Александр Эл
Одержимость справедливостью
– Оказывается, – продолжал Димка, – тот следователь, который документы на машину смотрел, и должен был отправить обратно в ГАИ, вместе со своим заключением, сделать этого не успел потому, что на следующий день был со скандалом из милиции уволен. Он тем же самым вечером напился, и не с теми подрался. А мои документы так и остались лежать в его столе. После него за этим столом никто не сидел, стол был общим. Их из стола извлёк только новый сотрудник, который приступил к своим обязанностям за два дня до моего прихода. Обнаружив в своём столе мои документы, не зная, что с ними делать, он отнёс их в Секретную часть, где та самая Фаина Марковна, как обычно, должна была сложить их в папочку, и передать в Центральный Архив. Когда я на неё «напал», она занималась именно этим, готовила документы к передаче в Архив. Как мне объяснили, там бы их никто никогда не стал бы искать. И если бы я в этот самый момент, случайно, не оказался в их Секретной части, никаких концов никто, никогда бы не нашёл. И я ничего бы не смог доказать. Меня, как за руку кто-то вёл. Вот и скажи, что Бога нет!
– Подожди, я не понимаю, – моя надежда таяла на глазах, – а, как же ГАИ, и ежегодный техосмотр, который транспортное средство проходило?
– Представляешь, – продолжил Димка, – я голову ломаю, как так получилось, что документы нигде не зарегистрированы, никто их не ищет, и ничего про них не знает. Оказывается, всё просто, как пареная репа. Я отдал документы в руки замначальника ГАИ, лично. Если бы я просто послал их по почте, их бы зарегистрировали. Или, я должен был сам их зарегистрировать, в установленном порядке. Но, я этого не сделал, я к их начальству пошёл. А тот, к кому я зашёл, замначальника ГАИ тоже, документы не послал, как положено, в установленном порядке, а отдал лично в руки тому самому следователю, которого потом уволили. Поэтому, ни в ГАИ, ни в Уголовном Розыске они не были зарегистрированы. Про них просто все забыли. Вот такая вот, хрень!
– Так, а с техосмотром-то, что? – я уже не знал, можно ли верить Димкиному рассказу и всем этим чудесным совпадениям.
– А это вообще, отдельная история, – с воодушевлением продолжал Димка, – в конце каждого года все гаишники отчитываются за свои участки работы. Видит, какая-то машина не прошла техосмотр. Такое бывает. Кто-то умер, кто-то болеет, машина стоит в гараже и никто на ней не ездит. Что гаишнику делать? Бегать искать? Запросы писать? Да, плевать ему, чего зря волноваться. Как только машина окажется на дороге, её сразу задержит любой дорожный патруль. Машину отберут, и влепят штраф по полной, за наглость. Поэтому, чтобы голову себе не морочить, и отчётность не портить, гаишник, в регистрационной карточке, просто тупо ставит печать «Техосмотр пройдён». На следующий год, все всё забыли, и история повторяется. Машина успешно продолжает существовать, и проходить ежегодный техосмотр! Вся эта история, с якобы моей машиной, есть ни что иное, как обыкновенный бардак и разгильдяйство гаишников. Им-то наплевать, у них и без меня дел по горло. Впрочем, не появись эта анонимка, никто ничего и не вспомнил бы. Когда этих анонимщиков поймают, милиционеры сами с них шкуру сдерут. Написали на меня, а разборки теперь у них.
После этих Димкиных слов, мне срочно захотелось в туалет. Там я допил всё, что оставалось в моей фляжечке. Что бы я без неё делал…. Смыться домой было нельзя, увидев моё волнение, у Димки могли возникнуть подозрения.
– И, что теперь будет? В Министерстве уже знают об этом? – спрашивал я уже для проформы, понятно было, что всё пошло не так.
– А как же, – возбуждённо продолжал Димка, – один из Уголовного Розыска пошёл со мной к директору Фонда, и при мне всё сам начал ему рассказывать. Старик возбудился и сразу, тут же стал звонить Министру Культуры. Он так возбудился, и так размахивал руками, что до меня только тогда дошло, как вся эта проверка всех достала и переполошила. А история с машиной прямо касалась Министерства, потому, что именно оно отвечало за распределение машин. Тем более, что в анонимке самого министра обвиняли в укрывательстве. Положив трубку, директор заперся со следователем и они ещё час о чём-то говорили.
– Ну, и дальше что?
– Не знаю пока, что дальше. Но теперь уж не страшно, с машиной был самый неприятный момент, больше всего крови выпил. Знаешь, самое страшное, это – неизвестность. За эти месяцы извёлся, поверишь ли, сердце начало болеть. Кому я не угодил? Людей-то у нас не так много. Даже если кому-то со стороны моё место приглянулось, откуда они знают все эти подробности. Явно кто-то из своих, кто-то кто рядом находится, кто хорошо меня знает, помогает им. А может, и сам инициативу проявляет. Стыдно сказать, я ведь даже тебя подозревал. Поверь, это страшно, когда перестаёшь верить всем, даже единственному другу. Я эту мысль от себя гоню. За что тебе меня ненавидеть? И завидовать нечему, ты намного больше меня зарабатываешь. А сомнения жрут. На кого думать? Ни один человек никогда ничего плохого мне не говорил. Я уже даже баб всех своих перебрал.
– Да, да, Дима, это бабы, конечно бабы! Обидел какую-нибудь, жениться пообещал, или внимания не уделил. Вот она и отомстила! – вспомнив блохастую Таньку, я искренне сочувствовал Димке, даже на минуту забыв, что сам всё это затеял.
– Женщины? Нет, маловероятно, подумав сказал Димка, – я никогда никого не морочил никакими обещаниями, и за это девчонки всегда были благодарны мне. Никого никогда не унижал. Всегда сходились по согласию, и по согласию расходились, как друзья. У меня до сих пор хорошие отношения со всеми. Да и зачем мне грузить их рабочими делами, мы же для радости встречаемся.
Как же ты всё успеваешь, до чего же везучий, гад. Неужели выкрутится. От этой мысли у меня мутилось сознание.
– Да не переживай ты так, прорвёмся! – увидев мою потухшую физиономию Димка решил, что я переживаю из-за него, и теперь он успокаивал, меня!
Вот он, сидит передо мной, тот, кто отравил всю мою жизнь, чай пьёт, и усмехается. Хотелось хватить его чайником по голове, а я, как разведчик в стане врага, изображаю дружбу. Он даже не понимает, как это больно. Говорит, что плохо – ему! «Сомнения его жрут!» Это мне плохо! Мне! Мне очень плохо!
Глава-39 Искусство следствия
– Димка, слышал, что Фетисов рассказывал? – в мастерскую, как всегда без приглашения, ввалился Петрович.
Фетисов был титулованным Заслуженным художником. Я с ним сталкивался только на каких-то мероприятиях. Что он там и кому рассказывал, мне сейчас было совершенно неинтересно.
– Петрович, извини, я сейчас немного занят, заказ нужно сдавать.
– Да ты не понял, Фетисов про твоего приятеля рассказывал. Ну, я тебе скажу, и сволочь он. Как ты с таким дружишь? Ты может и сам такой? «Скажи мне кто твой друг….»
– О чём ты, Петрович? Не гони волну…
– Как о чём? Художников на допросы таскают! Твой приятель всех грязью облил, подонок!
– Да объясни ты толком, Петрович, что случилось-то?
Успокоившись, Петрович поведал, что оказывается уже нескольких художников вызывали на допрос. Некоторые старики, кто ещё помнил прежние времена, были изрядно напуганы. Не столько обвинениями, сколько методами допроса. Последний из тех, кого допрашивали, устроил скандал и напал на следователя. Непривычные к такому отпору милиционеры, якобы пытаются инцидент замять. А виноват во всём Димка, который якобы всех оклеветал. Звучало всё нереально и дико. Димка мне ничего на этот счёт не рассказывал, и вообще, выглядел подозрительно спокойным. Петрович суетился и ничего толком не объяснял. Без пол-литры тут было никак не обойтись. Пришлось запереть дверь и достать бутылку. После стакана, под кильку в томатном соусе, Петрович начал рассказывать в лицах. Было это правдой, или нет, непонятно. Поскольку он сам пересказывал с чужих слов, и не только Фетисова. Оказалось, что слухами полниться весь Союз Художников.
На допрос вызывали официальной повесткой, в то самое мрачное здание бывшего НКВД. Вся обстановка, охрана на выходе, пропуска, говорила о том, что войти-то можно, а вот выйти…. В общем, заслуженные художники входили в кабинет следователя, судя по всему того самого старшего лейтенанта, уже настроенные соответствующим образом, то есть на задних лапках. После непродолжительного знакомства и подписания Предупреждения об Ответственности за Дачу Ложных Показаний и Обязательства о Неразглашении Тайн Следствия, всем задавали примерно один и тот же вопрос. Брали ли Вы, или получали ли, какие-либо деньги от Димки? Поскольку о разборках в Художественном Фонде знали все, каждый считал своим долгом лишнего не болтать, и коллег не подставлять. Поэтому естественно говорили, что ни про какие деньги ничего не знают.
– Вы в этом уверены? – спрашивал следователь, – ничего не скрываете? Может, Вы что-то забыли.
– Не-ет, ну как можно, – отвечал художник.
– Очень хорошо. Пожалуйста, подпишите протокол, с моих слов записано верно, – ласково говорил следователь.
Довольный собой художник, полагая, что дело сделано, радостно подписывал.
– Скажите, – затем говорил следователь, – вот Вы, уважаемый художник, профессор живописи. Государство покупает у Вас Ваши картины, выделило Вам большую квартиру, вне очереди, в центре города! Мастерскую шикарную, бесплатно! А Вы, врёте здесь, и под враньём своим расписываетесь! Как Вам не стыдно?…
После этого, следователь предъявлял подписанные Димкой показания, о том, какими суммами уважаемый художник с ним, с Димкой, обменивался, что теперь выглядело, как преступный сговор. Иначе, зачем же это скрывать? При этом, Димка-то со следствием сотрудничает, а уважаемый профессор и Заслуженный художник, нет.
– Но, позвольте! – возмущался профессор, – это было давно, деньги на расходы. Материалы покупали! Суммы – ничтожные, я уж и забыл про это!
– Не позволю! – возражал следователь, – я же Вас предупреждал, об ответственности за дачу ложных показаний. Вы подпись поставили. Суммы, говорите, ничтожные? Это, для таких как Вы, они ничтожные. Для тех, кто в роскоши живёт, на всём готовом. А для простого советского человека, для рабочего, или хотя бы для меня, работника правоохранительных органов, деньги – большие.
Пока ошарашенный художник соображал, в какую передрягу он попал, следователь продолжал дожимать.
– Может Вас оклеветали? Один из вас врёт, это же очевидно. Кто из вас врёт? Что прикажете записать в протокол? Может, Вы собственноручно напишете объяснение, как так получилось?
После такого, практически каждый кого допрашивали, впадал прострацию. Ведь не выкрутишься, и не сбежишь. Что художники там писали, они вряд ли расскажут. Всю малину следователю испортил, тот, кого вызвали на допрос последним, кстати, не самый известный художник. Возможно, его уже успели предупредить, а возможно следователь, решив, что гнилая интеллигенция уже вся у него в кармане, слишком уж нахамил.
– Мне боятся нечего! Я сын полка! С одиннадцати лет фашистов убивал! – он схватил стул, на котором сидел, и стал крошить им стол, и всё вокруг, пытаясь достать следователя.
В общем, чем закончилось, неясно. Но скандал не скрыть, люди оказались слишком известными. Даже сын полка оказался общественным деятелем, награждённым Орденом Отечественной Войны и несколькими медалями.
Я слушал про это зазеркалье и понимал, что вожделенная карьера старшему лейтенанту теперь не светит. И теперь его личный враг тот, кто всё это устроил….
Глава-40 Связи решают всё
Сидеть и молча ждать у моря погоды, я не мог. Было страшно выдать себя расспросами, но ещё хуже было находиться в неведении. Бесполезно пытаться что-то выяснить у Димки. Откуда ему знать, оставят его или нет, после всех этих скандалов. У кого бы спросить? Однако, вскоре ничего выяснять не пришлось.
– Это хорошо, что ты за друга волнуешься, – сказал секретарь парткома, скульптор Попцов, который сам ничего толком не знал, – скоро состоится открытое партийное собрание. Будет представитель из Министерства культуры, будет возможность ознакомиться с результатами расследования. Вот тогда всё и узнаем.
Я с этой новостью пошёл к Димке, но он уже об этом знал.
– Я звонил в ЦК, заведующему Отделом Пропаганды и Агитации. Он сказал, что вопрос закрыт.
– Ты? звонил в ЦК? – я был ошарашен Димкиной наглостью, – почему ему? Как же ты решился? Мы же, вроде, под Отделом Культуры ходим?
Все знали, что зав отделом Пропаганды ЦК, истый зверь, и ломает людей как спички. К нему идти, верная смерть.
– Председатель Союза Художников сказал, что он курирует дело. А он меня знает. Я однажды у него на приёме был.
– Ты? На приёме? Зачем? Ты же не коммунист.
Димка никогда не говорил, что знает кого-то из ЦК. И на тебе….
– Он, кстати, хороший мужик, – продолжал Димка.
– Хороший мужик?! Да перед ним наш министр, дрожит, как осиновый лист!
– Ну, я то не министр. Выгонят, картины писать буду. Я однажды к нему на приём записался, прямо с улицы. Раз в два месяца, каждый зав отделом ЦК принимает в Общественной приёмной, посетителей с улицы. Ну, я и пошёл.
– Зачем? Почему к нему-то?
– А он сам позвал. Я подумал, почему нет? Я тогда только начинал работать в Худ фонде. А он устроил большое собрание для начальников низшего звена, занятых в идеологии, и промывал мозги. Сказал, что мы – солдаты партии! Но, предупредил, чтобы перестали звонить в ЦК по пустякам, а то «завели манеру, понимаешь!». Говорит, если кому-то надо, запишитесь на приём, как нормальные граждане. Ну, я и записался. Мне тогда, бюрократы работать не давали. То это нельзя, то, то нельзя. Хотел уже увольняется. Потом подумал, схожу, спрошу, хуже не будет.
– Ты, что на начальство стучал? – Димка открывался для меня с неожиданной стороны.
– Да ни на кого я не стучал. Я действительно хотел понять, что делать, когда кругом непреодолимые инструкции, запреты всякие, ревизоры. Бюрократы заели!
– По-твоему, законы неправильные? Хочешь обойти?
– Какие законы? Холодильник нельзя купить по безналу, он мне для работы нужен. А наличные не дают. И такая хрень, на каждом шагу. Теперь вот даже следствие устроили. «Брал деньги? Давал деньги?» Людей таскают! А кто всё это устроил? Почему обязательно, всё нужно через задницу делать?
– Ты ему так сказал?
– Ну, да. Только не сказал, а спросил, что в таком случае делать?
– Ни хрена не понимаю, и он тебя слушал? И не выгнал?
– Нет, наоборот. Как-то даже странно получилось. Сам не ожидал. Я в очереди на приём отсидел, передо мной старики с медалями были, чинуши какие-то. Наконец захожу, а в кабинете двое. Он и ещё женщина с кучей бумаг, видно помощница. Он меня увидел, и удивился, смотрит как на знакомого. Чего, говорит, «сюда» пришёл? В смысле, в Общественную приёмную, а не в ЦК. Ну, я говорю, Вы же сами сказали, на встрече с активом, так сказать. Пока мы говорим, женщина карточку посетителя заполняет, и всё время вопросами перебивает. Имя?… Отчество… Фамилия?… Возраст?… Ему надоело, и он ей продиктовал: «беспартийный, высшего образования не имеет, заместитель директора Художественного Фонда, 27 лет», и усмехнулся, «один он у нас, такой». Я это услышал, язык к нёбу присох. Он знал про меня всё, кроме того, что я приду на приём. В общем, поговорили, и я ушёл.
– Так он, что-нибудь сделал? Помог как-то?
– Помог. Холодильник купили. Бухгалтерия кошмарить перестала. Если что, звони, говорит, напрямую.
– Холодильник купили? – я уже ничего не понимал.
– Ну, я же про то, что купить не разрешают, рассказал. Холодильник нужен был, чтобы хранить краску. К нам тогда попала редкая импортная краска. Много, очень хорошая была, разных цветов, в трёхлитровых банках. Но, если банку открыть, то она уже не хранится, сворачивалась. Короче, по полбанки выбрасывали. А до +10 градусов, хранилась неплохо. Там так и написано было. В общем, обычный бытовой холодильник вполне краску спасал. А купить не разрешают, говорят холодильники для народа, а не для краски. Он выслушал, бесхозяйственность, говорит. Фамилию инструктора ЦК назвал. Кивнул помощнице, та мне на бумажке написала. Кто, говорите, не разрешает? Инструкция Госбанка? Запишитесь на приём к управляющему. Объясните ситуацию. А если не поможет, звоните этому товарищу, он разберётся.
– И что, разобрался?
– Разобрался. Там вообще забавно было. Пошёл в Госбанк. Отсидел, как положено, полдня очереди, в приёмной. Председатель Правления банка выслушал, и матом на меня. Мол, ходют тут с пустяками, работать мешают. Короче, выгнал меня. Я к тому инструктору. Он вопросов много не задавал, его уже предупредили. Звонит по вертушке в Госбанк управляющему, включил на громкую связь. Тот ему, у меня инструкция! Инструктор говорит, ну понятно, инструкция. Скажите, пожалуйста, говорит, Ваш заместитель член Коммунистической Партии? Может быть, он не откажет в просьбе её Центральному Комитету? Тот услышал, и заскулил, – не надо заместителя, пожалуйста, я всё понял, я всё понял, я не знал… Короче, вот так вот.
– Так, что же ты не позвонил в ЦК, когда следствие началось?
– Что я, дурак. Зав отделом ЦК мне не родственник. Если бы что-то нарыли, было бы только хуже. Я бы на его месте подумал, что раз следствия испугался, значит, мордочка в пушку. Нет уж, вот проверили, я и позвонил. Спросил, что со мной решили. А он, поверишь ли, извинился, искренне. Говорит, если бы мы глубокую проверку не провели, на нас бы тут на самих писать начали. А теперь, говорит, всё нам понятно!
– Так что, тебя теперь не снимут?…
– А судьбу, говорит, твою, будет решать твоё непосредственное начальство.
Выскочив от Димки, мне нужно было срочно хлебнуть коньячку, чтобы успокоиться. Это надо же, у него связи даже, Там…. Как же так, он даже не коммунист. Теперь, меня искать будут, все, все…. Господи, за что мне всё это…
Глава-41 Есть такое слово «надо»
– Дмитрий, что то ты не показываешь нам свои картины, – тестя, развалившегося на диване после сытного обеда и традиционных воскресных ста грамм, потянуло на разговоры. – Я бы, может, какую над диваном повесил, если бы мне понравилась, конечно. А то ведь разное сейчас малюют. Нас, на Съезде аграриев повезли показывать Выставку Современных художников. Я специально согласился туда пойти, думал, там твои картины увижу. Хорошо, что их там не было. Большего говна, я в своей жизни не видел. Неужели за такое платят? Это что-же, все такие художники теперь? Рисовать, вообще не умеют. Не поймёшь, где корова, а где лошадь. Чего молчишь? Ты, тоже так рисуешь?
Обязательный воскресный ритуал посещения Анжелкиных родителей продолжался. Частью ритуала были задушевные беседы. Тесть был убеждён, что разбирается не только в свиньях и навозе, но и в политике, и в искусстве, и считал своим долгом высказаться.
– Одна картина была вроде неплохая. Название я запомнил, «Пастух» называется. На всей выставке он один на человека был похож. Стоит, а сзади коровы и овцы пасутся. Вроде картина о народе, и трава зелёная. Но видно сразу, что художник этот, ни хрена не разбирается в сельском хозяйстве. Ведь было же Постановление Правительства, коров вместе с овцами не пасти. Если уж ты берёшься рисовать, то хоть вопрос изучи. А остальные картины вообще говно. Ты вот скажи, тебе за это платят? Кому это нужно? Я себе в дом, такое не повешу. А куда это всё девают потом?
– В музеи отдают, иногда на предприятия. В запасниках хранят, – я наивно подумал, что тестя интересует моя профессия.
– Да, богатое у нас государство, всех этих паразитов содержать, – не унимался тесть, – так когда, ты нам свои картины покажешь? Зарабатываешь ты, вроде неплохо, хотелось бы посмотреть.
– Я сейчас картины не пишу, в смысле не рисую, – я старался объяснить доступно, – мы занимаемся разработкой и оформлением интерьеров и экстерьеров, в основном.
– Да? Не рисуешь? А чего так? Я помню, когда ты просил руки моей дочери, ты говорил, что будешь живописцем.
– Рутинной работы очень много, да и настроение не то.
– Настроение? Это ещё что такое? У меня вот иногда совсем настроения нет. Но, я знаю слово – «надо!» Партия приказала, и мы в атаку. Настроение? Ты же коммунист, должен себя заставить. На тебя государство деньги тратило, долг надо отдавать.
– Я не об этом, если надо мы сутками пашем. Но картины, живопись…. Душа должна петь. Иначе картина не получится.
– А у тебя значит, душа не поёт? А чего это она у тебя не поёт? – тесть явно начинал задираться, – чем же ты недоволен? Ты всё морду воротишь, а я не пойму. Не то, тебе Советская власть не нравится, не то ещё, что-то. Может, я тебе не нравлюсь?
– Ой, Дима, – решила вмешаться Анжелка, – забыла рассказать, я твою однокурсницу встретила, она тебе привет передавала. Сама меня узнала, подошла и говорит, мы Диму не забываем. Уважают тебя! Передайте ему, говорит, что я замуж выхожу, и с него подарок. Так что помнят тебя, Димочка, какой ты мастер. Ты ведь, нарисуешь ей что-нибудь?
– Какие ещё подарки? – насторожился тесть, – бабе?
– Не пойму, о ком ты говоришь? Я вроде никому не обещал.
– Она сказала, Таней её зовут….
Что болтала Анжелка дальше, я уже не слышал. В глазах потемнело. Танька, о которой я уже стал забывать, добралась до жены. Она требует денег, и не отвяжется. Если она выходит замуж, то, что это значит для меня? Этот муж её, с ней заодно, два сапога пара?
– Чего задремал, зятёк?
Нет, не может быть. Не будет она жениху про свои блохастые похождения рассказывать. Тут ей самой бояться нужно. Видно, отступного хочет, напоследок урвать.
