полная версия

Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия

Пятеро юношей

Ирина Скарятина – от первого лица

Началось всё в мой шестнадцатый день рождения, утро которого ознаменовалось тем, что мои волосы были аккуратно собраны внизу шеи в пучок и скреплены большим чёрным бантом (для этого был специально приглашён парикмахер, дабы придать мероприятию наибольшую торжественность), а выданные мне юбки стали значительно длиннее. Мне вручили множество подарков, которые совершенно не походили на те, что я получала ранее, – это также было сделано с намерением превратить данный день в особо выдающийся. Моя мама подарила мне золотой браслет с крупным рубином и алмазной застёжкой в форме подковы, кожаную дорожную сумочку с большим набором серебряных туалетных принадлежностей, каракулевую шубу, заменившую скромное тёмно-синее суконное пальто на кроличьей подкладке, которое я носила до того дня, и много новой одежды. Отец подарил мне рояль; крёстная мать Ирина Паскевич – первое в моей жизни шёлковое платье и два маленьких бриллиантовых гребня для волос; сестра Ольга – прекрасную подвеску Фаберже, состоящую из двух капель лунного камня с чу́дными бриллиантовыми узелками любви; брат Мики – комплект интересных книг; Мадемуазель Берта – подлинную вазу "Галле́" (вещь, о которой я давно мечтала); Профессор – прекрасное издание стихов Пушкина; Нана – подушку, вышитую с любовью её собственными старыми дрожащими руками; Дока – прелестную шкатулочку с золотым напёрстком и множеством предметов для шитья из золота и слоновой кости; розовое шёлковое покрывало, присланное Шелли из Германии, голубой атласный пеньюар от Юлькинсон и так далее. Также в Троицком для меня была обустроена собственная небольшая гостиная, но, возможно, одним из самых важных подарков на тот день рождения стало известие, что отныне я могу не ложиться спать до девяти часов вечера. В остальном, что касалось моего распорядка дня и учёбы, всё шло той зимой своим чередом, и только в мае произошло событие, ставшее гранью, отделившей детство от юности.

Ирина Скарятина – о маленькой Эре

Ах, эти ранние летние утра, прохладные и росистые; пейзажи, похожие на картины Коро́⁴⁸; кружева зелёных листьев, ещё влажных и сияющих на фоне безоблачного синего неба; тщательно подстриженные газоны с прозрачной серебристой паутинкой, натянутой меж травинок в фантастических узорах; клумбы, горящие многоцветьем; промельки птиц, перелетающих туда-сюда над лужайками среди кустов и деревьев, как полосы синего, или красного, или блестящего чёрного цвета; ярко окрашенные насекомые, ползающие по дорожкам, тщательно посыпанным золотистым песком, – и через всё это, подобно волшебной нити, стягивающей тончайшую ткань раннего летнего утра воедино, мягкий освежающий ветерок, рождённый на рассвете и несущий с далёких полей аромат свежескошенного сена и полевых цветов.

Затем постепенно, по мере того как идут часы, и солнце пригревает всё жарче, ветерок ослабевает, дуя неохотно, будто устало, зато запахи, которые он разносит, становятся всё сильнее и острее, пока не наполняют воздух тяжёлым благоуханием.

"Дивно", – думает Эра, делая глубокие вдохи.

"Ужасно", – выдыхает Мики между громкими приступами чиха, поскольку ближе к лету у него неизменно проявляется сенная лихорадка.

"Божественно", – вздыхает Нана, восхищённо принюхиваясь своим большим римским носом.

"Слишком много парфюма, словно в дамском салоне", – ворчит Профессор, закуривая очередную папиросу.

Они с Эрой сидят в дальнем углу верхней террасы в уединённом месте, известном как "Под пальмами", – искусственной беседке, осеняемой тенью больших итальянских пальм, привезённых Генералом из Палермо.

В середине беседки стоит стол, смастерённый из круглой плиты белого мрамора, уложенной на пень старого дерева, спиленного довольно низко. С трёх сторон стола стоят длинные белые садовые скамейки, жёсткие и неудобные, "но, о, столь живописные, что, разумеется, больше ничего и не нужно", как саркастически говорит Профессор. Каждое летнее утро с восьми до десяти они с Эрой изучают там русскую литературу. Иногда вслух читает Эра, но чаще – Профессор, тогда как она шьёт или готовит подарки для семьи. Время от времени он внезапно прерывает чтение, строго спрашивая: "Что ты об этом думаешь? Как ты объяснишь такую ситуацию? Что бы ты сделала в подобном случае? Как ты считаешь, что должно произойти?" И Эре приходится всё время быть начеку, поскольку Профессор требует быстрых и исчерпывающих ответов, которые бы показывали, что она внимательно слушает, а не просто притворяется, что слушает, пребывая вместо это в своих грёзах.

Они уже так много прочли вместе с тех пор, как Эре исполнилось двенадцать, и были организованы эти летние чтения, заменившие регулярные уроки. Поначалу они изучали древнерусский фольклор с его замечательными сказаниями, которые веками передавались из уст в уста и из поколения в поколение, до того как были записаны на бумаге: и былины, повествующие о сказочных богатырях, из которых Илья Муромец был самым могучим; и хроники монахов, которые были единственными образованными людьми в те давние времена русской истории; и знаменитое "Слово о полку Игореве", являющееся летописью о доблести князя Игоря на поле брани.

Со временем они дошли до поэтов, творивших в эпоху царствования Петра Великого и Екатерины: Ломоносова и Державина; и до великого историка Карамзина, написавшего помимо своей знаменитой многотомной "Истории государства Российского" ещё и "Бедную Лизу" – крайне печальную повесть о крестьянской девушке, безнадежно влюблённой в дворянина. Повесть стала одним из самых первых образцов любовной лирики, когда-либо прочитанных Эрой, и она долго рыдала над описанием трагической гибели несчастной Лизы в пруду. Кроме того, они уделили большое внимание прекрасным переводам произведений немецких поэтов, сделанным Жуковским, а также басням Крылова.

Когда Эре было пятнадцать, они начали изучать великих поэтов и писателей современности: Грибоедова (написавшего "Горе от ума" и являвшегося её троюродным прадедом по линии Маззи), Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Гончарова, Тургенева и Толстого. И по мере того, как Эра слушала, читала и училась, её осознание жизни стремительно менялось. Она была уже не Эрой, а Лизой Тургенева, или Марфинькой Гончарова, или Наташей Толстого. Она жила их жизнью, думала их мыслями и чувствовала точно так же, как они. Эти часы, проведённые на террасе под пальмами, казалось, уносили её, будто на волшебном ковре, в другие миры. И пока её пальцы механически шили или вышивали, а уши жадно внимали каждому слову, прочитанному Профессором, её душа блуждала по всей России, посещая места, куда эти слова влекли. Вот она на прекрасной Украине, наблюдая вместе с Гоголем, как плачущая старуха-казачка прощается со своими сынами, провожая тех на войну; а вот уже в Крыму у Бахчисарайского фонтана слёз, столь поэтично воспетого Пушкиным; или на Кавказе у ревущего Терека; или в тульском поместье Тургенева, невероятно похожем на родное орловское.

На этой террасе под пальмами Эра, будто наяву, познала гнев и печаль, надежду и отчаяние, радость и счастье, согласно тому, что в тот миг вылетало из уст Профессора. После таких чтений она неизменно чувствовала себя "выжатой как лимон", поэтому Дока настаивал, чтобы она полежала хоть полчасика в гамаке, прежде чем садиться за фортепиано или приступать к другим занятиям.

После завершения обеда наступала очередь Мадемуазель Берты. Она оказалась хорошей компаньонкой, молодой, весёлой и миловидной, хотя и не обладавшей ни поразительными выпуклостями, ни связанными с ними трюками, как приснопамятная Мадемуазель Нина. Кроме того, она не декламировала нараспев "Илиаду" и "Одиссею", но зато вела Эре курс французской литературы, шедший параллельно курсу Профессора. Они попеременно зачитывали друг другу баллады трубадуров, поэтому Шарлемань⁴⁹, Ричард Львиное Сердце, и Маргарита де Валуа⁵⁰ стали неотъемлемыми героями мира теней Эры. Она, выучив наизусть, любила декламировать тяжёлые, раскатистые и звучные стихи Корнеля и Расина, а также штудировала сочинения Вольтера, трактат Руссо "Эмиль" и знаменитые письма мадам де Севинье. Вот одна из записей в её дневнике: "В последнее время я настолько много читаю, что меня прозвали Вкнигуносом. Поутру с Профессором я русская, днём – француженка, вечером же – англичанка, поскольку именно тогда я познаю литературу 'туманного Альбиона'. Говорят, что я отстала по немецкой, но куда прикажете мне её впихнуть, если только не учиться заполночь. Я и так, не спрашивая ничьего разрешения, прочла 'На высоте' Ауэрбаха, и какой же переполох это вызвало. Назвали роман запрещённым чтением, и Маззи отругала за то, что я совершила грех. Однако Профессор рассмеялся, а Мадемуазель сказала: 'Почему бы и нет?' Но когда я спросила её, можно ли мне почитать Мопассана и Золя, с ней чуть не случился припадок. Она твердит, что единственные французские книги, которые разрешено в моём возрасте брать в руки, – это те, что помечены снаружи 'Для юных дев'. А я желала бы почитать и другие, и думаю, что так и поступлю, неважно, грех это или нет".

После чаепития происходили долгие поездки в "корзине" по всей округе. Эра сама правила толстыми пони, в то время как Маззи сидела с ней рядом, а Профессор устраивался позади на небольшом откидном сиденье, прикреплённом к корпусу плетённого фаэтона. Они проезжали через дубовые леса, берёзовые рощи и поля, спускаясь к лугам и реке. Пони степенно бежали рысью, и Маззи всё говорила и говорила в своей мягкой и тягучей манере. А Профессор, сидевший сзади в полном одиночестве, с развевающимися, как у какой-то фантастической птицы, фалдами пыльного сюртука, был отчаянно молчалив. И Эра, думая о том, что было прочитано в тот день, блуждала в своём воображаемом волшебном мире, вплетая происходившее там в реальный мир, через который они ехали.

Под влиянием писателей и поэтов она много размышляла в те дни о любви, задаваясь вопросом, на что же это чувство похоже в действительности. Ей хотелось бы и самой влюбиться, но в кого? В Доку, в Профессора? Конечно, нет. И никто из прочих её учителей не смог бы стать объектом романтической страсти, и по соседству не наблюдалось красивых и поэтичных молодых людей, которых возможно было бы случайно встретить, бродя по дорогам и тропам. Нет, там не было ни единого человека, в кого можно было бы влюбиться. Должно быть, это весьма странное чувство, думала она, коли оно заставляет девушек краснеть, бросая их то в жар, то в холод, а также совершать всякие чудны́е поступки. "Ох, неужели же мне не суждено встретить любовь на своём пути? Останусь ли я старой девой, как Нана и Шелли или Мадемуазель Нина и Берта?"

Однажды она прочла французскую книгу, должным образом помеченную "Для юных дев", в которой настоятельно рекомендовалось совершить Нёвэ́н тем, кто чего-либо очень сильно хочет. То есть молиться девять дней кряду святому Иосифу, прося его о сотворении чуда. "В моём случае это должен быть красивый юноша, в которого я смогу влюбиться", – подумала Эра. И почувствовала большое воодушевление, когда вскоре после прочтения книги обнаружила в старом комоде серебряную статуэтку святого Иосифа, принадлежавшую Шелли.

"Это очень хороший знак", – решила она, быстро поставив святого Иосифа на угловую полку в своей комнате и соорудив вокруг него картонное святилище, выкрашенное в тёмно-синий цвет и усыпанное серебряными звёздами. Дополнив святилище вазой со свежими цветами, она приступила к своему Нёвэ́ну. Каждое утро и каждый вечер в течение пяти минут она молилась: "О святой Иосиф, пожалуйста, пошли мне красивого юношу", – а затем, низко поклонившись, обещала назавтра принести ему новый букет.

И покуда она каталась в "корзине" или гуляла по парку, она всё время высматривала молодого красавца, которого, несомненно, должен был послать ей святой Иосиф. Но проходил день за днём, восемь дней, девять, и ничего не происходило. Тогда, поразмыслив, она решила совершить второй Нёвэ́н, а потом и третий, и всё равно ничего не произошло. Наконец, потеряв терпение и впав в сомнения, она вытащила святого Иосифа из его ниши и вернула туда, где нашла, то есть в старый комод Шелли.

"Наверное, это не Ваша вина, – вежливо сказала она, накрывая его чистым носовым платком. – Но всё-таки отсутствие результата слегка обескураживает, знаете ли, в особенности после того, как я так усердно умоляла Вас целых три Нёвэ́на. Очевидно, я обречена остаться старой девой. Маззи говорит, что надеется, что я никогда не выйду замуж, поскольку должна стать её 'радостью в старости'. Что ж, вот кем я буду. Надо привыкать к этой мысли".

"Но тебе всего шестнадцать, – очень резонно заметила Мадемуазель Берта, когда Эра с грустью призналась ей, что время и молодость быстро уходят, и ей никогда, никогда не выйти замуж. – Посмотри на меня, я на десять лет старше и ещё не потеряла надежду. Я уверена, что когда-нибудь мне обязательно встретится подходящий мужчина. Да и тебе тоже".

"Ох, мне страшно даже думать о том, чтобы ждать десять лет!" – мрачно воскликнула Эра и едва ли утешилась, когда Мадемуазель напомнила ей о некоторых примерах из литературы, когда женщины ждали своего суженого и двадцать, и тридцать лет, а иногда и всю жизнь.

"Ну, и что с того? Это же ужасно!" – отрезала Эра, чувствуя себя хуже некуда.

Но как раз в тот момент, когда она уже перестала ждать чуда, оно вдруг действительно свершилось, и не один, а целых пять юношей внезапно появились, причём не на дороге или в парке, а в её собственном доме, в Троицком. Они были друзьями Мики, сокурсниками по университету, путешествовавшими на каникулах и решившими заскочить на недельку-другую. Правда, язык не поднимался назвать их красивыми или даже привлекательными на вид, но, тем не менее, они были там, шумные, молодые, с большими, казалось, постоянно открытыми ртами, поскольку они либо орали, либо хохотали, либо ели, демонстрируя отменный аппетит, "как в бездонную бочку", по выражению Мадемуазель.

Когда Эра услышала об их прибытии, то первое, что она сделала, это бросилась к комоду, снова вытащив оттуда святого Иосифа.

"Ох, Вы всё исполнили, как я просила! Спасибо!" – вопила она, обнимая и целуя его, а затем, так как он выглядел немного тусклым и запачканным, она отполировала его до блеска и поставила на прежнее место на полке. Сделав это, она поправила волосы, отряхнула своё розовое клетчатое платье, бывшее, увы, слишком коротким, чтобы создать образ юной леди, и с бьющимся сердцем, но демонстрируя при этом серьёзные и "элегантные" манеры поведения, спустилась навстречу своей Судьбе.

"Это моя маленькая сестра Эрка", – небрежно бросил Мики, когда она вошла, и ей хотелось придушить его за столь легкомысленное представление.

"Маленькая Эрка, видишь ли. Тупой идиот! – в ярости подумала она. – Почему бы не сказать: 'Это моя сестра Ирина', – звучало бы и по-взрослому, и достойно. Я расквитаюсь с ним за это".

Пожимая руки всем пятерым, она внимательно краем глаза оглядела их, ощутив лёгкое разочарование, поскольку они определённо не являлись красавцами. Там был Митька с ярко-рыжими волосами, веснушками и вздёрнутым носом; и Димик, похожий на лягушку; и Иван, слишком низкий, толстый и коренастый; и ещё один Митька, высокий, жилистый, с крючковатым, как у ястреба, носом; и Дмитрий, весь прыщавый, лоснящийся и наиболее невзрачный из всех них.

"В жизни бы не подумала, что все они молодые князья и графы, – заметила Нана, неодобрительно фыркнув. – И не вздумай увлечься кем-нибудь из них, – предостерегающе продолжила она. – Трудно себе представить более непривлекательную компанию. Да к тому же все чудики, кроме одного по имени Дмитрий. Какая нелепость!" Что было правдой, так как Митька и Димик – лишь уменьшительные производные от имени Дмитрий … И Эре, хотя и очень неохотно, пришлось с Наной согласиться.

"Что ж Вы не могли послать одного симпатичного парня вместо этих четырёх Дмитриев и Ивана", – заявила она святому Иосифу позже, но тут же добавила, опасаясь его обидеть, что "конечно, это лучше, чем вообще ничего".

"А теперь нужно влюбиться. Кого же из них выбрать? Буду ли я дрожать и краснеть при виде Ястребиного Носа, или Лягушки, или Ванваныча, или одного из двух других? От мысли о ком из них меня будет кидать то в жар, то в холод? Наверное, стоит выбрать Веснушки, он довольно мил".

Так и было решено. Суженым стал Веснушки.

"Я сладкая шестнадцатилетка, и я влюблена, —произнесла она, стараясь говорить как можно более томным голосом. – Влюблена в прекрасного юношу. У него тициановские волосы и лицо нежного цвета, усыпанное привлекательными золотистыми пятнышками. Я дрожу, когда он приближается. Я опускаю веки. Мои руки трепещут (я бы желала, чтобы они не были столь красны). Он замечает моё волнение. 'Дева, – шепчет он одним благоуханным лунным вечером. – Отчего ты боишься меня? Я не причиню тебе зла, ведь я люблю тебя. Ты дама моего сердца, и нам нужно немедленно пожениться …'" Всё это, казалось, звучало совершенно правильно в её воображении, но почему-то не имело никакого отношения к реальной жизни. Как бы она ни старалась, ей не становилось ни жарко, ни холодно, когда она думала про Веснушки, и она абсолютно не трепетала, увидев его. Да и Веснушки никогда не шептал ей на ухо милых пустяков, а лишь ухмылялся, дразнил и называл Эркой, совсем как Мики. Всё это было очень обидно, и Эра ненавидела и презирала себя за то, что смеялась над их дурацкими шутками и байками, и за то, что носилась по лужайке, играя с Мики и пятёркой в глупейшую игру под названием "Поймай меня".

"Ох, мне так весело, так весело, никогда в жизни мне не было так весело!" – кричала она, а потом вдруг вспоминала, что влюблённые девы никогда не носятся кругами, вопя во весь голос, словно сорвиголова, а скромно семенят, постоянно падают в обморок и чахнут от неразделённых чувств.

"Вот, ты опять это сделала", – ухмылялся Веснушки, указывая на оторвавшийся лоскут её юбки, на что Мадемуазель в ужасе восклицала: "Посмотри на своё платье, Эра, и на причёску. Если бы только могла видеть тебя сейчас твоя Мама!"

"Держу пари, что ты не сможешь сделать мостик, чтобы твоя голова касалась земли", – подначивал Ванваныч.

"Конечно же, смогу!" – восклицала Эра и, при помощи Мики, услужливо обнявшего её за талию, совершала подвиг. "Я даже могу стоять на голове", – продолжала она.

"Ах, только не это! – заявляла Мадемуазель Берта. – Всему есть предел. Ты уже сегодня достаточно наигралась в эти грубые игры. Марш в дом!" И в решительной манере, не подразумевавшей ослушания, она гнала Эру обратно в её комнату.

Но, разумеется, за ужином они снова встречались, а потом опять начинались игры.

"Сейчас в моей дочери определенно нет и толики изящества или кокетства. Я никогда не ожидала, что она превратится в эдакого сорванца, – как-то услышала Эра замечание Маззи. – В окружении всех этих шалопаев она сама становится такой же, как они. Я думаю, мне нужно с ней серьёзно поговорить".

"Ох, ни в коем случае, Мария Михайловна, – в один голос выдохнули Дока и Профессор. – Оставьте её в покое. Ей полезно побегать и поиграть в подвижные игры в компании молодых людей. Ведь она так долго вела слишком тихую жизнь, окружённая лишь нами, старыми чудаками, целыми днями читая свои книги. Позвольте ей понаслаждаться".

И Маззи согласилась: "Ну, хорошо, раз Вы так считаете".

Во всей этой беготне и возбуждении Эра напрочь забыла о любви, святом Иосифе и красавцах, поэтому когда Мики объявил, что назавтра к ним приезжает ещё один его друг, Петя, она пропустила это мимо ушей; то есть ей и в голову не пришло задаться вопросом, будет ли тот привлекателен, и будет ли она дрожать, трепетать и влюбляться с его появлением.

Петя

Итак, Петя прибыл тихо и без какой-либо суеты. Святому Иосифу по этому случаю не было подарено специального букета, и Эра совершенно не переживала по поводу своего платья или причёски.

"По крайней мере, среди нас появится ещё один человек с именем, отличающимся от Дмитрия", – было единственной промелькнувшей у неё мыслью, и она надеялась, что ему будет так же весело, как и остальным.

Она встретила его как раз перед ужином, когда спешила домой, чтобы вымыть руки и переодеться. Пробегая через библиотеку, она увидела Профессора, разговаривавшего с высоким незнакомцем, и мгновенно догадалась, что это, должно быть, Петя. Когда она подошла к ним, Профессор тут же довольно официально произнёс: "Князь, а это наша Ирина Владимировна" (что стало, по её мнению, весьма и весьма приятным представлением, совсем не похожим на дурацкое "Это всего лишь маленькая Эрка" из уст Мики). И князь, то бишь Петя, чрезвычайно серьёзно поклонившись, сказал, что несказанно рад их знакомству.

"Я большой друг Вашего брата и много слышал о Вас, – продолжил он. – Но Вы ничуть не походите на него. Он очень крупный, а Вы такая маленькая".

"Ох, ну, я не столь уж и маленькая, – парировала она чуть встревоженно, потому что "маленькая" на семейном наречии все ещё подразумевало "совсем ребёнок". – Мне уже больше шестнадцати, знаете ли, и я вешу свыше сорока килограммов, поэтому сложно было бы назвать такую девушку маленькой, не так ли?"

И Петя очень серьёзно ответил: "Да, разумеется. Вы правы".

Ответ оказался удовлетворившим её полностью, и Эра сразу же сделала заключение, что Петя очень мил. К ужину она облачилась в своё самое красивое платье и как можно аккуратнее собрала волосы в пучок на затылке. За трапезой, сидя как обычно между Веснушками и Ястребиным Носом и болтая в основном с ними, она украдкой осмотрела нового гостя и нашла, что тот необычайно хорош собой. Он был высок и широкоплеч, имел карие глаза и прямой нос, а также обладал неимоверно притягательной улыбкой, медленно и таинственно изгибавшей его полные губы.

"Он отличается от всех остальных, – думала она. – Спокойный. Не орёт и никого не перекрикивает. Медлителен и обдумывает каждое слово".

Она заметила, что, по-видимому, он нравится абсолютно всем, и что Маззи относится к нему иначе, чем к остальным.

"Она беседует с ним как со взрослым мужчиной", – поделилась Эра позже с Мадемуазель Бертой, и Мадемуазель в ответ сказала: "Почему бы и нет. Он не такой, как эти молодые разгильдяи. Он и правда взрослый".

"Ох, но он же ровесник Мики, значит ему не так уж и много лет", – возразила Эра, но Мадемуазель заметила, что всё зависит от характера человека и что "Лё Принс э шарма́н, аврэ́ гран сэньо́р, куа́?"⁵¹

В тот вечер все они по обыкновению сидели на террасе, играли в шарады и пели "Вниз по матушке по Волге", "Ухарь-купец" и прекрасные цыганские романсы о любви, лунном свете и страстных чёрных очах. Постепенно светлая и прозрачная летняя ночь России окутала их, и с того места, где они расположились спиной к старому дому, нависавшему позади бесплотным призраком, они могли видеть только светлячков на лужайке, раскинувшейся у самых ног, белую балюстраду, отделявшую цветочную террасу от парка, и массивные очертания деревьев за ней. Звёзды пульсировали в бледноватом летнем небе, безумно надрывались соловьи, беседки непрерывно источали тяжёлые волны благоухания, и голоса певцов, молодые и сильные, наполняли собою сад, заставив Эру вспомнить о том, что когда-то давно сказал ей Дока: "Ведь никто не знает, что происходит со словами, когда мы их произносим, и куда они деваются. Мне кажется, они могут оставаться в Вечности, улетая мимо луны и звёзд в те сферы, о которых мы не имеем ни малейшего представления". И, как и тогда, от этой мысли у неё закружилась голова.

Вскоре на востоке появился слабый серебристый свет восходящей луны.

"Ну, если это не поэтично, то я уж и не знаю, что тогда", – вздохнула Нана, и все рассмеялись.

"Да, и звёзды выглядят так, будто они вышиты на прозрачной бледно-голубой кисее", – поддержала её Маззи, питавшая слабость к красивым тканям.

"Ах, но эти песни лучше всего. Столь трогательные, что у меня от них щемит сердце, – воскликнула Мадемуазель Берта. – Именно музыка является настоящей гармонией, душой этой ночи – всё остальное лишь фон для неё".

"Ночь иногда пугает меня!" – вдруг вскрикнула Эра, и все снова засмеялись, а Мики ввернул: "Она и должна, потому что ты всего лишь Мартышка из мартышек и Водочмока, думающая об уховёртках, летучих мышах, бешеных собаках и грабителях. Вы знаете, она ужасно всего этого боится".

"Это будущее, которого она подсознательно страшится. Великое неведомое, которое ждёт и уже зовёт её", – пробормотал Дока, но никто его не услышал.

"Бешеные собаки? Ты действительно их боишься? – удивился Веснушки. – Ну, тогда я расскажу тебе, как защититься, чтобы они не покусали тебя за ноги в темноте. Как только зайдёт солнце, вставай на ходули, и тогда ты будешь в безопасности".

"Да, но грабитель может ухватиться за ходулю и дёрнуть, чтобы она упала. И что ей тогда делать? Она будет так же беспомощна, как жук, лежащий на спине", – сказал Ястребиный Нос.

И покуда они очень громко и наперебой давали ей "разумные" советы по этой теме, Петя, до этого молча сидевший с ней рядом, вдруг тихо произнёс: "Позади нас высокий розовый куст. Если мы сейчас оба упадём навзничь с террасы на острые палки, которые его поддерживают, то они пронзят наши тела насквозь".

"Ох, но это было бы ужасно", – тоже вполголоса ответила Эра.

"Вы так думаете? Я не уверен. Возможно, это был бы приятнейший способ умереть. В любом случае, мы бы ушли вместе. Вы были бы против этого?"

"Но я пока не хочу умирать. Я только начинаю жить", – воскликнула она, тут же запнувшись.

Петя внимательнейшим образом смотрел на неё, и его глаза были так близко, а лицо выглядело столь бледным в лунном свете. И вдруг она ощутила, что совсем даже не против умереть именно сейчас, и что было бы не страшно уйти вот так, с ним вместе.

"Что там за ерунду опять несёт Водочмока?" – спросил Мики, но Эра не стала ничего объяснять, и в следующую минуту они снова запели "О, волшебная ночь".

Но в десять часов случилось то ужасное, чего так боялась Эра.

"Тебе пора спать", – сказала Маззи ласково, но твёрдо, и Эре, униженной, готовой расплакаться и ненавидящей в этот миг свою мать, пришлось встать и, пожав всем руки, пожелать им спокойной ночи.

"Итак, Вы всё-таки ещё маленькая, если должны идти в постель так рано", – сказал Петя, задержав на мгновение её руку в своей, когда она мрачно пожелала ему сладких снов. И она, возненавидев его люто и яростно, убежала со слезами гнева и унижения, струящимися по её щекам. И когда Маззи по сложившейся традиции пришла благословить её на ночь, Эра, напрочь отказавшись поцеловать её и отвернувшись, уткнулась лицом в подушку.

Однако на следующее утро всё снова было в полном порядке. В окно светило солнце, и впереди её ждал целый день со множеством планов.

Прошла неделя.

"Какая программа на сегодня?" – спросила Эра, сбегая вниз по лестнице и наткнувшись на Мики.

"Сначала мы хотим посетить конюшни и псарню, а потом, когда вернёмся, можем сыграть в твой старый дурацкий крокет, если будет не слишком жарко", – ответил он.

И Эра, оставшись вполне довольной такой перспективой, побежала искать Профессора, который, несомненно, уже ждал её, чтобы почитать.

Но пока тот читал, её мысли блуждали отнюдь не по тем местам, о которых шла речь в его книге, а по конюшням и псарне вместе с Мики и остальными. Она могла видеть лоснящиеся спины и гривы лошадей, слышать топот их копыт и удары хвостов по их бокам, вдыхать едковатый запах стойл. Мики будет показывать своих любимиц, используемых на охоте, царицу Савскую и Кончиту, названную, как он однажды по секрету признался Эре, в честь настоящей испанской красавицы, миниатюрной танцовщицы, с которой он познакомился в кабаре и так сильно подружился, что она даже послала Эре в подарок высокий испанский гребень, тогда как Эра, возвращая комплимент, передала ей с Мики своё собственное чу́дное колечко с рубином и бриллиантом.

"Признаться, весьма мило с твоей стороны!" – одобрительно сказал Мики, и Эра чуть не лопнула от гордости после столь редкой похвалы брата.

Из конюшен она переместилась вместе с ними на псарню, чтобы посмотреть на борзых, гончих и сибирских лаек …

"Я уже три раза спросил тебя, что ты думаешь о таком неожиданном развитии событий в рассказе, а ты мне так и не соизволила ответить", – громко и раздражённо сказал Профессор. И Эра, вздрогнув, пришла в себя и была вынуждена признаться, что не слушала.

"Что ж, прекрасное признание! Отличное положение дел! – возмутился Профессор. – Так кому я, по-твоему, читаю? Деревьям и кустам, птицам и насекомым? Я вынужден попросить тебя быть более внимательной, иначе мы можем сию же минуту прекратить наше чтение. Если у тебя болит голова, то просто скажи, и я закрою книгу".

"Мне очень жаль, Николай Алексеевич! Простите меня, пожалуйста", – кротко извинилась Эра.

Но он, покачав головой, промолвил: "Хм-хм, это что-то новенькое. Мне кажется, что от пребывания здесь этих молодых людей стало мало пользы. Пётр слишком долго смотрел на тебя прошлой ночью".

Внезапно Эра поняла, что от ярости всё её лицо, шея и плечи наливаются краской. Дальше и дальше распространялась горячая алая волна, пока Эра не почувствовала, что вся горит.

"Ого!" – многозначительно сказал Профессор.

"Никакого ого! Вы ужасны!" – закричала Эра и, вскочив, бросилась через сад и дом в свою комнату.

"Что с тобой стряслось, Пташка? – изумилась Нана, спокойно сидевшая в кресле, штопая чулки. – У тебя разгорячённый и запыхавшийся вид. В чём дело?"

"Ох, ни в чём, просто Профессор вёл себя гадко и невежливо, вот и всё, и я от него сбежала".

В этот миг взгляд её упал на святого Иосифа, сиявшего неимоверно ярко в проникавших в его святилище лучах солнца. Казалось, что он улыбался как-то по-новому, не так как раньше. Внезапно её осенила мысль: "Да ведь он смеётся, потому что я покраснела. А я краснею всё сильнее и сильнее".

"Тут не над чем смеяться, – с укором заметила она, подходя к святилищу и глядя святому Иосифу прямо в глаза. – Профессор разгневал меня, и вот почему я покраснела".

"Но чем же он так тебя разгневал? Не тем ли, что упомянул чьё-то имя?" – возник в её голове вопрос святого Иосифа.

"Ох, нет, конечно же, нет", – воскликнула она, после чего Нана потребовала: "Я бы хотела, чтобы ты сейчас же прекратила разговаривать сама с собой! Брось эту ужасно глупую привычку".

Ближе к обеду они все вместе играли в крокет: Эра, Мадемуазель Берта и семеро молодых людей. Дважды Эру ставили в пару с Петей. Было забавно иметь его в качестве партнёра, поскольку, когда был не их ход, Петя взял странную манеру наклоняться над ней, пристально глядя ей в лицо, чего никто и никогда раньше не делал. Происходило это в абсолютном молчании, и ей приходилось запрокидывать голову, дабы ответно посмотреть снизу вверх в его глубокие карие глаза. И они смотрели и смотрели друг на друга, не отрывая взгляда и, как ей казалось, "даже не моргая". Эта его манера изумляла и очаровывала её, вызывая незнакомые доселе чувства, которые она не смогла бы ни описать, ни даже объяснить самой себе.