился. И повторил: – Стэнли… Надеюсь, ты выручил тех ребят.
Черт возьми, Шар, что ты творишь?
Нога застряла между… А, нет, не застряла. В порядке моя нога, ею даже можно подвигать. Я отряхнул штаны и побрел в сторону дома. Тихонько открыл дверь в квартиру и зашел в свою комнату.
– Привет, Ульфир, – сказал я, открывая шкаф. – Как дела?
– Хорош-ш-шо.
Минувший выглядел холеным и свежим. Точно породистый кот, только Ульфир. Царапается ли он, если намылить его шампунем?
– Сейчас темно, – сказал я. – Можешь погулять по комнате. Только не выходи за дверь, хорошо?
– Хорош-ш-шо.
Ульфир аккуратно переступил через порог шкафа. Он сопел и изучал своими огромными глазами комнату. Вскарабкался, как мартышка, на верхнюю полку стеллажа. Повертел в лапках человека-верблюда. Поставил на место. Слез на пол, что-то изучил в углу.
Я, устав за ним наблюдать, улегся на кровать, скрестил руки на груди и уставился в потолок. Ульфир через какое-то время тоже лег, но на полу. За окном, вдалеке, горел Шар.
– Ты Минувший, Ульфир, да?
– Я Пришедший.
– Что?
– Я не минул. Я тут. Што ты говоришь.
– Просто таких, как ты, называют Минувшими.
– А-а-а.
– У тебя есть родственники? Другие Ульфиры?
– Есть. А у тебя есть рушкец?
– Ты позавчера налопался на неделю вперед. Не наглей.
– Рушкец бы…
– Утром принесу. Уговор?
– Уговор.
– Ульфир, что может уничтожить Орвандию?
– Што угодно. Но прежде всего – худые сны.
Я посмотрел на Ульфира. Маленькое существо потешно разлеглось на ковре, подражая мне.
– Ты крутой, – сказал я.
– А ты – Дима. Юный Ригори.
– Не надо… Не хочу я.
Так мы и лежали. На карнизе шелестели шторы. Расширял свои владения май. Я больше не боялся уснуть. И тьмы не боялся. Хоть меня и не покидала мысль о том, что она обитаема и кто-то здесь, сейчас, рядом с нами есть, – я был спокоен. Скоро все закончится.
* * *
В дверь постучала мама.
– Проснулся?
– Да, мам! Доброе утро!
– Иди завтракать.
По ее тону было понятно, что фраза “Нам надо поговорить” – подразумевается.
На кухне пахло кофе и яичницей. Мама выглядела расстроенной, а из-под пластыря на ее пальце сочилась кровь: нервничала, порезалась. Впервые за четыре (примерно) года она курила сигарету, стряхивая пепел в пепельницу на подоконнике.
– Где был? – спросила она. – Вчера.
– Гулял. С Ромой.
– Гулял… – повторила мама, выдохнув облачко дыма.
Также я впервые за долгое время увидел ее не расчесанной. Мама даже в соседнюю комнату всегда ходила, как на деловую встречу, а тут такое.
– Что-то случилось?
– Да нет, Дим. Впрочем… Я могла бы это обсудить со взрослым человеком. По возрасту ты вроде бы подходишь, но, мне кажется, ты все еще ребенок. Такой ребенок, что…
– Разве это плохо?
– Нет. Не плохо. Скажи: у тебя еще остались те шорты с супергероями? В которых ты года четыре назад ходил.
– Ага, они в нижнем вроде ящике, в шкафу. А зачем?
– Мы брата твоего в лагерь отправляем.
– В детский?
– А в какой еще?
– В конц.
– Не говори глупостей. От них навязчиво пахнет переспелой грушей. Твой брат едет в детский лагерь, в «Полянку». Мы с отцом купили путевку, когда у меня еще была работа, а у него – заказы, чтобы платить за лечение. Не приходилось залезать в копилку.
Мама стряхнула пепел прямо на подоконник.
– Мам… – сказал я. – У меня тоже есть запас. Поделиться?
– Перестань.
– Нет, правда.
Мама пристально посмотрела на меня.
– Сколько у тебя? – спросила она наконец.
– Пятьдесят долларов. И мелочи еще наскребу доллара три точно. Возьму только пятьдесят центов на булку сегодня.
И мама расплакалась. Зарыдала, как никогда при мне не рыдала.
Не зная, что делать, я сказал: «Мам!.. Мам…», подошел к ней и погладил по спине. Почему-то не решился ее обнять, хотя следовало бы. Слова не шли, их поймал невод, закиданный несносным рыбаком в самую глубину горла.
– Прости… – сказала мама. – Прости. Сорвалась. Прости, Дим. Не надо денег. Тебе еще поступать. Спрячь. Справимся, не переживай.