Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1
Но были вопросы, касающиеся существа статьи товарища Сталина. Один пожилой крестьянин поинтересовался:
– А можно ли обратно вернуться в колхоз тем, кто выписался?
Другой спрашивал:
– А вернут ли скот, сданный в колхоз, если я хочу из него выйти?
И Борису, и председателю, и даже секретарю ячейки ВЛКСМ пришлось-таки порядочно попотеть, чтобы ответить на бесчисленные «почему», «а можно ли», «когда», «зачем» и т. д.
Часов около 12 ночи председатель предложил собрание прекратить, объявив, что остальные вопросы – рассмотрение заявлений желающих уйти из колхоза, желающих вступить в колхоз, а также и другие организационные вопросы колхоза будут рассмотрены на продолжении собрания, которое соберётся через 2–3 дня. За это время он советовал всё, сказанное сегодня, как следует обдумать. Напоследок Люба-избачка раздала желающим брошюры со статьёй Сталина и уставом артели, привезённые Борисом, кроме того, она объявила, что всем можно ознакомиться с этими документами в избе-читальне, где их имеется большое количество.
Собрание вызвало много толков в Демьяновке. Все почувствовали, что должны последовать какие-то перемены. Но прошло и два, и три дня, а пока ничего не было, не было и обещанного председателем собрания. Кое-кто из ранее подавших заявления об уходе из колхоза взял их обратно, большинство же предпочитало выжидать.
Неизвестно кем по селу был пущен слух, что этими разговорами на собрании всё и окончится, что этот «приезжий красноармеец» сделал доклад и на всё махнул рукой: «Што ему крестьянская жизнь? Он одет, обут, накормлен. Ему наши дела без интересу…» Эти слова вроде бы подтверждались и тем, что Алёшкин через день после собрания, получив от председателя сельсовета лошадь, уехал. Но уехал он в так называемую Пермяковскую коммуну, находившуюся верстах в семи от села. Как нам уже известно, ему было поручено склонить коммунаров на принятие устава сельхозартели и уговорить их вступить в Демьяновский колхоз.
В коммуне Алёшкина встретили с большой радостью. Если уж Демьяновка, расположенная в 20 километрах от станции железной дороги, имевшая связь сельсовета с районом по телефону, считалась глухим местом, то Пермяковская коммуна, расположенная на бывших казачьих хуторах, не связанная с Демьяновкой ничем, кроме случайных попутчиков, была настоящим медвежьим углом.
Организовалась она так: население Демьяновки состояло из амурских казаков и так называемых иногородних крестьян, приехавших в последующие годы. Их становилось всё больше, и они то и дело пытались добиться тех же льгот, какими пользовались казаки. Состав самих казаков был неоднороден, большинство из них мало чем отличалось от иногородних: также почти не имели своей земли и вынуждены были или арендовать её, или батрачить на более зажиточных. В селе выделялось десятка два семей, которые и держали в постоянной кабале многих своих односельчан, часто не обращая внимания, кто они по происхождению – казаки или иногородние.
Почти все богачи, кроме постоянного жилья в селе, имели и хутора, расположенные на принадлежавших им землях (целинных залежах), довольно далеко от общинного надела. Все они появление в 1918 году советской власти встретили в штыки. Разогнали, а частично, при помощи колчаковцев расстреляли образованный в Демьяновке первый сельсовет. Многие из них вместе со своей роднёй – сыновьями, зятьями и т. п. принимали самое активное участие в бандах Семёнова, Калмыкова и других.
Многие из этих бандитов в боях с Красной армией и партизанами были убиты, а оставшиеся в живых почти все удрали за границу, в Демьяновку отважились вернуться лишь несколько человек.
С приходом советской власти собрание села постановило: всё имущество бывших казацких главарей, удравших в Монголию, Китай или убитых, конфисковать, землю включить в общинный надел и разделить между крестьянами, постройки, инвентарь и скот передать беднейшим. Зашла речь и о хуторах казацких старшин. Земли хуторов находились от села далеко. Для обработки их нужно было там жить, а этого никто не хотел – далеко от села и, главное, боязно: а вдруг хозяева вернутся, они ведь не помилуют.
В селе жил кузнец. Появился он в конце Германской, на фронте потерял ногу и «по чистой» был уволен на все четыре стороны. От голода его и семью спасло знание кузнечного ремесла. Общество отдало ему в аренду сельскую кузнецу, не работавшую уже несколько лет (старый кузнец умер). Мастер он оказался хороший, жил тихо, жена его была из казачек, в семье уже имелось двое маленьких ребятишек. Фамилия кузнеца – Пермяков. Он был грамотен. После революции в 1918 году его, было, избрали в сельсовет, да ссылаясь на свою инвалидность, он отказался. Это, пожалуй, и спасло ему жизнь. Когда встал вопрос о казацких хуторах, вдруг, для всех неожиданно, Пермяков вместе с группой самых беднейших крестьян села согласился поселиться там. В этот период в сельсовет сумели пролезть не только зажиточные хозяева, но и те, кто в прошлом имел батраков, то есть попросту кулаки. Они заметили, что вокруг Пермякова стали часто околачиваться односельчане. Стороной узнали, что среди этих людей о составе сельсовета ведутся не больно хорошие разговоры, и поэтому, когда Пермяков предложил выехать на хутора, сельские заправилы только обрадовались:
– Подальше от народа будет… Ну а те полтора десятка семей, которые с ним уйдут, – неважная потеря. Пусть-ка там попотеют, а потом, глядишь, и хозяева хуторов вернутся, так им и вовсе хвост поприжмут, – говорил один из кулаков.
Но дело обернулось не совсем так, как предполагали эти люди. Перебравшись на хутора, группа крестьян во главе с Пермяковым объявила себя коммуной, объединила весь свой немногочисленный скот и обратилась за помощью в район. Это была первая сельскохозяйственная коммуна, кажется, не только в Завитинском районе, а чуть ли не во всей Амурской области. Районные власти решили ей помочь. Во-первых, предложили весь оставшийся от бежавших хозяев скот и сельхозинвентарь отобрать у тех, кто им завладел, и передать коммуне. Во-вторых, из запасов района коммуне выделили солидную семенную ссуду.
Если второе дело не коснулось Демьяновки, то первое было встречено в штыки. Всё оставленное беглецами крестьяне Демьяновки успели поделить, причём львиную долю забрали себе всевозможные родственники иммигрировавших и погибших, сами в большинстве случаев зажиточные. Кое-что досталось даже тем кулакам и их пособникам, которые остались в Демьяновке.
Больше года тянулась волокита со скотом и инвентарём, но всё же пермяковцы, как стали называть в селе коммунаров, получили если и не полностью им причитающееся, то большую часть его. Этим они среди зажиточной части демьяновских жителей нажили себе непримиримых врагов, тем более что именно их спор с коммуной заставил районное начальство пристальней присмотреться к составу Демьяновского сельсовета, и при первом же удобном случае его переизбрать. На этот раз позаботились о том, чтобы в его состав прошли преимущественно бедняки. Именно тогда председателем сельсовета и был избран Козлов – большевик, бывший партизан. С тех пор он переизбирался уже два раза и, благодаря своей справедливости и деловитости пользовался авторитетом и уважением у большей части населения Демьяновки. Беда его заключалась в том, что у него никак не получалось сколотить вокруг себя достаточно сильный актив, на который можно было бы положиться. Хорошо, что вот уже около года вернулась с учебы на культпросветкурсах избачка Люба, сумевшая создать довольно крепкое ядро комсомольцев, которые и стали опорой председателя сельсовета.
К 1929 году коммуна имени Советской власти, получив агрономическую помощь от района, уже крепко стояла на ногах, и не только первой в районе выполнила все свои обязательства, но сумела достаточно хорошо обеспечить и коммунаров, которых насчитывалось уже более сорока человек. За это время несколько раз из-за границы перебегали бывшие хозяева этих хуторов. Они пытались нанести коммуне какой-нибудь вред: поджечь хлеб, скотный двор и даже подстрелить самого председателя коммуны. Но пока все их попытки были безуспешны, и серьёзного ущерба коммуне они не причинили. Кое-кто из диверсантов был пойман и за свои преступления получил солидный срок заключения. Тогда у ненавистников коммуны, а таковых у неё было немало, не только за границей, но и среди зажиточной части села, родился план изничтожить эту коммуну руками самой советской власти.
Как только в Демьяновке организовался колхоз, а организовал его ретивый представитель и райпотребсоюза, стремившийся своей активностью завоевать себе высокий авторитет, так одним из первых вопросов, поставленных им по возвращении в район, было требование о включении пермяковской коммуны в состав этого колхоза. Однако коммунары от такого решения отказались. Они видели, что в состав правления колхоза по недосмотру этого представителя вошли, главным образом, почти все самые зажиточные крестьяне, а иногда и просто замаскировавшиеся кулаки. В результате руководящие колхозные должности попали в их руки и дали им возможность вести свою политику. Те же из середняков, которые заявляли о своём несогласии с таким «пожарным» вступлением в колхоз, были немедленно объявлены кулаками, и кое-кто из них уже успел подвергнуться раскулачиванию. Вот это-то правление колхоза и надумало прибрать коммуну к рукам: заставить её членов вступить в колхоз, забрать всё её имущество и помаленьку, тихой сапой развалить налаженное в ней хозяйство.
И Пермяков, и коммунары сопротивлялись этому как могли, но районные власти опирались на доклады своего представителя, закреплённого за Демьяновским колхозом, который был его творцом. Он, борясь за показанные им цифры – 100 % коллективизации, не желая запятнать свой мундир, рассудку вопреки продолжал настаивать на ликвидации коммуны, передаче её хозяйства и коммунаров в Демьяновский колхоз.
За это время в Завитинском райисполкоме и райкоме партии появились новые люди, плохо знавшие историю коммуны. Они соглашались на её ликвидацию, тем более что и ЦК ВКП(б) в своих решениях, и даже сам товарищ Сталин, уже не раз подчёркивали, что коммуна – это преждевременная форма организации сельского хозяйства, пока следует ограничиться артелями-колхозами.
Коммунары ещё продолжали бороться за свою самостоятельность, но уже чувствовали, что почва из-под ног у них уходит. Всё это Алёшкин узнал от самого Пермякова, невысокого, уже немолодого, с большой лысиной и очень умными и добрыми глазами человека, бойко постукивавшего по чистому полу своей свежевыструганной деревяшкой, привязанной к колену правой ноги.
Рассказывая о коммуне, Пермяков очень волновался, беспрестанно курил и шагал по горнице вокруг стола, за которым, нахмурившись, сидел Борис. А последний задумался вот почему: выслушав рассказ Пермякова, он всей душой сочувствовал коммунарам, тем более что за сутки пребывания его в коммуне он увидел, какой серьёзный порядок, дисциплина и настоящая любовь к делу были видны повсюду – на скотном дворе, на складе, где хранился сельхозинвентарь, и даже в домах коммунаров.
Он понимал, что и самому Пермякову, и тем, кто сжился с небольшим, но, по-видимому, прочным хозяйством, расстаться с ним, дать растащить всё тем, кто норовит ничего не делать для общего дела, а лишь побольше урвать для себя, было просто не под силу. Но Борис понял и другое. Увидев хозяйство коммуны, он не теоретически, а, так сказать, на практике убедился, что серьёзное отношение к коллективному труду в сельском хозяйстве, умелая организация его может принести удивительные плоды. Понял он и то, что никакими докладами, никакими постановлениями этого умения не создашь, особенно там, где во главе дела стоят люди, сами откровенно ненавидящие эту новую организацию труда, или, в лучшем случае, относящиеся к ней безразлично, по-чиновьичьи.
В результате этого как-то невольно у Алёшкина и сложилось твёрдое мнение, что только слияние этой коммуны с Демьяновским колхозом может породить действительно устойчивую сельхозартель. Конечно, это может произойти только тогда, когда во главе этой артели будет стоять такой человек, как Пермяков, а помогать ему и находиться на всех ответственных постах в артели будут наиболее опытные и толковые из его коммунаров. «Да, прав был секретарь Завитинского райкома ВКП(б), когда советовал мне посерьёзнее, поглубже взглянуть на вопрос слияния коммуны с колхозом, – невольно подумал Борис. – Но как об этом сказать Пермякову? Как это воспримут отдельные коммунары? Как примут таких учителей демьяновские колхозники? Вопросов много…»
Наконец Борис решился:
– Егор Мартынович (так звали Пермякова), присаживайтесь к столу, давайте поговорим. Хотя время уже и позднее, скоро 12, но один вопрос нам надо с вами решить с глазу на глаз и лучше бы сейчас. Вот что я вам скажу. Трудный это вопрос, и вас он касается больше, чем кого-либо, но, мне кажется, другого выхода нет. Слушайте. Ваша коммуна, то, что я в ней увидел всего за один день, история её, которую вы мне только что рассказали, доказывает, что только такое хозяйство, только такие люди, как вы и ваши коммунары, могут поднять наше сельское хозяйство на необходимую стране высоту. И дать рабочим нашей промышленности хлеба, мяса и других продуктов столько, сколько нужно, чтобы мы могли провести индустриализацию страны, чтобы мы могли построить социализм. Пожалуйста, не удивляйтесь такой торжественности моей речи, завтра я вот также думаю выступить перед общим собранием коммуны, сейчас у меня вроде репетиции…
Дальше Борис рассказал Пермякову, что, даже коротко познакомившись с делами Демьяновского колхоза, он пришёл к выводу, что этот колхоз, если его оставить без серьёзной помощи, развалится, и что, как ему кажется, теперешнее правление колхоза к этому дело и ведёт. Сообщил Борис и о комсомольском собрании в Демьяновке, на котором говорилось, что колхоз их дышит на ладан. Самым лучшим, самым верным действием должно быть немедленное переизбрание правления, немедленное очищение колхоза от всех пролезших в него кулаков и их пособников; вместе с тем необходимо стремиться удержать в колхозе основную массу крестьян и беднейших казаков.
– И в этом деле без вашей помощи демьяновцам не обойтись. А вы ведь понимаете: даже самые отличные коммуны, если они будут такими небольшими, как ваша, при том, что основная масса крестьян будет копошиться в разваливающихся колхозах, дело не потянут. Хлеба в стране – нужного количества хлеба – не будет, и весь наш социализм пойдёт к чертям собачьим! Можем ли мы, можете ли вы, Егор Мартынович, позволить такое? Мне кажется, не можете! Поэтому, я думаю, вы согласитесь со мной, что самым правильным решением коммунаров было бы вступить всей коммуной в Демьяновский колхоз «Ленинский путь», о чём на ближайшем же собрании подать заявление. Разумеется, на этом же собрании должны произойти перевыборы правления. Надо постараться ввести в него как можно больше коммунаров, а во главе правления, по-моему, нужно встать вам. Вот какое моё мнение. Что скажете, а? – спросил Борис.
Пермяков присел к столу, как только Борис начал говорить. Все эти полчаса он, обхватив руками голову, беспрерывно курил свои огромные самокрутки. Иногда казалось, что он собирается что-то возразить, что-то сказать, но, остановленный Борисом, только махал рукой и продолжал сосредоточенно слушать.
Долго, очень долго молчал Егор Мартынович после того, как Борис закончил свою речь.
– Да-а, – наконец протянул он, – задал ты мне, парень, задачу! Давай-ка ложиться спать… Потолкуем обо всём завтра. Утро – оно вечера мудренее, а ночи и подавно. Ложись-ка, да и я пойду.
Так и не сказав ничего, не ответив на поставленные вопросы, Пермяков ушёл в кухню, кряхтя, залез на печку, где ждала его и с неослабным вниманием вслушивалась в их разговор жена. Лёг в приготовленную ему постель и Борис, а спустя несколько минут уже спал крепким сном. Однако хозяин и хозяйка долго не могли уснуть. Их неожиданный гость своими предложениями взбаламутил их спокойную и уже, кажется, хорошо налаженную жизнь: «Ведь всё придётся ломать, всё начинать сначала. К чему это приведёт?»
Утром следующего дня Егор Мартынович, позавтракав перед уходом на работу вместе с Борисом, так ему ничего и не сказал. А работы у Пермякова было очень много, ведь он был и председатель, и бригадир, и кузнец, а когда надо, то и пахарь, и жнец. Он сказал только, что собрание коммунаров будет в шесть часов вечера.
– Тут в одной большой хате соберёмся, Ульяна проведёт. А ты пока к докладу готовься.
Борис весь день провёл в подготовке к докладу. Ему предстояло изложить устав сельхозартели, письмо И. В. Сталина, постановление ЦК ВКП(б) от 15 марта и, наконец, самое главное – он решил, что сделает это в заключительном слове – обосновать и внести предложение о слиянии коммуны с Демьяновским колхозом.
Вечером собрались не только почти все работоспособные коммунары, но пришли и старики, и ребята от 14 лет. Хата, в которой все собрались, была забита так, что негде было яблоку упасть. Сидели на лавках, на печи, на разных обрубочках, на пороге и даже просто на полу. Борис делал свой доклад из красного угла, стоя прямо под образами. Перед ними бледным светом мерцала лампадка, до которой он чуть не доставал головой. Пожалуй, в первый и единственный раз в жизни ему довелось выступать с докладом, стоя под божницей.
Все очень внимательно выслушали сообщение об уставе артели и разъяснение ошибок в колхозном строительстве, которое дал Сталин и постановление ЦК. Несколько человек выступили, выступили толково, но как-то отвлечённо, точно хотели сказать, что, мол, всё хорошо и правильно, но к нам это отношения не имеет, мы, мол, нашли свой путь и, как нам кажется, идём по нему достойно. Настоящая буря и, собственно, настоящие прения начались после того, как Борис в заключительном слове внёс своё предложение о вступлении всей коммуны в колхоз «Ленинский Путь».
Почти сразу же после окончания его речи, поднялся целый лес рук, чуть ли не каждый коммунар хотел высказаться. Как правило, почти все выступавшие протестовали, хотя были и такие, кто признавал целесообразность такого предложения, но даже они заканчивали своё выступление словами:
– Что же мы – придём в их колхоз, где собрались такие люди, что не об общем хозяйстве думают, а лишь как бы себе побольше урвать, – выходит, мы на них работать будем? Нет, с этим мы не согласны! Пусть сами вылезают из той ямы, в которую сели!
Спор, вернее, многоголосый протест длился уже около часа, и Борису Алёшкину, всё ниже сгибавшему голову от довольно-таки злых взглядов выступавших, самому начало казаться, что его идея, до сих пор представлявшаяся замечательной, имеет массу недостатков, и не только не поправит дело Демьяновского колхоза, но и погубит Пермяковскую коммуну.
Когда большинство выговорилось, и кое-где стали раздаваться крики: «Давайте голосовать!», Пермяков встал и негромко сказал:
– Товарищи, а теперь послушайте, что я вам скажу, – и он, вкратце повторив историю коммуны, рассказанную им Алёшкину вчера ночью, напомнив, как и тогда многие не верили в возможность их победы, как трудно и несогласованно они трудились первые годы, как тяжело им приходилось, перешёл к колхозу «Ленинский Путь».
Он сказал:
– Товарищи, подумайте так. Вот вы идёте по берегу реки, а в ней барахтается большой грузный человек. Он тонет, он не умеет плавать. Он очень тяжёл, а вы не очень-то сильны, но вы умеете плавать, а он – нет. Неужели же у кого-нибудь из вас хватит духу оставить этого огромного мужика тонуть? Я в это не поверю. А ведь то же самое сейчас происходит с Демьяновским колхозом: он тонет, да ещё имеет путы на ногах в виде кулаков, пролезших в правление и в сам колхоз. А ведь он нам не чужой: мало того, что все мы выходцы из этого села, так ведь у многих из нас там и родичи есть. Нет, я так полагаю, надо нам согласиться с предложением товарища Алёшкина. Конечно, мы свои условия там тоже поставим: кто не работает, тот не ест, дармоедов мы кормить не будем и загребущие руки поукоротим. Вот такое мое мнение. Кто ещё хочет сказать?
Но коммунары, привыкшие к справедливости и мудрости решений своего вожака, молчали. Желающих выступить больше не было. Предложение о вступлении коммуной в Демьяновский колхоз было принято единогласно, хотя, может быть, некоторыми не вполне охотно и искренне.
Перед отъездом Борис условился с Егором Мартыновичем о дне собрания колхоза, на которое тот должен был приехать с большинством коммунаров. Когда Алёшкин вернулся в Демьяновку и рассказал председателю сельсовета и секретарю комсомольской ячейки о том, что ему удалось уговорить пермяковцев вступить в колхоз, те были поражены. Колхозное собрание наметили на пятое апреля (как Борис и условился с Пермяковым), но решили пока о том, что на собрание приедут коммунары, никому не говорить.
5 апреля 1930 года, в субботу, уже знакомый нам класс Демьяновской школы снова заполнился людьми. За столом председателя вновь сидел Козлов – председатель сельсовета, а сидевшие в первых рядах члены правления колхоза и наиболее близкие к ним люди уже нетерпеливо перешёптывались и начали покрикивать:
– Ну, чего ждёшь? Уже и так все собрались! Открывай собрание!
Борис сидел с одной стороны от председателя, с другой сидела Люба, писавшая протокол. Председатель встал, и в этот момент в сенях школы послышался какой-то шум. Все обернулись к дверям, в них, толкаясь друг с другом, протискивались вновь прибывшие, их было человек 25. В передних рядах возникло какое-то шевеление, затем чей-то недовольный полос произнёс:
– Глядите-ко, коммунары припожаловали! Не хотели, не хотели с нашим колхозом дело иметь, а тут вдруг заявились!
Козлов сказал:
– Товарищи, по поручению комсомольской ячейки и членов ВКП(б), сегодняшнее собрание буду тоже вести я, секретарём вон Люба будет, в президиум предлагаю ввести представителя обкома ВКП(б) товарища Алёшкина и председателя коммуны имени Советской власти товарища Пермякова. Кто за это предложение?
Дружно проголосовали за это предложение все комсомольцы и коммунары, пришедшие с Пермяковым, а за ними и большинство колхозников. Никто из правления колхоза не поднял руку.
– По большинству голосов предложение принято. Итак, на повестке дня у нас есть вопрос – рассмотрение заявлений о выходе из колхоза, которые подали некоторые малосознательные колхозники, – и он поднял со стола и потряс над головой внушительной пачкой разнокалиберных бумажек. – Но прежде чем приступать к этому вопросу, выслушаем заявление председателя коммуны товарища Пермякова, которое он хочет сделать от имени всех коммунаров. Прошу, товарищ Пермяков!
Тот поднялся, и, не обращая внимания на сдержанный шум, начавшийся в передних радах, начал своё выступление:
– Товарищи, мы обсудили на своём собрании примерный устав сельхозартели и полагаем, что он вполне для нас подходит, поэтому и просим включить нашу коммуну в полном составе в ваш колхоз. Просим также оставить её как самостоятельное отделение колхоза.
Далее Пермяков коротко рассказал о хозяйственном состоянии коммуны, о положении по расчётам с государством по сельхозналогу, по семенной ссуде, о том, сколько дохода получили коммунары в прошлом году и сколько предполагают получить в текущем. Всё сказанное им было настолько убедительно и весомо, а приведённые цифры так красноречиво показывали высокое благосостояние коммуны, что большинство колхозников только руками разводили, да удивлённо ахали.
В их колхозе положение было во много раз хуже, и колхозники недоумевали, зачем коммунары со своим хорошим хозяйством идут в их ряды. Не понимали этого и задумавшиеся члены правления колхоза, и их негласные руководители. Ранее они настаивали перед райисполкомом о том, чтобы коммуна влилась в колхоз, втайне надеясь, что коммунары на это не согласятся, коммуна будет скомпрометирована и, может быть, за невыполнение распоряжений власти будет распущена или, не выдержав нападок, попросту развалится.
Но никто из них не предполагал, что коммунары – вот так, единым строем, сплочённым коллективом вольются в колхоз. Поэтому после речи Пермякова на некоторое время наступило довольно неприятное молчание. Козлов посмотрел на Бориса, а тот на него. Надо было что-то сказать, но они понимали, что их выступление может вызвать у колхозников сомнение в том, что коммунары пришли в колхоз добровольно. Тут нашлась Люба. Она попросила слова и от имени комсомольской ячейки горячо приветствовала решение коммунаров и заявила, что, услышав от товарища Пермякова, каких успехов добились коммунары, комсомольцы решили в работе брать пример с них. Все комсомольцы дружно зааплодировали, к ним присоединились и некоторые колхозники. Алёшкин и Козлов облегчённо вздохнули.
После этого Козлов провёл голосование. Большинство одобрили принятие коммуны имени Советской власти в колхоз «Ленинский Путь». Затем проголосовали за переход колхоза в своей деятельности на новый устав, рекомендованный ЦК ВКП(б). После этого Козлов заявил:
– Ну а теперь, товарищи, займёмся делом не слишком приятным – разберём заявления тех, кто хочет уйти из колхоза.
Он взял из пачки заявлений верхнее и громко прочитал:
– Остапов Прокопий подаёт заявление о выходе из колхоза. Ну как, будем обсуждать?
Кое-кто из молодёжи крикнул:
– А чего обсуждать – не хотят хорошей жизни, насильно держать не будем, пускай катятся ко всем чертям!
– Нет, – возразил Козлов, – так нельзя, а может быть, он чего-нибудь не понял, может, у него мнение переменилось? Это дело нешутейное, обсудим!
Как известно, многие из подавших заявления о выходе из колхоза, сделали это под влиянием таких, как Иван Макарыч и члены правления. Некоторые собирались уходить из-за внутреннего протеста против того метода организации колхоза, который применили в Демьяновке около года тому назад, а также под влиянием тех хозяйственных неудач, которые потерпел колхоз в прошлом году, произошедших не без активного участия кулацких последышей, затесавшихся в колхоз и в правление. К числу таких колеблющихся относился и Остапов. До вступления в колхоз он, как крепкий середняк, жил неплохо, а во время пребывания в колхозе, увидев лодырничанье отдельных колхозников и нерадивость правления, разочаровался. Однако приход в колхоз Пермяковской коммуны предвещал улучшение дела, и Прокопий, пошушукавшись о чём-то с сидевшей с ним рядом своей дородной супругой, встал, смущённо потёр морщинистый лоб и сказал:
– Ты слушай-ка, Петрович! Председатель то есть, ты, малость того, погоди с заявлением-то, я ещё подумаю… Пожалуй, не пойду я теперь из колхоза-то. Мабуть, дело-то наладится… Вон и пермяковцы пришли, опять же. Так что ты отдай мне заявление-то обратно!
Молодёжь быстро меняет своё мнение, и после речи Остапова те из них, которые только что советовали гнать его к чёрту, кричали:
– А, надумал, то-то! Оставить его, он мужик работящий, – и под гогот своих товарищей дружно захлопали, когда Остапов протиснулся к столу председателя, чтобы получить из его рук своё заявление.
Пожалуй, только тут дошло до сознания Ивана Макаровича Артемьева и Савицких (тех кулаков, которые находились в правлении колхоза), какое значение имело вступление в колхоз пермяковцев, но сделать они уже ничего не могли.
Таким образом рассмотрели все заявления, и нужно сказать, что большинство просили их вернуть, лишь единицы твёрдо решили уйти из колхоза. Между прочим, среди подавших заявление были такие, которых, по мнению комсомольской ячейки и председателя сельсовета, в колхоз пускать бы и не следовало. Большей частью это были родственники казацкой головки, удравшей за границу, сами владельцы или совладельцы мельниц, крупорушек, маслобоек и др. Некоторые из них до прихода советской власти помогали различным белым правительствам и даже служили в их войсках. При обсуждении Козлов и Люба на это обратили внимание, и по их предложению заявления этих людей были удовлетворены.
Затем слово попросил Алёшкин:
– Вот товарищи, теперь ваш колхоз становится на правильный путь. Вы приняли устав, разобрали заявления о приёме новых членов и об уходе кое-кого из старых… Мне кажется, что вам теперь надо бы пересмотреть состав вашего правления.
Комсомольцы, уже заранее знавшие, что такой вопрос будет поставлен, дружно закричали:
– Правильно, правильно, даёшь перевыборы!
И прежде чем успели опомниться сидевшие в первых рядах правленцы и их вдохновители, Козлов предложил:
– Итак, переходим к следующему вопросу: перевыборы правления колхоза. Кто имеет предложения?
Люба подняла руку и прочитала список, намеченный ещё ранее на комсомольском собрании, затем добавила:
– А председателем комсомольская ячейка предлагает избрать товарища Пермякова – он организовал коммуну, привёл её в колхоз, я думаю, что и в колхозе он сумеет организовать дело хорошо.
Её речь была встречена аплодисментами, начатыми комсомольцами. Предложение избрать председателем Пермякова пришлось по душе большинству колхозников и вызвало озлобление и гнев только среди кучки кулаков и их прихлебателей. Они о чём-то переговаривались, не голосовали, но открыто высказаться побоялись, и только один Иван Макарыч так азартно хлопал в ладоши, что все даже удивились. По предложению Пермякова в состав правления ввели несколько человек-коммунаров.
Перед закрытием собрания председатель вновь предоставил слово Борису, который поздравил колхоз «Ленинский путь» с избранием нового правления и отметил, что теперь этот колхоз действительно стал на ленинский путь. В заключение он сказал:
– Товарищи, теперь вы сможете справиться с самой главной задачей, стоящей сейчас перед вами – с выполнением плана весеннего сева. Я уверен, что вы проведёте его в срок и на высоком агротехническом уровне. Так, с вашего согласия, я и доложу в райком ВКП(б). Но не думайте, что у вас теперь всё пойдёт гладко и без задоринки. Врагов нашей власти, недовольных её начинаниями, в том числе и колхозным движением, ещё много. Есть они и в вашем селе. Теперь им действовать будет труднее, но не думайте, что они перестанут бороться и вредить где только смогут. На сегодняшнем собрании мы положили начало. Вам предстоит серьёзно проверить весь состав своего колхоза, изгнать из него пробравшихся кулаков и подкулачников, изгнать лодырей и разгильдяев. Сельсовету необходимо проверить правильность проведения раскулачивания в вашем селе и исправить, как об этом указывает товарищ Сталин, те ошибки, которые были допущены. Я уверен, что с этими трудными задачами вы справитесь с честью!
