Тамара Лисициан
Нас ломала война… Из переписки с друзьями
А остальные «житомирцы» не отзываются. Что ты знаешь о них?
Я в Житомире была в 1967 году. На месте лагеря опять колючая проволока, за ней – гараж воинской части. Можешь себе представить, как я там напереживалась.
Крепко целую, твоя Этери.
Сегодня 29 декабря 1981 года – этот день мне запомнится на всю оставшуюся жизнь! Я получила твое письмо!
Здравствуй, Тамара!
Боже мой – 40 лет, а у меня перед глазами Житомир. Исчезнет ли когда память – наверное, только тогда, когда перестану дышать. Не могу передать, что со мной было, когда тут же у почтового ящика вскрыла конверт (со мной была Тина – младшая сноха).
– Мама, ну мама, кто это?
В руках у меня твое фото, я не могла ничего сказать, только: «Потом, Тина, потом!» И поднялась к себе на 9-й этаж. Плакать не умею, а дыхание сперло так, что в груди больно. Как я рада, боже, как я рада, что меня окружают такие прекрасные люди! Тамара, сегодняшнее мое письмо, знаю, будет бестолковым, такая радость меня обуяла!
Ну, хорошо, давай по порядку.
Когда из Славуты нас, группу пленных, отправили в Киев, в немецкий госпиталь, меня там также определили в операционную. Два раза сидела в карцере за саботаж, и бита была не раз, перенесла брюшной тиф. И вот под Киевом началось наступление наших войск, госпиталь быстро свернули и стали эвакуировать (попросту драпать). Прихватили и пленных, а нам троим (мне, Оле из Пятигорска и Наде Поляковой из Омска, она и в Житомире была) удалось бежать. Скрывались под Киевом у железнодорожников станции Ирпень. Тут и застал нас приход наших войск (6 ноября 1943 года). Мы явились в штаб ближайшей части, и так как я была сильно контужена и к тому же беременна (от Алексеева И.Г.), меня безо всяких комиссовали и отправили в Киев. Пригрели меня здесь хорошие, уже пожилые люди, Комарницкие. И вот, 24 декабря 1943 года, у меня родился сын, Володя Алексеев-Плотников. Жила я у них 5 месяцев, пока не связалась с родными.
Написала и в Кисловодск, родным Ивана. Получила оттуда письмо от его сестры, которая дала мне понять, что нам у них делать нечего. Куда мне было ехать с ребенком?
Словом, в июне 1944 года я приехала в Омск к родным с ребенком, на вокзале меня никто не встретил, представляешь мое состояние?! В 1946 году, в январе, получила письмо и от Ивана, он писал, что вернулся к семье (ведь к началу войны у него было уже 2 детей – Коля и Оля). Сама понимаешь, рассчитывать мне было не на что, а тут еще мать и тетка отыскали жениха и стали давить на меня: «Кому, дескать, ты нужна с ребенком? А тут люди хорошие». Смалодушничала я и вышла замуж, а Иван продолжал слать письма и деньги сыну. Это было в августе 1946 года, а в июне 1947 муж умер. На руках у меня остался еще один сын Виктор.
Вот так, моя дорогая! Вдовела я 4 года, и в 1951 году вышла замуж за фронтовика, бравого офицера, он же оказался горький пьяница и тунеядец. Промучилась я 9 лет, родила еще сына и дочь и выгнала его. И вот с 1960 года я одна, замуж после всех этих неудач больше не потянуло, вырастила детей, слава богу, счастлива ими, как никто другой.
Володя (так и не увидел отца) – инженер-технолог, Виктор – инженер-программист, Сережа (младший из сыновей) – токарь 6 разряда, дочь Лина – инженер-гидролог.
Очень привязаны ко мне, мне же больше ничего и не надо.
Благодаря Совету ветеранов войны, связалась со многими фронтовиками, документы мне восстановили, в общей сложности в армии и на фронте я была всего ничего – 8,5 месяцев, а потом – плен, но удостоверение участника ВОВ я получила. С ветеранами часто встречаемся (дивизия формировалась в Омске, в декабре 1941 года). В прошлом году ездили в Волгоград, ну, сама посуди – что мне еще надо? Дети хорошие и со мной, а друзей – не счесть, и теперь ты: это ли не счастье?!
Здоровья, конечно, нет, в 1979 году была еще одна операция на голове, но главное – я духом не падаю, а чего только не было за эти долгие годы! Томочка, ведь я не знаю точной даты смерти Ивана. В 1966 году написал его друг из Кисловодска, Иван Григорьевич Зыков, что Иван Гаврилович скончался, и все. Если тебя не затруднит, напиши коротко о ваших с ним встречах – какой он тогда был?
Милая, дорогая, бесценная, боже, как я рада, что ты ответила! От всего сердца желаю в Новом году и на всю оставшуюся жизнь самого хорошего. Будь здорова и счастлива!
Целую, обнимаю. Женя.
Дорогая моя Женя, прости меня, Бога ради, за такое долгое молчание. Почти месяц я не могла написать тебе и только мучилась, не зная, как мне быть. Письмо твое меня ошеломило, судьба твоя и горестна, и удивительна. Сама ты человек героический, и я не ошиблась еще тогда, в Житомире, считая тебя надежным и добрым существом, но я никогда не могла себе представить, что в тебе столько душевных сил, что ты так мужественно совершишь свой жизненный подвиг, что ты такая прекрасная мать! Подумать только, сколько бед свалилось на тебя, и все ты вынесла: и таких красавцев вырастила, и себя как личность сохранила, это же уму непостижимо! На что наше поколение оказалось способно, какие девчата оказались среди нас!
Душа моя полна нежности к тебе, гордости за тебя, радости, что мы все-таки встретились.
Спасибо тебе большущее за фотографии. Годы не исказили тебя, что тоже удивительно, вспоминая о твоей трудной жизни: можно было бы совсем состариться, а тебя я бы узнала при встрече с первого взгляда. Ты все та же, только старше, и девочка твоя очень на тебя похожа, а что касается Володи, то он копия своего отца.
А теперь о причине моего молчания.
Иван Григорьевич Зыков, о котором ты мне пишешь, написал тебе неправду. Иван Гаврилович умер в 1974 году, а не в 1966-м. Почему этот Зыков обманул тебя, не могу понять. Посылаю тебе сообщение жены Ивана Гавриловича, которое я получила в 1974 году (обрати внимание на почтовый штамп), и сохранившуюся открытку мне от Ивана Гавриловича от 1969 года, то есть после «смерти» в 1966 году (тоже посмотри на штамп).
Чего только я не передумала за эти недели. Поверь мне, от этого обмана стало тоже очень, очень больно.
Все, что с нами было на войне, конечно, даром не прошло ни для кого. Когда я встретила Ивана Гавриловича, то была поражена его видом. Он сильно пополнел, ссутулился, голова побелела, казалось, что он чего-то стесняется в разговоре со мной. Когда я вошла к нему, он сидел у окна за столом. Не успела я подойти, как он, не вставая, тихо сказал: «Сначала я должен попросить у вас прощения, Этери, за то, что в Житомире чуть не стал вашим палачом». Представляешь, что ему при его характере стоили эти слова?
Я его еле успокоила. Все мы были тогда в аду. Какие уж тут извинения!
Женя, милая, родная прости за то, что я все тебе написала, что знала! Я понимаю, что, наверное, надо было скрыть все это, чтоб не огорчать тебя, но как же мне быть тебе другом и кривить душой? Крепко-крепко целую тебя. К счастью, нашла сегодня в одном из своих альбомов последнее фото Ивана Гавриловича. Посылаю.
Твоя Тамара.
Тамарочка, здравствуй! Сегодня, 3 февраля, получила твое письмо. Мне тебя не за что упрекнуть, тем более – сердиться, я понимаю все. Конечно, я ждала, ждала каждый божий день твоего ответа, но, думаю, работа у тебя такая, не очень-то можно располагать собой на каждый день. Спасибо тебе за письмо, за снимки и за правду.
И какое совпадение: сегодня после работы приехал Володя, фотография, где ты с И.Г., стоит на комоде, я слежу за Володей, он остановился, смотрит, смотрит, потом говорит: «Мам, уж не отец ли это? А ведь верно, – я очень похож на него!» Господи, что у меня внутри творилось! В горле комок, смотрю на фото и на сына: «Прости, сынок, что вырос без отца». «Ну, что ты, мама, все в порядке, есть ты – это же счастье».
А сейчас постараюсь вернуться к тому времени, когда я еще переписывалась с Иваном. Я думаю – все просто. Чтобы я не надоедала своими письмами, или он сам, И.Г., попросил своего друга написать такое, или Зыков сделал это по просьбе его жены. Но если это исходило от И.Г., то этому уже и названия нет. Уверена: Иван бы не сделал этого, я и мертвому ему верю. Расчет был верным: почерк Зыкова я не знала, жена могла кого угодно попросить сделать эту подлость. Что меня больше всего поразило: почему он после письма Зыкова перестал мне писать?
И как он мог умолчать в беседах с тобой, что я жива, есть сын, что мы переписывались? Уму непостижимо! И все же, несмотря ни на что, я никогда, ни на день, ни на час не пожалела, что у меня есть Володя, что я узнала Ивана, что получилось все именно так! Тамарочка, если ты еще пришлешь фото Ивана, я очень буду признательна тебе.
Ох, и расшевелила ты во мне все прошлое, а от него все равно не уйдешь никуда!
Еще и еще раз смотрю на сделанные тобой житомирские снимки: все голо было, один песок, а теперь столько деревьев, и все же можно узнать это место.
Дорогая, родная моя, обнимаю и целую тебя, будь здорова.
Жду тебя в Омске. Женя.
* * *
Письмо бывшего военнопленного, врача
Беценко Александра Дмитриевича
Здравствуйте, дорогая Тамара Николаевна!
Получил Ваше письмо с Новогодним поздравлением и теплыми пожеланиями. Письмо меня глубоко взволновало и обрадовало. Я безгранично рад, когда узнаю, что мои товарищи по совместной борьбе против немецкого фашизма, испытав все ужасы плена, голода и унижения, остались преданными партии и народу. Я рад за Вас и сохранил о Вас самые теплые воспоминания. Мне приятно узнать, что Вы кинорежиссер и, конечно, ведете большую идеологическую работу. Вы много сделали и как участник сопротивления. Честь и слава Вам. Я в Кисловодске живу с 1947 года. Пережил много. Об этом можно бы и не говорить. Самое тяжелое для меня – трагическая смерть жены в 1980 году. Тяжело. Живу пока один. Приехала ко мне моя сестра, хозяйничает. Есть у меня дочь Наташа, очень добрая и хорошая. Она врач, работает в Москве в 72 больнице, зять – инженер, и два внука 3 и 6 лет. Зовут меня все время жить к себе в Москву. Бываю в Москве ежегодно и у детей, и в санатории. Но привык к солнечному Кисловодску. Я 8-й год возглавляю Совет ветеранов партии при Горкоме КПСС. У нас 250 ветеранов с партийным стажем 50, 60 и больше лет. Работы много. Собирался в этом году освободиться, но никак не решусь на этот шаг.
К тому же я член Горкома КПСС, был делегатом Ставропольской краевой партийной конференции. Если будете в Кисловодске, буду рад встретить Вас как дорогого гостя.
Мне хотелось бы задать Вам несколько вопросов.
Расскажите о себе, о Вашей жизни все эти годы. И еще я ничего не знаю о судьбе Мащенко и Головко, а также о других товарищах по Житомиру. Что вы знаете о них?
Хотелось бы с Вами встретиться.
Дорогая Тамара Николаевна!
Я Вам бесконечно благодарен за Ваше теплое поздравление с Новым 1982 годом. Примите и Вы от меня искреннее сердечное поздравление с Новым годом и пожелания Вам хорошего здоровья, счастья и благополучия, больших творческих успехов.
С глубоким уважением, «Митрич» – Ал. Дм.
Здравствуйте, дорогой Александр Дмитриевич, как же я рада Вашему письму! Милый Митрич, какой Вы молодец! Читаю о Вашей работе, думаю о Вашей неутомимой, светлой душе и вижу Вас «там» – строгим, сосредоточенным и смелым, каким Вы мне запомнились навсегда. Вот уж действительно настоящих коммунистов можно убить, но сломить – никогда! Вы, сами того не зная, были мне в Житомире примером мужества, глядя на Вас, и я по-своему боролась, и, как видите, выстояла. Так что наша встреча там для меня имела большое духовное, поддерживающее значение. Так, наверное, и должна существовать эстафета поколений, старшие должны, как это делали и делаете Вы, передавать свою силу духа молодым.
Мне, когда мы встретились осенью 1942 года, было 19 лет.
Вы ничего не знали обо мне, даже моего имени не знали, и я бесконечно благодарна Вам за то, что Вы тем не менее поддержали меня, отнеслись с доверием и доброжелательностью к моей замученной обстоятельствами особе. Милый, милый Александр Дмитриевич, как я рада, что могу теперь сказать Вам за все это спасибо!
Вы спрашиваете о Головко и Мащенко. К сожалению, о Головко мне не удалось узнать что-либо. А вот Толя Мащенко написал моей маме и через нее нашел и мой адрес после войны. Он рассказал в своем письме о трагической гибели моей подруги Раи Туковой, которая была предана полицаем за отказ сойтись с ним. Он в отместку сообщил немцам, что она не грузинка, а еврейка, и нашу бедную Раю расстреляли. А я-то так надеялась ее найти! Этот рассказ Толи был для меня большим горем.
Он писал и о том, что любит меня и хранит мой локон, который он взял у меня после тифа в Житомире. Спрашивал, сохранила ли я добрые чувства к нему. Я ответила, что люблю его как друга и всегда буду помнить нашу дружбу в житомирском «Кранкенлазарете», что вышла замуж и очень счастлива.
Он, видимо, обиделся (надо полагать, выкинул мой локон) и не стал больше писать.
Я, действительно, в это время уже была замужем за моим давним другом, еще с пионерских времен. Он жил и воспитывался в Советском Союзе с 1929 года, то есть с шестилетнего возраста, в подмосковном детдоме для детей зарубежных коммунистов в Монино. Совершенно обрусел к 1938 году, когда мы с ним впервые встретились. Своих родителей, правда, помнил, в отличие от многих других своих товарищей по детдому, но родного итальянского языка не знал. Его родители, итальянские коммунисты, были на подпольной работе в Европе, потом воевали в рядах республиканцев в Испании. Затем во Франции попали в руки немцев, оккупировавших Париж, после чего мать отправили в Равенсбрюк, а отца передали Муссолини. Все мы полагали, что он остался сиротой. Я рассказываю это Вам потому, что думаю: Вам, как коммунисту, судьбы коммунистов за рубежом должны быть интересны, тем более что в эту историю вплелась и моя судьба.
Мы познакомились с моим будущим мужем в пионерском лагере, в горах возле Тбилиси, в 1938 году. Потом мы с ним переписывались. В начале войны мы встретились в Москве. Его вместе со всеми монинцами вскоре эвакуировали подальше от фашистов, в г. Иваново. Сам он на фронте не был, но, пока я воевала, ждал меня. А когда я вернулась, мы поженились. Мы искренне любили друг друга и были очень счастливы, несмотря на бедность и нужду буквально во всем. Я училась, он работал в газете для военнопленных итальянских солдат. Мой партизанский полушубок я приспособила под его худую шинельку – форму ремесленного училища. Тогда еще была карточная система. Нам приходилось продавать карточки на продукты одного из нас, чтобы выкупать продукты по карточкам другого, так как ни моей стипендии, ни его крошечной зарплаты не хватало.
Но все это были мелочи жизни, которые не мешали нашему счастью.
Как вдруг через несколько месяцев выяснилось, что его родители, которые считались погибшими в фашистских концлагерях, живы! Через Красный Крест (тогда МОПР) они разыскали своих сыновей и вызвали их в Италию. К 1946 году отец и мать моего мужа оказались членами политбюро итальянской компартии и депутатами первого послевоенного парламента.
Мой муж с младшим братом тут же, в конце 1945 года, были отправлены к родителям в Милан. А мне предстояло оформление загранпаспорта и виз.
Прошло несколько месяцев, а мои документы никто, видимо, и не думал оформлять. Тогда ни почтовой, ни телефонной связи с Италией не было. Мы посылали друг другу телеграммы.
Муж сообщал, что родители опять послали запрос обо мне с вызовом, что он переоформил наше брачное свидетельство в Милане, и я сразу же получила по их закону итальянское гражданство, так что итальянские власти не будут нам мешать. Однако в Москве о возможности выезда мне никто ничего не сообщал.
Все родные и знакомые стали убеждать меня, что выезд мне не разрешат, что мне следует смириться и перестать думать о своем муже. «А любовь?! – отвечала я. – Это что же, так и задавят?» «Да, – говорили мне, и не таких усмиряли!».
Шел 1946 год.
Тогда я, в полном отчаянии, написала Сталину. Там я описала свою историю любви и замужества. А в конце написала так: «Когда Родина была в опасности, я, как тысячи моих сверстников, кинулась, не раздумывая, на защиту Москвы, на защиту нашей земли. Считаю, что выполнила в меру моих сил свой долг перед Родиной. Почему Родина мне отказывает в самом необходимом – в семье?! И не какой попало, а в семье коммунистов, тоже не прятавшихся в борьбе с фашистами по углам?! Чем же я провинилась?! Мне ничего не надо:
ни орденов, ни квартир, ни машин, ни особого почета. Почему мне отказано иметь семью с любимым человеком, иметь детей в награду за все усилия и страдания?». Было еще там что-то, чего я сейчас уже не помню. Две страницы обиды и боли. Мои друзья в тревоге ахнули, а я стала ждать. Через 10 дней меня вызвали в Министерство иностранных дел, не помню точно, как оно тогда называлось. Но говорил со мной тогдашний заместитель министра иностранных дел Деканозов (впоследствии его расстреляли по приказу Хрущева вместе с сотрудниками Л. Берии).
Он сказал мне, что мое письмо Иосифу Виссарионовичу получено и мне разрешен выезд.
– С загранпаспортом зайдете в итальянское посольство за визой. Вам там дадут итальянский паспорт, как итальянской гражданке.
– Я сейчас же откажусь. Зачем мне их гражданство!
– Не отказывайтесь. У них такой закон. Мы же не отказываем Вам в гражданстве. Будете иметь два гражданства.
В случае чего, они будут спрашивать с Вас, как со своей гражданки, по их законам, а мы – как со своей, по своим!» – засмеялся Деканозов.
Так в мае 1946 года я выехала в Италию, в чудом уцелевшую во время войны семью моего мужа. Он уже немного стал говорить по-итальянски. Стала учить язык и я, устроившись сразу же на работу в «Совэкспортфильм». В декабре 1947 года в Риме у меня родился сын Саша. Не буду писать Вам об Италии, о замечательной стране – хранилище архитектурных, живописных, исторических и природных чудес! Расскажу при встрече. Понадобилось бы написать целую книгу! Больше всего меня поразили люди послевоенной Италии. Их настойчивая борьба за достойные условия работы, жизни, их смелость!
Италия в те годы бурлила. Интерес к политическим событиям так и остался во мне с тех пор. Этот интерес Вы увидите и в моих сегодняшних фильмах. Итак, до 1952 года я работала в Римском отделении «Совэкспортфильма», муж – в представительстве ТАСС.
В 1952 году мы вернулись на учебу в Москву. Я поступила на режиссерский факультет, а он – в МГУ, на экономический.
Там он влюбился в свою однокурсницу, и по его инициативе, после восьми лет совместной жизни, мы развелись. Еще через 2 года и я вышла замуж за кинооператора киностудии «Мосфильм» Виктора Федоровича Листопадова. Мы уже 26 лет живем вместе и работаем на «Мосфильме».
Милый Александр Дмитриевич, очень я сочувствую Вам, Вашей беде. Потеря жены, конечно же, страшная утрата, но у вас дочь, внуки, и они для Вас такая опора!
Когда приедете в Москву, я буду счастлива встретиться с Вами. Очень хочу видеть Вас у себя, познакомить с мужем, с сыном, и познакомиться с Вашей дочерью, ее семьей, Вашими внуками.
Крепко целую Вас и жду, а пока – жду письма.
Ваша Тамара-Этери.
* * *
Дорогая Элиана!
На этом я заканчиваю свои воспоминания о судьбах самых близких моих товарищей, ветеранов войны, и о себе.
Перечитывая написанное, я успокоилась. Вижу, что получилась повесть не только обо мне, как ты хотела, но и о многих моих сверстниках и наших старших однополчанах. Было бы несправедливо представлять мою судьбу в тех обстоятельствах, как какой-то феномен.
Получился рассказ о простых советских людях, о характерах, сложившихся в течение тридцати лет после революции 1917 года.
Об этом поколении у вас почти ничего не знают или знают совсем мало, потому что о моей стране в ваших краях много лет писали небылицы, а современных русских изображали в основном недалекими, часто агрессивными и непредсказуемыми чудаками.
Поэтому у вас боялись советских людей. Иногда судили о нас по некоторым руководителям нашего государства. Очень немногие знали, что жизнь и менталитет правящей верхушки, особенно в последние десятилетия, не имели ничего общего с жизнью и менталитетом основной массы населения Советского Союза. Они жили как бы в разных мирах. Это обстоятельство, наряду с другими внешними трагическими событиями, и привело, в конце концов, к разрушению нашего Отечества.
Ты была права: чтобы понять драматизм происходящего сейчас на наших просторах, был смысл рассказать о простых людях, которые, как ни ломала их война, сохранили на всю жизнь дружбу и уважение друг к другу. О моих друзьях и знакомых, об их мироощущении, о правдивых, глубоких чувствах, которые помогли им выстоять в военное лихолетье 1941–1945 годов. И сейчас еще помогают не погибнуть в омуте наступивших новых потрясений.
Надо было все это рассказать еще и потому, что те «русские», которых вы видите теперь у себя, либо с сотнями миллионов долларов, украденных у обессилевшей России, либо с русскими девушками-красавицами и детьми на продажу, не что иное, как грязная пена на поверхности огромного, глубокого моря – России, попавшей в беду. Не судите по ним о наших людях.
В этой повести вы узнали о совсем других, обычных гражданах нашей страны. Все вместе мы имеем право на внимание, как частичка, зернышко великого Народа, когда-то – Победителя, а теперь Мученика.
Спасибо тебе за помощь и вдохновение, которые мне позволили написать эту работу.
Обнимаю тебя крепко, твоя Тамара.
Москва – Гаварно.
Лето 1995 – 1 июля 1997 гг.