Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
– Ух, хорошо! Вот ладно! Маленько бы погорячее!
Но, оказывается, и в мытье был свой порядок. Едва Борис успел намылиться второй раз, как послышалась команда. Резкий голос старшины прозвучал очередным криком:
– Кончай мыться! Через две минуты воду отключаю!
Все заторопились смывать мыло с головы и тела, но кое-кто сделать этого так и не успел, а души, словно по мановению волшебной палочки, вдруг одновременно перестали давать воду.
В противоположных дверях мыльной показался один из помкомвзводов и скомандовал:
– Выходи одеваться!
Он внимательно осматривал каждого выходящего, и если замечал на нём следы мыла, то оставлял его в мыльной. Таких набралось человек десять, и, как потом стало известно, старшина им всем устроил основательный разнос.
Выйдя в чистый предбанник (уже потом Борис узнал, что в армейской бане всегда должны быть два предбанника – грязный, где раздеваются, и чистый, где одеваются), как и другие бойцы, он получил кусок бязевой ткани – полотенце, которым должен был вытереть тело. После использования полотенце бросали в большую бельевую корзину, стоявшую в углу предбанника. Вытершись, все подходили к небольшому прилавку, становились в очередь и под руководством появившихся командиров отделений получали бельё, обмундирование и сапоги.
Борис удивился, насколько точно определял размеры их командир отделения. Окинув беглым взглядом подчинённого, Евстафьев говорил кладовщику не совсем понятные нашим новичкам слова. Например, взглянув на Алёшкина, он объявил:
– Этому бельё – третий, гимнастёрку – третий, шаровары – четвёртый, фуражку – 56, сапоги – четвёртый полный.
По мере того, как он говорил, кладовщик доставал из различных связок, лежавших на полках, названные предметы и довольно небрежно бросал их на прилавок. Когда ворох одежды был собран, кладовщик – старшина, услышав размер обуви, недоверчиво поглядел на Евстафьева, затем на Бориса, перегнулся через прилавок и зачем-то посмотрел на ноги Алёшкина. Слегка присвистнув, одобрительно хмыкнул, обращаясь к Евстафьеву и, отвернувшись куда-то в угол, долго перебирал кирзовые сапоги, пока, наконец, нашёл, как показалось Борису, самую огромную пару. Поставив её на прилавок, он оторвал два куска бязи и два куска фланели, примерно в пол-аршина ширины и в аршин длиной, и бросил их всё на ту же кучу одежды, затем около неё он положил два ремня: узенький, матерчатый – брючный и широкий кожаный. Кроме того, он принёс откуда-то из-за полок и положил рядом с одеждой шинель. Евстафьев обернулся к Алёшкину и сказал:
– Одевайтесь! Я подойду, посмотрю потом, – и занялся подбором одежды и обуви для Белякова, стоявшего в очереди за Борисом.
С трудом забрав огромную охапку одежды и сапоги, Борис начал одеваться. Надев бельё, он ещё раз удивился глазомеру Евстафьева – всё оказалось ему точно впору, лишь брюки были немного длинны. Однако он со временем оценил предусмотрительность командира: после первого же проливного дождя, под который ему пришлось попасть, брюки сели, и если бы они были взяты точно по росту, то стали бы малы.
Борис заканчивал одеваться, когда к нему снова подошёл Евстафьев:
– Портянки завёртывать умеете?
Когда Борис кивнул головой, он продолжил:
– Ну, обувайтесь.
Борис давно носил сапоги, завёртывать ногу портянкой его научил ещё папа, но здесь, под пристальным взглядом Евстафьева, ему это дело показалось необычайно трудным. Но, очевидно, он с ним справился неплохо, так как Евстафьев удовлетворённо сказал:
– В общем, ничего, скоро совсем научитесь.
Однако у многих товарищей Бориса дело с портянками обстояло совсем плохо. И если Беляков и Шадрин обернули ноги портянками не хуже, а, может быть, даже и лучше его, то другие – в большинстве своём жители городов, не носившие сапог, а тем более с портянками, провозились с этим предметом одежды чуть ли не полчаса и, так и не сумев овладеть техникой «этой проклятой обувки», кое-как обмотав ноги, засунули их в сапоги.
С Яковом Штоффером дело дошло до того, что его командир отделения, вовсю ругая этих никуда не годных интеллигентов, заматывал ему портянки собственноручно. Нетерпение этого отделенного было понятно: уже давно пришло время обеда, а солдатские желудки так привыкают к еде по часам, что не дают покоя своим хозяевам, когда пора завтракать, обедать или ужинать.
Наконец, все были готовы, по команде старшины вышли на улицу, держа под мышками чистое полотенце, вторую пару белья, тёплые портянки и шинель. Старшина вновь построил роту в две шеренги, прошёлся вдоль них и, очевидно, оставшись довольным происшедшими с новобранцами переменами, благодушно разрешил одному из помкомвзводов отвести роту обедать.
Каждый красноармеец держал в руке взятую из дому кружку, а ложка, по указанию опытных отделенных, была заткнута за голенище сапога. Правда, последнее врачами полка запрещалось, но обычай носить ложку за голенищем так прочно укоренился в армии, что уничтожить его было непросто, тем более что и младшие командиры его поддерживали.
Перестроившись по четыре, рота направилась к большому одноэтажному зданию, расположенному в середине казарм, занимаемых полком, это была столовая с кухней (в отличие от бани столовая в каждом полку была своя). Перед входом в помещение роту снова перестроили по два. Когда бойцы вошли внутрь, то увидели перед собой большой зал («как в шкотовском клубе», – подумал Борис), уставленный длинными узкими столами, около которых стояли такие же длинные скамейки. Столы были некрашеные и, видимо, только что вытертые после предыдущей партии обедающих, лоснились от жира. Свободных столов оказалось 12 – как раз для роты. Остальные столы были заняты красноармейцами, старательно уплетавшими свои порции.
На свободных столах горкой стояли миски, на огромном деревянном блюде лежал нарезанный пайками ржаной хлеб. Хлеб, очевидно, предварительно взвешивался, потому что в некоторых порциях, кроме больших, были ещё и маленькие кусочки, прикреплённые к большим лучинками. Посредине стола стояла деревянная солонка с крупной солью.
Приведший роту помкомвзвода рассадил всех за столы по отделениям. К этому времени в столовую вошли командиры отделений, забегавшие в казарму за кружками и ложками, и старшина Белобородько. Командиры сели каждый к своему отделению. Раздали миски и разрешили разобрать хлеб. К этому времени рабочие кухни, тоже красноармейцы, разнесли большие кастрюли с аппетитно пахнувшим борщом, и расставили их по столам. В каждом бачке (так назывались эти кастрюли) торчала большая разливательная ложка. Командир отделения сам разлил борщ по мискам. Старшина, наблюдавший всю эту процедуру, как только бойцы приступили к еде, заговорил своим резким голосом:
– Так увот, есть треба по команде. Самим без разрешения на столах ничего не брать. Вперёд знайте – садиться на скамью до команды отделенного нельзя. Во время приёму пищи не разговаривать, добавку получать тихо, ложками не стучать. Когда будет дадена команда «встать», вставать, забирать свои ложки и кружки. Успел или не успел съесть – это нас не касаемо, хороший боец должен успеть! Плохой – пусть ходит голодный, ясно?
Пока старшина говорил, Алёшкин, умевший есть быстро, уже справился со своей порцией, не отставал от него и Беляков. Евстафьев, заметив, что они уже управились, ухмыльнулся и тихо спросил:
– Добавки дать?
Они оба молча кивнули головами и протянули свои миски: борщ был очень вкусным и ни в какое сравнение не шёл с теми жидкими и холодными супами, которыми их потчевали в карантине.
Ещё не все покончили с первым, как те же «рабочие» появились с новой, почти такой же по размеру кастрюлей, наполненной гречневой кашей, и маленькой кастрюлькой, в которой лежали куски мяса, покрытые каким-то коричневым соусом. Несмотря на добавку, Борис и Пашка были опять в числе первых. Евстафьев положил воткнутой в кашу ложкой каждому из них солидную порцию каши, а другой ложкой из маленькой кастрюли достал по куску мяса и полил всё это соусом. Было непривычно управляться с довольно большой порцией мяса без вилки и ножа, но пришлось приспосабливаться. Тем временем на каждый стол поставили медный чайник с крепким чаем, но без сахара. Чай наливал каждый себе сам, однако большинство его выпить не успели: раздалась команда старшины:
– Встать, выйти из-за столов! В колонну по два. К выходу шагом марш!
Тем, кто чай допить не успел, пришлось спешно вылить его в пустые миски.
От столовой до казармы, в которой размещалась рота одногодичников, было всего около ста шагов. Когда строй вошёл в коридор, поднялся по лестнице и оказался внутри казармы, новобранцы были приятно поражены. Многие из них, в том числе и Борис, полагали увидеть казарму такой же мрачной, с теми же нарами, как в карантине. Но всё оказалось не так. Помещение было чисто убрано, стены и потолок побелены известью, шесть чёрных, круглых, обшитых железом печей предназначались для отопления. Большие окна были распахнуты настежь, всё помещение залито солнцем. На стенах висели плакаты и портреты Ленина, Маркса, Энгельса и, тогда мало ещё кому известное изображение Сталина.
В середине казармы находился широкий – шагов шесть – проход, а по периметру стояли солдатские койки по две в ряд с каждой стороны, головами друг к другу. Место между койками занимали тёмно-коричневые тумбочки. Когда рота, возглавляемая старшиной, остановилась, он скомандовал, чтобы все повернулись, и тогда из колонны образовались две неровные шеренги. Старшина укоризненно посмотрел на своих подчинённых, покачал головой и скомандовал:
– Командирам отделений развести бойцов по койкам, принести матрасы и заправить койки, остальные постельные принадлежности получить у меня и раздать бойцам. Сейчас 15:00, управиться к 16:00, пойдём получать снаряжение.
После этого каждый командир отделения повёл своих бойцов к назначенному им месту и показал каждому его койку. Алёшкин был в первом отделении первого взвода, и поэтому его койка и койка Белякова оказались самыми крайними к противоположной от входа стороне. Далее размещались койки их товарищей.
Пока бойцы со смехом и гомоном (молодость брала своё) тащили наверх матрацы и подушки, похожие у некоторых на какие-то бесформенные колбасы, командиры отделений получили в каптёрке старшины наволочки, простыни и одеяла. Всё это раздали бойцам, и каждый командир отделения, заправляя свою койку с таким же соломенным матрацем и подушкой, объяснял, как это нужно делать. Оказалось, что заправка койки – дело сложное, требующее умения, старания и ловкости. Многим оно далось не сразу, в том числе порядочно помучился и Борис Алёшкин, который, как известно, в этом отношении аккуратностью не отличался. А тут требовалось, чтобы нижняя простыня, аккуратно обхватив соломенный тюфяк, закрывала его так, чтобы ни с одной стороны не была видна мешковина. Вторая простыня, которая служила пододеяльником, должна была складываться, чтобы в ногах каждой койки поверх одеяла выступали совершенно одинаковые её концы шириной 15 см. Само одеяло должно было покрывать койку так, чтобы свешиваться ровно на 20 см от пола с каждой стороны, а посередине койки из него образовывалась бы ровная прямая складка. Естественно, что никаких поперечных морщин на одеяле не допускалось. Положенная в головах подушка уголками своей наволочки должна была образовывать идеальный квадрат и лежать совершенно ровно.
Долго пыхтели бедолаги-новобранцы, стремясь привести свою койку к такому же совершенному виду, какой имели койки командиров отделений, но в первый день это им так и не удалось. Пришедший в 16:00 старшина, посмотрев на их работу, только головой покачал, а когда по его команде рота построилась, сказал:
– Эх, антилигенция, койку заправить – и то не умеете! Що я з вами только делать буду? Получим снаряжение, и до ужина будем тренироваться в заправке коек. Напра-во! Шагом марш!
На складе на каждого бойца уже завели ведомость. Алёшкин по алфавиту был первым, первым и получил два новеньких кожаных подсумка, противогаз, медный котелок, вещевой мешок, стеклянную флягу, обшитую суконным футляром с лямкой для надевания через плечо, маленькую лопатку в кожаном футляре, красную звёздочку с золотыми серпом и молотом, которую он должен был укрепить на фуражке. То же самое получили и все остальные.
Вернувшись в казарму, по распоряжению командиров отделений все положили звёздочку, подсумки, мешок, флягу и котелок в тумбочку у кровати. Противогазы повесили в специальный шкаф, предварительно написав на внутренней стороне клапана сумки свою фамилию и инициалы, а лопатки засунули рукоятками в специальную стойку, тоже написав свою фамилию на чехле. После этого снова принялись за порядком-таки осточертевшую работу по застиланию коек.
Некоторым, в том числе и Борису, пришлось перестилать не менее 12 раз, пока командир отделения решился показать его койку старшине. Конечно, тот остался недоволен: нашёл какую-то еле заметную складочку, и заставил вновь перестилать.
Наконец, к ужину удалось добиться в этом деле относительного порядка, но все измучились так, как будто перепилили воз дров. Поужинав кашей, которую запили всё тем же несладким чаем, после возвращения в казарму новобранцы, наконец-то, получили небольшую возможность отдохнуть. Старшина объявил, что до вечерней поверки (до 21 часа) все свободны и могут заниматься кто чем хочет. Помкомвзвода и командиры отделений были им собраны в его комнате, а измученные бойцы собрались в «солдатском клубе» – уборной. Вдоволь накурившись там, пользуясь свободным временем, бойцы разошлись по казарме – выходить из неё было запрещено. Вместе с другими стали осматривать достопримечательности своего нового жилья и наши знакомые.
Между прочим, в будущем четыре друга – Алёшкин, Беляков, Колбин и Шадрин в течение всей последующей службы были постоянно вместе, тем более что при распределении они попали не только в один взвод, но трое из них и в одно отделение.
Конечно, в процессе этого осмотра, знакомясь с ленинской комнатой, библиотекой, классными комнатами и вообще всем тем, что мы постарались изобразить на прилагаемых схемах, наши друзья обменивались впечатлениями не только об увиденном, но и об испытанном в первый день своего пребывания в полку. Прежде всего, они обменялись мнениями о своём внешнем виде. Все нашли, что Колбин и Шадрин в новом обмундировании выглядят как нельзя лучше, и что по виду их нельзя отличить от старых красноармейцев, встречавшихся во дворе. Немного посмеялись над довольно нескладной фигурой Белякова, которому гимнастёрки по росту так и не удалось подобрать, и поэтому рукава той, которую ему выдали, едва закрывали руки ниже локтя. В отношении Алёшкина пришли к выводу, что хотя он не отличался такой стройностью и подтянутостью, как Колбин или Шадрин, но всё же выглядел в военной форме сносно. Невольно вспомнили совершенно нелепый вид многих из так называемых антилигентов, в особенности Яшку Штоффера, на котором форма висела как на вешалке, тонкие ноги болтались в широких голенищах сапог, а пряжка ремня всё время сползала куда-то вниз, чуть ли не на ширинку брюк.
Затем Колбин, как самый бойкий и острый на язык, сказал:
– Знаете, друзья, ведь это только один день нашей службы проходит, впереди ещё целый год. Ни о каких боях с китайцами пока и разговора нет… Это что же? Нас так и будут каждый день муштровать: пойди туда, пойди сюда, стой, повернись, разойдись? Я, братцы, наверно, не выдержу…
Все ему сочувственно поддакивали, но Беляков, как более взрослый (он был старше других лет на пять, имея отсрочку как железнодорожник) заметил, что в армии, в том числе и в Красной, нужны порядок и дисциплина, а потому приходится выполнять все эти бездельные, на первый взгляд, команды. Колбин, выслушав это замечание, только недовольно фыркнул. Но ни он, ни остальные из этой компании и вообще из всей роты одногодичников даже и не представляли, что всё, что им довелось испытать в этот первый день, –только первые и, пожалуй, самые маленькие цветочки, а ягодки – весьма невкусные – ещё впереди. Пока настоящая муштра ими не испытана.
За разговорами, разглядыванием различных плакатов и картин, развешанных на стенах комнат, время прошло незаметно. Для всех оказался неожиданным громкий голос какого-то отделенного, скомандовавший:
– На вечернюю поверку становись!
Командиры отделений, будто её и ждали, бегом прибежали на свои места, недовольно поглядывая на медленно подходивших и неторопливо встававших в строй бойцов. Никто из красноармейцев не заметил, что в момент подачи команды рядом с дежурным стоял старшина с большими карманными часами в руке. Когда все, наконец, построились (последним опять был Штоффер, всё ещё не умевший находить своё место в строю), дежурный вновь скомандовал:
– Направо, равняйсь, смирно! – затем подошёл к старшине, приложил руку к козырьку фуражки (у него и у дневальных, несмотря на то, что они находились в помещении, были на голове фуражки) и громко отрапортовал:
– Товарищ старшина! Первая рота на вечернюю поверку построена, докладывает дежурный, командир Петров.
Старшина, тоже в фуражке, как-то небрежно козырнул и громко сказал:
– Вольно!
Дежурный повернулся к строю и повторил эту команду. Старшина неторопливым, но очень красивым пружинистым шагом прошёл к середине строя. Рота была построена в две шеренги и занимала в длину почти всё пространство жилой части казармы. Повернувшись лицом к строю, слегка расставив ноги, старшина стал держать речь. В течение года таких речей и Борис, и его сослуживцы наслушались очень много, но эта, первая, ему особенно запомнилась.
– Вот што, товарищи антилигенты. Вы свои антилигентские привычки давайте заховаем. Тут вам не институт и не верситет, тут армия. Красная (он говорил Храсная) армия! И потому всякие там штучки-дрючки делать не позволено. Во-первых, каждый боец должен иметь вид бравого красноармейца.
Кстати сказать, старшина, несмотря на свои 30–32 года, был строен, подтянут и ловок во всех движениях, как какой-нибудь цирковой артист – это сравнение не наше, а Бориса Алёшкина, поэтому мы за него не отвечаем.
– Ремень надо затянуть так, чтоб под него нельзя было и пальца подоткнуть, складки гимнастёрки все сдвинуть назад. Сапоги всегда должны быть начищены, усе пуговки застёгнуты. Во-вторых, команды надо сполнять быстро, чётко, без раздумий, а вы что?!! На вечернюю поверку становились пять минут, а должны встать за полминуты, ясно? И я от вас этого, хоть вы и антилигенция, а добьюсь! По команде «равняйсь» смотри в грудь четвёртого человека, голову не нагинай, живот не выпячивай, на месте не топчись. По команде «смирно» замри, как неживой, не шевелись! Ну вот, пока усё.
Старшина говорил довольно спокойным, даже монотонным голосом, как будто читал вслух давно надоевшую, удивительно простую и совершенно понятную каждому, даже самому глупому человеку, книгу, которую, ввиду полного незнания её подчинёнными, ему всё-таки приходится вновь и вновь повторять. И, вдруг, совершенно неожиданно, Белобородько рявкнул таким громким голосом, что все вздрогнули:
– Равняйсь!
Он прошёл к правофланговому командиру первого отделения Евстафьеву и, глядя вдоль строя, уже более спокойным тоном стал говорить:
– Васильев, в вашем отделении кто-то завалился назад. Так, вперёд, хорошо. Петров, кто у вас там брюхо выпятил, убрать! Штоффер, а вы куда на полшага вперёд выползли? Не шевелись, руками не болтать!
Затем он таким же образом выровнял вторую шеренгу. На это ушло около пяти минут и, пожалуй, только тут, впервые в жизни, Борис понял, как трудно стоять в строю. Эти минуты напряжённого неподвижного стояния, с головой, повёрнутой направо, казались вечностью. Потом он узнал, что то же самое испытали и его товарищи.
Старшина же, закончив равнение строя, неторопливо вернулся к его середине и вдруг вновь рявкнул:
– Смир-р-на! И не шевелись!
Продержав в этом положении строй пару минут, он опять-таки неожиданно крикнул:
– Разойдись!
Многие даже и не поняли эту команду и отупело стояли на месте, и лишь подталкиваемые своими командирами отделения, они, наконец, уяснили, что надо куда-нибудь уйти. Когда все разбрелись по казарме, надеясь, что всё уже закончено, вдруг вновь загремел голос старшины:
– Ста-а-новись!
На этот раз построение роты заняло минуты две-три. Старшина снова покачал головой, взглянув на часы, но, видимо, понимая, что надо поторопиться, лишь скомандовал:
– По порядку номеров рассчитайсь!
Когда был закончен расчёт, старшина по имевшемуся у него списку начал поимённую перекличку. Наученные ещё в карантине новобранцы, услышав свою фамилию, чётко отвечали «я», и лишь один Колбин решил схулиганить и ответил «есть».
Старшина поднял голову, взглянул на ответившего и ничего не сказал. Только окончилась перекличка, как отворились входные двери, и в казарму вошла группа командиров. Впереди шёл высокий брюнет, с небольшими чёрными усиками и строгим, но очень красивым лицом. Командирская форма сидела на нём как влитая, сапоги блестели как зеркало и, вообще, всё снаряжение: портупея, кобура, ремень, полевая сумка, – имели такой опрятный и изящный вид, что как будто бы он только что вышел из какой-то специальной чистки. В петлицах у него блестела «шпала» (так красноармейцы называли прямоугольник, отличавший командиров батальонов). Все поняли, что это командир их роты Константинов. Почти рядом с ним шёл низенький, рыжеватый, веснушчатый, круглолицый, голубоглазый, видимо, очень весёлый человек. Его обмундирование и снаряжение было также опрятно и хорошо пригнано, но до своего щеголеватого соседа ему было далеко. В петлицах у него имелись три кубика, а на рукаве звездочка – стало понятно, что это политрук роты Савельев.
Следом за ними стояло три командира с двумя кубиками каждый, один из них – Новиков принимал роту на вокзале; все поняли, что и остальные двое тоже командиры взводов. Фамилии всех этих командиров бойцы узнали от отделенных во время знакомства с ними. Завидев вошедших, старшина снова подал соответствующие команды, строй замер, а он, подтянувшись ещё больше, если это было только возможно, чеканящим шагом направился к вошедшим. Остановившись в трёх шагах от командира роты, Белобородько, приложив руку к козырьку фуражки, чётко отрапортовал:
– Товарищ командир роты, первая рота одногодичников закончила вечернюю поверку. По списочному составу в роте 120 человек и 18 младших командиров. На поверке присутствуют все, за исключением младшего командира Веселова, отправленного в штаб дивизии с донесением. В роте никаких происшествий не случилось. Докладывает старшина роты Белобородько.
Константинов красиво поднял руку к козырьку фуражки, затем опустил её и, сопровождаемый остальными командирами, прошёл к середине строя. Остановившись, он негромко сказал:
– Здравствуйте, товарищи!
Не ожидавшие такого приветствия, да и не умевшие на него как следует отвечать, все вразброд загалдели:
– Здравствуйте, здравствуйте, – и только несколько человек командиров отделений и бойцов, имевших небольшое понятие о военной службе, довольно дружно крикнули:
– Здрасьте, товарищ командир роты! – но их крик смешался с общим галдежом и поэтому был почти не слышен.
Константинов скомандовал «вольно» и, слегка улыбнувшись, сказал:
– Ну, вот, видите, товарищи, как многому вам предстоит научиться! Не говоря уже ни о чём другом, вы даже поздороваться с пришедшим к вам командиром не умеете. Ну, да ничего… Всему этому и многому другому мы вас обучим. Товарищи, учившиеся здесь перед вами, не подвели нас: они сейчас храбро командуют доверенными им подразделениями и ведут успешные бои против зарвавшихся белокитайцев. Я не сомневаюсь, что и вы окажетесь достойными своих предшественников. А теперь разрешите представить вам командный состав нашей роты. Политрук роты – товарищ Савельев. После окончания поверки он с вами побеседует. Командиры взводов: первого взвода – Новиков, второго взвода – Степанов, третьего – Васильев. С завтрашнего дня они начнут с вами заниматься, и вы их хорошо узнаете. С младшим командным составом, надеюсь, вы уже познакомились. У меня всё. Старшина, наряд на завтра назначили? Нет ещё? Ну, тогда продолжайте, – с этими словами Константинов и сопровождавшие его прошли через казарму, придирчиво поглядывая на койки бойцов, и скрылись за дверью, ведущей в коридор административной части казармы.
Когда командиры вышли, старшина достал из висевшего через плечо планшета список и, сделав в нём какие-то пометки, начал читать:
– Слушай наряд на завтра! Дежурный по роте – помкомвзвода Петров, дневальные – командиры отделений Евстафьев и Суматошин. Уборка помещения – Алёшкин, Беляков, Шадрин, Бунчиков. Пыль, плевательницы – Колбин, вне очереди: будет помнить, как надо на поверке отвечать.
После этого старшина назначил ещё двоих на кухню, троих на уборку вокруг казармы. Таким образом, всё первое отделение первого взвода оказалось в наряде с самого начала своей службы.
После зачтения списка старшина несколько раз скомандовал «равняйсь, смирно, вольно», затем, увидев выглянувшего в дверь политрука, сказал:
– После команды «разойдись» можно сходить оправиться, покурить и через пять минут быть в ленинской комнате, будет беседовать политрук.
Наконец, раздалась долгожданная команда «разойдись». Кажется, не успели выкурить и по папиросе, не успели высказать даже самых поверхностных суждений о командире роты и его помощниках, как в «солдатский клуб» вбежал дневальный и торопливо крикнул:
– Старшина ругается, политрук в ленкомнате ждёт!
Все уже успели понять, что если старшина ругается, то могут быть неприятности. Кажется, сильнее его командира здесь нет. Наскоро погасив и бросив где попало свои окурки, протискиваясь через довольно узкие двери, все стремглав понеслись через жилую часть казармы и довольно шумно ворвались в ленинскую комнату. В ней за столом сидел уже политрук, а около него человек 20 бойцов. Политрук о чём-то беседовал с самым пожилым из бойцов роты, в прошлом, как потом узнал Борис, железнодорожником – тихим и спокойным человеком, Хоменко. При виде ворвавшейся ватаги, в которой был Борис и все наши знакомые, Савельев улыбнулся, однако своей беседы с Хоменко не прервал. Когда все прибежавшие расселись на скамейках, и вслед за ними вошёл старшина, сердито и неодобрительно поглядывая на шушукавшихся бойцов, политрук встал и, обращаясь к нему, спросил:
– Все?
– Так точно, усе, – отрапортовал, вытягиваясь, тот.
– Хорошо. Вы и младшие командиры можете быть свободны, закройте двери.
Командиры отделений, помкомвзводы и старшина вышли. Политрук сел и как будто устало сказал:
– Товарищи, я не буду сейчас с вами говорить о той чести, которой вы удостоились, попав на службу в Красную армию и в наш славный пятый Амурский полк. Обо всём этом, вам, вероятно, уже не раз говорили и ещё не один раз скажут. Я хочу немного предупредить вас о тех трудностях красноармейской службы, о тех особенностях вашего положения образованных людей, в которое вы попали. Хочу напомнить вам, что служба в Красной армии – это не только определённая честь, но и важный долг каждого гражданина нашей страны. Выполнить этот долг как можно лучше каждый из вас обязан. Надеюсь, вы понимаете, что в настоящий момент, когда Особая армия, как и большая часть нашего полка, участвует в кровавых боях с белокитайцами, защищая священные границы нашего государства, нас, командиров, оставили здесь в тылу для того, чтобы мы подготовили хорошее пополнение. Вы должны знать, что в прошедших боях уже погибло несколько человек из выпускников нашей роты. Чем скорее и прилежнее вы овладеете военной наукой, тем скорее сможете их заменить, для этого вам придётся многому научиться. Вы обратили внимание на вывешенный на доске распорядок дня? Нет? Я так и думал. Завтра же внимательно ознакомьтесь с ним, соблюдать его самым точным образом – ваша обязанность. Запомните также и следующее: мы, средние командиры (командир роты, я, командиры взводов) будем учить вас политическому и военному делу пехотинцев, основам специальных дисциплин вас будут учить командиры специальных подразделений. Всё это будет происходить здесь – в классных комнатах, на плацу и в поле. Но имейте в виду, что постоянными вашими учителями будут младшие командиры: командиры отделений, помощники командиров взводов и старшина роты.
– Среди вас много очень образованных людей, – продолжал он, – есть инженеры, учителя, разные административные работники. Одним словом, все вы имеете среднее и даже высшее образование, а ни один из ваших младших командиров не имеет даже и семилетнего. Это в большинстве своём простые деревенские парни, окончившие нашу же полковую школу, и своим прилежанием, старанием и способностями добившиеся отличных успехов в изучении военного дела и сложных порядков, введённых в нашей армии. Кое-кому из вас, возможно, режет слух нескладная, не совсем грамотная речь этих людей, но я советую запомнить, что мы будем строго наказывать тех, кто вместо улавливания нужного смысла этой речи станет насмехаться над её оборотами. Советую твёрдо запомнить: приказы этих командиров для вас являются совершенно обязательными, не подлежащими никакому обсуждению и требующими беспрекословного и немедленного исполнения!
После этого Савельев ещё довольно долго говорил о значении сознательной военной дисциплины, о необходимости повседневной политучёбы, отличного поведения и постоянно опрятного вида курсантов. Так, он объявил, что, согласно приказу командующего ОДВА командарма Блюхера, с этого года красноармейцы роты одногодичников, которые через год должны стать командирами, будут называться «курсанты», все командиры об этом уже знают.
В конце своей речи Савельев подчеркнул, что служба в Красной армии основывается на выполнении ряда уставов, которые после изучения необходимо строго выполнять. Речь политрука была выслушана с большим и неослабевающим вниманием. Напоследок он спросил, есть ли к нему какие-нибудь вопросы. Все уже были приучены, что, задавая вопрос, нужно поднять руку, как в школе. Но желающих спросить оказалось слишком много. Когда Савельев увидел лес поднятых рук, он невольно засмеялся:
– Нет, товарищи курсанты, так у нас дело не пойдёт! Чтобы ответить на столько вопросов, мне не хватит и всей ночи, а время уже близится к отбою… Я уверен, что старшина уже там себе места не находит! Условимся так: я отвечу, сколько успею, а когда прозвучит сигнал отбоя (он у нас подаётся гарнизонным горнистом), мы нашу беседу прекратим. Мы ещё с вами много раз будем встречаться. А потом, после нескольких дней службы большинство вопросов, которые сейчас кажутся вам важными, отпадут сами собой. Ну, начнём по порядку с тех, кто сидит ближе ко мне.
