Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
«Да, – задумался Борис, – задача не из лёгких, впрочем, о чём это я думаю, ведь я ещё не видел ни Новикова, ни Зыкова. Может быть, ни они мне, ни я им так не понравимся, что вопрос о моей работе в Тралтресте отпадёт сам собой».
Между тем Андреев продолжал свой рассказ. За те две недели, как организовался трест, новый директор принял несколько важных решений, и некоторые из них уже начали претворяться в жизнь. Во-первых, Новиков потребовал в Востокрыбе и при её поддержке сумел добиться в Приморском обкоме и облисполкоме распоряжение о выделении для Тралового треста специального порта – базы бухты Диомид. Это решение очень обрадовало Алёшкина. До сих пор тральщики и сейнеры ютились где попало, их гнали от причалов торгового флота, гнали и от лесных складов Дальлеса, и вообще, от всех причалов, у которых были какие-либо хозяева. Очень часто суда вынуждены были проводить время между рейсами и далее грузиться снаряжением, углём и продуктами, находясь на рейде, стоя на якоре посредине бухты Золотой Рог. Это создавало массу трудностей и неудобств, не говоря уже об огромной потере времени. Новиков не только добился получения бухты Диомид, но уже успел организовать при тресте ОКС (отдел капитального строительства). Во главе этого отдела он поставил прибывшего недавно из Москвы члена партии Семёнова, тот подобрал себе главного инженера – Сытина, тоже приезжего. Эти люди приступили к работе. Правда, пока они только заготавливали стройматериалы, но обещали к июлю построить и первые пирсы.
Во-вторых, Новиков попытался избавиться от сейнеров, заявляя, что по характеру своего промысла и виду продукции Траловому тресту они не подходят и должны остаться в распоряжении ДГРТ. Но этот вопрос Востокрыба постановила отложить до января 1933 года.
С первых же дней своей работы Николай Александрович нанял коменданта здания. Ему было поручено подыскать помещение для конторы треста и для квартир вновь прибывавших сотрудников. Комендант – молодой разбитной человек успел многое сделать. Кроме того, после больших споров и шума Николай Александрович настоял на том, чтобы до тех пор, пока не удастся найти отдельное помещение, Тралтресту предоставили 10–12 комнат в здании ДГРТ. К этому моменту вопрос уже был решён, и на днях Траловый трест собирался переехать в ту же казарму, где размещался ДГРТ, и занять всё её южное крыло. Комендант как раз там руководил ремонтом.
Андреев успел рассказать о битве, которую Николай Александрович выдержал с облвоенкомом из-за самого Бориса, что к решению этого вопроса ему пришлось подключить Костю Пшеничного – секретаря обкома. Борис Яковлевич был, видимо, нужен Новикову хотя бы для того, чтобы ознакомиться с делами по мобплану, который вёлся в секретной части, и выяснить финансовое положение. Почти на следующий день после отъезда Алёшкина в Никольск-Уссурийск начальник финотдела Виноградов заболел воспалением лёгких и всё ещё не поправился, положение его было тяжёлым.
– Конечно, новый директор не мог пока разрешить даже простейших финансовых вопросов, вот почему ему и удалось тебя выцарапать, – закончил свой рассказ Андреев.
Через полчаса в контору Управления морского лова пришли директор и парторг. Толстый, невысокий, черноглазый, с шапкой курчавых чёрных волос парторг оказался очень живым, громкоголосым человеком. Войдя в контору и увидев Бориса, пытавшегося навести порядок в своих бумагах, Николай Константинович Зыков громко воскликнул:
– А вот и наш воин вернулся! Ведь я не ошибаюсь, вы и есть Борис Яковлевич Алёшкин? Так? Вот здорово, здравствуйте, – он крепко пожал руку, протянутую Алёшкиным несколько нерешительно.
Пожатие его было твёрдым, рука – сухой и тёплой, и он как-то сразу показался Борису давно известным и знакомым. Умел Зыков сходиться с людьми и быстро подчинять их своему влиянию.
Через несколько минут Алёшкин уже знал, что Николай Константинович в прошлом партизан, секретарь одного из подпольных укомов в Забайкалье, затем руководитель различных партийных комитетов, а вот теперь назначен парторгом в Траловый трест.
– Ну, Борис, я думаю, мы с тобой не будем чиниться. Оба мы коммунисты, оба работаем в одной организации, давай сразу перейдём на «ты», согласен? Твою несложную биографию я знаю, что меня заинтересует дополнительно, потом расскажешь, идёт? Ну и порядок.
В это время дверь приоткрылась, и Вахмянина, которая теперь, как узнал Борис от Андреева, стала секретарём директора и пока единственной машинисткой треста, заглянув в неё, сказала:
– Борис Яковлевич, вас директор треста просит зайти.
Алёшкин поднялся, Зыков тоже, последний сказал:
– Ну, я не хочу мешать вашему знакомству, с глазу на глаз вы лучше поймёте друг друга.
Борис, лавируя между столами сотрудников, многие из которых поглядывали на него с плохо скрываемым любопытством, направился к закутку, что некогда занимал Николай Александрович Тихонов и где сейчас временно обосновался новый Николай Александрович – Новиков.
Новиков – высокий шатен со светло-голубыми глазами, крупным, чуть вздёрнутым носом, мягкими, часто улыбавшимися губами и твёрдым волевым подбородком стоял около стола и складывал какие-то бумаги в довольно потёртый дерматиновый портфель. Увидев вошедшего, он приветливо улыбнулся:
– Борис Яковлевич Алёшкин, если не ошибаюсь? Ну, так вот, нам нужно поговорить. О многом поговорить, причём я очень не хочу, чтобы у нашего разговора были свидетели, а вы сами понимаете, что всё, что говорится в этом «кабинете», слышно всей конторе. Даже я слышал ваше шумное знакомство с Зыковым, – заявил Новиков тихим мягким голосом, как-то не вязавшимся с его высоким ростом и мощной фигурой. – Сейчас четыре часа дня, самое время обеда. Моя Елизавета Ивановна, наверно, пельменей наделала, пойдёмте ко мне, пообедаем, посидим, поговорим и выясним, что нужно. И завтра же примемся за работу с готовым решением.
Очевидно, Николай Александрович даже и мысли не допускал, что Алёшкин может уйти из Тралового треста куда-нибудь, в том числе и в ДГРТ. Борису ничего не оставалось делать, как согласиться. Тут же из кабинета Новикова он позвонил Кате и предупредил её, что в столовую обедать не пойдёт, чтобы она шла одна, и что он, возможно, задержится допоздна. Такая забота о жене понравилась Николаю Александровичу, он, выйдя из-за стола, добродушно похлопал Бориса по плечу и, надевая плащ и кепку сказал:
– Семейные дела уладили – идите, одевайтесь, на дворе дождь. Пойдём…
После пельменей, с которыми было выпито по две рюмки водки, и крепкого чая, которым закончился обед, Алёшкин и Новиков остались одни, жена его ушла по каким-то делам. Новый директор Тралтреста, по решению обкома партии, получил приличную квартиру из двух комнат и кухни в новом доме, построенном один-два года назад на сопке, расположенной прямо над зданием обкома. Попасть в этот дом можно было, поднявшись по Светланской улице.
Новые знакомые сидели в кухне за тем же простым столом, покрытым клеёнкой, за которым только что обедали и разговаривали. Собственно, говорил вначале только Николай Александрович. Он рассказал Борису, что является членом РСДРП с 1905 года, до 1917 года был меньшевиком, только Октябрьская революция убедила его в правильности ленинской линии, после чего он и примкнул к большевикам. Он участвовал в Гражданской войне, работал в Сибирском подполье, занимал самые разнообразные должности в армии и на гражданской службе, а вот теперь решением ЦК ВКП(б) направлен директором Тралового треста. Он чистосердечно признал, что почти ничего не понимает в ловле рыбы и ещё меньше в работе тральщиков, что Машистов за те несколько дней, пока был в городе, просветил его кое в чём, но совершенно ясно, что в вопросах ведения рыболовецкого хозяйства ему предстоит ещё очень и очень многому научиться. Затем Борис коротко рассказал о себе, о своей работе в Дальлесе, в райкоме ВЛКСМ и в ДГРТ.
Новиков некоторое время молчал, а затем спросил:
– Скажи мне честно, Борис Яковлевич, какую должность ты хотел бы получить в тресте?
Борис растерялся: такого прямого вопроса он не ожидал. Он невольно задумался, затем нерешительно начал:
– Видите ли, Николай Александрович, я затрудняюсь назвать какую-либо должность. Я знаю вопросы снабжения, немного разбираюсь в финансах, кое-что теперь уже знаю и о траловом лове, но должность? Я, право, как-то и не думал об этом… Вы со мною познакомились, вероятно, слышали обо мне от членов правления ДГРТ, от наших сотрудников, вот и решайте сами, что мне можно доверить.
– Ну что же, вижу, что Иосиф Анатольевич Мерперт не преувеличил, назвав тебя золотой головой, я думаю, что ты это подтвердишь и на деле. Ещё до твоего приезда мы с товарищем Зыковым договорились, завтра я должен дать в Востокрыбу штаты руководящего состава треста, они их направят на утверждение наркому торговли А. И. Микояну. Сейчас мы с тобой эти штаты составим. Значит так, – Николай Александрович взял чистый лист бумаги и начал писать:
«Директор треста – Новиков Н. А.
общее руководство
ОКС
плановый отдел
главная бухгалтерия
Зам. директора по производству – Машистов И. В.
производственный отдел
отдел гл. механика
Парторг ЦК – зам. директора по кадрам – Зыков Н. К.
отдел кадров
Зам. директора – Алёшкин Б. Я.
отдел снабжения
финансовый отдел
спецотдел
комендатура…»
– Ну, вот и всё, как ты находишь?
Алёшкин, хотя и был очень польщён тем, что ему предложена столь высокая должность, счёл своим долгом возразить:
– Николай Александрович, ведь я для такой должности слишком молод, да мне бы и поучиться надо.
– Ну, насчёт молодости – это ерунда, а поучиться? Что же, учись, это правильно! Работай и учись, нам ведь всем так придётся делать.
Возвратился домой Борис в радостном и приподнятом настроении. Нечего скрывать, он был обрадован таким высоким назначением, и в душе дал себе слово приложить все свои знания, все силы, чтобы справиться с порученной работой как можно лучше.
Недели через две телеграфом пришёл приказ наркома Микояна об утверждении дирекции Тралового треста, и, таким образом, Борис уже официально стал заместителем директора треста. Нужно сказать, что для многих, в том числе и ответственных работников ДГРТ, назначение Алёшкина на эту должность было довольно неожиданным, и, хотя с его работой в качестве заместителя управляющего Морлова все были знакомы и нареканий на него не было, но ведь управление, входящее в состав треста, даже такого большого, как ДГРТ, всё-таки совсем не то, что сама дирекция треста.
Впоследствии Борис узнал, что Новиков решение о его назначении принял далеко не сразу и не так скоропалительно, как это ему показалось. Он основательно обсудил кандидатуру своего заместителя с Машистовым, с Зыковым и, наконец, с Мерпертом. Пожалуй, наибольшее значение оказала именно положительная характеристика от последнего. После личного знакомства и беседы с Алёшкиным Новиков утвердился в ранее принятом решении. Это новое назначение, загрузив Бориса большим количеством сложных обязанностей, а, следовательно, и большой ответственностью, принесло ему, помимо удовлетворения честолюбия, и значительные материальные выгоды. Прежде всего, с этого года для лиц, входящих в номенклатуру наркома, отменялся партмаксимум, и теперь Алёшкин мог получать полный оклад соответственно занимаемому положению – 500 рублей в месяц, т. е. вдвое больше того, что получал до сих пор. Кроме того, и это было, пожалуй, самым главным, он, входя в число самых ответственных работников Приморской области, был, как и остальные члены дирекции треста, прикреплён к так называемому распределителю № 1-а, вследствие чего снабжение его семьи продуктами и промтоварами значительно улучшилось, а это имело для них большое значение. Тем более что к этому времени семья их увеличилась ещё на одного члена.
Весной 1932 года после окончания семилетки, к ним приехала младшая сестра Кати Вера, чтобы поступить осенью в какой-нибудь техникум. Как мы знаем, до этого она жила у брата на станции Ин. Там, кроме средней школы, никаких других учебных заведений не было, и теперь она стремилась как можно скорее получить какую-нибудь специальность.
Все блага, полученные Алёшкиным, требовали очень и очень напряжённой работы, а она осложнялась ещё и следующим обстоятельством. Мы уже говорили о том, что траловый лов для России, и в особенности на Дальнем Востоке, был делом совершенно неизученным, новым, и потому организация тралового флота, да сразу в значительных масштабах, оказалась непростой. Чтобы немного разъяснить это, нужно хотя бы в самых общих чертах описать, как работает тральщик.
Тралом ловят так называемую придонную, глубоководную рыбу – треску и камбалу. Чтобы успешно вести лов, нужно знать места скопления или миграцию этой рыбы, а работники ДГРТ и Тралового треста таких мест почти не знали. За истекшие полтора года, когда в распоряжении ДГРТ появились первые тральщики, чисто опытным путём было нащупано несколько камбаловых банок, их было, конечно, недостаточно для того, чтобы обеспечить потребности всего флота треста; да и основным видом продукции, идущей на экспорт, считалась не камбала, а треска. О последней в то время было известно только то, что она мигрирует где-то в районе Охотского моря. Поэтому первые десять тральщиков, отправленных в район Камчатки, занимались не столько ловом, сколько поисками рыбы, и заместитель по производству Машистов вынужден был весь период путины находиться на этих судах, чтобы искать рыбу и учить её ловить.
Лов тралом – дело непростое. Трал представляет собой прочную сеть, сплетённую из толстых шнуров. Она составлена из двух крыльев высотою около четырёх метров, соединенных между собою мешком (тралом), сделанным из ещё более прочного и толстого материала. Этот мешок скользит почти по самому дну моря, захватывая при помощи крыльев в себя всё, что попадается. Чтобы крылья в воде не опадали, помимо поплавков и грузил к каждому краю крыла прикреплялась специальная распорная доска величиной с хорошие ворота. Она была сбита из очень толстых досок и окована железом. К доскам прикреплялись стальные тросы, намотанные на специальные лебёдки. Траулеры того времени забрасывали – спускали трал с борта судна, для чего на нём были установлены дуги с блоками. После спуска трала на нужную глубину судно осторожно разворачивалось, переводило его за корму и, двигаясь в определённом направлении около часа, волочило трал за собой. Затем вновь разворачивалось и вытягивало при помощи лебёдок трал с какого-либо борта, стрелой поднимало мешок с уловом над палубой судна. Тыльная часть мешка особым тросом стягивалась почти так же, как стягивается кисет с табаком, и завязывалась специальным узлом. При потягивании за конец троса, узел легко развязывался, открывал дно мешка и его содержимое, при удачном улове доходившее до 20 и более центнеров, вываливалось на палубу. Мешок завязывался снова, и трал мог быть спущен.
Если учесть, что всё это происходило в открытом море, иногда при значительном ветре и волнении, бросавшем сравнительно лёгкое судно из стороны в сторону, а также и постоянного риска намотать тросы, а то и часть трала, на винт корабля, то вся процедура спуска, как и буксировка, и, наконец, выборка трала, требовали от всех членов команды большой слаженности и умения. А этого-то как раз и не было. Почти все капитаны траулеров до тех пор, пока не оказались на судне, с траловым ловом знакомы не были. У Тралтреста имелось всего два капитана, в своё время прибывших из Мурманска. Они также, как и Машистов, учили других, а времени для учения не хватало: над каждым тральщиком висел производственный план. Кроме того, искусством спуска, буксировки и выборки трала должны были овладеть и помощники капитана, ведь и они стояли на вахте, но кроме них, в основном, руководивших ходом судна и поисками рыбы, все матросы должны были уметь управляться со снастями, участвовавшими в спуске и выборке трала. Во главе этого процесса стоял специальный человек – тралмейстер, от его опыта и умения зависело очень многое.
В Траловый трест был приглашён такой специалист, работавший за валюту, некто Дональд Мак Вин Крейг. По национальности шотландец, он почти ни слова не понимал по-русски и изъяснялся с членами команды при помощи какого-то немыслимого жаргона. Очень часто матросы его не понимали, а он не понимал их. На помощь приходил капитан или кто-либо из помощников, немного знавших английский язык. А ведь этот Крейг должен был подготовить из команды судна, на котором он плавал, будущих тралмейстеров! Учение это проходило, прямо скажем, из рук вон плохо. В конце концов, большинство выучилось самостоятельно при помощи Машистова и привезённого из Мурманска старого тралмейстера Морозова. От услуг Крейга через полгода трест отказался, но на этом трудности не кончились.
Главной задачей было сохранить выловленную рыбу. В то время на тральщиках никаких холодильных установок не имелось, а рейс в Охотском море продолжался несколько месяцев, следовательно, сваленную из мешка на палубу рыбу нужно было немедленно рассортировать, распластать (разрезать), выпотрошить и, уложив в тару (чаще всего это были ящики), посолить. Для этого требовались умелые люди, а их тоже не хватало. Дело в том, что члены команд, производивших перегон судов из Германии и Италии, были неплохими моряками, но никудышными рыбаками, причём, самое главное, они и не хотели ими быть. Несмотря на всяческие обещания и подписки, даваемые этими «жоржиками», они покидали тральщик почти сразу же по возвращении во Владивосток. А от тех, которые оставались, но не имели никакой сноровки в рыбном деле, пользы было мало. Требовались настоящие рыбаки, любящие и, если не знающие, то хотя бы желающие узнать своё дело. Таких было очень мало. Часто капитаны уходили на промысел, имея на борту чуть ли не половину положенной команды. Отдел кадров треста посылал вербовщиков в центр России, но пока это не помогало: люди были нужны везде, и желающих ехать в такую даль находилось немного. По просьбе Тралового треста, через обком и ЦК ВЛКСМ завербовали комсомольцев, их прибыло немногим более ста человек, причём, в основном, уроженцев центральных губерний, никогда не видевших моря. Первое время они испытывали на болтающихся тральщиках неимоверные трудности, некоторые так и не смогли привыкнуть к морю, их пришлось откомандировать. Но большинство всё же осталось на судах, и они впоследствии проявили себя отличными мастерами тралового дела.
С тральщиками, прибывшими из Италии, Тралтресту пришлось пережить дополнительные трудности. На них были установлены паровые машины новой конструкции, работавшие при повышенном давлении с перегретым паром. Эти машины были новинкой для Европы, наши механики-тральщики тоже с ними не имели дела. Для контроля за работой машин вместе с тральщиками на Дальний Восток прибыл гарантийный механик-итальянец, некто Марио Казелли, не стеснявшийся носить на лацкане своей морской куртки фашистский значок. Он был квалифицированным механиком, но установленные на тральщиках механизмы, видимо, тоже не слишком хорошо знал: в его присутствии крышки цилиндров почти на всех машинах лопались также исправно, как и без него. В ответ на его телеграммы фирма посылала новые крышки, а пока они доходили до Владивостока, судно было вынуждено стоять у причала. С этим не могли примириться ни капитаны, ни механики, и при помощи Дальзавода стали искать выход. Он нашёлся в сваривании лопнувших крышек, но в этом случае машины могли работать только с половинной нагрузкой, и их дальше залива Петра Великого посылать было нельзя.
Подстерегала траловый флот и другая беда. Суда были паровые, отапливались углём. Запасов угля, погружаемого в трюмы, хватало на три-четыре недели, а тральщики уходили в район Охотского моря и Камчатки на несколько месяцев. Они могли вернуться во Владивосток только тогда, когда загружались полностью рыбой, выполнив план, или тогда, когда кончалась навигация. Значит, тральщики надо было пополнять углём на месте лова или вблизи него, ведь от Камчатки до Владивостока – 5–6 суток хода. Своих угольщиков у Тралового треста не было, нанимать грузовые пароходы в торговом флоте было трудно и очень невыгодно. В то же время в районе Рогатина на Сахалине (северном) имелись угольные рудники, добывавшие уголь хорошего качества. Однако уголь этот сбыта не находил, и копи еле-еле существовали. Траловый трест мог бы стать хорошим потребителем этого угля, но там не имелось нужных причалов и, самое главное, не было грузчиков. В то время погрузка угля на все суда производилась вручную. Следовательно, грузить уголь пришлось бы членам команды, а для этого их нужно как-то мобилизовать, ведь никто из них не нанимался в грузчики. Естественно, что парторг треста Зыков избрал для себя это узкое место, направился на Сахалин, где и находился всё лето 1932 года, организуя снабжение тральщиков в Охотском море.
Другие десять судов вели лов в заливе Петра Великого. Руководить их работой, находясь на одном из них, должен был сам директор треста. Кроме того, ему же приходилось вести беспрерывную войну с рыбзаводами и промыслами, заставляя их принимать улов сейнеров. Немудрено поэтому, что внутренняя жизнь Тралового треста, переезд в новое помещение, организация снабжения экипажей судов, финансовые проблемы, комплектование кадрами команд, подбор работников аппарата треста – всё это лежало на плечах малоопытного, а в некоторых вопросах и просто неграмотного заместителя директора треста Алёшкина. Эти и многие другие вопросы решались Борисом очень часто не по знанию дела, а интуитивно, что, конечно, приводило к многочисленным ошибкам. В то же время решение каждого нового вопроса, обсуждение его с тем или иным опытным работником, а таких в тресте становилось всё больше и больше, повышало знания, увеличивало его опыт. Так как работа требовала большой оперативности, быстроты, или, как тогда часто говорили, темпов и темпов, то и комплекс самых разнообразных знаний Алёшкину приходилось накапливать тоже быстрыми темпами. Помимо способностей требовалось ещё и время, поэтому нет ничего удивительного в том, что Борис, уходя из дома ранним утром, иногда возвращался в 12 часов ночи. Не следует забывать, что к его основной работе добавлялась и общественная.
Его жена, заведуя секретным отделом такого крупного учреждения, как Дальснабсбыт, тоже частенько задерживалась на работе допоздна. Тут уж семью Алёшкиных выручала Вера, сперва забиравшая их дочь из детского сада домой, а с переездом сада на лето в район 26 километра и сама выехавшая с Элой в качестве сверхштатной воспитательницы.
Летом 1932 года в жизнь Алёшкина опять вмешались работники военкомата. В июне он был вызван в военкомат, проэкзаменован специальной комиссией по политическим вопросам, и, хотя его ответы были не очень-то удовлетворительны, ему присвоили новое звание «КП-5». Перевод его из строевого состава в политический был вызван его новым положением – теперь он стал политруком роты. Менее чем через месяц новоиспечённого политрука призвали на переподготовку и направили в одну из частей, расположенных на станции Раздольная. Произошло это как раз тогда, когда в тресте, кроме Бориса, никого из руководителей не было. Алёшкин, заперев свой стол и кабинет, уложив в сейф все секретные документы, вынужден был выполнять предписание военкома.
Следует заметить, что до сих пор в Траловом тресте не могли подобрать работника в спецчасть, поэтому Борису приходилось не только контролировать секретную работу, а фактически и самому её исполнять: составлять мобпланы, вести соответствующую переписку и т. д., а в последнее время дел здесь прибавилось. Все тральщики, помимо своего рыболовного назначения, в случае необходимости должны были оказаться способными проводить боевые операции, поэтому на каждый тральщик требовалось установить кое-какое артиллерийское вооружение, а для этого сами суда пришлось соответственно перестроить: понятно, что изготовленные за границей тральщики нужных приспособлений не имели, надо было срочно их сделать здесь.
По договору с Дальзаводом, по соответствующим чертежам на каждом судне монтировали дополнительные крепления и оборудовали площадки для установки кормовых и носовых орудий. Тральщики по очереди проходили это переоборудование, причём о характере его знали только капитаны и дирекция треста. Траулер ставился в док Дальзавода на профилактический ремонт, команда списывалась на берег, и лишь после того, как все работы были закончены, и судно внешне принимало свой прежний облик, экипаж возвращался, и оно уходило в очередной рейс. Это переоборудование началось с судов, работавших в заливе Петра Великого. Заключение договора с Дальзаводом, также, как и очерёдность направления судов, осуществлял зам. директора Алёшкин. Его неожиданный призыв в Красную армию мог спутать всю организацию работы треста в этом вопросе, несомненно, нарушилась бы и та общая трестовая деятельность, которая только начала налаживаться.
Послав радиограмму Новикову, находившемуся где-то на одном из тральщиков в районе острова Путятина, Борис отправился в гарнизон станции Раздольная. В этот же день он был назначен политруком пятой роты третьего полка, входившего в состав 1-й Тихоокеанской дивизии, вечером этого же дня уже присутствовал на инструктивных занятиях у комиссара дивизии. Следующим утром он провёл занятия в своей роте, а ещё через день пришла телеграмма из облвоенкомата, требующая его немедленного возвращения во Владивосток. С первым же поездом Борис выехал домой.
Впоследствии он узнал, что его призыв дорого обошёлся и облвоенкому, и, главное, работникам той части, которая ведала переподготовкой командно-политического состава запаса. Николай Александрович Новиков прямо с тральщика послал возмущённую радиограмму секретарю обкома с копией в адрес наркома Микояна. В ней, между прочим, он заявил, что такое бесконечное дёрганье военкомом одного из ответственных работников треста не только отражается на выполнении производственного плана, но может сорвать и всю мобилизационную подготовку тралового флота. Хотя в этом выражении и было некоторое преувеличение роли Алёшкина, однако работники обкома ВКП(б) знали о той работе, которая проводилась на тральщиках, что она имела гораздо большее оборонное значение, чем политработа в стрелковой роте, знали, кто руководил ею. Военкому ничего не оставалось делать, как немедленно вернуть Бориса.
Как ни кратко было его отсутствие, ведь во Владивостоке он не был всего четыре дня, а в его семейных делах произошли серьёзные изменения. Возвращался из Раздольного Борис с вечерним поездом. Приехав, пошёл своей обычной дорогой от вокзала вдоль линии железной дороги мимо пакгаузов торгового флота. Моросил обычный июльский дождик, мелкий и противный, более похожий на туман. Борис торопливо шагал к своему домику на Корабельной набережной. Он был одет в довольно-таки порыжелую кожаную куртку и военную фуражку, с которой ещё даже не снял звёздочку. Задумавшись о делах, которые предстояло сделать на следующий день, а он предвидел, что их будет очень много, так как без него его работу никто не мог делать, он не очень-то обращал внимание на окружающее, тем более что за последние три года эта дорога ему была так знакома, что двигался он по ней механически. Большой неожиданностью для него прозвучал неожиданный окрик, когда он, пройдя цинковый пакгауз, перешёл причал Комсомольской пристани:
– Стой! Кто идёт?
Остановившись, Борис заметил, что в нескольких шагах от него стоит молоденький краснофлотец и держит винтовку на изготовку, направив дуло на Алёшкина. Видимо, появление человека для молодого матроса было тоже неожиданностью, и он немного растерялся. Первым пришёл в себя Борис. Он прекрасно понимал, что разговаривать с оказавшимся на его пути часовым бесполезно, и потому спокойным, но твёрдым голосом приказал:
– Товарищ часовой, вызовите разводящего.
Почувствовав по тону голоса и, главное, разглядев на голове Бориса фуражку, часовой сообразил, что имеет дело с военным человеком, и поэтому, вынув свисток из кармана бушлата, громко засвистел. Через минуту послышался быстро приближавшийся топот ног, и к часовому подбежали разводящий и двое матросов. Выяснив причину вызова, разводящий направился к Алёшкину. Это был тоже краснофлотец, но с какими-то нашивками на рукаве. Борис плохо разбирался в военно-морских званиях, но понял, что, по-видимому, это какой-нибудь младший командир.
Подойдя к незнакомцу, краснофлотец спросил:
– В чём дело товарищ? Зачем вы здесь ходите?
Борис ответил, что он возвращается домой, так как живёт вон там, и он показал на освещённые окна своего дома, и что другой дороги туда нет. Краснофлотец недоверчиво поглядел на Алёшкина и заявил:
– Вы что-то путаете, товарищ! Здесь никто не живёт. В этом доме наше караульное помещение, пройдёмте с нами к караульному начальнику, там разберёмся.
Недоумевая, Борис последовал за разводящим, замыкали их шествие два вооружённых матроса. Войдя в свой дом, Алёшкин не узнал его, так быстро всё переделали ловкие матросские руки. В караульном помещении, помимо соответствующих смен часовых, сидел моряк в фуражке и тоже с какими-то нашивками на рукавах. Разводящий доложил ему о происшествии.
– Будьте добры, предъявите ваши документы, – сказал караульный начальник.
Борис достал свой воинский и партийный билеты и передал их моряку. Тот полистал их, прочитал, вернул обратно, встал и спросил уже более приветливо, узнав из военного билета, что воинское звание Бориса значительно выше его.
– Так в чём же дело, товарищ Алёшкин? Зачем вы зашли в запретную зону? Разве вы не видели указатель, где написано, что проход и проезд запрещены?
– Конечно, не видел, ведь на улице темно, дождь, туман. Я чуть не налетел на вашего часового, он ведь тоже меня заметил только тогда, когда я почти вплотную подошёл. Где же тут было ваше объявление разглядеть? А иду я сюда потому, что я в этом доме жил всего четыре дня тому назад, здесь оставалась моя семья, и я совершенно не понимаю, что произошло.
– Вот оно что… Мы в караул сюда пришли в первый раз. Сменяемся мы через сутки и все из разных экипажей. Я слыхал от кого-то, что когда впервые занимали этот участок порта, то в этом доме жила женщина с двумя детьми, и её куда-то переселили, а куда, я не знаю. Вам придётся завтра обратиться в квартирно-эксплуатационную часть (КЭЧ) гарнизона, они, вероятно, знают. А я вам помочь не могу. Проводите товарища командира, – обратился начальник караула к разводящему.
