Александр Эл
Одержимость справедливостью
Глава-56 Сказочники
Я слушал Димку и даже увлёкся. Он меня совсем дураком считает, где я, а где Шагал. Он будет с девками на машинах кататься, а меня Шагалом обзывать. Петрович, гад, уже «директором» обзывает. Эй, алё, цирк уехал, мы оба безработные. Болтает, в стиле его мамаши, начитавшейся заграничных романов. Можешь ты наконец сказать то, что на самом деле думаешь.
– Мы же договорились не врать. Зачем все эти сказки? – я пригубил коньяк, но пить не смог. Вкус показался горьким и гадким.
– Сказки? Нет, это не сказки. Оставила меня Танечка. Сказала, что тебя, любит. Заморочил ей голову, дядя-профессор. Я тогда расстроился очень, маме всё рассказал. А она, пожалела меня, – видно судьба, говорит, твоя такая, помогать другим. А девушки, найдутся. Их, говорит, у тебя и без Танечки хватает. А у Димы, талант! Ты же мне сам про это рассказывал, говорит.
– Это ты о чём? – я искренне удивился, – твоя мать хорошо ко мне относилась, я помню. Ты, что-то про меня рассказывал?
– Рассказывал, рассказывал. Как просил мою работу на студенческой выставке, не вывешивать рядом с твоей. Помнишь, тогда на студенческом конкурсе наши работы признали лучшими. Помнишь? Так вот, когда их повесили рядом, я чуть со стыда не сгорел. Мой пейзаж выглядел ничтожным. Я буквально умолял перевесить его в другое место, чтобы не было так позорно. Любой дурак видел разницу, когда работы висели рядом. Это без тебя, я на курсе был лучшим. Но, чем больше работ ты показывал, тем дальше отодвигался я, и вообще все. Ох, как я тебе завидовал, твоему таланту. Такой дар….
Ты? Завидовал мне? – я не верил собственным ушам, – да ты же, как сыр в масле катался. Тебя с детства на папиной машине шофёр катал. Подарки заграничные. А от нас отец ушёл! Мать на двух работах. Жили в доме с туалетом во дворе! Завидовал он!
– Да, как же ты не понимаешь? По сравнению с твоим талантом это всё, шелуха! – Димка махал руками и бегал по комнате, – это дар! Его невозможно купить или продать. Этот дар умрёт вместе с тобой, воспользоваться им можешь только ты. Но ты убиваешь его сам! Зачем? Зачем ты всё разрушаешь, скольким людям нагадил! Твой дар – творить добро! Почему тебя всё время тянет в какое-то дерьмо?
– Я справедливости хочу! Я жить нормально хочу! Талант? Дар? Я не понимаю, почему рисование для вас такая проблема? Что вы с этим носитесь? Тала-ант! Талант на хлеб не намажешь!
– Ты сам всё ломаешь, к чему ни прикоснёшься. Зачем ты одного из преподавателей алкоголиком называл? Меня «возвысили!» чтобы, хоть как-то тебе досадить. Но, и преподаватели тебе завидовали, я это точно знаю. Вот про это всё, я и рассказывал матушке моей. А она говорит, Дима – талант! Ты, говорит, должен помогать ему, оказывается потому, что таким как ты, жить трудно! А мне, значит, легко, когда все вокруг тебя в пример приводят. Вот Дима, это, да-a! Учись у него, старайся. Обиделся я тогда на маму, неделю с ней не разговаривал. Но это прошло, помогал тебе, как мог. А ты, в ответ только шипел.
– Бред какой-то, – не выдержал я, – прав Петрович, завидовал он!
– Какой ещё на хрен, Петрович? При чем тут Петрович? – насторожился Димка, – это тот, которого мы «спасали»? Тот, что у нас в мастерских работает? В чём он прав?
– Ты, спасал Петровича? Спасал? От чего? – я вдруг понял, что Петровича, по сути, совсем не знаю.
– Не я, а бригада. Ну, помнишь, я про детский лагерь тебе рассказывал, который мы перестраивали? – напомнил Димка, – ну, давно, когда ещё бригадами шабашили. Вот там, в этом лагере мы этого Петровича и подобрали. Он там бомжевал.
– Что он делал? – не понял, я.
– Ну, бомжом был, бездомным. От милиции прятался. Голодный, отощал, без денег. Мы его откормили, согрели. А он оказался, не дурак. Работать стал, помогал нам. Вкалывал, как проклятый. Умолял спасти его, к себе в бригаду взять. Сомневались мы, думали уголовник, может, убил кого. Но не похоже было, он, явно, образование имел. Хорошо разбирался в хозяйственных вопросах, даже подсказал кое-что толковое, когда я организацией занялся. Рассказывал он, что скрывается от некого очень большого и могущественного начальника. Якобы он в кровать к его жене залез, якобы по любви. А начальник прознал, жену избил, а на него охоту объявил. Так, что он боится свои документы милиции показывать. Найдут, убьют или в тюрьме сгноят. Умолял не бросать. В общем, взяли мы его. Взяли в бригаду. Он толковый оказался, всё на лету схватывал. Ни разу не подвёл. Вот только, Петрович он, или не Петрович? Я так до сих пор не знаю, это его фамилия, или может отчество…
– А как же он зарплату в кассе получает?
– Ну, как, помогли мы ему. Он написал заявление в милицию, что все документы потерял, или сгорели. А мы, его личность подтвердили…. Ему новый паспорт выдали. Дальше всё по закону.
Оказывается, – подумал я, – Петрович обязан Димке, крепко обязан. Ведь если так, то Димка, по сути, ради него закон нарушил. Петрович должен быть благодарен. А он, явно Димке гадит, притом, моими руками. Зачем?
– Так в чём он прав? – не унимался Димка.
– Может, ты его пугал, что расскажешь кому-то? Про эту его историю.
– Да, на кой чёрт мне это? Пришлось бы самому объясняться. Я и думать про него забыл. Так, в чём он прав?
Видно мама правду говорила, – подумал я, – больше всего люди ненавидят свидетелей своего унижения. Димке действительно незачем гоняться за Петровичем. Да и взять с него нечего.
– Любишь ты таких слушать, – пылил Димка, – зачем тебе это? От тебя совсем другого ждут. И зачем мне, врать тебе?
Действительно, – подумал я, – зачем ему мне врать? Он от меня никак не зависел. По крайне мере он так думал. Поэтому мне и хотелось поставить его на место. Нет, всё же он врал, за дурака меня держал. Догадался про кисточки и ничего не сказал.
– Если ты про кисточки догадался, зачем со мной играл? За дурака держал?
– Хм, мама сказала, что Пушкин тоже матерные стишки писал и по борделям таскался, но он от этого не перестал быть Пушкиным. Она сказала, что людей без недостатков не бывает, а гении заслуживают прощения за свои глупости и слабости.
– Твоя мама? Да, что она обо мне знает? Я к вам при ней всего пару раз заходил, – неужели Димка говорит всерьёз?
– А я ей про тебя рассказывал. Особенно тогда, когда Танечка меня оставила. Плохо мне было, хотелось выговориться.
– А почему ты мне ничего не рассказал, про Танечку?
– Ага, ещё за руку её к тебе привести, и кровать постелить, да? Маме я всё рассказывал. И рисунки твои, наброски, что ты везде разбрасывал, я ей показывал. Она бы может и не поняла ничего, но тут этот дядя-профессор, с Шагалом тебя сравнил. Вот она и заохала. Художник, говорит, настоящий говорит, художник!
– Художник? Художник! – не выдержал я, – помнишь, в армии, в учебном лагере старшина был? Помнишь?
– Кто же забудет. Помню, конечно, – удивился Димка.
– Так вот, он называл тебя «настоящим художником», рассказывал, как пельменями тебя за это кормил. А меня он ругал, словом «художник». Оно, для него было матерным. Настоящий художник!
– Да ты просто с людьми не умеешь общаться. Что ты ждёшь от него? На то он и старшина, а не профессор Академии. Ты для него – салага, сачок. Тебя избаловали вниманием, а он тебя не знает.
– Это меня-то избаловали? – вот же гад, подумал я, всё тебе скажу, – да от меня все шарахались, как от заразного. Я только с тобой и разговаривал. Даже девки вешались на тебя, а мне валенком в морду!
– Я знаю, что в училище, с тобой любая пошла бы, только пальцем помани. Но ты же гений! Мне девчонки говорили, что ты смотрел на них, как на тлю. Роза переживала, что нахамила тебе. Специально прощальный вечер организовала, хотела с тобой объясниться. Я там успел с ней пообщаться, она сказала, что ты сжёг её своим презрительным взглядом. Она плакала в туалете. Мне было жалко её, я хотел вернуться, посочувствовать. Но ты отговорил, помнишь?
Димка переворачивал всё с ног на голову.
– Я помню, как ты хотел к ней в кровать залезть, перед её свадьбой! Я хорошо это помню, – осадил я его.
– Ну, и скотина же ты. Я же сказал тебе, ничего у нас не было. Мы дурака валяли, Роза хотела тебя подразнить. Мы же там чуть ни в ватниках спали. Даже не целовались ни разу. Ох и придурок ты! Ты ей нравился, а не я. Неужели так и не понял? – Димка смотрел на меня с сочувствием, как на идиота.
– Она угрожала мне! Обещала пожаловаться, что я якобы хотел её изнасиловать, – я уже действительно не понимал Димку.
– Да это она тебе свою невинность доказывала. Чтобы ты не думал, что она шлюха…
– Неправда! У меня с девчонками всегда плохо было. Не понимаю я этих марсианок!
– Договорились же не врать. В твоём институте некая Татьяна училась, помнишь? Мышь такая серая, она ещё в Фонде тебя искала. Говорят, она через тебя даже замуж вышла. На неё никто внимания не обращал. И вдруг она стала рассказывать, что ты в неё влюбился и проходу не даёшь. Но она, девушка порядочная и с женатыми не связывается. Тогда ты стал преследовать её, в квартиру к ней ломился, пока её мать не пообещала милицию вызвать. Она ходила вся важная такая, что перед тобой, устояла. Хотя девчонки ей не верили, потому что те, кого ты там попользовал, потом друг перед другом хвастались.
– Танька? Говорят? Кто говорит? Никого я не «пользовал», – он вообще, обо мне говорит, или о ком-то другом, подумал я.
– Жердяева, кто же ещё, она с институтом связей не теряет. Там до сих пор вспоминают, как удалось тебя заполучить. И удивляются, что ты там забыл. Тебя с радостью приняли бы в любую академию. И на счёт девчонок, не прибедняйся.
– Что за чушь, всё было совершенно не так! Ты ничего не знаешь!
– Да мне всё равно, я в чужие трусы не заглядываю. Какая разница кто кого трахает? Это – жизнь, никого не удивишь. Все ждут, когда ты шедеврами разродишься. Ты, вообще, делать что-нибудь собираешься? – Димка подскочил со стула и забегал по комнате.
– А на что я жить буду? Кто мне за мои картинки заплатит?
– Да заплатят! Работай! Выставку готовь. У тебя пока деньги есть, ты же хорошо зарабатывал. Неужели ничего не отложил?
– Меня твой преемник в Худ фонде, из мастерских выгнал! У меня теперь и мастерской нет.
– Да будет у тебя мастерская. Никто тебя не выгонит, ты только работай. Я с новым поговорю, он просто не понимает кто ты.
– Опять? Ты снова хочешь мной командовать, чтобы я от тебя зависел?
– Да брось ты это говно. Работай! И Петровича своего брось, гони его в шею.
– А ты в Австралию? Да? Говорят, у тебя там родственники? Я буду красить тут, а ты там, на кенгуру смотреть?
– Пообещай, что будешь писать, и я никуда не поеду. Не хочу я никуда уезжать, я хочу пользу приносить, – Димка схватил меня за рубашку, – я тебе буду помогать.
– Зачем? Зачем ты будешь мне помогать? Потому, что мама твоя так сказала? Да? – я задыхался от злости, – ты снова будешь командовать мной? Да? Как в армии?
– Кенгуру, блин! Дима, тебя сжирает твоя собственная жаба. Ты завидуешь какой-то вторичной шелухе, обёрткам от конфет, – Димка смотрел на меня с сочувствием, как на больного, – на что ты тратишь свою жизнь, да забудь ты это. Начни работать, и весь мир будет у твоих ног!
– Забыть? Да? Сказочник хренов! У меня семья! Больная мать! Ему рассказали! Он всё знает, видите-ли! Я тоже всё про тебя знаю! Это ведь ты сказал, чтобы меня директором не назначали! Мне всё известно! Вали к своим кенгуру. Я сам всего добьюсь. Я член Партии! У меня Красный диплом! У меня тесть, влиятельный!
– Ну и дурак же ты, Дима. Диплом у него, Красный. Да, дерьмо твой диплом, у Шагала никакого диплома не было, неужели ты не понимаешь? – выкручивался Димка, поняв, что я загнал его в угол.
– Диплом не нужен? Что же ты сам в институт поступил? Разве не за дипломом?!
– Да пойми ты, у нас с тобой разное предназначение.
– Ага! Вот оно! Разное предназначение? Рождённый ползать, летать не может?!
– Ладно, всё, спасибо, что зашёл попрощаться, – Димка встал со стула, давая понять, что разговор закончен.
Глава-57 Римское право
– Дима, ты не заболел? – вошла мама, – тебе на работу не надо? Уже одиннадцать….
– Мама, мы художники. Ты же знаешь, мы на работу не ходим, – я с трудом продирал глаза, – нам нужно настроение.
– Где это ты так поздно задержался вчера? Вставай, я блинчиков напекла.
От Димки я ушёл поздно. Долго шёл пешком. На полпути посчастливилось поймать такси. Всю дорогу думал, о чём говорили. Эх, если бы всё было так, как рассказывал Димка. Удивительно, он каким-то образом ухитрялся никогда не говорить гадости. Ну, сказал бы всё, что думает на самом деле, я бы понял. Не стал бы обижаться, я же всё понимаю, не слепой. А он зачем-то придумывает всю эту лапшу. Сказочник хренов, Шагала зачем-то приплёл. Другое дело, Петрович. Он людей насквозь видит.
Мамины блинчики, как всегда были отменными. Однако, нужно было что-то делать. Идти на работу не хотелось, и видеть никого не хотелось. Я знал, что творческому человеку не нужно себя насиловать, сознание рано или поздно предложит решение, нужно просто подождать. Завтра суббота. До понедельника ничего не произойдёт. Нужно продумать вариант «Б». Если я уйду из Фонда, то мне никто не помешает устроиться учителем рисования в школе, а то и в Художественное училище возьмут. Те старики, что меня знали, из училища поуходили уже. А у меня красный диплом Института Культуры. Буду учить молоденьких тёлочек, композициям разным. И никто мне носком в лицо тыкать не посмеет. А Петрович, ну его на хрен. Надоел он со своими наворотами. Да и в колхозе не так уж и плохо. Буду наглядную агитацию оформлять, чтобы тесть не донимал. Анжелка говорила, что в клубе есть помещение, под мастерскую….
– Мужик, одолжи рубль, трубы горят, – помятое лицо кого-то напоминало. Я и не заметил, как ноги сами принесли к Гастроному.
– Представляешь, сволочи, Тройника продают с 11 часов. А на водку у меня не хватает, одолжи рубль, будь человеком, – в глазах просившего не было никакой надежды. Я был явно не первым, к кому он обращался со своей просьбой. Это был тот самый гнусавый, помятый мужичок, что делился со мной водкой и мочился в подъезде. Меня он явно не узнавал.
– Что за Тройник? – невольно заинтересовался я, – что-то я про такое раньше не слышал.
– Ты что, из деревни? Одеколон Тройной. У нас все знают. Берёт хорошо, не хуже водки. На вкус, правда, не очень.
– Одеколон? Фу, – от одной мысли меня чуть не вывернуло.
– Ты, попробуй, может тебе понравится, – он явно хотел угодить, в надежде получить заветный рубль.
– А почему продают с одиннадцати?
– Указ такой вышел. Всю алкогольную продукцию продают с 11 утра и до 7 вечера. Ты же вроде не из деревни, неужели не знаешь?
– Одеколон, это же парфюмерия, а не алкогольная продукция, – удивился я, – такое в промтоварных магазинах продаётся.
– Вот и я о том же. Несправедливо! Продукция-то, парфюмерная, под указ не подпадает. А они говорят, пошёл вон!
– Кто они-то?
– Кто, кто, власть. Ольга Юрьевна, директор магазина Одежда, напротив парка. Я там Тройника беру.
– Слышь, уже второй час, если ты не понял.
– Второй час? Уже? Как же я так? – искренне расстроился мужик, – второй час, а я, никакой ещё.
– Да, упустил ты время. Ну, и чего ждёшь, одеколон уже продают. Давай быстрее.
Мужик обрадовался и смешно засеменил к магазину, но сразу вернулся, ещё более расстроенный.
– Одолжи рубль. Я верну, мамой клянусь….
– А с одеколоном, что?
– Обед у них, с часу до двух. Одолжи рубль… А давай лучше скинемся, я же вижу, тебе надо… У меня два рубля есть. Возьмём пузыря, – теперь его глаза светились надеждой, – знаешь, Тройник хорош, но после него во рту мылится. Врачи водку рекомендуют.
Я подумал, почему нет. Пятница, полдня прошло. Куда я пойду. А тут, живая душа.
– Ладно, пошли.
– Да я сам сгоняю. Тебя без очереди не пустят, а у меня там всё схвачено. Или, не доверяешь? Мамой клянусь, никуда не денусь. Вот, возьми шапку в залог. Она дорогая, была, – я не успел сообразить, как оказался один посреди улицы, с шапкой в руках, явно не раз валявшейся на земле.
Стоять пришлось довольно долго. Если бы не шапка, я бы, наверное, уже ушёл, но получилось бы, что я её украл. Проклиная всё на свете, я стал искать, куда бы её повесить на видном месте, и уйти наконец. Но, гонец вернулся. Прогулка без шапки, похоже, пошла ему на пользу. Щёки порозовели, он воспрял духом и гордо показывал горлышко бутылки торчавшей из кармана. Мне отдавать её, он явно не собирался.
– Пошли, я тут местечко знаю, – ответственно заявил он.
Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Пришли к тому самому подъезду, в котором мочился мой новый приятель. Увидев мою нерешительность, он с достоинством сказал,
– Не волнуйся, я тут всех знаю.
Пока шли, я уже тоже почувствовал потребность промочить горло, поэтому спорить не стал. В это время в подъезде было тихо и уютно, вероятно жильцы ушли на работу. Мой приятель привычно и ловко открыл бутылку и стал жадно глотать. Затем остановился, и посмотрел на меня счастливыми глазами, заулыбался.
– Слышь, а ты кто по жизни?
– Я? Художник, живописец.
– Я тоже художник, – с уважением посмотрев на меня, искренне сказал он, и, отхлебнув из бутылки, мечтательно добавил, – я ещё, музыкант. Музыку очень люблю.
– A зовут тебя, как?
– Я Васька, в смысле Василий я, рад знакомству! Слышь, художник, а ты зайца нарисовать сумеешь? Чтобы похож был? А я могу, у меня здорово получается. Ой, – вдруг осознав несправедливость, он ногтём сделал отметку на этикетке и протянул бутылку мне, – извини, заболтался. Вот до сюда глотай.
Глянув на Васю, я механически плеснул на пол содержимое бутылки, чтобы хоть как-то ополоснуть горлышко. Василий, уловив мой жест, вдруг закатил глаза, упал на колени, хлопая руками по грязному полу, и громко заорал, а-а! Как будто его резали. Выдохнув, он никак не мог набрать воздух, чтобы снова заорать. Закашлявшись, он попытался встать на ноги, но у него не получалось. Я помог ему.
– Зачем? Ну зачем?! Это же водка, она не заразная! Лучше бы мне отдал!
Наверху открылась чья-то дверь в квартиру,
– Эй, кто-там?! – грозно спросил недовольный мужской голос. Мы притихли, – я милицию вызову, – сказал голос! – дверь захлопнулась.
– Слушай, нет мочи терпеть, я сейчас, – Вася стал протискиваться вокруг меня, – дай пройти, дай пройти.
– Да что же у тебя за недержание? Дома что ли не можешь?
– Переволновался я, пусти, до темна не дотерплю.
– Ладно, я пойду на улицу. Не могу я тут с тобой. И не бойся, не убегу, – несчастный человек, подумал я. Может, у него и дома нет.
Пока я размышлял, дверь подъезда громка распахнулась.
– Бежим, ей лучше не попадаться, – успел произнести мой новый друг, и мы побежали.
– А кто это? Ты что, её знаешь?
– Ну да, – запыхавшись, я тут всех знаю, – это Ольга Юрьевна, директор магазина Одежда, где я Тройника беру. Она здесь живёт, с обеда идёт. Вообще, она добрая.
– Ох, сволота! – визжал вслед женский голос, – весь подъезд изгадили! Васька – мерзавец! Это ты, я тебя видела!
Спрятавшись от заморосившего дождя, в ярко раскрашенном фанерном домике на детской площадке, отдышались, выпили по глотку.
– Представляешь, они говорят, что я, как Шагал, и ещё Бога приплели, – вдруг вспомнив вчерашний разговор, почему-то сказал я.
– Несправедливо это, – погрустнел Вася, – меня жена так называла. А ты не верь им, не верь! Они всё врут.
– Несправедливо? Что несправедливо?
– Да, знаю я, знаю, справедливость – категория субъективная, – махнул рукой Вася, – просто обидно. Меня жена тоже так называла, перед тем, как уйти к моему другу. Мне, говорит, волк нужен, а ты – шакал.
– А, почему справедливость – категория субъективная?
– Ну, так по Римскому праву, – увидев моё удивлённое лицо, Вася уточнил, – ну, Домиций Ульпиан, юрист из второго-третьего века, помнишь? А ты что, не согласен?
– Вася, ты ничего не путаешь?
Ни про какого Ульпиана я и понятия не имел. Ошарашенный услышанным, я пытался сложить кубики в голове. Оказывается, Вася не всегда был алкоголиком. Почему-то мы нашли друг друга, и уже пьём вместе. Беги Димка отсюда, беги, пока не поздно.
– Ничего не путаю, я же сам юрист. Не верь им, они всё врут, ты не шакал. Ты – человек! – прижал к сердцу бутылку Вася.
– Так чего же ты гадишь в подъезде, если ты юрист? Там же люди живут!
– Там волк, с моей женой живёт. Я политический технолог, пусть знают, что я рядом. А ты сам, разве не так делаешь, кхе, кхе? Ты гадишь, где кормишься! – в Васиной шапке и с бутылкой в руках, передо мной сидел совершенно трезвый Петрович. Он вдруг выпучил глаза и дико заорал, – ша-ка-ал!
– Димочка, Димочка, проснись. Плохой сон приснился? Я испугалась, ты так кричал во сне, – мать прикладывала ладонь и целовала мой лоб….
* * * * *
