Тамара Лисициан
Нас ломала война… Из переписки с друзьями
Я вышла на воздух со всеми. Спать совсем не хотелось.
Решила пойти проведать коней. Я с детства люблю лошадей…
Наши кони стояли недалеко, в стороне от всех. Подкинула им сена и села на землю рядом. Кони довольно фыркали и с хрустом жевали. Послышались шаги. В темноте подошел Шурка, сел рядом. Помолчал, потом сказал:
– Ты не обижайся, но Поплавский прав. Другого способа и я не вижу. Ты не думай, что я такой уж хам. Я тебя не трону, если сама не захочешь. Спать будем, как всегда, вместе с ребятами. Я тебе слово даю. Тут иначе не выкрутишься.
– Я понимаю. Другого выхода вроде бы и нет. Но имей в виду: жизнью я теперь не дорожу, обрыдло все. Если тронешь, – застрелюсь.
– Ну, что ты за дура такая! Мы тебя спасти хотим, а ты «застрелюсь»! Да у меня в каждой деревне по невесте! На тебе что ли свет клином сошелся! Ты меня знаешь. Слово мое – закон. Ну, так как?
– Договорились. Я тебе верю. – Куда было деваться…
Мы долго еще сидели молча. Каждый думал о своем. Потом пошли спать в землянку к ребятам.
Утром, в сопровождении всей группы, отправились в штаб к командиру отряда Кириленко. Захар Иосифович обрадовался нашему решению.
– Молодцы! Хвалю! Сейчас все запишем… и, чтоб детей побольше! Не сразу конечно… еще повоюем! А там будешь у нас мать-героиня! К вашему возвращению с задания будет вам отдельная землянка…
Надо было видеть морду того орденоносца! Еще немного, и выдал бы себя. Убил бы, если б мог!
Мы с Шуркой отметились в книге регистраций. Чинно поцеловались под крики «горько» и аплодисменты ребят.
Серьезно принимали поздравления собравшихся командиров и партизан. Девчонки вручили нам букеты осенних полевых цветов. Так я стала официальной женой Майорова.
А настоящая жена Шурки, это, не считая всех его «невест», хоть и не зарегистрированная нигде Евдоха, жила в селе Мирославль, и после войны вырастила дочку с лицом Шурки.
Удивительно! Был он некрасив, непостоянен, выпивоха, задира – и все же пользовался на житомирщине неизменным успехом у женского населения.
– А где свадьбу будем играть? – спросил Арбузов, когда мы вернулись к своим землянкам.
– Какая еще свадьба? – прошипела я ему в лицо.
– Законная! – настаивал Митька. – Такой повод отметить! Шурка, ты как на это смотришь?
– Сегодня ночью выходим в задание. Потом, подальше где-нибудь. Может, у Кохановской на Солянке.
Ребята хоть и понимали, что наша регистрация была вынужденной, понарошку, но такой повод напиться не могли пропустить.
Забегая вперед, должна тебе сказать, что поводов приложиться к самогону у ребят было немало, и они ни разу себе в этом не отказывали. Поезд взорвали – колхозники приглашают «отметить», мадьяр перебили – опять повод. С полицаями схватились – как не помянуть. В отряд едем – проводы. Из отряда – со встречей! И так без конца. Я из себя выходила!
Напьются, палить в воздух начинают, себя не помня, песни орут, по хатам спать разбредаются, а тут рядом – то немцы, то мадьяры. Бери этих пьяных героев голыми руками! Сколько я их ни стыдила, ни ругала – как об стенку горох! Я уж и колхозникам объясняла: «Подведете вы их!» Ничего не помогало, несут свою «горилку» и несут!
Когда выпал снег, прибавилась еще причина – холод.
«Чтоб не простудиться». Как-то выехали мы ночью после такой «профилактики» из села. Должны были заночевать, как всегда из предосторожности, в лесу. Едем, едем, подвыпившие ребята в седлах дремлют. Лошадьми никто не правит. Я ехала последней, думала, Шурка впереди следит за дорогой, а он, оказывается, спал на ходу. Смотрю, впереди огоньки – село какое-то. Лошади тепло почуяли, прибавили ходу – и к селу.
Я подскочила к Шурке, схватила его лошадь за повод.
– Ты что, спишь, что ли? В какое это село мы вперлись?
Шурка еле пришел в себя, пока я лошадей обратно гнала.
Поворачивала за поводья и плеткой то по лошади, то по всаднику! Еле убрались. Потом Шурка сказал, что ехали мы прямо к немцам.
А еще раз после ужина с самогоном в другом селе мы выехали ночью в незнакомом месте, оказались в поле. С трудом нашли лес. Охмелевшие ребята повалились спать в лесу прямо на снег, под ноги лошадям. Вижу – ничего мне не остается, как привязать коней к стволам деревьев и охранять всю команду. Самой спать хочется ужасно, злюсь на храпящих ребят.
Хожу между деревьями по кругу, чтоб не замерзнуть и думаю:
«Все! Завтра разнесу их так, что на всю жизнь меня запомнят! Уйду в другую группу! Да там, наверное, такая же картина. Нет, лучше оторвусь, и сама без них стану партизанить, как Миша Коган в Вересенском лесу. Опыт есть, район знаю…»
Вдруг справа послышался далекий рокот, ближе, ближе…
да, это машины! Сквозь деревья виден свет фар. Идут недалеко вдоль леса. Значит, и там дорога! И с этой стороны мы перешли дорогу, входя в лес. Значит, это не лес, а какая-то лесополоса между двух дорог? А что, если окружат? Далеко ли деревья тянутся? Машины идут и идут…
Я стала будить ребят. Какое там! Рычат спросонья, даже головы не поднимают. А машины все гудят. Я стала бить их сапогами. Не помогает. Прикладом по спинам в тулупах, по рукам, ногам, опять сапогами…
– Немцы, скорей! Немцы, вставайте!
Нехотя стали приподниматься.
– Ты чего дерешься? – пошел мат. – Все кости поотшибала!
– Немцы, вон машины, скорей!
Поняли, вскочили, увидели проходящие фары. Схватили коней за поводья. Шурка вполголоса приказал:
– За мной! Пешие, рядом с конями…Мы поспешно вышли из леса, повернувшись спиной к той стороне, по которой шли машины. Перешли дорогу на нашей стороне и устремились в поле. И тут увидели, как вдалеке, огибая лес, выехали машины на дорогу, которую мы только что пересекли. – Похоже, окружают лес, – сказал Власюк.
– Вперед, вперед, – повторял Щурка. Мы бежали по открытому полю, оглядываясь, пока машины были далеко.
Фары стали приближаться. Вдруг Шурка скомандовал:
– Ложись! И коней кладите, быстро…
Ночь была темная, без луны, но небо светлее земли, и нас могли заметить на фоне неба. На открытом поле ветер кое-где смел снег, и обнажилась земля. Среди этих прогалин мы и улеглись с конями. Теперь перед нами между лесом и полем неспешно двигались машины. Фары светили и в глубине, на той стороне леса. Похоже, что и там машины остановились.
Освещали обе дороги, по ту сторону леса и ближе к нам. Вот ближние машины остановились, стали разворачиваться, повернули фары в сторону леса. С противоположной стороны машины повторили этот же маневр, и свет с двух сторон пронзил довольно большой участок с деревьями и кустами.
– Ну, Тамарка, с нас пол-литра, – сказал лежавший рядом на земле Арбузов.
Минут через десять машины снова развернулись, встали вдоль дороги и вся цепочка, объезжая лес, скрылась вдали.
В том же направлении, откуда появилась, только теперь все машины шли мимо ближней к нам опушки леса.
Зачем они приезжали? Кого искали? Так мы и не сумели узнать.
– Вот она, ваша самогонка! На виселицу она вас приведет, балбесы! – ругала я ребят по дороге в отряд. – Вот немцы-то порадуются! Вот им подарок!
– Они сами свой шнапс жрут не меньше нашего, – отбивался за всех Власюк.
– А ты видел? – не унималась я. – Схватят вас. Не доживете вы до конца войны! Уйду я в другую группу. Смотреть на ваши пьяные рожи тошно.
Однако уйти мне не дали. А было это так.
Двигались мы с отрядом на передислокацию на запад.
На телегах везли раненых, больных, все хозяйство, семьи погорельцев, бежавших от карателей. Двигались медленно через глухие чащобы и болота.
Я присела на край одной из телег, лошадь свою за поводья привязала тут же. Ехали по бездорожью, подскакивая на корнях деревьев и промоинах. Как вдруг, вижу: в стороне от нас идет пешком вооруженная чужая группа. Идет спокойно, не таясь, параллельным с нами курсом. Кто бы это мог быть?
Из какого соединения? Мимо нас в свое время проходили знаменитые Ковпаковцы, Сабуровцы. Прекрасно вооруженные, с рациями и всяким другим военным снаряжением они выходили в рейды до самой Румынии. Вели серьезные бои с немцами, румынами, мадьярами. Мы себя чувствовали, глядя на них, бедными родственниками. У нас не было такой силы ни в людях, ни в вооружении, ни в оснащении боевой техникой.
Так кто же это шагает около нас? Они шли все ближе, ближе. Я пригляделась, и дух у меня захватило! Димка Карнач, Сашка Косолапов, Мишка Казаков, Костя Островский. Наши десантники! Спрогисовцы! Моя группа.
Я вмиг слетела с телеги, – Ребята! Ребя-таа! – закричала я что есть мочи и бросилась к ним наперерез.
Десантники остановились, не веря своим глазам.
– Тамарка?! Живая? Откуда?!
Обхватили меня, как медведи! Обнимались, целовались, рассказывали, перебивая друг друга, как сообщили в Москву о моей гибели, как плакала Лелька.
– Лелька где? – спросила я.
– На базе, сегодня дневалит…
– Где? Как туда дойти?
Константин Островский, разведчик, 1941 г.
– Сейчас объясним. Да ты бросай этот отряд! Сдался он тебе! Раз нашлась, возвращайся! – Ну конечно! Я только доложу командиру отряда. Какое счастье! А вы куда? – На операцию. Времени мало. Сама найдешь? И объяснили мне, где у них сейчас база. Было это недалеко от села Прибитки. Мы попрощались. Я помчалась за конем. У телеги оказался мрачный Шурка. Он, видимо, наблюдал за нашей встречей.
– Кто это?
– Моя московская группа! Вот чудо-то! Нашлись, как иголка в сене… Передай Кириленко, я к ним на базу… к подруге. Скоро вернусь и все расскажу!
Я вскочила в седло и поехала к Лельке, определяя по рассказу и по следам десантников направление. Сердце у меня от счастья билось бешено. Ребята нашлись! Лелька жива! Сейчас увижу!..
Деревья стали расступаться, вот она, просека, орешник… я толкнула коня каблуками и неожиданно вылетела на поляну, едва успев осадить лошадь, чтоб не влететь в огонь.
У небольшого костра чистила картошку Лелька! Лелька!
Моя подружка…
Я скатилась с лошади и, не помня себя, бросилась ей на шею. Через минуту мы сидели у костра и, держась за руки, горько плакали. Мгновенная радость была смята нахлынувшими воспоминаниями о пережитом за эти тяжкие месяцы смертельных потрясений. Лелина жизнь без меня оказалась тоже тяжелой и страшной, как каждая судьба бойца в тылу врага. Долго мы плакали, не в силах говорить. Хорошо, что вокруг никого не было, все ребята и девчата были на заданиях. Оказалось, что нашего командира, Лешку Корнеева, отозвали в Москву по болезни, а группу слили с десантниками Кости Островского. Он был, как командир, несравненно сильнее и грамотней. Перед войной Костя учился в педагогическом институте. С Костей пришли не только ребята, но и Шурочка Захарова с Линой Самохиной, так что Леля была не одна.
Это были наши надежные подруги.
Мы со слезами понемногу рассказывали друг другу о пережитом, так не похожем на наши московские ожидания и представления о действиях в тылу оккупантов. Тем не менее определенные положительные результаты действий наших ребят в Белоруссии были на лицо. Удавался сбор разведданных, в которых так нуждался разведотдел штаба Западного фронта. Ему подчинялась наша воинская часть 9904 того, только у Лели, Шуры и Лины, не считая остальных ребят, были на счету по 6 подорванных немецких поездов с фашистами и их военной техникой.
Девчата участвовали вместе со всей группой и большими соседними партизанскими отрядами в уничтожении немецких и украинских полицейских гарнизонов, в минировании дорог и мостов… но вместе с тем война ломала и наших ребят. Девчатам было еще тяжелее. И холод, и часто голод, пули, постоянная тревога, нехватка самого необходимого и опасные тяжелые походы делали свое дело… А тогда мы расстались с Лелей под вечер, договорившись, что на завтра они с кем-нибудь из ребят приедут к нам в отряд забирать меня.
Я вернулась к своим партизанам и сразу же пошла к командиру отряда Кириленко. По тому, как он слушал мой радостный рассказ о десантниках, я поняла, что у него уже побывал Шурка.
– Собралась уходить? – спросил он спокойно.
– А как же?! Мы ведь все учились вместе, нас вместе посылали, это мои друзья и подруги…
– Мужа решила бросить? – так же деланно спокойно спросил Захар Иосифович.
– Так ведь… – тут я прикусила язык.
– Это еще что такое?! – вдруг рявкнул Кириленко. – Ты что надумала?! Может, это у вас в Москве такие штуки позволены, а у нас ты… знай свое место! Никуда не уйдешь!
Хорошие подрывники нам самим нужны! – неожиданно закончил Кириленко. – Ступай!
Положение стало критическим. Сказать ему правду – значит признаться в том, что мы его обманули, значит еще больше восстановить его против себя. Уж не говоря о том, какой это будет повод для мести «орденоносца». Да и Шурка будет не на моей стороне, раз он, я была в этом уверена, пожаловался Захару Иосифовичу. Одна против всех?
Не справлюсь.
Когда я соглашалась на «брак» с Майоровым, я была уверена, что могла положиться на него. В глубине души, кошачьей интуицией я чувствовала, что он неравнодушен ко мне. Хотя он полагал, что ничем не выдавал себя. Но я знала по многим мелочам, что это так. Окончательно я убедилась в своем подозрении, когда мы попали под минометный обстрел на Олевской железной дороге. Мы буквально наткнулись на мадьяр. В тот момент, когда мины пролетали у нас над головой, Майоров мгновенно сбил меня с ног и, защищая, накрыл своим телом.
Этот случай утвердил не только меня, но и давно наблюдавших за Шуркой ребят в том, что он неравнодушен ко мне. Кажется, поэтому предложение Поплавского, тогда в землянке, не с потолка упало.
Со своей стороны я продолжала держаться особняком и никогда ни в чем не выделяла Шурку. Хотя и зорко наблюдала за ним, боясь, как бы этот благородный порыв с женитьбой не обернулся бы крупной ссорой.
Теперь все прояснилось. Майоров все-таки надеялся, что его когда-нибудь оценят…
На следующий день приехали за мной спрогисовцы. Разговор в штабе у Кириленко был резкий, настолько резкий, что мне пришлось, во избежание худшего, отложить свое возвращение на некоторое время. Москвичи уехали, взяв с меня слово, что я все улажу к их возвращению через пару недель. Но уже через неделю наш отряд нарвался на отступающих немцев, и в бою меня контузило.
Партизанский отряд имени Хрущева Соединения имени Щорса. Крайний справа: командир отряда Кириленко Захар, 1943 г.
Это было во второй половине января 1944 года. Немцы отступали на запад, к Польше. Так некоторые их части оказались в Ровенской области Украины, по которой проходило дальше в их тыл и наше соединение. Получалось, что, спасаясь от наступающих частей Красной армии, они натыкались на партизан, и тут завязывались нешуточные бои. Волей-неволей Кириленко пришлось отпустить меня с другими ранеными в Москву. Везли нас на санях, потаенными тропами, через линию фронта. Последний раз я видела Майорова с саней. Он стоял на сверкающем от солнца снегу, махал мне рукой и варежкой вытирал себе глаза и щеки. Украина и Белоруссия в это время уже были освобождены…
Глава 9
Контузия, Москва, Лубянка, окончание
Из писем тех, кто выжил…
Дорогая моя Элианочка!
Теперь я посылаю тебе еще несколько писем, сохранившихся в моем архиве. Из переписки моих друзей и из моих ответов на их письма ты узнаешь остальное, то, что тебя так интересует. Кроме того, в этих письмах есть и моя послевоенная судьба, и судьба моих товарищей, выбравшихся из пламени войны. Ты узнаешь, кто из них спасся, кто нет. Как мы нашли после войны друг друга.
Прости меня за то, что таким образом я делаю перерыв в нашей с тобой переписке. Во-первых, тяжко мне все время, так долго, снова переживать и описывать те военные события. А во-вторых, сейчас я начинаю работу над новым фильмом и целиком посвящу свое время, мысли и чувства этой работе. Не буду пока рассказывать тебе подробно, о чем моя следующая картина. Тема новая для всех нас. В печати у нас об этом десятки лет ничего не сообщалось, и даже в библиотеках и музеях материалы на эту тему не показывали публике до 1982 года. Фильмы мы же до сих пор не снимали вовсе.
Я имею в виду масонство, его невидимую деятельность. Ты спросишь, почему я вдруг заинтересовалась этой темой?
Читая итальянские газеты, и наши тоже, я наткнулась на сообщения о провале у тебя в Италии тайной масонской ложи «П-2». О гибели в связи с этим главы банка «Амброзиано» и его секретарши, которую, судя по всему, просто выбросили из окна, а его повесили под одним из лондонских мостов.
Твои газеты, я не знаю, обратила ли ты внимание на эти статьи, пишут о масонах как о древней тайной международной организации, которая разделена на две тесно связанные между собой части. Одна, всем видимая, скажем, официальная, занимается вполне мирной деятельностью: благотворительностью, просвещением и тому подобным. Тогда как вторая преследует политические цели.
Ты знаешь, что после войны я очень болезненно переживаю все, что касается подготовки новых мировых конфликтов. «Холодная» война против моей Родины угнетает меня постоянно. Миллионы жизней, разгром хозяйства страны, здоровье нашего уцелевшего народа, которое до сих пор не восстановлено полностью, мы отдали на уничтожение фашизма. Чтобы теперь нас унижали? Грозили стране «санкциями»? Объявляли нас «Империей зла»? Мы этого не заслужили!
Мне хотелось бы понять яснее, насколько масонство замешано в этой, пока политической, войне против нас. Пережитая война научила – противника надо знать, и знать хорошо. В этом залог безопасности.
Вот почему я занялась изучением истории с «П-2» и хочу снять на эту тему художественный фильм. Фильм – предупреждение нашим людям о возможной опасности.
Я согласна с вашим известным кинорежиссером Нанни Лоем, который рассматривает киноискусство как оружие борьбы. Он справедливо считает, что кино – в этом основной закон реализма – должно быть ближе к действительности, ближе к проблемам общества, показывать их. Он говорит: «Я не люблю фильмы, которые делает в столице узкий круг людей для определенной среды. Я не люблю язык этих режиссеров, которые убеждены, что их собственные проблемы – это проблемы, волнующие всех людей». Лой как будто угадал мои мысли. Сформулировал то, что постоянно стучит мне в сердце.
Мы слишком настрадались, слишком много потеряли во Второй мировой – Отечественной войне. Слишком дорого обошлась нам Победа, чтобы теперь благодушествовать и, не дай Бог, проворонить ее! А такое может случиться, я это чувствую кожей. Наши люди все еще доверчивы и простодушны. Поэтому последние мои фильмы посвящены постепенно надвигающейся на нас опасности. Раньше я снимала фильмы для детей. Я считала очень важным воспитывать в детях, в новом послевоенном поколении, честность, смелость, чувство единства с народом и Родиной. Но с годами поняла, что настало время поговорить и со взрослыми.
Этой новой картиной я, по-видимому, буду занята весь 1983 год. Прости, если буду писать тебе редко и коротко.
Я все также помню и люблю тебя, моя сестричка.
Крепко целую. Твоя Тамара.
Статья Е. Тарасовой в журнале «Работница» № 6 1979 г.
(фрагменты).
…Он сразу заметил ее в толпе, ожидавшей трамвая у Покровских ворот. Матовое, с легким молодым румянцем и яркими крупными глазами лицо в ореоле темных волос, на которых как-то особенно весело сидела белая ушанка, – ее ладная, перетянутая ремнем фигурка и впрямь выделялась. Подошел, заговорил. Она равнодушно скользнула незаинтересованным взглядом и молча отвернулась. В это время приблизился трамвай. Девушка вскочила в него. Он – за ней. И уже там, в холодной тесноте вагона, продолжал приглашать к себе в мастерскую. Она сначала упорно отказывалась, а потом вдруг какая-то тревога или печаль мелькнула в ее глазах. Она очень внимательно посмотрела на черноволосого человека, так неумело-смущенно уговаривавшего ее, и решительно махнула рукой: «Хорошо, рисуйте, раз вам так этого хочется…» Потом она еще раз или два, отрывая от уплотненного командировочного времени минутки забегала в мастерскую. И уехала, успев назвать лишь свое имя – Тамара Лисициан.
Это было 35 лет назад.
Тамара Николаевна Лисициан – кинорежиссер на «Мосфильме». Именно здесь я услышала, как о ней сказали: «Дважды рожденная». Правда, так называют ее лишь те немногие, кто слышал о ее судьбе.
…1941 год. Шла война. Осенним пасмурным утром, когда горько пахнущие увяданием листья шуршали под ногами, отправилась она в Колпачный переулок в ЦК ВЛКСМ. Там стояли сотни таких же юных, как она, добровольцев.
Достоевский говорил, что сознательное «самопожертвование в пользу всех – признак высочайшего развития личности». Но мальчики и девочки, рвавшиеся в октябре 41-го на фронт, едва ли помнили эти слова. Они просто не могли поступить иначе…
…Зимой 1944 года у Тамары Лисициан была короткая командировка в Москву. Именно тогда художник Михаил Михайлович Ещенко и написал ее портрет.
В это время он, известный актер Центрального детского театра, член Союза художников, окончательно оставил сцену и, одержимый желанием рассказать на этот раз языком живописи о героических защитниках Отечества, искал подходящие «сюжеты».
Таким «сюжетом» показалась ему Тамара. Он не знал ни ее адреса, ни рода войск, в которых она служила.
И, когда портрет был готов, сделал несколько попыток отыскать свою героиню, но поиски успехом не увенчались, и он отложил их, надеясь, что не навсегда.
Шел победный 1945 год, и девушка вернулась в Московское городское театральное училище, слившееся позднее с ГИТИСом. Но вскоре, прервав учебу, уехала в Италию, где работала в римском отделении «Совэкспортфильма».
Шесть лет провела она в Риме. Изучила итальянский. И, вернувшись в Москву, сохранила привязанность к народу Италии, его искусству и литературе. Не случайно, закончив в 1959 году ВГИК (мастерская С.И. Юткевича) и начав работать режиссером на «Мосфильме», Тамара Николаевна Лисициан сняла «Итальянский дневник», острую политическую картину на документальном материале об итальянской компартии, вторым фильмом стал «Сомбреро» (киностудия имени Горького) – фильмы, хорошо принятые зрителями. В 1961 г. участвовала она и в съемках советско-итальянской двухсерийной картины «СССР глазами итальянцев» (киностудия «Мосфильм»).
Не так давно режиссер Лисициан сделала на «Мосфильме» картину «Чиполлино» по известной сказке Джанни Родари, а несколько месяцев назад перевела на русский язык его новую сатирическую сказку, предназначенную уже для взрослых, предполагая на ее основе со временем снять телевизионный фильм.
…В канун 1978 года, когда Тамара Николаевна торопилась закончить фильм «Волшебный голос Джельсомино» для Центрального телевидения, сделанный также по книге Джанни Родари, кстати, теперь уже высоко оцененный прессой, на студии раздался телефонный звонок.
Артур Карлович Спрогис, воевавший в свое время в Испании, командовавший десантной частью 9903, в которой сражалась и Лисициан с 1941 года (Тамара по праву считает его своим военным учителем), сообщил, что видел ее портрет.
– Да, наши фотографы хорошо снимают рекламные портреты, – спокойно ответила Тамара Николаевна, привыкшая к тому, что ее фотографии время от времени появляются на различных мосфильмовских выставках и в кинотеатрах.
– При чем тут фотографы? На выставке в Центральном Доме работников искусств я видел твой живописный портрет, написанный масляными красками!
И только тут Тамара Николаевна вспомнила заснеженный Покровский бульвар и промерзшую мастерскую, наполненную запахами керосина и красок. Но фамилия художника начисто вылетела из головы. Артур Карлович тоже ее не запомнил.
Когда Тамара Николаевна позвонила в ЦДРИ, выставка уже закрылась. Она поинтересовалась именем живописца.
У нас одновременно выставлялся не один художник, а три…
Пришлось добывать телефоны всех троих. У первого художника, которому позвонила Тамара Николаевна, телефон молчал. Позвонила второму, спросила о картине:
– Это вы писали портрет партизанки Лисициан?
Минута замешательства, и вслед радостное:
– Тамарочка! Цела? Как я рад, как рад! Надо бы повидаться… – узнал по голосу!
– Но ведь вы не хуже меня знаете, как у нас, москвичей, летит время, – сокрушенно говорит мне Тамара Николаевна. – Хотя выбраться, конечно, надо!
И мы выбираемся. Уже вдвоем.
Михаил Михайлович идет навстречу по переулку.
– Я бы обязательно узнал вас! – говорит он, подходя. – Значит, вы все же увидели свой портрет?
– Даже купила. Замечательный портрет получился. Спасибо. Всем нравится.
– А теперь скажите, – спрашивает Михаил Михайлович. – Почему вы все же согласились позировать?
Ведь поначалу вам так этого не хотелось? Боялись не вернуться?
– Нет, просто подумала: если меня не станет, так у мамы хоть портрет останется… а потом не до того было.
– Все-таки, выходит, я не совсем не прав… Время, время… – помолчав, вздыхает Михаил Михайлович: – Тридцать пять лет прошло с нашей встречи. Кто бы мог подумать, что они так быстро пролетят!
Да, 35 лет и одно остановленное мгновение.
Письмо директора музея «Партизанской Славы» г. Славуты (Украина)
Уважаемая Тамара Николаевна!
Я прочитал статью «Остановленное мгновение» в журнале «Работница» № 6 автора Е. Тарасовой и решил Вам написать небольшое письмо.
В городе Славута Хмельницкой области в 1977 году открылся музей «Партизанской Славы», где имеется стенд, рассказывающий и об узниках «Грослазарета-301» (концентрационный лагерь), в котором и Вам пришлось быть.
Мы ведем переписку с бывшими пленниками этого лагеря. Их всего более сотни.
Вы, видимо, знаете, что в этом лагере немецко-фашистские захватчики уничтожили более 150 тысяч советских граждан, сейчас им установлен памятник. Мы получаем много писем от бывших узников этого лагеря и родственников погибших, которые к нам обращаются с различными вопросами.
Уважаемая Тамара Николаевна!
Я понимаю, что Вы очень загружены работой и Вам тяжело вспоминать прошлое, и все же я Вас убедительно прошу – напишите нам для нашего музея. Было бы неплохо, если бы Вы нам выслали свою фотографию (какой Вы были, у нас есть, нет, какой Вы стали).
Славутский райком компартии Украины решил в мае месяце 1980 года – в годовщину 35-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне – провести в городе Славуте встречу партизан соединения им. Ф. М. Михайлова, врача, повешенного немцами в нашем городе за связь с партизанами, которым командовал Герой Советского Союза Антон Захарович Одуха. Ядро этого отряда (затем соединения) составляли бывшие узники «Грослазарета 301», такие как Кузовков И.В. – комиссар соединения Манько А.И. – зам. командира соединения по разведке и многие другие.
Вы, должно быть, знаете, что только на нашей земле немцы имели в то время 66 лагерей для советских военнопленных, откуда некоторым все-таки удавалось бежать, и они пополняли, а иногда и сами организовывали партизанские отряды.
Директор музея «Воинской и Партизанской Славы» Бекренев В.И. с женой Валентиной и Тамарой Лисициан в лесу на месте бывшей партизанской стояки. 9 мая, 1990 г.
У нас в музее есть документы о том, что к 1944 году в тылу у немцев на нашей территории был 1 млн партизан 64-х национальностей, из них – 100 тыс. женщин.
Многие партизаны удостоены звания Героев Советского Союза, сотни тысяч награждены боевыми орденами и медалями. Вам, как армянке, наверное, будет приятно узнать, что в знаменитых партизанских соединениях Ковпака и Наумова были два отряда армян: «имени Микояна» и «Победа»[25].
Тамара Николаевна, нельзя ли вспомнить кое-что поподробнее, я опять обращаюсь к статье «Остановленное мгновение» о Вас, надеюсь, она у Вас есть. Что за группа подрывников Александра Майорова, в какое партизанское соединение она входила, на какой территории действовала? Напишите о своих партизанских делах.
Не опережая события, я все же думаю, что мы обязательно пригласим Вас на встречу партизан в мае 1980 года.
Тамара Николаевна! Желаю Вам отличного здоровья и всего наилучшего в Вашей жизни и работе. Крепко жму Вашу руку.
Валентин Бекренев. 19.09.79 г.
Наш адрес: 281070, Хмельницкая обл., г. Славута,
Музей партизанской славы.
Директору музея Бекреневу Валентину Ивановичу
* * *
Уважаемый Валентин Иванович, получила Ваше письмо и задумалась. Ответить на все Ваши вопросы я не смогу. Для этого надо написать целую книгу, а это мне не по силам. Очень больно все это вспоминать. Писать к тому же в таком объеме – значит отключиться от всего: от работы, от семейных обязанностей, от повседневной жизни. А ведь я работаю в кино.
Творческая работа и без того поглощает основную часть моего существования. Не говоря уж о семейных заботах.
Однако я понимаю Вас. Вы собираете материалы не для себя. Для истории и воспитания идущих за нами поколений.
Поэтому я не могу просто так отказать Вам. Я решила все же немного написать Вам о, как Вы пишите, партизанских делах.
Это небольшие эпизоды, которые, я думаю, Вам будут интересны.
Знаете ли Вы, например, как мы подрывали вражеские поезда? Наша группа под командованием Шуры Майорова (его настоящее имя Иван Семенович) подорвала всего 16 немецких эшелонов. В подрыве 12 из них участвовала и я. Обычно каждую операцию готовили четыре человека: двое зарывали под рельсы взрывчатку, а двое наблюдали за тем, что происходило на железной дороге, по обе стороны от подрывников.
Дело в том, что немцы в это время, летом 1943 года, пускали поезда только днем, пока светло. Боялись партизан.
Сначала шли вооруженные обходчики, проверяя, нет ли мин.
Потом пускали за ними поезд. Поезда шли тихим ходом, а впереди паровоза были прицеплены две платформы с углем или дровами. Для чего делалось? Если обходчики не замечали ничего подозрительного, а после них платформы натыкались все же на мину, взрыв не доходил до паровоза. Разбитые взрывом платформы скидывали в сторону. Ремонтная бригада, которая сопровождала каждый поезд, быстро ремонтировала путь, и поезд с паровозом тихим ходом благополучно добирался до следующей станции. Даже если удавалось заложить еще одну мину несколько дальше, ее в этом случае находила ремонтная бригада, которая шла после первого взрыва пешком перед ползущим к станции поездом. Тихий ход поезда тоже снижал эффект взрыва. В лучшем случае удавалось вывести из строя паровоз. За ним падали 3–4 вагона. Так немцы были вынуждены охранять свои поезда. То, что вы видите в кино на эту тему, очень эффектное, было возможно в 1941–1942 годах, но не в 1943. Кроме того, к 1943 году на протяжении сотен километров по обе стороны железных дорог немцы заставили местное население вырубить все деревья и кусты на расстояние до двухсот метров. В последнем вагоне, самом надежном, поскольку результаты взрыва его не достигали, всегда находилась охрана. После взрыва солдаты зорко наблюдали за вырубленными участками, и если замечали кого-нибудь, то тут же открывали огонь. Такой была обстановка на железной дороге.