Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Потом они играют в жмурки, в "казаки-разбой-ники", в теннис, в крокет и во все-все игры, какие только можно представить. И они скачут верхом, и ездят в экипажах, и катаются на лодках по пруду, и гуляют группами по парку.
После, на террасе перед столовой подают сытный ужин (весьма напоминающий обед, но уже без супа), с последующим фейерверком на лужайке. "Пшшш-хлоп-бум", – ракеты взлетают высоко в вечернее небо, осыпаясь на землю дождём искр, а зрители пригибают головы и взволнованно кричат друг другу: "Берегитесь шеста! Может ударить. Осторожно, палка! Вон она падает!" Вслед за салютом зажигаются и начинают крутиться искрящиеся колёса "Кэтрин", и всевозможные огненные фигуры вспыхивают одна за другой, а поодаль, на том конце лужайки, где уже начинается парк, мерно горят "римские свечи", выставленные широким полукругом, и от их магического красноватого свечения деревья на фоне кажутся тяжёлыми портьерами.
Но вскоре всё кончено, лужайка снова темна, за исключением пары шипящих затухающих колёсиков, и только мягко светящиеся японские фонарики, расположенные на равном расстоянии друг от друга, указывают путь к оранжерее, превращённой в театр, где в честь Генерала будет поставлена пьеса. Они идут все вместе мимо лужайки и по тёмным аллеям, толкаясь и пихая друг друга, ведь каждый стремится попасть туда первым и занять лучшее место. Эра крепко держится за Доку, ведь ночью наступает Жуткое Время Ужасных Вещей, и она предпочла бы никогда не встречаться с ними, если это вообще возможно. Церковные колокола только что пробили девять. Поднялся странный прохладный ветерок, от которого по телу пробегает лёгкая дрожь. Вдали лают собаки. Аллея выглядит таинственно и непривычно.
Ой, что же это такое притаилось в кустах? Оно всё белое, оно шевелится, оно жутко стонет, и кто-то вскрикивает: "Смотрите, там привидение!"
С воплем ужаса Эра бросается в объятия Доки, а все остальные начинают визжать. Вдруг посреди этой паники раздаётся голос Генерала, грозный, но в то же время ободряющий: "Кто бы Вы ни были, выходите оттуда. Вам должно быть стыдно. И если не послушаетесь, то я буду стрелять".
После чего призрак сбрасывает своё белое одеяние и, опасливо пригнувшись, приближается к ним в синем деловом костюме. Когда Эра осторожно приоткрывает один глаз, она узнаёт старого дядю Роро, дальнего родственника семьи по женитьбе, большого любителя розыгрышей.
"Тебе должно быть стыдно, Роро", – полусме-ясь, полусердясь, укоряет Генерал. И даже Дока ворчит: "Это вовсе не смешно, Орест Дмитриевич, надобно думать и о детях. Однако, – обращается он уже к Эре, всё ещё отчаянно цепляющейся за него. – Это будет тебе хорошим уроком. Теперь ты сама видишь, что призрак – это всегда проделки шутника, и потому бояться нечего".
Но Эру нелегко убедить, и она отказывается покинуть безопасное убежище в надёжных руках Доки до тех пор, пока они не добираются до оранжереи. Войдя, они обнаруживают, что все растения и цветы убраны, и только жёлтые розы старинного плетистого "Маршала Ниэля" свисают гроздьями с потолка. С одной стороны оранжереи выстроена сцена, и скамейки, расставленные длинными рядами, заполняют всё пространство перед ней. "Как в настоящем театре", – думает Эра, которая никогда ещё в театрах не бывала. Она сидит в первом ряду с Маззи и слушает необычайно громкую увертюру, которую вдохновенно исполняет немолодая дама-пианистка (Маззи называет её "Тапёршей" или "Бэнгером"), специально приглашённая с этой целью из Орла. У дамы объёмный бюст, наводящий Эру на мысль о выражении "хранить тайны в своей груди", вычитанном ею в одной из книг.
"У этой леди, должно быть, много секретов", – шепчет она Маззи.
"Почему, дорогая?"
"Посмотрите на её грудь – она такая крупная и полная".
Но Маззи быстро произносит: "Тише, тише! Не показывай пальцем! Это невежливо", – и тут же начинает тихо смеяться, прикрывшись носовым платком.
"Ну, и пусть, – думает Эра слегка раздражённо, потому что не видит ничего смешного в своих словах. – Мне всё равно. У этой леди наверняка много тайн, и я обязательно разузнаю о них позже".
В этот момент музыка смолкает, бордовый занавес раздвигается, и начинается представление. К восторгу Эры в спектакле заняты почти все члены её семьи или гости. Вот Генерал, ряженый толстым старым господином в смешной мешковатой одежде и с длинной белой бородой, вот Мики с маленькими чёрными усиками, постоянно падающими ему в ладонь, вот Ольга, очень статная и красивая в своём лучшем шёлковом платье, в окружении кучки молодых людей.
Суть пьесы заключается в постоянной путанице: те люди, которым нужно встретиться в саду, где всё это происходит, никак не находят друг друга, те же, кому не следует встречаться, непременно сталкиваются, и из-за этого всё время случаются забавные казусы. Эра кричит, и хохочет, и вскакивает со своего места, и даже даёт советы актёрам, пока те не начинают сердито зыркать на неё, и Маззи не велит ей сесть и замолчать.
Когда спектакль отыгран, все снова скопом вываливаются в тёплую летнюю ночь и направляются к павильону близ площадки для игры в крокет, где готовится дать концерт церковный хор Троицкого храма. Эра находит старый обветшалый павильон необычайно красивым, потому что его покрытые вьющимися растениями шпалерные стены украшены японскими фонариками, а древний дуб, возвышающийся огромной триумфальной колонной прямо по центру, увит гирляндами цветов. Певчие в белых русских рубахах и шароварах стоят с непокрытыми головами, блестя свеженамасленными волосами и держа в руках церковные свечи, чтобы лучше видеть свои ноты. Регент – обладатель высокого голоса, называемого тенором – неприятный низкорослый толстяк со складками, как у быка, на красной шее ударяет камертоном по переносному пюпитру и задаёт хору правильный тон. "Ля-ля-ля", – напевает он тихо, сердито оглядывая певчих и бешено округляя глаза. Затем он приподнимает руки и, слегка взмахнув ими, заставляет хор разом грянуть всеми любимую известную песню:
"Гром победы, раздавайся!
Веселися, храбрый Росс!
Звучной славой украшайся.
Магомета ты потрёс!"
"Кто такой Магомет, и зачем его трясли?", – шепчет Эра на ухо Профессору. Он любезно поясняет, что Магомет – это турецкий пророк, и что песня повествует о победе русского оружия над турками во времена Екатерины Великой.
"Потрясён, в данном случае, означает побеждён", – объясняет он, и Эра вежливо благодарит и говорит, что теперь-то она всё прекрасно понимает, но на самом деле это не так.
Мальчишечьи сопрано звучат в чистом ночном воздухе пронзительно и мелодично, тенор выдаёт причудливые рулады, а басы рокочут на заднем плане. Особенно впечатляет Эру один из басов, по профессии деревенский плотник. У него длинные золотистые усы, которые энергично двигаются вверх-вниз, когда он, опуская подбородок на грудь, чтобы добиться низких нот, буквально выдавливает из себя могучие звуки. Эра зачарованно смотрит на него и думает, что хотела бы выйти за него замуж. Но, увы, она знает, что он уже женат и имеет двенадцать детей.
Когда громоподобный гимн спет, все бурно аплодируют, и наступает небольшая пауза, чтобы перекинуться парой восхищённых фраз перед началом следующей песни. На этот раз речь идёт о Петре Великом в Полтавской битве и начинается так:
"Было дело под Полтавой,
Дело славное, друзья …"
Именно здесь фаворит Эры начинает особенно блистать, так как ему выпала честь петь эти две первых строчки в полном одиночестве, и только на третьей вступает весь хор.
"Великолепно! Превосходно!", – кричат все, когда песня заканчивается, и тут тенор, уколотый ревностью, решает сам выдать соло, внезапно вступая:
"Во поле берёзонька стояла,
Во поле кудрявая стояла …"
По мере исполнения он багровеет всё больше, и его глаза сильно закатываются, а горло раздувается, как у певчей птицы, когда он берёт самые высокие ноты.
"Браво! Браво! Бис! Бис!", – ликуют восхищённые слушатели, и он, довольно улыбаясь, трижды кланяется, прикладывает руку к сердцу и затем печально указывает на горло, как бы говоря: "Пожалуйста, сжальтесь надо мной и не просите большего, это совершенно невозможно".
Потом он неожиданно решает, что всё же сделает одолжение, и начинает сызнова.
В этот вечер исполняется много песен, и концерт завершается только потому, что Генерал оглушительно объявляет: "Хватит, ребята, и спасибо! Вы замечательно справились!" После этих слов тенор польщённо вспыхивает, кланяется и ведёт себя так, будто это он один спел всю программу.
Сразу за тем Маззи, возвышая свой тихий голос, приглашает всех вернуться в дом, где Тапёрша уже играет первые такты церемониального полонеза. Парами, рука об руку, все поднимаются на террасу и идут в бальную залу вслед за Маззи, которая вместе с Губернатором открывает бал. Эру никто не пригласил танцевать, поэтому она так и идёт рядом с Докой, а Нана с дядей Роро следуют за ними. В этом году бал не маскарадный, но в прошлом он был таковым, и Эра тогда выглядела словно сказочная принцесса: в голубом тарлатане с серебристыми бумажными крыльями, со старой рождественской звездой в волосах и с волшебной палочкой в руке, которую Мики смастерил из обычной палочки, покрыв её серебрянкой. Ольга же была одета в платье с цветочным орнаментом, доставшееся ей от бабушки, и воплощала образ французской маркизы с высоко уложенными и напудренными волосами и красующейся на щеке чёрной мушкой из пластыря. В руке она держала старинное дрезденское фарфоровое зеркало, с которым играла в увлекательную игру. Сидя в позолоченном кресле посреди бальной залы, она держала зеркало высоко перед собой и наблюдала в нём за парадом юношей ("кавалеров", как их всегда называли), которые подходили к ней сзади и на мгновение останавливались у спинки её кресла. Завидев лицо кого-то, с кем ей не хотелось танцевать, она хлестала кружевным платком по зеркалу, и отвергнутому кавалеру приходилось отойти в сторону. Но когда она наконец лицезрела того, с кем желала вальсировать, то роняла платок, а кавалер, встав на одно колено, поднимал его и возвращал ей. После этого они шли танцевать.
Эра тоже пыталась играть в эту прелестную игру, но так долго смахивала и смахивала пыль со своего зеркала, что в конце концов смотрящихся в него кавалеров просто не осталось. Естественно, все стали потешаться над ней, и Мики стащил её с позолоченного кресла, вопя: "Водочмока, ты так и не поняла, как правильно играть в эту простую игру". Тем не менее, то был замечательный и незабываемый бал.
Нынешний, со всеми этими свечами, горящими на узком выступе поверх дубовых панелей по периметру залы, тоже чудесен. Стеклянные двери на террасу распахнуты, и сквозь них она видит небольшие столики, накрытые к позднему ужину, на которых в прозрачных колбах, защищающих от ветра, мерцают огоньки.
Наконец, когда первый танец завершён, и никто не обращает на Эру внимания, та украдкой идёт к отдыхающей пианистке, с явным удовольствием лакомящейся фисташковым мороженым.
"Как поживаете? Очень рада с Вами познакомиться", – говорит Эра, делая вежливый реверанс.
Дама улыбается и отвечает: "Если Вы спрашиваете меня, то мне ужасно жарко, и я насквозь промокла. Пот течёт ручьём по моей спине, и я знаю, что он портит моё платье".
"Ох, мне так жаль! – сочувственно восклицает Эра. – Вам настолько жарко, что Вы даже не поделитесь со мной кое-чем важным?"
"Боже мой, почему же нет, – несколько удивлённо отвечает пианистка. – А в чём, собственно, дело?"
"Ну, я бы хотела узнать некоторые секреты, которые Вы прячете в своём корсаже, – произносит Эра, таинственно понижая голос. – Я наблюдаю за Вами весь вечер и вижу, что их очень много, прямо там".
"Помилуй меня, дитя, о чём ты говоришь? Какие секреты? Какой корсаж?", – восклицает теперь уже совершенно изумлённая дама, будучи крайне озадаченной и растерянной.
Эра подходит чуть ближе и доверительно шепчет: "Я имею в виду те тайны, которые Вы храните в своей груди".
"Это что, шутка или загадка? – сердито вопрошает дама. – Если так, то я могу сказать точно, что не знаю ответа, а тебе надобно сейчас же пойти поиграть или приготовиться танцевать, потому что я намерена повторить Блестящую Польку".
"Ну, пожалуйста, пожалуйста, – искренне умоляет Эра. – Это не шутка и не загадка, просто, увидев Вашу большую грудь, я сразу поняла, что в ней хранятся великие тайны".
"Пожалуй, из всех испорченных, невоспитанных, дерзких и бестактных девчонок ты самая худшая, которую я когда-либо встречала, и я скажу об этом твоей Мамаше. Тайны в моей большой груди, надо же!" Она презрительно фыркает и, поднявшись с банкетки, величаво плывёт сквозь залу к Маззи, которая разговаривает с Губернатором и его женой.
Не дожидаясь грозящих ей ужасных последствий, Эра разворачивается и вылетает в сад, где прячется за лавровым кустом. Но так как ничего не происходит, то через некоторое время она выбирается из своего укрытия и осторожно возвращается в бальную залу. Однако, не успевает она переступить порог, как Нана ловит её, восклицая: "Что это за чушь про грудь пианистки? Она крайне обижена и пожаловалась на тебя, и Мама требует, чтобы ты сию же минуту шла спать".
Так печально заканчивается это пятнадцатое июля, и Эра лежит в постели, тоскливо слушая далёкую музыку рассерженной Тапёрши.
Ярмарка
"На пятнадцатое июля приходится пик лета, и после этого всё неуклонно идёт к осени. Ты удивишься, насколько быстро она наступит", – говорит Профессор. И он абсолютно прав. Дни начинают лететь с особенной скоростью.
Следующим после именин Генерала заметным событием лета являлась ярмарка, ежегодно проходившая на центральной площади деревни Красное, расположенной в пяти верстах от Троицкого. Всё неизменно начиналось с появления цыган, скитавшихся по всей стране за передвижными торговцами. Прибывая за день или за два до срока, они катили в длиннющем караване крытых фургонов, медленно проезжавшем мимо Большого Дома по пути на ярмарочную площадь.
"Цыгане, цыгане приехали", – взволнованно распространялось по округе, и все спешили накрепко запереть двери и закрыть окна, так как новоприбывшие имели печальную репутацию людей, которые могли с лёгкостью поживиться всем, что попадалось им на глаза. Особенно тщательно охранялся курятник, поскольку было доподлинно известно, что цыганским женщинам чрезвычайно нравилось ловить на ужин несколько хороших жирных птиц, тогда как их мужчины внимательно осматривались по сторонам в поисках оставленных без присмотра лошадей, дабы поскорее прибрать к рукам.
Крестьяне также утверждали, что цыгане крадут маленьких детей, и Нана, твёрдо веря в эти слухи, не выпускала Эру из виду в течение всех семи дней ярмарки.
Самым первым воспоминанием Эры, косвенно связанным с ярмаркой, был как раз тот случай, когда её в возрасте около четырёх лет выбросило вместе со всеми остальными из завалившейся набок Шусталы Генерала, ведь это произошло именно по пути на ярмарочную площадь.
Примерно в то же время, что и цыгане, в округе появлялись калеки, занимавшие своё обычное место на каменных ступенях, ведущих в церковь, демонстрируя свои разнообразные увечья и выпрашивая милостыню.
"Подайте ради Христа бродячему калеке" … "блаженному юродивому" … "несчастному слепому" … "бедному рабу Божию, потерявшему обе ноги", – взывали они, и их необычайно высокие голоса, сливавшиеся в этой скорбной какофонии, звучали как странный хор в кошмарном сне. Всех, проходивших мимо них вверх и вниз по лестнице, они хватали за юбки и штанины брюк дрожащими, подчас скрюченными руками, а после целовали деньги, крестились и призывали всяческие благословения небес на головы тех, кто подавал им. Тех же, кто скупился, прожигал свирепый взгляд их злых глаз, а певучие умоляющие голоса внезапно менялись, опускаясь до низкого, зловещего рычания, наполненного незнакомыми уродливыми словами.
Эра всегда боялась калек, а их хватания, целование денег и благословения страшили её не меньше, чем злобное зырканье и рычание.
Старая Юлькинсон их тоже боялась. "Вам не стоит брать Ирину Владимировну с собой в храм, когда там калеки, – укоризненно говорила она Маззи. – Разве Вы не знаете, что они обладают способностью наводить порчу на невинных детей, вызывая у них самые разные болезни? Они могут наслать лихорадку, или зубную боль, или боль в ушах, или любую другую боль, какую они пожелают, а также выпадение волос и припадки".
И услышав эти ужасные слова, Эра испугалась ещё больше, однако Маззи, рассмеявшись, парировала: "Глупости, Юлия, что могут сделать бедные создания, кроме как слегка поворчать, коли они недовольны своей милостыней?"
"Вы знаете, Мария Михайловна, – вмешался тут Дока, случайно услышавший их диалог. – Юлия Артемьевна отчасти права. Некоторые из калек легко могут заразить любого какой-нибудь инфекцией или даже тифом, поскольку они разносчики микробов. Только посмотрите на их лохмотья! А если бы Вы только могли увидеть их тела … Они же все с ног до головы покрыты коростой. На днях в мою амбулаторию зашёл один калека, и нам пришлось целый час отмачивать его в тёплой воде, прежде чем удалось разглядеть цвет его кожи".
"Какой кошмар!" – вскричала Маззи с отвращением и после этого никогда больше не водила Эру в церковь в дни ярмарки.
Но калеки занимались не только тем, что сидели на церковных ступенях и просили милостыню. Когда службы заканчивались, и им больше нечего было там делать, они хватали свои костыли и ковыляли взад-вперёд по ярмарочной площади меж торговых лавчонок, а также в прочих людных местах, где могли привлечь наибольшее внимание. Те, у кого не было ног, либо прыгали самым необычным образом на руках, либо же, примостившись на низеньких деревянных тележках, перемещались с удивительной быстротой, отталкиваясь от земли, будто гребя в каноэ. Обычно маленькие деревянные колёсики их тележек, давно нуждаясь в смазке, скрипели так, что их было слышно издалека.
Поездка на ярмарку была одним из тех ярких моментов в жизни Эры, которых она ждала неделями, а после ещё несколько недель рассказывала о них. Она всегда ездила туда в ландо с Маззи, Наной и Шелли, отправляясь сразу после обеда и оставаясь там до времени чаепития, а иногда и дольше. С кучером Николаем на козлах, правящим четвёркой, составленной из статных чёрных коней, они мчались галопом по Большой Аллее и, оставив слева старый дубовый лес, называемый Гусарёвкой, въезжали в Красное, где прямо на околице был разбит лагерь цыган. Завидев карету из Троицкого, цыгане дружно выбегали из своих палаток. "Давайте мы вам погадаем", – кричали женщины. "Купите хорошую лошадь", – кричали мужчины. "Подайте голопузеньким на пропитание", – кричали дети, задирая вверх рубахи и показывая свои раздутые животы.
Кони Николая с большим трудом пробивали себе путь сквозь эту смуглую пёструю орущую толпу, в то время как Маззи разбрасывала направо и налево пригоршни медяков, которые цыгане ловили на лету или же дрались за них, катаясь по земле, пиная друг друга, царапаясь и кусаясь. В конце концов Николай благополучно добирался до главной улицы ярмарки и останавливал коней у посудной лавки, зная по опыту, что именно там дамы желают начать делать свои покупки.
Маззи, вооружённая длинным списком, выходила из ландо в сопровождении Наны, Шелли и Эры, а также лакея Фёдора. В посудной лавке она покупала чашки, блюдца и тарелки для прислуги, стеклянные пепельницы для гостей и всякую всячину, которая, по её словам, всегда пригодится. Время от времени она восхищённо восклицала: "Надо же, Нана, Шелли, посмотрите на это. Могли ли мы себе представить, что найдём здесь редкий экземпляр старого поповского фарфора? Это же поистине бесценная вещь, и к тому же продаётся столь дёшево", – и она спешно приобретала находку.
Нана и Шелли покупали вазы и странного вида безделушки, а Эра, затаив дыхание, любовалась миниатюрной масляной лампой, сделанной целиком – и подставка, и абажур, и всё остальное – из молочного бледно-голубого стекла.
"Ох, Маз, пожалуйста, пожалуйста, можешь мне её купить?" – умоляла она, нетерпеливо указывая на вожделенный предмет.
"Боже милостивый, дитя моё, что ты собираешься делать с этой лампой?" – спрашивала Нана, и Эра объясняла, что та просто необходима в большом кукольном доме Эсмеральды.
"Ну, хорошо, – облегчённо произносила Маззи. – Ты получишь эту безвкусицу, если пообещаешь не оставлять её ни в одной из комнат на первом этаже. Но надо признать, что она и правда будет очень неплохо смотреться в кукольной гостиной". И к полному восторгу Эры лампа была куплена.
Затем Нана дарила Эре квадратную розовую стеклянную шкатулку для туалетного столика, а Шелли – поднос, гармонирующий со шкатулкой.
Из посудной лавки они перемещались в другую, где продавались только деревянные изделия: короба, миски, ложки, подсвечники, тарелки, – всё "в русском стиле", то есть выкрашенное в традиционный красно-чёрно-золотой цвет. Здесь они тоже покупали несколько вещей, которые Фёдор в охапке относил обратно в ландо.
В соседней лавке приобреталось множество рулонов различных тканей для горничных и прочей прислуги женского пола: и ярко-алый кумач, и розовый с голубым гринсбон, и шелка, настолько жёсткие, что хрустели в пальцах, как бумага. Пиком моды в том году, по словам торговца, были переливчатые шелка: из синего в серебристый, из розового в серый, из красного в золотой, из фиолетового в чёрный.
"Изумительно", – восхищалась Нана, и брала по несколько рулонов каждого вида.
Маззи покупала шёлковые платья для девушек Юдиных, для школьных учительниц, для жён и дочерей священников. Эра помогала ей выбирать цвета и посоветовала фиолетовый для Попадьи, розовый для "Уродушек", синий для Юлии Васильевны, школьной учительницы села Троицкое (занимавшейся с Эрой зимой), и красный для горничных Маши и Наташи.
Чуть дальше по главной улице продавались пряники – имбирные хлебцы всевозможных размеров и форм. Одни были сделаны в виде маленьких мужчин и женщин, другие – животных, третьи изображали фантастических существ и птиц. Все они были покрыты сахаром, окрашенным в яркие цвета, и Эре велели тщательно соскребать его, прежде чем съесть пряник. Там имелись и белые мятные пряники, обожаемые Эрой, и медовые, и вкуснейшие липкие золотистые, испечённые с патокой.
Наконец обход торговых лавок завершался, подарки для всех были куплены, и Маззи, Нана, Шелли и Эра забирались в ландо, окружённое огромной толпой глазеющих крестьян, громко высказывающих о господах различные замечания, хихикающих и лузгающих семечки. Местный полицейский, называвшийся урядником, – толстый Ванька-встанька с кучей медалей на пыхтящей груди – суетился рядом, услужливо обращаясь к Маззи слащавым голосом: "Осторожно, осторожно, Ваше Сиятельство", – а после рявкая на крестьян: "А ну в сторону, дурачьё! Чего рты раззявили?" В конце концов толпа расступалась, и Николай трогал коней. Ландо медленно катило мимо карусели, а Эра с тоской глядела на неё, но ничего не говорила, так как прекрасно знала, что ответом будет: "Нет, ты не можешь покататься на карусели. Только голопузенькие так делают".
Они проезжали мимо последних лавок и сквозь цыганский лагерь, вновь окружаемые его обитателями, цепляющимися за ландо и отгоняемыми Николаем, который отчаянно орал: "Поберегись!" – и пытался успокоить рвущихся коней. Благополучно выбравшись из этого кошмара, Николай облегчённо вздыхал и, ослабив поводья, пускал коней галопом по главной дороге до самого дома.
