Наталья Свидрицкая
Хроники Нордланда. Цветы зла
– Преданность своему сеньору – одна из величайших добродетелей рыцаря. – Страшно удивив своих дам, сказала Габи. – Она вызывает уважение и восхищение. Вы удивительный юноша, сквайр Иво.
– Похвала из уст такой госпожи – это величайшая награда даже для короля. – Не остался в долгу Иво, поклонившись и прижав руку к сердцу. – А для скромного сквайра она священна. Я мало достоин такой награды… Вы слишком добры ко мне. Но с этого мгновения я буду изо всех своих сил стремиться к тому, чтобы оправдать ваше доброе ко мне отношение и стать и в самом деле достойным вашей похвалы!
– А вы не только верный сквайр, вы ещё и куртуазный кавалер! – Габи была так увлечена, что вдруг словно осталась наедине с Иво; вокруг никого не осталось, они были одни. И всё происходящее, и всё, что было сказано, вдруг заиграло какими-то новыми красками, приобрело какой-то едва ли не сакральный смысл! – Вы так льстите? Конечно же, льстите! Вы не можете говорить это всерьёз?
– Моя госпожа! – С упрёком взглянул на неё Иво, вновь прикладывая руку к сердцу. – Я не верю, что существует лесть, которая не перестала бы быть лестью, когда она адресована вам! Всё, что вам говорят о ваших совершенствах во всём – правдиво от первого до последнего слова! Как с вершины горы можно только вниз спускаться, так, говоря о вас, можно только преуменьшить, потому, что преувеличить невозможно!
– Как смело сказано! – Габи задышала чуть чаще, сердечко билось так, что чуть подрагивала брошь под «дьяволовым окошком»*. – Не зря мои дамы считают вас опасным!
– Меня?! – Поразился Иво. – Меня! Я просто преклоняюсь перед дамами; я считаю, что всё мужское – грубое, топорное, примитивное… А женщины – это утончённость, лёгкость, красота. Нет более влюблённого во всё женское, чем я! В куртуазном смысле, конечно.
– Ваш господин, однако, совсем другой… верно?
– Он не столь восторженный кавалер, как я, но он и не такой грубый и неприветливый, как некоторые говорят. Просто он… скрытный, немного суровый… Но он добрый, честный, благородный и отважный. Настоящий рыцарь. Мне далеко до него!
Весь этот разговор, при всей его банальности, положил начало очень сложной, в чём-то трагичной, и крайне неприятной для всех ситуации. Но в тот момент его участники об этом не думали. Они вообще ни о чём не думали. Как не думают об этом, начиная свой флирт, девушки и юноши всех времён и народов, от Евы и Адама и до конца времён.
Алиса не приступила до сих пор к своим обязанностям и не пришла с остальными дамами по уважительной причине: она рыдала, забившись в какую-то нишу под одной из лестниц Девичьей Башни. Там было пыльно, грязно, полно паутины, но Алиса этого даже не ощущала, так ей было горько! Утром ей принесли свёрток от дамы Беатрис, и Алиса, почти не спавшая всю ночь, торопливо развернула его, а там… Там было такое убогое старьё, такие старые, некрасивые и даже не целые вещи!!! Это было не только обидно, это было настолько унизительно – словно плевок в лицо, что Алиса сначала просто не хотела верить своим глазам, потом, схватив всё это и пылая от гнева, побежала к Беатрис. А та… Спокойно, цинично и нагло заявила, что ничего не обещала, что за те гроши, что Алиса ей дала, ничего другого ей и не достать, и вообще, такая нищенка и безродная кукла, как она, Алиса, не может рассчитывать на что-то иное. И что она, Беатрис, дальше разговаривать на эту тему не собирается. И просто вытолкала опешившую Алису за дверь.
И теперь Алиса рыдала в нише: она была унижена, оскорблена и даже напугана. Помимо прочего, Беатрис сказала, что над нею и так все смеются, что она пугало и дура… Эти слова так больно ранили Алису, так смутили её нежное сердце! Как теперь идти к графине и исполнять свои обязанности?! Как находиться среди этих лживых и жестоких существ и разговаривать с ними, улыбаться им, терпеть их лживые, насквозь лицемерные слова?! И Алиса рыдала, не зная, как ей жить здесь, как быть дальше, что делать?! Идти ей некуда, у неё есть только Гэбриэл, больше никого… Сейчас эти дамы выставят её перед принцем полной дурочкой, он подумает, и велит ей уезжать, да и Гарет, наслушавшись, переменит своё мнение о ней, а может, и Гэбриэл… Заливаясь горючими слезами, она не заметила, как к ней кто-то подошёл.
– Возьмите платок, милая леди. – Услышала она приятный мужской голос, быстро подняла голову: перед ней стоял мажордом, Альберт Ван Хармен, который с самого начала казался ей высокомерным, неприступным и злым. Громко всхлипнула, но взяла у него из рук тонкий платок из дорогого батиста.
– Здесь может быть паутина. – Продолжал Ван Хармен. – И уже совершенно точно есть пыль.
– Я просто… просто… – Смешалась Алиса.
– Вы просто столкнулись впервые с нашим женским двором. – Мягко улыбнулся он. – Это очень неприятное открытие для девушки, воспитывавшейся в одиночестве… Я угадал? Там, где вы росли, не было других юных девушек?
– Нет. – Горько вздохнула Алиса. – Только взрослые женщины. Трое.
– Могу дать вам совет. – Ван Хармен аккуратно поправил её платье и снял с юбки паутину. – Не принимайте происходящее близко к сердцу. Вы очень красивы, поэтому вызвали ревность и зависть.
– Но я плохо одета, не знаю итальянский, у меня волосы… стриженые!!! – Выкрикнула Алиса, тронутая его неожиданной добротой. – Я вообще… хуже всех!!!
– Вы лучше всех. – Возразил Ван Хармен.
– И у меня больше нет денег. – Она вновь разрыдалась. – Его высочество дал мне на то, чтобы я оделась, а она… – И Алиса выложила всё без утайки, плача в платок и вздрагивая, как заплаканный ребёнок. Ван Хармен мрачно смотрел на неё, что-то решая. Когда Алиса немного успокоилась, сказал мягко:
– Не берите в голову, леди Манфред. А что касается вашей одежды, то я вам помогу. Идёмте.
Алиса доверчиво пошла за ним, шмыгая носом и украдкой вытирая лицо. Они пришли в помещение, где сидела и писала что-то уже знакомая Алисе Глэдис. Взглянула на Алису, и та совсем смешалась.
– Дорогая Глэдис, – сказал Ван Хармен, – у меня здесь маленькая леди Алиса Манфред, у неё небольшая проблема с платьями и украшениями.
– Я вижу. – Глэдис встала, подошла к ней. – Какая миниатюрная фигурка, и в то же время всё на месте… Ну же, не жмись. Я только посмотрю, что можно сделать уже сейчас. Не одевать же тебя в детские платья… Какая тоненькая талия! Пожалуй, руками обхватить можно! Готовься к тому, что другие дамы будут тебя травить.
– Леди Алиса уже столкнулась с этой травлей. – Мягко сказал Ван Хармен.
– Могу себе представить.
– У меня… – Спохватилась Алиса, – у меня есть… – Поспешно извлекла на свет кольцо с изумрудом. – Вот… Мне дал его высочество, сказал, что я могу его продать и купить себе что-нибудь хорошее.
Ван Хармен взял кольцо, посмотрел на свет.
– Великолепный камень. Его высочество, как всегда, очень щедр… Но я бы посоветовал вам, леди Алиса, сохранить его. Изумруд редкий, и лучше бы вам со временем сделать из него брошь, кулон или эгретку на шляпку.
– Но у меня нет денег! – Всплеснула руками Алиса.
– Но есть у меня. Я оплачу её наряды, Глэдис.
– Да ладно. – Глэдис распустила волосы Алисы, придирчиво отошла, осмотрела её. – Мы тебя оденем и причешем так, что ни одна из этих поганок расфуфыренных не сможет придраться, и без всяких денег. Ты иди, Альберт, я сама. Сара! Сара, позови девочек, и пусть берут всё, что нужно.
Несколько минут спустя работа была в самом разгаре. Среди платьев, юбок и прочего нашлись более-менее подходящие, и теперь швеи подгоняли их к размерам Алисы. Она стояла, как манекен, разведя руки в стороны, а девушки и женщины, пятеро, примеряли, сметывали, распарывали, закалывали булавками…
– Ну и фигурка у вас, леди! – То и дело слышала она. – Как статуэточка из фарфора, право слово! Но на такую фигурку шить сложно. У госпожи баронессы фигура удобнее, она плоская, худая, на неё что ни сшей, всё сидит… А вы такая… и грудочки такие кругленькие, и попочка на месте. Тут надо обязательно талию подчеркнуть, иначе будете квадратная и толстенькая… Вот, смотри, Глэдис, хорошо?
– Да, теперь хорошо. Отдай Мери, пусть шьёт. Лили, ты гладишь? Давай быстрее. – Глэдис завладела Алисой. – А сейчас займёмся твоими волосами, леди. Я их так уберу, что никто и не заметит, что они стриженые. Интересное у тебя колечко… Что ты его камнем внутрь прячешь?
– Оно светится. – Алиса доверчиво показала Глэдис кольцо, и та ахнула:
– Да это же эльфийское, не иначе! Это фамильное?
– Ну… да. – Алиса тихо ойкнула – волосы спутались.
– Красивое. Но ты права – этим… гадюкам не показывай. Ну их.
– Я бы на их месте постеснялась вообще кого-то попрекать! – Подхватила одна из девушек, Тина. – Сами-то! Я-то знаю, мы все здесь знаем, что они себе сюда вот и вот сюда подкладывают! А кое у кого вообще накладные волосы, я бы на их месте вообще молчала! А эта красавица, дама Лемель, бледная, как моль, и брови и ресницы себе красит!
– Правда?! – Ахнула Алиса.
– Конечно! Да там все светловолосые это делают, хоть это и грех, и неприлично, в конце концов, но смойте с них краску, и куда только что денется?!
Глэдис так искусно заплела и уложила стриженые, но очень густые волосы Алисы, что казалось – у неё на головке просто такая интересная и затейливая причёска. Глэдис покрыла её сеточкой из золотых нитей, помогла Алисе надеть переделанное на неё платье, и подвела к большому зеркалу.
Платье было красивого тёплого бежевого цвета, очень светлого, с цветочным узором чуть темнее основного тона, отделанное серебряным шитьём. Поверх него был надет сарафан, зашнурованный спереди, тёмно-синий, как раз того оттенка, который прекрасно гармонировал с платьем, шитый серебром. Небогатый набор украшений Алисы: жемчужное ожерелье, подаренное его высочеством, жемчужные шпильки, два серебряных колечка с бирюзой, серьги, так же из серебра и бирюзы, – Глэдис пристроила и обыграла так, что они смотрелись очень уместно и с большим вкусом.
– Ну, вот. – Удовлетворённо произнесла Глэдис. – Теперь никто не посмеет что-то о вас дурное сказать, а если скажет, то соврёт, смело плюйте такой врунье в лицо. И мой вам совет – не верьте вы мужчинам. Вы одинокая и красавица, да ещё наивная такая, они сейчас вокруг вас начнут, как слепни, виться. Будут из себя заботливых и сострадательных изображать, вроде как они вас жалеют, поддержать хотят, всё такое. На самом деле им всем только одно нужно – а вы лёгкая добыча, у вас ни брата, ни жениха, ни отца нет.
– Его высочество обещал позаботиться обо мне. – Чуть дрогнувшим голосом возразила Алиса.
– И он позаботится, благослови его Бог! Он настоящий принц, настоящая защита для нас всех, но если вы сами себя скомпрометируете, и он вам не поможет. Помните: не оставайтесь с этими безобразниками наедине, не доверяйте слепо каждому, кто с вами заговорит ласково, не позволяйте ничего с собою лишнего. Держитесь от мужчин подальше! И особенно – от сэра Гарета. Хоть и говорят, что он невинных девочек не трогает, всегда бывает первый раз.
– Дьявольский соблазн и погибель – этот сэр Гарет! – Вздохнула Тина. – Какие глаза у него, синие, как свет ангельский, как перед ними устоять?!
– А ну, замолчи, бесстыдница! – Одёрнула её Глэдис. – Слушать противно!
– Я не боюсь сэра Гарета. – Сказала Алиса. – И никого здесь не боюсь.
– А тут дело не в том, чего ты боишься, чего нет. – Строго произнесла Глэдис. – Девичья репутация так хрупка! Неосторожное свидание наедине – может, там и не будет ничего, а люди уже будут думать, что было. А уж те, кто тебе завидует, те, кто тебе зла желает, они этого не упустят! Ничего не говори этим бесстыдницам, если кто нравится тебе – или понравится, девочка ты молоденькая, – то храни это в тайне, боже тебя упаси разболтать – потом так переврут твои слова, сама себя не узнаешь! Поняла?
– Спасибо вам большое. – Алиса слегка ожила, встретив вновь хороших людей, вновь ощутив заботу. – Вы так добры! И господин Ван Хармен такой добрый…
– Альберт хороший человек. – Суровое лицо Глэдис смягчилось. – Многие думают о нём чёрте-что, что он чёрствый, скрытный, самовлюблённый, и тому подобное… Но он хороший человек, добрый, вежливый. Будете слышать о нём всякие сплетни, не верьте. Он в самом деле хороший человек.
– Я не поверю. – Пообещала Алиса.
– Дама Беатрис? – Альберт подошёл к спешившей вдоль галереи с каким-то поручением девушке. – На два слова.
– Я спешу, меня ждёт графиня. – Беатрис относилась к дворянам на службе у его высочества и его сыновей с легким пренебрежением – всё равно слуги, хоть и с титулами.
– Я вас надолго не задержу. Я только хочу сказать вам, предупредить.
– О чём? – Сахарная улыбочка мгновенно уступила место крысиному оскалу.
– О ваших промыслах известно.
– О каких промыслах?! – Зашипела Беатрис, но на всякий случай очень тихо – в галерее находились стражники. – Что вы сочиняете?
– Я не сочиняю, и не пытаюсь вас запугать. – Спокойно, как всегда, почти бесстрастно, возразил Ван Хармен. – Я просто говорю вам, что знаю о них. О картинках, об известных услугах, которые вы оказываете не безвозмездно в саду марокканского коттеджа после захода солнца, в наряде служанки и в маске.
– Что вам нужно?!
– Чтобы вы сегодня же вернули всё до последнего пенса даме Алисе. Скажете, что это был розыгрыш, что так вы проверяете новеньких на вшивость. Мол, побежит она жаловаться, или нет. Что испытание она прошла. Извинитесь перед нею и вернёте деньги. Если сегодня вечером этого не произойдёт, я завтра иду к его светлости для разговора о вас. И вы отлично понимаете, что монастырём в данном случае вы не отделаетесь. Это не шутка и не блеф. Я говорю совершенно серьёзно. Всего хорошего. – И, не слушая жалких попыток Беатрис как-то оправдаться и что-то возразить, он пошёл прочь.
– Что Гелиогабал? – Спросил Гэбриэл, вернувшись после тренировки на мечах.
– Молится и грозит нам гневом кардинала. – Скривился Гарет. – И он абсолютно прав, сволочь. Я не знаю, что с ним делать. Отпускать его, пока он не раскаялся и не признался во всём, нельзя. Я уже грешным делом подумываю, не утопить ли его в сортире, напихав камней в брюхо.
– Что?! – Испугался Гэбриэл, и Гарет фыркнул:
– Дурацкая шутка, младший. Но что с ним делать ещё, я не знаю.
– А можно мне поговорить с ним?
– Думаешь, сможешь его расколоть?
– Нет… Я просто хочу узнать у него кое-что. Кое-что, что не давало мне покоя в Садах Мечты с тех пор, как я стал думать об этом. Меня знаешь, постоянно мучили об этом мысли, вся фигня. А тут такой случай. Такой шанс…
– Что узнать?
– Я не понимаю, – признался Гэбриэл, – не в состоянии понять, что чувствуют такие, как они, как себя оправдывают, за каким хреном прячутся? Я вот на занятия эти хожу, проповеди Северина слушаю, и думаю: они ведь тоже их слушали? Чёрт, да он сам их говорит!
– Думаешь, он тебе правду скажет? – Презрительно скривился Гарет.
– Не знаю. Но хочу попробовать. Хоть в глаза ему посмотреть.
– Ну, попробуй, младший. Рискни. Сомневаюсь я, что ты что-то узнаешь… Но попробовать-то можно. Марчелло тебя проводит.
Гэбриэл впервые оказался в тюрьме своего собственного замка. Были здесь и каменный мешок для пожизненного заточения, и грязные, тёмные камеры, где нельзя было выпрямиться ни лёжа, ни стоя, но были и вполне себе обычные комнаты, и даже настоящие покои, правда, без окон, только с узкими бойницами, забранными решётками. Она находилась в центральной башне хозяйственного двора, под оружейными и казармами. Епископа Гарет поместил именно в тюремные покои, где у него были мебель, ковры, слуга, приличная постель, распятие, даже книги – религиозные. Гарет постарался – с мстительным удовольствием выложил на видное место те сочинения отцов церкви, где шла речь о Содоме и Гоморре и о содомском грехе. Епископ не прикоснулся к ним, но и не убрал. Когда Гэбриэл вошёл и отпустил провожатого, тот молился, стоя на коленях. Гэбриэл присел на стол, разглядывая его. Епископ не выдержал первым, хотя хотел гордо игнорировать его. Не смог. Терпение Гэбриэла было не чета его собственному! Нервничая, поднялся, с вызовом глянул на него, слегка смешался, поняв, что это не Гарет.
– Я поговорить хочу. – Сказал Гэбриэл. Епископ вдруг с некоторой растерянностью понял, что он всегда был таким – всегда вот так смотрел, вот так же неохотно, глуховато говорил, с таким же непроницаемым, холодным взглядом тёмных глаз. Но только теперь епископ осознал, сколько в этом тоне, взгляде, голосе было холодного, абсолютного презрения. Он никогда его не скрывал, этот полукровка! Презирал их, насмехался им в лицо… Взял себя в руки.
– Отпустите меня, верните мне моего слугу, покайтесь, публично покайтесь! И может быть – может быть, – я вас прощу. И соизволю поговорить.
– Ладно. – Пожал плечом Гэбриэл всё с тем же ледяным презрением, доводящим епископа до исступления. – Тогда я поговорю. Я не один год тебя слушал; послушай ты меня.
– Я, – епископ сам не понимал, зачем говорит это, но терпеть уже не было сил – он был слишком импульсивен и совестлив, – платил большие день…
– Вот именно. – Гэбриэл тяжело взглянул ему в глаза, в эльфийских зрачках сверкнул красный огонёк. – Ты не просто таскался в эту помойку, в эту грязь – ты деньги платил, чтобы таскаться туда. Я больше года боролся, чтобы вырваться оттуда, убить себя пытался десятки раз, чуть не сдох, чтобы вырваться оттуда. А ты сам ходил, да ещё и деньги платил за это. И, веришь, нет, не понимаю я кое-чего. Почему, епископ, орудие греха – я, а не ты? Почему несчастные девчонки, которых избивают, насилуют, держат на цепи в стойлах, как животных, душат, режут на части живьём – грязь, а их мучители – чистенькие? Я дурак? Я чего-то не понимаю? Вы мне так опротивели там, все, я так вас ненавидел, что каждое ваше прикосновение мне было – как… – Он оскалил край рта, – как дерьма коснуться. Вонючие, отвратные, похотливые, готовые сколько угодно заплатить, чтобы лишний раз дрочнуть и кончить… А я, – он наклонился вперёд, глаза вспыхнули, – я готов был жизнь свою отдать, чтобы вырваться, и я вырвался… И спас, кого смог. И ещё спасу.
– Ты не понимаешь. – Епископ едва сдерживался. – Ты не понимаешь!
– Конечно, не понимаю. – Скривился Гэбриэл. – Куда мне.
– Ты делал это с удовольствием, я же видел!
– Херово смотрел, епископ. Хотя что я? Как ты мог что-то рассмотреть, дроча под сутаной? Туман, поди, в глазках похотливых стоял.
– Замолчи!!! – В истерике завопил тот. – Как ты смеешь… как ты смеешь… Ты!!!
– Именно я и смею – Хрипло, уже не скрывая ярости, произнёс Гэбриэл. – Потому, что я знаю ваши грязные душонки, ваше нутро гнилое… И я вас не помилую, Гелиогабал. Я десять лет там пробыл… За эти десять лет я ни от кого там милости не видел. Ни ко мне, ни к другим. Самым невинным, самым беззащитным – никакого сострадания от вас! – Прикусил губу, уже не сдерживая своего гнева и презрения. – И я вас всех уничтожу, понял?! Всех до одного! Выясню, кто скрывается под личинами и кличками вашими, найду и убью, Бог мне свидетель и судья!
– Ты не смеешь, – дрожа, так же горячо заговорил епископ, – не смеешь судить, ты не был в моей шкуре… Как может быть грехом любовь к мужскому телу, оно создано по образу и подобию… А женщина?! Только родила: и грудь отвисла, как вымя у щенной суки, пузо упало… А мальчики! Как они прекрасны… Но за эту любовь, ты знаешь, что бывает за эту любовь?! А как же… Если, – он аж захлёбывался, – если не угроза, если не наказание, то что удержит от этой самой естественной любви, самого естественного восхищения?! Ты же понимаешь меня, ты понимаешь?!
– Нет. – Бросил Гэбриэл. – Я всегда девушек любил. У меня невеста есть, я умереть за неё готов. Она – самое прекрасное, что есть на свете.
– Я не верю. – Епископ искренне был потрясён. – Ты же… но ты же…
– Ты спину мою видел? – Спросил Гэбриэл. – Это цена того, что я делал для вас. Знаешь, сколько раз я её заплатил?.. Ты мне про мучения говорить будешь?! Ты – мне?!!
– Ты не знаешь, сколько я слушал на исповеди… Сколько греха, сколько сожалений, сколько мучений! Как страдают люди… Мужчины… А там, там, в Садах Мечты, можно дать выход своим тайным мечтам, страхам, утолить жажду – и снова быть нормальным, снова жить!
– Знаешь, что? – Гэбриэл резко встал, и епископ шарахнулся от него. – Я не думаю, что ради благополучия кучки уродов молодые, полные сил и надежд мальчики и девочки должны мучиться и умирать.
– Это лучшие люди Острова! – Возмутился епископ. – Это люди, обладающие властью, богатством…
– А мне срать. – Скривился Гэбриэл. – Если лучшие из вас такие, то худшие тогда кто?.. Убийца и извращенец, обладающий властью – это в сто раз хуже, чем простой вор, это тварь, которую надо уничтожить, как бешеную собаку, и как можно скорее. И я этим займусь. А ты… Раз ты считаешь, что мне, сыну принца Элодисского, должна была нравиться моя жизнь там, то поживи-ка ею сам. Голый, на соломе, в каменной клетке! Интересно, есть у нас среди стражников содомиты?..
– Ты… вы не посмеете! – Задохнулся епископ. – Я – духовное лицо!
– Ты извращенец. – Возразил Гэбриэл. – Ты подонок и урод. Ты до смерти замучил своего пацана – он умирает, Марчелло ничего не может сделать для него. Он кровью харкает. Ты в подвале его держал, в темноте!
– Нет. – Потрясённый епископ даже забыл о своей участи. – Он не может умереть! Он не умрёт! Я хочу его видеть! Я вас умоляю…
– Не насмотрелся? – Зло сощурился Гэбриэл. – Хочешь напоследок подрочить?!
– Замолчите!!! – Завопил епископ, падая на колени. – Я… я не со зла в подвале его держал… Я… смотреть на него любил, я боялся этого, прятал его… от себя самого!!! Я любил его!! Я любил его!!! – Он уткнулся лицом в ладони и зарыдал. Гэбриэл несколько мгновений смотрел на него с брезгливой гримасой, потом позвал тюремщика и приказал раздеть пленника догола и поместить его в пустую, но не тёмную камеру, дав ему охапку соломы вместо постели. Ушёл… Но в сердце поселилась жалость. «Я любил его!!!» – стоял в ушах вопль. Гэбриэл не понимал такой любви – он сам стремился сделать тех, кого любил, счастливыми любой ценой, даже в ущерб себе. Закрыть Алису в тёмном подвале, мучить её, отдавая насильнику, и наблюдать за этим! Да у него это в голове не укладывалось. Но чутьё влюблённого подсказывало, что епископ не лгал – он любил. Как-то по-уродски, непонятно для него, даже не приемлемо для него, но всё-таки любил. И ему хотелось понять, как всегда, с самого детства: он стремился понять первопричину, проникнуть в суть. Почему?.. Проще всего было бы сказать: потому, что он, Гэбриэл, полуэльф, а епископ – чистокровный дайкин. Дайкины – все такие. Но Гэбриэл не мог так думать, помня Моисея, зная своего отца… Не мог и не хотел. Значит, было ещё что-то. И он хотел это понять.
Остановился на хозяйственном дворе – он впервые очутился здесь один, да и в прошлый раз, знакомясь с замком, заглянул сюда с братом на пару минут и ничего не разглядел. В оружейную и тренировочный зал, размещённые над тюрьмой, он попадал из Рыцарской башни. Двор был большой, но так тесно застроенный различными службами, что казался совсем маленьким. Это был почти что маленький городок, при том густо населённый. В лужах копошились дети, собаки и утки, всюду бродили куры и цыплята, тут же служанки рубили курам головы и потрошили тушки, а рядом шорник скоблил коровью шкуру. Здесь звенели кузнечные молотки, пахло свежим хлебом из пекарен, здоровенный парень в фартуке выплеснул сыворотку из сыроварни, вызвав визг и радость детей. Здесь почти никто не обращал на Гэбриэла внимания – поклонившись, люди вновь занимались своими делами. Точили оружие и топоры, чистили посуду, выбивали ковры… Гэбриэла поразила не эта многолюдность и суета, а то, насколько не похож был задний двор на парадный. Словно это был совершенно другой замок… Старые каменные плиты, кое-где потрескавшиеся, запахи навоза и прочего, шум, неряшливые одежды, грязь… «Если бы брат не узнал меня, – подумал он вдруг, – если бы не забрал домой, я вот так же жил бы. И я, и Алиса. Она бы цыплят ощипывала, а я… Что-то бы делал, наверное. Что-то такое… Может, кузнецом бы стал?».
Брат встретил его на лестнице:
– Ну, что, узнал? Что хотел – выяснил?
– Нет. – Бросил Гэбриэл.
– Я почему-то так и думал. В смысле – что он не сознается. Не тот это человек, знаешь ли.
– Я велел его голого на солому посадить. Разозлился очень.
– М-да. Ну… пусть посидит. Всё равно, скандала не избежать, так хоть моральное удовлетворение получим. Да?
Гэбриэл усмехнулся.
– Завтра приём в замке. Будут отцы города, во главе с фохтом, – продолжал Гарет, – тебя представят им официально, будет рассказана твоя история – где ты был так долго, что делал, – а потом, вечером, будет застолье с горожанами. В субботу будешь вместе со мной принимать посетителей, ну, и придётся ужинать с остальным двором – Габи и придворными. Всё, отдых кончился.
– А это всё… Зачем? – Осторожно спросил Гэбриэл.
– Это наша жизнь. – Пожал плечами Гарет. Плечами они пожимали совершенно одинаково. – Это наши люди, мы не можем пренебрегать ими. Они, во-первых, обидятся, во-вторых, могут и свинью какую-нибудь нам подложить. От обиды.
– А это всегда надо делать, или хватит раз в неделю… там?
– Всегда. – Отрезал Гарет. – Ну, раз в неделю можешь устроить себе отдых – если захочешь. Вообще-то, там весело. Иногда. И потом, там будет Алиса… Будешь разговаривать с нею, потанцуешь… Ох, чёрт!
– Что? – Испугался Гэбриэл.
– Ты же у меня кроме хеллехавнена и танцевать-то больше ничего не умеешь!
– А это-то зачем? – В отчаянии вопросил Гэбриэл.
– Ну, тогда с Алисой будет танцевать кто-то другой. Поверь, желающих предостаточно. Я уже слышал от армигеров о её красоте.
– В смысле?! – Возмутился Гэбриэл. – Как это – кто-то другой?!
– Ну, могу я, но боюсь, у меня такая репутация, что Алису мигом заподозрят в том, что я положил на неё глаз, если я буду приглашать её на танец слишком часто.
– А что дурного для Алисы? – Нахмурился Гэбриэл. – Репутация-то у тебя.
– Наивный ты у меня, младший. – Ухмыльнулся Гарет, встряхнув его. – В чём-то тебе так и осталось тринадцать. Тебе ещё учиться и учиться. Знаешь, что? Ты лучше молчи и старайся делать, как я. Ну, помимо обращения с дамами. Иначе неловких ситуаций нам не избежать. А танцевать я тебя научу… Или нет, пусть этим займутся профессионалы.
– А Алиса умеет танцевать?
– Рыжик умеет всё, что нужно. Кстати, ты не против, что я зову её Рыжиком?
– Нет. Я заметил, что прозвища ты даёшь только тем, кто тебе не безразличен, и мне это нравится. – Откровенно сказал Гэбриэл, и Гарет рассмеялся:
– А ты ведь тоже! И тоже порой говоришь: «Маленький человечек». Так звала нас мама. Подумать только, мы ведь её не помним, вроде бы, но отец говорит, что во мне часто проскальзывает что-то от неё… И в тебе, получается, тоже.
– Мне больно, что я не помню её. – Вдруг признался Гэбриэл. Тихо. – Я иногда начинаю о ней думать, но так больно делается, от того, что я знаю… Так больно… Что я не могу о ней думать. Просто не могу. Но это не правильно… Она меня любила, а я её предаю. Предал, когда Хэ верил и ненавидел, предаю сейчас.
Гарет помолчал. Потом сказал:
– Я не знаю, что сказать. Я не знаю, что ты знаешь, и не знаю, надо ли мне настаивать, чтобы ты рассказал. Я вижу, как ты мучаешься, чувствую это, и тоже боюсь.
– Дело не в тебе. – Сказал Гэбриэл. – Дело в ней. Я думаю… Уверен: она бы не хотела, чтобы вы знали, вы с отцом. И чтобы я знал, она бы не хотела тоже, но так уж вышло.
– Зная, что это за место, и кто такой Драйвер, – криво усмехнулся Гарет, – я догадываюсь, что это было… мерзко.
«Но даже не подозреваешь, насколько». – С болью подумал Гэбриэл.
– Пошли. – Обнял его за плечо Гарет. – У нас много дел.
Иво всё-таки дождался появления Алисы. Та пришла тихая, бледная, со следами слёз, но её новый наряд произвел впечатление, даже расстроил некоторых дам. Не самый роскошный, но весьма приличный, модный, и очень ей шёл. Светло-бежевый цвет очень выгодно смотрелся в сочетании с её волосами и глазами, и с её сливочно-белой кожей.
– Вы не здоровы, дама Манфред? – Резко спросила Габи. – Сядьте вон там, в теньке. И в следующий раз, если не можете прийти по здоровью или ещё по какой причине, пришлите служанку, чтобы мы знали и не ждали вас.
– Да, спасибо. – Тихо ответила Алиса, ища глазами Беатрис и не находя её. – Я сяду. Да, извините. Я обязательно буду предупреждать.
Через минуту к ней подошла дама Мерфи, присела рядом на скамеечку:
– У тебя заплаканный вид, а вовсе не нездоровый. Ничего, что я на ты?
– Ничего, я рада. – Так же тихо ответила Алиса, комкая платок Ван Хармена, который так и не выпускала из рук. Она думала: интересно, эта дама с нежным участливым голосом, она тоже за глаза высмеивает её?.. Как теперь вести себя, как жить?!
– Такое прелестное платье. И причёска замечательная. Здесь все только и говорят, что о тебе.
Алиса съёжилась и опустила голову, прикусив губу. О, да, ей это сообщили!!! Иво наблюдал за этим от ограды, и хмурился. Ему было ужасно жаль Алису: девушка выглядела такой потерянной, такой уязвимой и несчастной! Но как её защитить, а главное – от чего?! Попрощавшись со своими собеседниками, Иво поспешил к Гэбриэлу. А Мина тем временем, так же искренне сочувствуя Алисе, старалась изо всех сил, чтобы поддержать и утешить её:
– Все считают тебя прелестной. Многие даже завидуют! Боюсь, от зависти наши девушки могут стать очень злыми. Но тебе не нужно из-за этого расстраиваться!
– Но я не виновата! – Вырвалось у Алисы. – Я же не виновата, что я такая!!! Что мне сделать теперь, я не знаю!!! – И она закрыла лицо руками. Мина ласково приобняла её:
– Милочка, на нас все смотрят… Пойдём, отойдём в стороночку, и ты мне всё расскажешь… Идём! – Она увлекла Алису за собой под недовольным взглядом Габи и заинтересованными – мужчин.
– И ты поверила этой дряни! – Воскликнула негромко, но от всей души. – Это же такая дрянь, каких свет не видывал! Её здесь все не любят, она такая… крыска! Врушка, лицемерка, втируша, и говорят – только это пока не доказано, поэтому ни слова, – что она на руку не чиста. Здесь уже трёх служанок выгнали с позором, и всё за одно и то же, и мы подозреваем, что это не служанки, а наша крыска… Скажи же, Аврора? – Обратилась она к подруге, которая подошла к ним.
– Ты про нашу втирушу? – Поинтересовалась Аврора. – Что, она обидела маленькую Манфред?.. Нашла наконец себе достойную противницу! – Аврора презрительно сморщилась. – Меня-то она боится, хоть и ненавидит страшно. Только сделать ничего не может, крыса Мирмидонская. – Это было любимое присловье Авроры: «Дурачок Мирмидонский, вруша Мирмидонская, гусь Мирмидонский», позаимствованное у отца. Она понятия не имела, что это значит, но так это произносила, что неизменно вызывала смех у подруг. – Ты держись с нами, Алиса, – ничего, что я на ты? – мы тебя в обиду не дадим. Если ты, конечно, нормальная, а не такая же, как Беатрис.
