Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия
Предисловие
Приступив к генеалогическим поискам около пяти лет назад, я не мог себе и представить, во что всё это выльется. Поводом для начала данной активности послужила скоропостижная кончина моих родителей друг за другом в течение всего восьми месяцев, и моим основным желанием было сделать что-то в память о них и о других ушедших родных, делясь обнаруженной родословной информацией с близкими в моменты наших поминальных встреч. Будучи верующим человеком, абсолютно убеждённым в том, что после физической смерти души людей продолжают жить "на той стороне", а наши воспоминания и поимённая молитва определённо помогают им и мы когда-то обязательно встретимся там со всеми, кого любили, я изначально не сомневался в важности этого начинания. Более того, несколько раз на протяжении своих поисков я ощущал несомненную чудесную поддержку "с той стороны", без которой вряд ли удалось бы совершить некоторые действия, добраться до "забытых Богом уголков" и сделать потрясающие открытия и находки.
С самого начала я повёл усиленные изыскания одновременно по всем ветвям генеалогического древа (хотя сейчас, по прошествии времени, я бы скорее назвал то, что получилось в итоге, настоящим "мангровым лесом", содержащим чуть менее шестисот персон). И если по большинству ветвей, связанных с крестьянскими и купеческими родами, мне удалось раздобыть информацию вплоть до шестого-седьмого поколения моих прародителей (вторая половина XVIII века), то исследование стародворянского рода Скарятиных, к которому я имею отношение по материнской линии, и породнившихся с ним за прошедшие столетия известнейших княжеских династий Щербатовых, Долгоруковых, Голицыных, Урусовых, Римских-Корсаковых, Лобановых-Ростовских, Паскевичей, Оболенских, Хилковых, Хворостининых и многих других, увело меня далеко вглубь веков.
Часть накопленных мной сведений нашла своё отражение в книге признанного орловского историка и краеведа Александра Михайловича Полынкина "Кладезь орловских фамилий. Книга первая. Дворянские лица", написанной в виде сборника исторических очерков и вышедшей в 2020-ом году в орловском издательстве "Картуш", а мне выпала честь поучаствовать в её подготовке в качестве редактора и соавтора главы про дворянские роды Скарятиных и Башкатовых.
Там я в числе прочего упомянул об обнаружении в процессе исследований того факта, что одна из ярких представительниц рода Скарятиных, Ирина Скарятина (троюродная сестра моей прабабушки), написала в эмиграции на английском языке цикл автобиографических романов, который был напечатан в США в 1930-1940-х годах, но никогда не переводился на русский язык и не публиковался в России. Кроме этих романов, Ирина также очень хорошо известна как военный корреспондент американского журнала Кольез, написавший серию статей во время своей длительной командировки в Москву в 1942-ом году, и как театральный критик и автор прекрасного перевода на английский язык пьесы Чехова "Вишнёвый сад", по которому в 1944-ом году был в Национальном Театре на Бродвее поставлен спектакль, позже с неизменным успехом гастролировавший по ведущим театральным подмосткам США. Мне удалось приобрести у американских букинистов раритетные бумажные экземпляры первых изданий всех её романов и найти в интернете десятки отсканированных журнальных и газетных статей, рассказывающих о её лекциях и интервью, о поездках в СССР до и во время Второй мировой войны, о выходе в свет её книг, а также содержащих рецензии на эти книги. Кроме того, специалисты библиотек Конгресса США и Принстонского университета любезно предоставили по моему запросу сотни оцифрованных страниц различных документов из хранящихся там коллекций, включающих рукописи и машинописные черновики с авторскими пометками как издававшихся, так и неизданных произведений, личную переписку и прочие бумаги Ирины и её американского мужа Виктора Блейксли.
После обстоятельного ознакомления с собранными англоязычными материалами я принял решение написать и издать в России цикл книг под общим названием "Миры Эры", который будет основан на моём переводе всего упомянутого, дополненном авторскими главами на базе собственных историко-генеалогических открытий. Ведь биография Ирины поистине захватывающа и драматична, а её романы можно смело поставить в один ряд с такими видными творениями, как "Хождение по мукам" Алексея Толстого, "Белая гвардия" и "Дни Турбиных" Михаила Булгакова и эмигрантские рассказы Ивана Бунина и Владимира Набокова. Это не сухие мемуары, а настоящая художественная литература, написанная замечательным языком, с большим чувством юмора, с бережным отношением к мелочам, совмещающая в себе и красочные, очень меткие описания реально существовавших исторических личностей, а также их характеров и взаимоотношений, обстановки и событий (подчас на уровне детализации, присущем сценарию или пьесе, – как говорится, бери и снимай сериал или ставь спектакль); и увлекательный рассказ-путешествие (как бы литературный аналог того, что в кинематографе принято называть "ро́уд-му́ви"); и аналитическое исследование процессов, происходивших в СССР, США и Европе в 1930-х годах (произведённое во время её многократных туристических поездок вместе с мужем Виктором), включая и глубокий сравнительный анализ сталинского социализма, гитлеровского нацизма и фашизма Муссолини; и философские рассуждения сквозь призму собственных воспоминаний (особенно, при посещении в качестве туриста дворцов Ленинграда, Петергофа, Царского Села, Павловска, Гатчины и Варшавы, где совсем маленькой девочкой или юной девушкой из придворной семьи она проводила время в совершенно иных обстоятельствах).
В первой книге цикла "Миры Эры" под названием "Старая Россия", которую Вы держите в руках, речь пойдёт о детстве и ранней юности героини в Российской Империи (последняя декада XIX века и начало XX века незадолго до событий 1905-го года) и будет представлять из себя логическое объединение переведённых глав из первой части её самого раннего произведения "A World Can End" ("Мир может закончиться"), увидевшего свет в 1931-ом году, и романа "Little Era in Old Russia" ("Маленькая Эра в Старой России"), являвшегося четвёртым в её библиографии и выпущенного в 1934-ом году.
Родившись в 1888-ом году последним ребёнком в семействе Владимира Владимировича Скарятина (знатного дворянина, входившего в ближний круг императорской семьи, тогда ещё адъютанта Великого князя Владимира Александровича, а немного позже генерал-лейтенанта и егермейстера Двора) и Марии Михайловны, урождённой княжны Лобановой-Ростовской, Ирина с ранних лет воспитывалась в атмосфере принадлежности к высшему свету, став в 1907-ом году фрейлиной вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и действующей императрицы Александры Фёдоровны, поэтому её описание деталей дворянского быта в родовом поместье в Троицком Орловской губернии, аристократического стиля жизни и столичных нравов в Санкт-Петербурге, двухлетнего пребывания всей семьи во Франции, куда Ирину вывезли в детстве на лечение, посещений гомельского дворца Паскевичей и крымского поместья Голицыных "Новый Свет", а также проходящих красной нитью сквозь всё повествование взаимоотношений с домочадцами – членами семьи и многонациональной прислугой, – должно стать интересным и познавательным.
Цель же моих глав – дополнить рассказ новыми фактами, которые Ирине самой не были известны.
Желаю Вам приятного чтения!
Примечание
Хочу обратить Ваше внимание на то, что некоторые слова в книге выделены курсивом точно так же, как это было сделано в своё время самой Ириной в оригинальном английском тексте её романов. Этот курсив использовался ею по следующим причинам:
• Так как её романы писались для американцев и потомков русских иммигрантов, родившихся уже за границей, и служили своего рода гидом по тонкостям устройства российского дореволюционного общества, то некоторые термины и понятия, аналогов которым просто не существовало в ту пору в США, давались Ириной на русском в латинской транслитерации с последующим их объяснением по тексту, то есть, например: krendel – крендель, koolich – кулич, zakouski – закуски, diachok – дьячок, vozok – возок и так далее.
• Иногда Ирина специально выделяет слова, которые становятся прозвищами персонажей при их дальнейшем упоминании в рассказе, например, Tapeuse – Тапёрша.
• Некоторые обычные слова и фразы в описаниях или прямой речи героев выделяются для показа логического ударения на них, для понимания их важности в контексте, например, "Не забыли ли Вы что-то сказать мне сегодня утром?"
• Порой в прямой речи персонажей присутствуют фразы или целые предложения на французском и немецком, и я, оставляя Иринин курсив, писал их в русском произношении, а исходный текст и перевод приводил в сноске, например, Факельцуг.
• Кроме того, выделение применяется как к названиям различных литературных произведений, журналов и архивных документов, упоминаемых в повествовании, так и к цитатам, взятым оттуда.
Эта книга посвящается памяти моей МАМЫ и её мамы, моей БАБУШКИ, передавших мне знания о предках и прививших "любовь к отеческим гробам"
Объединённое посвящение из двух романов Ирины Скарятиной, лёгших в основу этой книги: "Посвящается памяти ПАПЫ, МАМЫ, ДОКИ, НАНЫ и ШЕЛЛИ и живой дружбе с ЭЛСИ, ЭЛИС и ДЖЕЙН"
Рецензия 1934 года
Трудно найти более очаровательную и захватывающую историю детства и юного девичества, чем рассказ Ирины о её ранних годах в царской России. Так свежо и непосредственно всё описанное ею.
Точность её памяти поражает, являясь при этом очень естественной. Она говорит: "Мелочи всегда играли большую роль в моей жизни. Цвет, запах, слово – и я уже далеко, в своих воспоминаниях. Сейчас Старая Россия исчезает навсегда, и некому будет поведать о ней, когда уйдёт моё поколение. Рождённые в изгнании молодые люди ничего не знают о том образе жизни, какой вели мы. Будучи одиноким ребёнком, я очень много проживала внутри себя, всегда думая, всегда пытаясь во всём разобраться и замечая детали, которые я, вероятно, упустила бы, если бы играла с другими детьми. А эти детали важны, так или иначе, когда рисуешь истинную картину жизни ребёнка при старом режиме".
Итак, с удивительной ясностью, изяществом и пылом автор воссоздаёт обстановку изысканную и идиллическую. Кажется, что это настоящая сказочная страна, волшебная страна, которая когда-то существовала, но теперь исчезла. Представитель старинной русской аристократии доносит до нас необыкновенную по живости картину прошлого. Её воспоминания не притуплены временем, не размыты сентиментальностью. Нет ни тени сожаления, ни ностальгических ноток. Словно открылась дверь в прошлое, и всё снова так же, как было когда-то.
Посмотрите на эту Эру (так её зовут родные) – нелепое и милое маленькое существо с веснушками, широким ртом и вздёрнутым носиком, с толикой вспыльчивости, с тонкими длинными палочками рук и ног и нетерпеливыми глазками, всегда готовыми "проникнуть внутрь вещей". Для неё мир – это место безумно интересное и бесконечно разнообразное. Мечтательная, чуткая, импульсивная, она – сердечна, человеколюбива и порывиста.
От момента рождения до волнующей юности разворачивается перед нами её жизнь. У Эры своя свита – английская няня, немецкая гувернантка, доктор, профессор и, конечно же, множество слуг. До двенадцати лет она живет в большом загородном поместье, за исключением двух лет, проведённых за границей. Зимой семья уезжает в Санкт-Петербург, оставляя её в усадьбе в Троицком, где никогда не бывает скучно. Год в деревне для неё – это целый круговорот событий и удовольствий: тут и её домашние питомцы; и церковные праздники да именины, и Масленица, и Рождество с играми и гаданиями, и Пасха; вылазки на конюшню, в коровник и кузницу; побег с крестьянскими ребятишками на выступление танцующего медведя; зимние катания с горы, цветущий рай весны, а там и лето с его благотворительностью, ярмаркой и цыганами.
Позже, уже в Санкт-Петербурге, Эра обучается у строгого профессора, берёт уроки танцев, музыки, рисования и религии. Происходят и замечательные праздники, и свадьба сестры, и собственная влюблённость в "прекрасного принца на белом коне".
Сам дух юности пойман в этой книге. И кто, будь он молод или стар, не увидит в ней радость жизни?
Часть Первая. Младенчество
Рождение
Ранним ноябрьским вечером, в тот самый миг, когда над великим городом Санкт-Петербургом замерцали первые звёзды и сумрачные улицы враз озарились множеством огней, на втором этаже старого каменного дома, стоявшего на набережной реки Мойки рядом с Зимним дворцом, родилась крохотная малютка. В детской спальне, благоухавшей фиалковым мылом, тальком и прочими нежными и таинственными запахами, присущими обряду купания малышей, было темно, если не считать слабого красноватого блеска дрожащей лампады, зажжённой перед большой золотой иконой Богородицы в углу комнаты, и серебристого света звёзд, проникавшего сквозь заиндевелые оконные стёкла. Над колыбелью, в которой лежала новорождённая, склонились две пожилые фигуры: Нана, старая английская няня, и Дока, семейный врач.
"Смотрите, Доктор, смотрите! – взволнованно прошептала Нана. – Она уже пытается поднять головку. Видите?" И указала на шевелившееся, корчившееся и изгибавшееся крошечное человеческое существо, которое хныкало, фыркало и чмокало в глубине своей кроватки под балдахином из голубого шёлка с белыми кружевами.
"М-м-м, да", – уклончиво пробормотал Доктор, который был человеком, совсем не разделявшим энтузиазма Наны по отношению к ребёнку, только что появившемуся на свет. Тем не менее, не желая ранить чувства старинного друга, он снова вежливо повторил: "М-м-м, да", – и стал на цыпочках покидать комнату. Однако, проходя мимо окна, остановился и, соскоблив указательным пальцем иней со стекла, так что образовалось отверстие размером с серебряный рубль, поглядел одним глазом на звёздное небо. С минуту он молчал, а затем позвал: "Мизженигс, – голосом, слишком громким для места, где засыпало новорождённое дитя. – Пожалуйста, Мизженигс, не могли бы Вы подойти на минутку?"
И Мизженигс (то есть Нана, которую все домочадцы так называли для краткости, поскольку её настоящее английское имя – мисс Дженнингс – никто, похоже, не был в состоянии произнести правильно) быстро двинулась к нему, шикая, маша руками и укоризненно шепча, что ему должно быть стыдно за произведённый шум и громкие возгласы, мешающие Малышке отойти ко сну.
"Взгляните, прошу Вас! – воскликнул Доктор, не обращая на увещевания Наны ни малейшего внимания. – Только посмотрите в этот глазок – это просто замечательно!" И, тронув Нану за плечи, легонько подтолкнул её к окну. Снова наступила минутная тишина, а затем голос Наны, мягкий и приглушённый, как и подобает в детской спальне, но всё же чуть более громкий, чем нужно, произнёс: "О, Доктор, вы правы. Это поистине чудесно! Боже, что за ночь, и как горят звёзды, особенно вон та … Я наблюдаю за ней уже несколько недель, и мне кажется, что она становится всё ярче и ярче. Вчера вечером её свет даже давал тени. Вы знаете, как она называется?"
"Юпитер, – задумчиво ответил Доктор, а потом вполголоса добавил. – Интересно, будет ли она влиять на судьбу Малышки? Возможно, это её звезда … кто знает!" И, бросив последний взгляд на небо и дружески кивнув Нане, тихо вышел.
"Мы не хотим девочку – мы её ненавидим – мы хотим мальчика!" – кричала девятилетняя Ольга, скача по классной комнате и топая ногами в том запале, который Нана шутливо называла "идеальным состоянием". "Мы посадим её в подвал, мы её спрячем, мы её выбросим и вместо неё заведём настоящего мальчика, не так ли, Мики?" – продолжала она, повернувшись к маленькому толстяку лет пяти, который, засунув большой палец в рот, стоял и смотрел в немом восхищении на выходки своей сестры.
"Да, мы не хотим девочку, мы хотим мальчика", – повторил он послушно, как маленький попугай, и был немедленно вознаграждён одобрительным кивком Ольги, но в тот же миг фройляйн Шелл, немецкая гувернантка, строго произнесла: "Как вам не стыдно!" – и осуждающе посмотрела на обоих поверх очков, которые, как обычно, сползли на кончик её носа.
"Нана, пожалуйста, принесите мне Малышку", – сказала мать новорождённой на следующее утро, лёжа в своей огромной кровати из красного дерева и выглядя очень мило в белом шёлковом жакете и миниатюрной кружевной шапочке, красиво сидевшей на её мягких каштановых локонах. Рядом с ней, на столике с чёрной мраморной столешницей, стояла высокая хрустальная ваза, наполненная розовыми розами, а под цветами, в бледно-голубой бархатной шкатулке для драгоценностей, поблёскивал большой кулон в форме бриллиантовой звезды —подарок отца Малышки, купленный первым делом в то же утро в честь её рождения.
"Взгляните, Нана, разве эта звезда не прекрасна?" – воскликнула мать, вынимая кулон, и Нана ахнула от восхищения, стоило бриллиантам, вспыхнув, засиять и заиграть в лучах восходящего солнца.
"Когда-нибудь украшение будет принадлежать Малышке, – мечтательно продолжила мать. – В день своего семнадцатилетия она получит его на первый выход в свет. Она будет в платье из валансьенских кружев, с маленьким цветочным венком на волосах, и когда наступит время идти, я отдам ей звезду, чтобы моя девочка смогла надеть её в такой важный вечер, ведь, в конце концов, это её звезда". И, погрузившись в свои мысли и представив себе дочь, принаряженную для торжественного события, она улыбнулась.
В это мгновение в комнату вошёл Доктор и, завидев бриллиантовую подвеску, восторженно вскричал: "Так, так, так! Боже милостивый!.. У Малышки определённо есть связь со звездой, не будь я Иосиф Адамович Крукович!" И он поведал матери, какими яркими были созвездия накануне вечером, когда появилось дитя, но Юпитер затмил всё остальное, наводя на мысль, что, возможно, он и есть – та особая звезда, под которой родилась Малышка. И Доктор, говоря это, выглядел чрезвычайно умным, и Нана утвердительно кивала головой, и мать была в восторге, и фройляйн Шелл, присоединившаяся к ним, очень серьёзно отнеслась к его словам. Затем, приблизившись друг к другу головами, они вполголоса поговорили о звёздах, и об их различных влияниях, и о многих других не вполне понятных, но непостижимо загадочных и восхитительно увлекательных вещах.
Но именно в тот момент, когда фройляйн Шелл стала рассказывать замечательную историю о своём немецком прадедушке и его старом друге астрологе герре Блюме, дверь распахнулась и в комнату ворвались Ольга и Мики, скандируя: "Нам не нужна младшая сестра, нам нужен братик, с которым можно играть! Нам не нужна …" Однако, поймав предостерегающий взгляд фройляйн Шелл, угомонились и, следуя указаниям, тихо приблизились к кровати, сопровождаемые своей четырнадцатилетней сестрой Мэри, которая, застенчиво улыбаясь и преподнеся матери большой букет из роз и лилий, скромно произнесла: "А это, дорогая Мама, от Ваших троих любящих детей с наилучшими пожеланиями и сердечными поздравлениями!" Когда она завершила свою славную речь, Нана и фройляйн Шелл одобрительно улыбнулись, а Доктор с нетерпеливым видом, слегка нахмурившись и насвистывая себе под нос, отошёл к окну.
В следующий миг на пороге появилась крупная, статная и величавая молодая русская кормилица, будто сошедшая с картинки в своём традиционном наряде, состоявшем из плотного алого атласного платья, расшитого золотом и надетого поверх белой муслиновой сорочки с очень пышными рукавами, и кокошника – высокого головного убора в форме диадемы, украшенного мелким жемчугом. С задней стороны головного убора спадало множество ярко раскрашенных атласных лент, а вся шея была закрыта разноцветными ожерельями из бисера, свисавшими до самого пояса. На руках она несла Малышку, завёрнутую в розовый шёлк с кружевами. Вступив в комнату, кормилица низко поклонилась иконам, трижды осенила себя широким крестным знамением, а затем медленно и с достоинством, размеренной поступью подошла к матери и, ещё раз низко поклонившись, передала ей ребёнка.
"А вот и наша красавица", – проговорила она, улыбнувшись и показав свои сверкающие зубы и глубокие ямочки на щеках, когда мать взяла красную, морщинистую и какую угодно, но только не красивую малютку на руки, а затем положила её в специально приготовленное маленькое углубление из шёлковых покрывал и мягких подушек. "Словно в гнёздышко", – прошептала Нана, ведь это было делом её рук, чем она очень гордилась.
В течение нескольких минут все, находившиеся в комнате, молча наблюдали за матерью и ребёнком, собравшись вокруг постели. Но тут Доктор, до этого стоявший в стороне и смотревший в окно, внезапно подошёл к ним и заявил, что всем давно бы пора покинуть комнату. "Здесь и так уже слишком много людей, – нетерпеливо воскликнул он. – Вы все должны сейчас же уйти! До свидания!" И они повиновались, оставив мать наедине с Малышкой, крепко спящей в своём "гнёздышке".
"Как мы её назовём?" – спросил отец ребёнка, сидя тем же вечером у постели жены в глубоком кресле.
"Ириной, – кротко ответила та. – Мы назовем её Ириной в честь её двоюродной бабушки. Это красивое имя, и моя маленькая тётушка – замечательная женщина. Мы попросим её стать крёстной матерью, если ты не против".
"Ну, конечно, конечно!" – охотно согласился отец, потому что ему было не так важно, как назвать Малышку, лишь бы она получила христианское имя и хорошую небесную покровительницу. Таким образом, было решено, что девочку будут звать Ириной, что в переводе с греческого означает "мир".
