Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Гомель
Ирина Скарятина – от первого лица
Изредка весной и регулярно каждую осень мы навещали моих двоюродных дедушку и бабушку Паскевичей в Гомельском замке, расположенном в Могилёвской губернии. Его дворцовое здание, считающееся одним из красивейших образцов архитектуры в России, было построено знаменитым итальянским архитектором Растрелли в XVIII веке и принадлежало моему прадеду Ивану Фёдоровичу Паскевичу, светлейшему князю Варшавскому, графу Эриванскому, наместнику Царства Польского и генерал-фельдмаршалу Российской империи. Моя бабушка (мама моей мамы), княгиня Анастасия Ивановна Лобанова-Ростовская (называвшая меня "прелестное дитя" в моих самых ранних и смутных воспоминаниях) была дочерью прадеда Паскевича и сестрой двоюродного дедушки князя Фёдора, к которому мы наведывались в Гомель. Его жена, княгиня Ирина Ивановна, урождённая графиня Воронцова-Дашкова, помимо того, что являлась моей двоюродной бабушкой по женитьбе, также стала моей крёстной матерью, и именно в её честь меня назвали Ириной.
Дворец был великолепен. Он состоял из большой квадратной центральной части, с обеих сторон обрамлённой длинными стеклянными галереями, ведущими одна к Башне, другая к Часовне. Пройдя через главные двери, можно было попасть в вестибюль, не имевший никакой обстановки, за исключением нескольких тяжёлых кресел с очень высокими спинками и двух огромных мраморных ваз в нишах по обе стороны холла. Прямо напротив входа располагались широкие стеклянные двери, ведущие в квадратную бальную залу исполинских размеров с высокими белыми коринфскими колоннами, поддерживавшими четыре верхние галереи. С куполообразного потолка свисала громадная люстра, и ещё четыре поменьше были подвешены в нишах под галереями. Единственной мебелью, стоявшей вдоль стен залы, были банкетки, обитые белой, золотой и камчатной тканью. Если пересечь залу, то можно было попасть на террасу, с которой открывался вид на цветочный сад, реку Сож, равнины и леса вдалеке. С обеих сторон бальной залы располагались два просторных помещения. Слева – Белая гостиная с красиво оштукатуренными стенами, огромными хрустальными канделябрами почти до потолка и необъятными вазами Императорского фарфорового завода – всё это было подарками императора Николая I моему прадеду. Здесь в строго симметричном порядке были расставлены большие бело-золотые жёсткие диваны, столы и кресла, очень солидные и официальные. Находившаяся справа Красная гостиная, используемая как жилая комната с довольно удобной мягкой мебелью, обтянутой красным дамастом, вела в столовую, также имевшую гигантские размеры. На одной стене гостиной висели портреты моих прадеда и прабабушки в натуральную величину, а другие стены были буквально покрыты коллекцией подносов и блюд, сделанных из серебряных монет, которые фельдмаршал привёз со своих войн. За другой дверью Красной гостиной открывалась галерея оранжереи, ведущая в Часовню, тогда как за соответствующей дверью в Белой гостиной тянулась галерея в Башню. Эта Башня была по желанию прадеда пристроена к дворцу позже, и, будучи совершенно иной по типу архитектуры, заметно испортила его внешний вид, вероятно, заставив великого архитектора Растрелли снова и снова ворочаться в гробу. Комнаты двоюродного дедушки вместе с библиотекой и музеем располагались в Башне, в то время как апартаменты его жены примыкали к Белой гостиной. Наверху, вдоль галерей бальной залы, находились многочисленные гостевые комнаты, названные в соответствии с их цветовой палитрой.
Мне скорее нравились эти визиты в Гомель: не ради того, чтобы повидаться с моим двоюродным дедушкой – твёрдым, бескомпромиссным и суровым старым господином, хотя и чрезвычайно добрым и щедрым в глубине души, – и не ради крёстной, которая, не имея своих детей, не особо жаловала и понимала чужих, но потому, что жизнь там была интересной и забавной во многих отношениях. Моя мама там всегда была абсолютно счастлива, Ольга являлась особой любимицей хозяев, а Нана и Юлия, неизменно сопровождавшие нас, искренне наслаждались пышностью и торжественностью заведённых во дворце порядков.
По четвергам и воскресеньям территория была открыта для публики (небольшой городок Гомель вплотную подступал к стенам замка), и там с двух до четырёх часов дня выступал оркестр. Мы с Наной любили эти "музыкальные" дни, хотя все остальные обитатели дворца не выносили их и прятались в частных садах, пока ворота замка вновь не закрывались. Но я обычно сидела рядом с павильоном, где играл оркестр, и завороженно наблюдала за каждым движением музыкантов. Иногда один, а то и два оркестранта уставали играть, останавливаясь посередине произведения, чтобы обменяться репликами или отпустить несколько шуточек в адрес друзей, замеченных в толпе, хотя остальные упорно продолжали вести свои партии, часто без самых важных инструментов в оркестре. Я увлечённо смотрела, как временами барабанщик заканчивал произведение в одиночку, виртуозно размахивая палочками, или же флейтист тонко выводил финальную тему, когда все его товарищи уже отдыхали. Но была одна вещь, неизменно исполняемая всеми вместе с большим энтузиазмом, – марш, сочинённый в честь прадеда Паскевича, которым программа всегда почтительно начиналась и заканчивалась. Я обожала его в первом случае, когда столь доблестно провозглашалось начало музыкального действа, и ненавидела во втором, зная, что теперь придётся ждать удовольствия до следующего четверга или воскресенья. Я привыкла считать дни от одного концерта до другого, а четверги и воскресенья превратились для меня в "красные дни календаря"!
А ещё одним удовольствием было спуститься к реке Сож, являющейся притоком Днепра и омывающей с одной стороны территорию замка, и наблюдать за проходящими мимо пароходами. Пассажирские и грузовые суда, баржи и буксиры, в основном направлявшиеся в Киев, – вскоре я наизусть знала все их названия и даже сейчас могу быстро прокрутить их в памяти, как в детстве. Нане это тоже нравилось, и мы вместе сидели в летнем домике с видом на реку и считали проплывавшие корабли.
Особым наслаждением – грандиозным и блистательным во всех смыслах и приводившим меня в восторг – было "гала-представление", даваемое в дворцовом театре, большинством участников которого выступали члены моей семьи. Двоюродная бабушка Паскевич, будучи превосходной актрисой, обладавшей действительно прекрасным талантом, обычно играла главную роль; в другой важной роли всегда блистала моя тётя, княгиня Лиза Куракина; а моей сестре Ольге в основном доставалась роль инженю. Я не пропускала ни одной репетиции, всегда сидя с Наной в первом ряду, и к вечеру финального представления знала каждое слово назубок, а потому легко могла бы занять место суфлёра. О, эти "гала" вечера, какими чудесными они казались мне – словно сошедшими со страниц восхитительной сказки! Замок весь в огнях, лакеи, одетые в праздничные церемониальные наряды, огромные столы, расставленные в необъятной столовой и сверкающие серебром и хрусталём, толпы приглашённых, заполнившие приёмные комнаты, и наиболее важное во всём этом – само представление и мы с Наной в углу первого ряда, наблюдающие, затаив дыхание, за каждым движением актёров и шепчущие заранее их реплики. После этого я пряталась от матери, дабы не быть отправленной спать до того момента, пока точно не удостоверюсь, что вечер действительно завершён. Однажды мне даже дали роль грибницы, выносившей на сцену три маленьких лукошка и кричавшей пронзительным голосом: "Эта корзинка стоит пять копеек, эта – десять, а эта – пятнадцать". Вот и всё, что мне нужно было сыграть, но какие же муки волнения я испытала, когда пришло время выйти с корзинками в руках на сцену!
Ещё одним приятным событием была поездка на принадлежавшую двоюродному дедушке большую бумажную фабрику "Добруш", которой он чрезвычайно гордился. Специальный поезд доставлял нас на станцию Добруш, откуда мы уже отправлялись в миниатюрном составе, относившемся к самой фабрике и состоявшем из вагончиков, выглядевших как игрушечные, с прикреплённым к каждому из них гербом Паскевичей (мой прадед питал настоящую страсть к данной эмблеме и разместил её во всех мыслимых уголках замка – к зубоскальству молодого непочтительного поколения). На фабрике нас встречал управляющий, господин Стульгинский, и проводил по всем помещениям, а после наступало время обеда, на котором присутствовала и госпожа Стульгинская, добрая и гостеприимная женщина. Она славилась своими вкуснейшими марципанами, которые готовила сама, и всякий раз перед тем, как отправляться в Добруш, мы непременно вели оживлённую дискуссию о том, как будут выглядеть и какими будут на вкус знаменитые марципаны.
Обычно во время нашего пребывания в Гомеле там гостили и другие члены семьи: мои дядя и тётя Балашовы, мои дядя и тётя Куракины, многочисленные кузены и кузины, а также родственники крёстной – Воронцовы. Но иногда мы были совсем одни, и мне это не особо нравилось, так как тогда мне уделяли слишком много внимания и интересовались глубиной моих познаний в различных областях обучения, а также говорили, чтобы я сидела за столом прямо, и делали прочие замечания за мои манеры. Однажды двоюродный дедушка Паскевич весь вечер "придирался" ко мне из-за того, что на мне была крошечная бриллиантовая брошь в форме сердца, незадолго до этого подаренная мне мамой, – говоря, что в его время маленькие девочки никогда не носили бриллиантов. Конечно же, я расплакалась и отчётливо помню, что моя мать тоже была сильно расстроена, ведь он весьма строго отчитал её за "балование меня драгоценностями". А ещё Ольга нашла мой "Дневник", который я вела каждый день, принесла его вниз и прочитала вслух собравшейся семье. Я так ясно помню, как все они ревели от хохота, когда она дошла до того места, где я описала свою исповедь в возрасте семи лет в Троицком, во время которой призналась изумлённому священнику, что ненавижу касторку! Так что в целом я гораздо больше любила, когда в замке было многолюдно, и все сразу забывали о моих манерах и дневниках.
В Гомеле у меня часто случалось расстройство желудка, потому что на службе во дворце состоял французский шеф-повар, месье Этьен, готовивший слишком сложные и замысловатые блюда, и каждый раз никто не мог определить точно, что сегодня ест. Чтобы как-то исправить ситуацию, Нана покупала на стороне молоко, яйца и печенье и кормила меня в наших комнатах, чтобы я не съела слишком много, как она выражалась, "этой ядовитой дряни внизу".
Больше всего мне нравилось бродить по дворцу в одиночестве, рассматривая картины, прославлявшие прадеда и показывавшие его в великолепной военной форме, галантно скачущим на белом коне во главе своих войск во время яростных битв (удивительно, что при этом он не был убит, если действительно так делал, а умер естественной смертью в своей постели в преклонном возрасте!), и восхищаясь огромными вазами Императорского фарфорового завода, тоже украшенными изображениями военных подвигов прадеда (эти вазы были специально изготовлены по заказу императора Николая I в качестве признания его заслуг). И я обожала две длинные стеклянные галереи, заставленные оранжерейными растениями и мраморными статуями; Часовню в конце первой галереи и Башню в конце другой; грот под дворцом, декорированный итальянскими мозаичниками; музей в Башне, полный военных трофеев прадеда, включая захваченные им шёлковые шатры персидского шаха, стены которых, как я должна к своему стыду признаться, мне нравилось протыкать пальчиком, делая милые маленькие дырочки! … и Торвальдсеновскую огромную бронзовую конную статую Юзефа Понятовского, вывезенную прадедом из Польши и установленную на террасе, тогда как на предназначавшемся ей месте в Варшаве кто-то бестактно водрузил его собственный памятник после его смерти. Как же полякам хотелось вернуть своего Понятовского! Они постоянно посылали делегации в Гомель, спрашивая с тоской, нельзя ли как-то обменять его статую на памятник прадеда, который они, естественно, ненавидели (до такой степени, что, как мне рассказывали, плевали в него всякий раз, когда проходили мимо. Попав в Варшаву во время Первой мировой войны, я специально пошла проверить это и действительно убедилась, что некоторые так поступали! Кроме того, мне как-то сообщили, что во время революции он был взорван, но правда это или нет, я не знаю22). И мне нравились огромные цветочные клумбы, фонтаны и лебеди … О да … Гомель был чудесным местом, и, предпочитая Троицкое всему прочему, я всё равно сильно его любила.
Алексей Белов-Скарятин
Мне очень хотелось разыскать групповые фотографии, сделанные в Гомельском замке во время его посещений семьёй Скарятиных, дабы поделиться ими с читателями этой книги. Однако, к моему сильному разочарованию, на запрос в музей, ныне находящийся в здании дворца и принадлежащий Государственному историко-культурному учреждению "Гомельский дворцово-парковый ансамбль" Республики Беларусь, я получил такое известие: "В ответ на Ваше письмо сообщаем, что интересующими Вас фотографиями наш музей, к сожалению, не располагает. В нашем музее хранятся Описи наличности Гомельского замка Светлейшего князя Варшавского Ф. И. Паскевича-Эриванского за 1892 и 1910 гг. Эти документы содержат информацию о том, что во дворце Паскевичей в Гомеле в семейном архиве хранились портреты, фотопортреты и фотографии многочисленных родственников князей Паскевичей по разным линиям. В них упоминаются такие фамилии, как Волконские, Воронцовы-Дашковы, Балашовы, Скарятины, Околичани, Шуваловы и др. Например, были представлены фотографические портреты Марии Михайловны Скарятиной (урожд. Лобановой-Ростовской), фотографии Марии Владимировны Скарятиной (изображена верхом на лошади), Ольги Михайловны Околичани (урожд. Лобановой-Ростовской). Как свидетельствует одна из пометок, сделанных в «Описях…», «портрет княгини Анастасии Ивановны Лобановой, урожденной княжны Паскевич, верхом на лошади, писанный масляными красками, в золочённой раме» был «отправлен в Петербург М.М.Скарятиной в 1917 году 26 мая по распоряжению Ея Светлости» (княгини Ирины Ивановны Паскевич)". Как жаль, что и эти бесценные реликвии, как и многое другое, связанное с родом Скарятиных и их родственниками, безвозвратно сгинули в огне революции!
Кроме того, директор музея Оксана Валерьевна Торопова поделилась со мной следующей ценной информацией: "Фёдор Иванович Паскевич, сын генерал-фельдмаршала, в 1864 году инициировал строительство в Гомеле семейной усыпальницы с часовней. В ней похоронены его ближайшие родственники, в том числе бабушка и дедушка по отцовской линии – Анна Осиповна и Фёдор Григорьевич, родители – Иван Фёдорович и Елизавета Алексеевна, сёстры Анна (в замужестве Волконская) и Анастасия (в замужестве Лобанова-Ростовская), внучатая племянница Александра Балашова. Здесь же в 1903 году упокоился и сам Ф. И. Паскевич. Его супруга Ирина Ивановна, урождённая Воронцова-Дашкова, стала последней хозяйкой дворца в Гомеле в дореволюционный период. В начале XX века для своих маленьких родственников она была «Petite Tante – Маленькой Тётушкой Всего Мира», который оставила в 1925 году в возрасте 90 лет и была похоронена в Гомеле у собора Св. Петра и Павла".
Нельзя не отметить тот факт, что Ирина Ивановна была одной из известнейших в России меценатов и благотворительниц. Она жертвовала деньги для бесплатного гомельского женского училища и на строительство гомельской мужской гимназии, а также четырёх народных училищ в близлежащих деревнях, учредила приюты как для малолетних девочек, так и для престарелых женщин, а также Гомельское общество помощи учащимся, и лично отбирала наиболее способных детей, чтобы дать им хорошее образование, а они позже возвращались в Гомель высококлассными врачами, архитекторами и учёными. На её средства были возведены гинекологическая больница и родильный дом, земская больница и военный госпиталь, потребовавшийся с началом Первой мировой войны.
К портрету Ирины Ивановны нужно обязательно добавить отрывок из воспоминаний княгини Юлии Фёдоровны Кантакузиной, видевшейся с ней в Петрограде сразу после октябрьских событий 1917-го года: "Все были испуганы, и не без основания. Но были великолепные примеры мужества и благородства перед лицом опасности. К их числу относилась и старая княгиня Паскевич. Я случайно узнала, что она в городе, и отправилась навестить её, между нами издавна существовали тёплые взаимоотношения, с моей стороны основанные на исполненном благодарности восхищении, возникшем за долгие годы общения … Её всегда окружало много народу, хотя она была 80-летней бездетной вдовой и почти слепой. Я нашла хозяйку, как всегда, сидящей в чёрном шёлковом платье и изящном кружевном чепце. Выражение её прекрасного лица ничуть не изменилось, когда она с приветливой улыбкой протянула мне руку, которая в былые дни вдохновляла на написание сонетов и всё ещё была восхитительной. Мы долго разговаривали, и хотя она говорила о ситуации с глубокой печалью, всё же, как и я, верила в будущее России. Я смотрела на неё, и мне казалось, что её предки гордились бы её мужеством перед лицом врага и черни".
Мне остаётся только сказать, что, вернувшись в Гомель после национализации её дворца в Петро-граде на Английской набережной, Ирина Ивановна сама подготовила списки всего своего имущества и передала их вместе с дарственной новым властям, что, скорее всего, уберегло её в дальнейшем от репрессий. Последние годы жизни она провела в нищете, почти всеми забытая и поддерживаемая лишь своим воспитанником, врачом А. Бруком, бывшей гувернанткой и поваром, в доме которого и умерла от воспаления лёгких, немного не дожив до 90 лет.
Вот каким человеком была крёстная мать Эры!
Фёдор Иванович и Ирина Ивановна Паскевич
Новый Свет
Ирина Скарятина – от первого лица
Помимо Гомеля, мы иногда по осени ездили в Крым – только моя мама, Нана, Юлия и я, – чтобы проведать князя и княгиню Голицыных, которых я ошибочно называла дядей и тётей Ма, хотя это было её ласковым прозвищем. Они обитали в усадьбе под названием "Новый Свет", расположенной на южном побережье Крыма между Ялтой и Феодосией, владея небольшой бухтой, обрамлённой полукругом высоких гранитных гор, защищавших её от северных ветров. На склоне одной из гор стояли Четыре Башни, в которых жили дядя и тётя Ма; в одной из них были спальни, в другой – гостиные и прочее. Любопытно то, что, будучи достаточно богатыми людьми, они никогда не замышляли построить для себя обычный дом и всю свою жизнь провели в этих Башнях23, хотя и чрезвычайно живописных (ведь те были копиями древних генуэзских), но не слишком удобных, так как они ничем не соединялись между собой, кроме внешних зубчатых стен, не имевших проходов внутри. Соответственно, когда шёл дождь, приходилось брать зонты, чтобы, не промокнув, перейти из одной Башни в другую. Помимо Башен, в усадьбе находилось несколько небольших одноэтажных зданий с двумя или тремя комнатами, использовавшимися в качестве дополнительных гостиных, столовых и спален для визитёров. Конечно же, мне ужасно нравилось бегать из дома в дом, чего нельзя было сказать о взрослых, постоянно ворчавших по поводу эксцентричности Льва Голицына из-за его решения всё обустроить подобным образом.
Однако, редкостная красота "Нового Света" была неоспорима. Окружающие горы, наполовину покрытые можжевельником, и обширные виноградники, плавно спускающиеся с подножия гор к морю; Четыре Башни, картинно стоящие посреди виноградников; маленькие белые домики с красными крышами, разбросанные тут и там вокруг Башен; и, разумеется, само Чёрное море, временами полностью заслуживающее своё название, когда в шторма оно ревёт и пенится, но чаще такое же прозрачное и синее, как Средиземное. Добавляли очарования этому месту и огромные пещеры, полные сталактитов и сталагмитов, и дивный горный хрусталь, в изобилии усыпавший склоны, так что можно было собирать свои собственные драгоценности во время прогулок, и ущелья, в которых постоянно находили окаменелости, а также различные остатки генуэзской культуры. Однажды, бродя с Наной, я нашла на дне лощины двадцать четыре ядра для катапульты всевозможных размеров, начиная с огромных, похожих на бомбы, и заканчивая крошечными – не крупнее ореха. Дядя Ма пришёл в восторг от моей находки и перевёз ядра в свою Башню, а позже передал их в дар музею Феодосии, где они, вероятно, надёжно хранятся и по сей день. У него был также собственный музей в одном из маленьких домиков, заполненный бесценными артефактами: фарфором, картинами и прочим, – но всё это было упаковано в большие ящики, которые приходилось открывать всякий раз, когда он желал показать кому-то свои сокровища. И снова люди удивлялись: "Почему бы ему не организовать достойный музей, где он мог бы должным образом выставлять свои коллекции?"
Но по какой-то причине он придерживался иного мнения, живя до самого конца в своих Четырёх Башнях и храня свои ценности в обычных ящиках. Огромный мужчина с великолепным телосложением и львиной гривой волос (ему как нельзя лучше подходило имя "Лев"), он напоминал мне смесь Толстого (внешне) и Монте-Кристо (внутренне). Умный, щедрый, великодушный и эксцентричный – он был мощной фигурой во всех отношениях, много обсуждаемой, восхищающей и критикуемой, как бывает со всеми неординарными личностями. Мы прекрасно ладили друг с другом с тех пор, как я была ребёнком, и он подбрасывал меня высоко в воздух, и до того момента, когда я увидела его в последний раз, путешествуя по Италии незадолго до его смерти и начала Первой мировой войны. Он даже подарил нам с мамой полоску земли в "Новом Свете", надеясь, что когда-нибудь мы построим там небольшой дом и будем жить, что мы и собирались сделать, если бы сначала война, а затем революция не разрушили навсегда все наши планы.
Виноградники "Нового Света" славились на всю Россию, и, хотя вина Голицына не считались особо выдающимися, их можно было купить везде, а сам Лев Голицын признавался одним из наших величайших виноделов. Его винные подвальные тоннели по некоторым причинам (именно этим он напоминал Монте-Кристо) были значительной частью проложены ниже уровня моря, и только одно это принесло ему широчайшую известность. В каждый наш приезд мы наблюдали огромное число татар, работавших на строительстве очередного "подводного" тоннеля, а их тюрбаны и белоснежные льняные одежды придавали "Новому Свету" ещё более странный и экзотический вид. Княгиня Голицына, тётя Ма, крошечная горбатая женщина, обладавшая умом и сердцем, которые заставляли забыть о её немощи, была одной из самых близких подруг моей матери и главной причиной наших частых поездок в "Новый Свет". Её падчерица Надя (дочь дяди Ма от предыдущего брака) была правой рукой своего отца и знала о виноделии больше, чем кто-либо в этом месте. Она помогала отцу всеми возможными способами, иногда проводя день за днём в тёмных, сырых подвалах и усердно трудясь наравне с обычными наёмными работниками. Я думаю, что она так и не вышла замуж, потому что любила и своего отца, и свою работу столь беззаветно, что не могла даже помыслить ни о ком и ни о чём другом.
Всякий раз посещая "Новый Свет", мы размещались в одном и том же маленьком белом домике, стоявшем отдельно от всех остальных довольно высоко на склоне горы. Там мы с Наной жили своей собственной жизнью, спускаясь к Башням только для участия в трапезе. С балкона домика был виден весь залив и корабли, проплывавшие вдали на горизонте, а у наших ног высились Четыре Башни в окружении виноградников, напоминавших гигантский узорчатый ковёр. По ночам, когда небо "пульсировало и задыхалось от звёзд"24, а весь остальной мир был покрыт тьмой, я выскальзывала из постели и, взволнованная до глубины души, долго любовалась сверкавшим над моей головой куполом, глядя и глядя зачарованно, пока Нана, обнаружив наконец моё отсутствие, не загоняла меня обратно в кровать, крича "Небу'смешной" так громко, что сотрясался небосвод!
Алексей Белов-Скарятин
Я не собираюсь приводить здесь общеизвестные факты как из жизни самого Льва Сергеевича и его родных, так и из истории учреждённого им в Новом Свете завода шампанских вин и иных винодельческих предприятий, в создание которых он внёс свой неоценимый вклад, – всё это замечательно описано во множестве книг, статей и музейных брошюр, посвящённых этому поистине великому человеку и делам рук его. Могу лишь выразить свою искреннюю радость по поводу того, что его усилия не пропали даром – в советское время производство было восстановлено, расширено и усовершенствовано, а к сегодняшнему дню воссозданы по оригинальной рецептуре князя все уникальные сорта шампанского, удостаивавшиеся международных наград ещё до революции, и постоянно появляются новые, что мне, с детства всем сердцем влюблённому в Крым и считающему новосветское шампанское одним из лучших в мире, не может не греть душу.
Однако на примере Льва Сергеевича Голицына и Скарятиных мне хотелось бы продемонстрировать некоторые любопытные родственные взаимосвязи, продолжая тему прародителей жены Якова Фёдоровича Скарятина Натальи Григорьевны, начатую ещё в главе про Троицкое. Проведя анализ родовых линий многочисленного и разветвлённого семейства Голицыных, я установил, что у Льва Сергеевича, Натальи Григорьевны, а также супруги её сына Владимира Яковлевича Марии Павловны – бабушки Ирины – был общий предок Алексей Андреевич Голицын, живший в XVII веке и являвшийся видным государственным деятелем, служившим воеводой и в Тобольске, и в Киеве после вхождения того в состав Русского царства по решению Переяславской рады, собранной по инициативе гетмана Богдана Хмельницкого.
От одного из самых знаменитых его сыновей, Бориса Алексеевича – воспитателя юного Петра I ("дядьки царя"), пошли среди прочих две отрасли: первая, содержавшая цепь потомков с повторявшимся через поколение именем Сергей, сыном третьего из которых и был талантливый винодел; а другая, протянувшаяся к нашей Наталье Григорьевне через её бабушку по материнской линии, уже упоминавшуюся ранее Наталью Сергеевну, выданную замуж за Долгорукова с усечённым языком.
От другого сына общего предка, Ивана Алексеевича, характеризовавшегося в отличие от брата как тихий, робкий и богомольный человек, взяла среди прочих начало отрасль, содержавшая цепь потомков с повторявшимся через поколение именем Алексей и приведшая к невестке нашей Натальи Григорьевны Марии Павловне.
Таким образом, получается, что Наталья Григорьевна с Марией Павловной приходились друг другу шестиюродными сёстрами (а значит, Владимир Яковлевич был женат на своей шестиюродной тётушке). И обе также являлись шестиюродными тётушками Льва Сергеевича, а Владимир Яковлевич был ему семиюродным братом, поэтому Ирина могла смело называть его и Дядей Ма, и Дедушкой.
Диаграмма связей между потомками рода Голицыных
