Наталья Свидрицкая
Хроники Нордланда. Цветы зла
Но я забыла ненадолго о своих героях. Я оставила их в один из самых счастливых моментов их жизни – ну, некоторых из них. До этого момента они все… мы все, – думали, что всё уже произошло, что мы достигли пика своей жизни, что теперь всё уже будет так, как есть, навсегда. Нам и в голову не приходило, что это даже ещё не начало… И разве кто-то из нас мог представить себе этот город, и нас в нём?! Даже так: разве мы смели о нём хотя бы мечтать?!
Эта часть моей истории была приятной для меня. Мне приятно было вспоминать и описывать почти всё, что я описала. Для каждого из нас в эти дни начиналось нечто новое, неожиданное, судьбоносное. Что-то такое, что и не мерещилось нам в нашем неведении. Начало этому, этой лавине, одних похоронившей, одних вознёсшей, многое разрушившей, положила, как я сейчас понимаю, любовь Гэбриэла и Алисы… Многие ненавидели Драйвера, многие проклинали, многие призывали на его голову все проклятия и кары неба и ада… А победила его любовь. Разве это не странно, и не показательно?.. Но я уже очень далеко ушла от своей повести. Я продолжу. И так…
Глава первая Шторм
Поездив по окрестностям – Гакст был прав, на эльфа, за которого все принимали эльдара Шторма, никто не обращал особого внимания, – Шторм довольно скоро выяснил, что первое время орудовать здесь будет не сложно и практически не опасно: люди здесь привыкли к безопасности и покою. Охрана была, в каждой деревне стояли стражники, от трёх в маленьких посёлках, до пары десятков в больших, – но эти стражники совершенно обленились, не встречая ничего серьёзнее мелких краж, вроде похищенной курицы или поросёнка, или браконьерства. Гестен, науськивающий его несколько дней, предлагал начать с мелких преступлений, убийств купцов, изнасилований, похищений, поджогов, а потом устроить какой-нибудь хороший погром, но Шторм рассудил иначе. Нужно будет устроить несколько хороших погромов, а уже потом промышлять по мелочам. После первых же погромов Хлоринги спохватятся и усилят охрану, и его миссии придёт конец. У него было сорок человек – не человек, конечно, но проще будет называть их так, – почти все полукровки, из тех, кто мало бывал за пределами Редстоуна. Шторм ни на секунду сам не задумался над тем, почему бы это. Хозяин сказал, что это их шанс выслужиться, и Шторм верил. Твёрдо намеренный выслужиться, чего бы это ни стоило, он тщательно спланировал свои действия. Гестен выдал им всем одежду, скопированную с эльфийских доспехов, которые носили практически все бандиты-полукровки в Нордланде, они были крепкими, надёжными, и при том очень лёгкими и не стесняющими движений. По аналогии с бандами Птиц, Кошек и Змей, люди Шторма теперь именовались Псами, и на кожаных доспехах был выбит логотип: собачья голова. По Пойме Ригины уже полз слух, будто Гор, которого здесь знали, как графа Валенского, или Гэбриэла Персиваля Хлоринга, был членом северной банды, и Гестен, смеясь, предложил Шторму, чтобы его люди как-то донесли до обитателей Поймы, будто Псы – это и есть соратники Гора. «К примеру, – говорил он, – при налёте убивайте не всех, и громко говорите между собой о нём, словно о своём вожаке, что, дескать, ничего вам не будет, потому, что граф Валенский вас крышует. Пусть выжившие расскажут это остальным». Шторм, как уже было сказано, был не глуп, и согласился, что это очень хорошая идея. Разделив своих людей на три группы: большую, в двадцать человек, возглавил сам, две меньших, по десять, отдал под начало Курта, полукровки со шрамом через всё лицо, и Хвата, тоже полукровки, – Шторм велел им устроить временные базы в заброшенных лесопилках, и после каждой акции менять место, благо, заброшенных лесопилок и простаивающих водяных мельниц в округе было много. Три первых больших налёта он планировал устроить в больших посёлках: в Ельнике, в Яблоновке и в Орешках. Эти посёлки находились на границе обитаемых земель, и здесь люди вообще не боялись никого и ничего: кто мог сюда сунуться, когда с одной стороны лежали обитаемые благополучные области Поймы, а с другой – неприкосновенный Элодисский лес, откуда к ним не приходила беда ни от эльфов, ни даже от волков?.. Шторм побывал во всех этих посёлках, и убедился, что стражники там даже оружие держат в своих караулках, и у каждого там уже есть либо свой огородик, либо подработка у местных, а то уже и своя семья и хозяйство. Неожиданное нападение обещало быть успешным и безопасным – эти пентюхи пока ещё вооружатся, пока ещё на себя свои латы напялят! Он сам, лично, успеет прирезать их до этого несколько раз. Когда он объяснял это своим людям, они смеялись и горели предвкушением: Шторм сказал, что можно всё. Вообще всё. Единственное условие – оставить несколько живых, которые расскажут потом то, что нужно, но живых – не обязательно целых и здоровых.
– Девок и баб с собой в наши схроны не тащить! – Приказал категорично. – Развлекайтесь, как хотите, но использованных бросайте на месте. Это всегда след, а нам следы ни к чему.
– А пацанов? – Спросил Курт, и кое-кто захихикал, но Шторм так глянул на Курта, что тот даже улыбаться перестал.
– Ты меня понял. – Холодно, но с таким бешенством в тёмных глазах произнёс Шторм, что Курт только серьёзно кивнул:
– Да понял я, понял. Бросаем на месте.
– И если наткнётесь где по дороге на баб и оттрахаете, то тоже на месте бросайте.
– А можно трахать?..
– Можно. Нужно. Они должны взвыть здесь от страха и возненавидеть Хлорингов, которые не могут их защитить.
– А если смогут? Дикую Охоту-то Хлоринг на колья посадил, сука.
– Он за это заплатит, дай срок. А Охоту он схватил потому, что те страх потеряли и вообще перестали прятаться и бояться. А мы будем умнее. Мы будем умнее?..
– Будем. – Курт мечтательно усмехнулся. – Есть тут близ Блумсберри одна Чуха наглая… Ох, и проучу я её!..
Драйвер ворвался в дом Барр среди ночи, через потайной ход – открыто он к ней никогда не приходил, так же, как и она открыто никогда не посещала Редстоун. Хозяйки дома не было, она собиралась отправиться в Пойму Ригины, в Блумсберри и Гранствилл, чтобы что-то сделать с епископом Олафом и на месте разведать, что и как. Но на этот случай у Драйвера был способ, вызывающий у него отвращение и страх, но действенный: связь через мёртвое тело. Барон достал из сундука дохлую крысу, уже основательно провонявшую, бросил её на небольшой алтарь и проделал все необходимые манипуляции, зажимая нос платком. Через несколько минут крыса задрожала, из оскаленной пасти, сквозь жёлтые резцы, запузырилась вонючая пена. Драйвер страдальчески сморщился: как он это ненавидел! Но это было удобно; без этого – никак…
– Говори… – Отчётливо услышал он в сипении и хлюпанье, и торопливо, зная, что времени очень мало, заговорил:
– Что-то происходит… Замок дрожит, по стенам идут трещины, запах дыма стоит… Не знаю, что делать!
– Я скоро буду. – Надсадно выкашлянула крыса и скрючилась, сильнее пуская вонючую пену. Драйвер подхватил её за кончик хвоста платком и вместе с платком бросил в камин, вновь зажав рот и нос. Бросился прочь, гадая: скоро – это как?.. Ему было очень страшно. На предложение Барр, которую он из минутной прихоти спас от церковного суда и казни, Драйвер соглашался охотно, но он и подумать не мог, что всё обернётся такими сложностями и проволочками! Ведьма утверждала, что всё идёт хорошо, но Драйвер начал бояться, что на самом деле всё идёт как-то не так, и существо, которое воплощается в глубинах Красной Скалы– это вовсе не его опекун и наставник, не Райдегурд. А что-то совершенно другое… И очень, очень страшное. Но поделать он уже ничего не мог, и без Барр обойтись не мог уже тоже. Что бы ОНО ни было, но только ведьма знала, как усмирить ЭТО, и как с ним обращаться.
Когда-то – и ему странно было думать об этом, и, пожалуй, что и больно, – Теодор искренне считал Райдегурда преступником, восхищался своим спасителем и мечтал быть похожим на него и равным во всём, мечтал быть его другом, почти верил, что уже им стал. Любил эльфийку, и старался стать достойным её, со всей серьёзностью боролся с дурными мыслями и чувствами в себе, и каждую маленькую победу ставил себе в заслугу необычайную, считая, что и другие, особенно Гарольд и Лара, должны восхищаться этими победами и во всём поддерживать его на пути к совершенству. А они его… презирали. Гарольд никогда не был его другом, он жалел его и тяготился им, скрывал это, но отношение прорывалось, принц Элодисский не умел быть коварным и скрытным. А Лара… та и не скрывала. Когда она жестоко высмеяла его, Теодор вызверился на неё в ответ и был уверен в этот миг, что и Гарольд, его кумир, его друг, встанет на его сторону и отвернётся от жестокой надменной твари. А кумир встал на сторону эльфийки, ранив Теодора в самое сердце и превратив обожание в лютую ненависть. Вот тогда, в один миг, Драйвер и осознал, что он не друг Хлорингу; что он для него – ничто, жалкое, жалеемое и презираемое ничто!!! И он до сих пор не забыл ту страшную боль и то отчаяние, что охватили его. И до сих пор ненавидел Хлоринга, до сих пор готов был на всё, чтобы уничтожить его. Вернувшись в Редстоун, он очень быстро понял, что не может взять верх над своим врагом ни формально, ни морально, никак – что он слишком слаб во всех смыслах. Но был кое-кто, кто мог бы… И Драйвер вспомнил об амулете, который Райдегурд зачаровывал, чтобы превратиться в лича после смерти. И который сохранил. Правда, главным образом, из-за ценности – амулет был из драконьего золота и, как утверждал Райдегурд, драконьего же камня, почти чёрного, с вишнёвым огнём в глубине. Что делать с амулетом и как завершить процесс превращения колдуна в лича, Драйвер не знал, но знала Барр…
Вернувшись к себе, Драйвер не мог успокоиться и ходил по своим покоям, сильно растирая и заламывая пальцы. Ему всё не верилось, что дни благоденствия и везения кончились, и всё плохо и становится только хуже. Всё казалось: ещё немного, и всё устаканится, ему опять повезёт, как везло до сих пор практически во всём. Драйвер считал своё везение доказательством своей правоты и покровительства высших сил. Наверное, права Александра: бога и ангелов никто не видел, и никто никогда не видел, как они карают или чудесно спасают кого-то. Столько происходит вокруг зла и несправедливости, а небесному воинству – хоть бы хрен! Зато зло – реально. Оно существует, и торжествует. И награждает! Драйвер верил, что вернувшись, его господин наградит его, уничтожив всех его врагов и наказав всех, кто был несправедлив или непочтителен к нему. И надменный Кенка, и безжалостный Скоггланд – все они узнают силу и ярость! А он, Драйвер, станет его первым помощником, его верным слугой, и пожнёт все плоды любовно взращённых цветов зла. Он хотел себе Хефлинуэлл. Всё, что имел Хлоринг, было мечтой Драйвера. Даже так: только то, что имел Хлоринг, и было ценно и желанно для Драйвера! Барон хотел его коня, его оружие, его одежды, его замок, его жену, его детей. Он красил волосы в точно такой же чёрный цвет, копировал его стиль, его манеры, его голос и улыбку, ездил на точно таком же белоснежном олджерноне, и считал, что только после смерти Хлоринга заживёт полной жизнью и задышит полной грудью. Ему было невыразимо-приятно думать о том, что принц Элодисский совсем сдал после того, как лишился жены и сына. Жаль, что не обоих, но и так было хорошо. Получалось, что он, Драйвер, теперь владеет его жизнью и смертью, счастьем и бедой! И от него одного зависит, добить ли его окончательно, сообщив ему подробности того, что стало с его женой и сыном, или же подождать… И знать теперь, что сын вернулся к нему, знать, что Гарольд Хлоринг теперь в курсе его подлости и преступлений было… тяжко. Видно, в недрах его поганенькой душонки остались какие-то отголоски прежнего восхищения и уважения, потому, что эти мысли причиняли Драйверу нешуточную боль. Всё вдруг стало плохо, всё, и не только это!..
Как и обещала, вернулась Барр быстро, потратив на дорогу от Блумсберри до Найнпорта всего четыре дня. С нею прибыла крытая повозка, из которой слуги вытащили три извивающихся мешка, тщательно перевязанных верёвками, и внесли в дом, и дальше, вслед за Барр, шагавшей так стремительно, что полы её чёрного одеяния развевались за её спиной, понесли через чёрный ход и цепь пещер и галерей, в Сады Мечты.
Драйвер уже ждал её там, и они поспешили вниз, к площадке, когда-то виденной Гором. На этой площадке, перед самой бездной, прямо в каменной плите пола был вырезан в виде желобов знак, отдалённо напоминающий не то паука, не то свастику, но с тремя лучами вместо четырёх. Каждый луч поднимался и закручивался спиралью по трём каменным столбам вокруг знака. К этим столбам кватронцы-охранники привязали, освободив от всей одежды, жертв – трёх подростков, двух девушек и мальчика. Девушки были одеты и выглядели так, что не оставалось сомнения в их ремесле, о нём же свидетельствовали распущенные волосы и напомаженные губы – сейчас помада размазалась, и выглядели встрёпанные девушки скверно. Мальчишка тоже был далёк от совершенства – маленький воришка или разбойник. Он сразу же начал сквернословить, и Барр, поморщившись, щёлкнула пальцами. Жертвы мгновенно умолкли. Драйвер скривился, разглядывая их:
– Что, больше ничего не было?!
– Это именно то, что нужно. – Усмехнулась Барр. – Идиоты, возомнившие себя колдунами и приносящие в жертву непременно невинных жертв, ничего не понимают в колдовстве. Невинная жертва может быть только добровольной. Ни один, даже самый мощный, колдун не может пожертвовать тем, что ему не принадлежит! Мы кормим Его не душами, а муками, страхом и болью. И тут сойдёт любая, поверь: что девственница, что старая беззубая шлюха, больно и страшно им одинаково. Вот только чистая душа девственницы ускользнёт, а больная душа шлюхи станет добычей. Сегодня мы отдаём именно души, и девственницы и девственники нам не нужны. А эти трое отлично подойдут – испорченные и озлобленные, но при том ещё молодые и здоровые.
Несмотря на эти объяснения, Драйвер нервничал: въевшиеся стереотипы были так сильны, что ему казалось, что девственницы всё равно были бы надёжнее, не понимая, что в данном случае и в самом деле, люди приписывали потусторонним силам собственные заблуждения и предпочтения. Подростков привязали к столбам, полностью раздев, и Барр нарисовала стеком на их телах символы, которые сначала выглядели просто как розовые полосы. В бездонном провале, заполненном мраком и жутью, что-то заворочалось, дохнуло, выпустив клочья чёрной сажи, которая, неторопливо поднявшись до уровня площадки, тремя ручейками потянулась к жертвам. Символы на их телах вспыхнули бледно-зелёным огнём, они задрожали, замычали от нестерпимого ужаса и такой же нестерпимой боли, пальцы скрючились, ступни ног вытянулись, мелко дрожа. Спирали вокруг столбов заполнились таким же бледно-зелёным огнём, который потянулся к центральному символу, а сажа, клубясь, окутала фигуры жертв, полностью скрыв их. Барр вся вытянулась, запрокинув голову и раскинув руки, глаза ушли под веки, оставив одни белки – это было жутковато. Драйвер сильно растирал пальцы, как делал это всегда в минуты сильнейшего волнения. Ему было не по себе; во время таких ритуалов он постоянно жалел, что вообще идёт сюда. Ему хотелось бы, чтобы всё происходило в его отсутствие. Но Барр требовала, чтобы он непременно находился здесь, и думал про своего опекуна. Хоть что, но чтобы обязательно мысленно был с ним. И Драйвер пытался, но плохо получалось. Он уже почти забыл Райдегурда. На самом деле ему и не хотелось помнить, очень многое не хотелось. Вот только Барр он об этом не говорил.
Чернота наконец-то сползла с жертв, оставив высушенные, как мумии, тела, тремя ручьями скопилась в центре, образовав не то яйцо, не то кокон, и, помедлив, начала съёживаться, впитываясь во что-то… живое. Драйвер ждал с невольным любопытством. Он не понимал, почему это происходит, и как получается, что в один момент получается одно существо, в другой – иное, а порой вообще ничего не получается, и как эти превращения помогают воплотить его опекуна. Но Барр непременно бывала очень довольна, а она знала, что делает – в это за столько лет Драйвер уверовал до конца.
Свернувшееся в клубок нечто было не похоже ни на что, получавшееся до сих пор. Оно было намного больше: как если бы в клубок каким-то чудом смог свернуться, скажем, большой конь. Издав слабый скрип, клубок дёрнулся, и на камни с влажным шлепком упал длинный, не меньше трёх метров, гибкий хвост; шевельнулся, подметая камень, напрягся и хлестнул по камню, как бич – Драйвер вздрогнул и невольно попятился. А из клубка отделились и приподнялись сморщенные, сложенные крылья, замерли, вздрагивая, пока не поднялась и не развернулась шея. В первый миг Драйверу показалось, что у существа нет головы, но в следующий миг он понял, что голова составляет одно целое с шеей, и что больше всего шея и голова этого существа похожи на червя: оконечность шеи заканчивалась огромной широкой пастью, усыпанной множеством острых, как иглы, и чуть загнутых внутрь зубов. По обе стороны пасти, почти в её углах, открылись и загорелись бледно-зелёным огнём маленькие глазки, из двух дырочек-ноздрей над пастью вырвались два клочка сажи. Существо заклокотало, булькнуло и заскрипело протяжно, с усилием расправило влажные крылья и взмахнуло ими, гоня вонючий воздух. Барр, бледная, усталая, улыбалась улыбкой удачно разрешившейся от бремени роженицы, как ни кощунственно это прозвучит.
– Разве он не прекрасен?! – Промурлыкала она. – Разве это не чудо?!
– Что это?! – Спросил потрясённый Драйвер.
– Это то, мой дорогой, что спасёт тебя от любого врага. – Ответила утомлённым голосом Барр. – Я просила об этом нашего господина, и он подарил нам это. Он стал сильнее! Прежние слуги ничтожества по сравнению с этим!
С шеей, крыльями и хвостом существо стало не в пример больше, чем казалось на первый взгляд, куда больше, чем конь или бык. А когда оно приподнялось на задние лапы, опираясь крыльями и когтями на сочленениях о камни, оно вообще показалось Драйверу огромным, и он сглотнул, прячась за спину ведьмы.
– Это дракон? – Спросил шёпотом.
– Да, дорогой. – Ответила Барр, любуясь тварью. – Это дракон. Первый из наших драконов.
– Драконы, – ответил Терновник на вопрос Гэбриэла, закончив тренировку, – были даже прежде Перворожденных. И считали именно себя настоящими Перворождёнными, но эльфы причисляли их к стихийным, как дриад, русалок, лавви и прочих полуразумных существ, и драконов бесило это.
– Алиса – не полуразумная! – тут же вскинулся Гэбриэл, страшно уязвлённый за своё Солнышко, и Терновник кивнул:
– Элодис тоже считают лавви равными себе, но Ол Донна и Фанна – нет, и потому лавви не жалуют эльфов Долин и Гор. Я, кстати, так же признаю лавви равноправными вечными, и часто ссорился из-за этого с… не важно. Я хорошо знал одну лавви, её звали Прю… Это было имя, которое она носила, скажем так, в миру. Она была замечательная, и полностью опровергала всякую предвзятость в отношении своего разума. Кроме одного: она любила людей и их мир, жила то в Элиоте, то в Лионесе, обожала наряды, драгоценности и комплименты…
– И что с ней теперь?
– Я не знаю. – Помрачнел Терновник. – Она поссорилась с правителями Лисса, сильно поссорилась. И кажется, с другими лавви рассорилась тоже. Кстати, именно из-за драконов. У неё был приятель, чёрный дракон, и она имела смелость – а правители посчитали это наглостью, – заступиться за него и взять его под свою защиту. Я говорил тебе, что лавви в гневе, защищающая то, что любит – страшна и безмерно опасна?..
– Угу. – Кивнул Гэбриэл. Он вытерся влажным полотенцем и вышел из-за ширмы, надев свежую рубашку. – Говорил. Так что там с драконами? Почему вы воевали?
– Потому, что они несли угрозу всему на Острове. – Помрачнел эльф. – Потому, что их жадность и высокомерие не оставили нам выбора! Ты видел, во что они превратили Дуэ Эланор?! А что они сделали с Дуэ Альваларом?! Пятьсот лет прошло, а раны той войны так и не затянулись! Дракенсанг – это безжизненные, спалённые драконьим огнём скалы, и если бы мы не встали на защиту Острова, он был бы сейчас таким весь! – Старые гнев и ненависть зажгли в глазах Терновника мрачное красное пламя. – Эти твари не щадили ничего, для них красота и гармония ничего не значат… Они жгли прекраснейшие рощи, дворцы, палили без разбору и беззащитных детей, и беременных женщин… А люди, спрятавшись на Севере, выжидали, чтобы мы обессилели в борьбе друг с другом… Только Хлоринг, только ваш предок Карл Великий, возлюбленный Дрейдре, встал на нашу сторону. И именно он снёс голову Драге Урду, королю драконов, мечом бога.
– И драконы сдались?
– Никогда бы они не сдались. – Терновник мрачно усмехнулся. – Но Урд был отцом или дедом всех драконов Острова, и трое эльфов, два брата и сестра Ол Таэр, Кину, Тис и Лара, выпили его кровь и закляли драконов этой кровью навечно.
– Лара – это наша мать? – Уточнил Гэбриэл.
– Да. Её заклятие лишало драконов возможности причинять вред всем, живущим на Острове, будь то эльфы или звери, заклятие Кину лишало их возможности передвигаться по Острову или над Островом в истинном облике, а заклятие Тиса лишило их возможности иметь потомство. Лара умерла, но остались вы с братом, и её кровь в ваших жилах, смешанная с кровью драконьего короля, даёт вам власть над драконами.
– В смысле?! – Удивился и слегка даже возгордился Гэбриэл.
– Повелевать ими ты пока не сможешь. – С мягкой иронией заметил Терновник. – Но ни один дракон не посмеет прямо навредить тебе. Ты можешь научиться пользоваться своей властью, но это долгий процесс.
– Так они ещё существуют?
– Да. Я чувствую их, я… – Терновник вновь оборвал сам себя. – Они ещё существуют, в Дракенсанге, вынужденные охотиться только на морского зверя и летать только над морем. Они вымирают медленно – как и эльфы, драконы живут практически вечно, – и полны ненависти и жажды реванша. Именно поэтому я с вами – как потомки Лары, вы в опасности. Ваш отец считает, что Лару убили из ненависти к нему, но это не совсем так. Кто-то воспользовался этим жалким существом, этим человечком Драйвером, и возможно, использует сложившуюся ситуацию и теперь, чтобы уничтожить вас, во-первых, а во-вторых, развязать войну с эльфами. Как только умрёт последний Ол Таэр, заклятию конец.
– А ты не того… – нахмурился Гэбриэл, – не преувеличиваешь?..
– Как говорят люди – дай-то Бог. – Кину выпрямился, закончив любовно начищать и полировать лезвие своей сабли. – Я ненавижу драконов – я воевал с ними, и на моих глазах уничтожалось всё, что я любил. Я так их ненавижу, что будь у меня такая возможность – я подался бы в Дракенсанг и добил бы их, каждого, раздавил бы, как червя!!! Тысячи эльфов мертвы, а они живут!!! Если я прав, они рано или поздно появятся здесь, в обличье людей, спрятавшись среди них… Но я узнаю их в любой личине! Узнаю, выслежу и уничтожу. – Он с силой вогнал саблю в ножны. – И лишь когда сдохнет последняя тварь, я смогу сказать: я победил.
Первые впечатления Алисы от своего нового положения, своего нового жилья и своих новых товарок были самые радужные. Девушки приняли её – как ей показалось, – очень ласково, говорили ей комплименты, утешали, утверждая, что её наряд и причёска – это такая ерунда! Все они, приезжая ко двору, выглядели провинциалками! Хвалили её пение, особенно те, кто его не слышал, и дружно поздравляли её с тем, что она так понравилась его высочеству. Меньше всего ей понравилась Аврора, показавшаяся высокомерной и неприветливой, а больше всего – Беатрис. Последняя плотненько взялась опекать и наставлять новенькую, рассказывала ей обо всех дамах, причём так искусно, что Алиса, девочка неглупая, но наивная, поначалу просто диву давалась. Начинала Беатрис примерно так: «Ничего не могу сказать плохого про даму Мерфи, мне она очень нравится, но…». И дальше несчастная дама старательно, желчно, тщательно вываливалась в грязи, оставляя у Алисы ощущение, во-первых, полнейшего нежелания с этой дамой иметь какие-то отношения, а во-вторых – что Беатрис чрезвычайно добрая и великодушная особа, раз так хорошо говорит о такой твари. Узнав у Алисы, что ей очень хочется иметь сумочку, шляпку и молитвенник, и что ей передали деньги от его высочества на обзаведение всем необходимым, Беатрис тут же заявила, что у неё как раз есть великолепная возможность достать Алисе немедленно всё необходимое, да ещё и очень недорого. Счастливая Алиса тут же отдала ей свои деньги и, уверенная, что уже утром будет владелицей вожделенных обновок, просто места себе не находила от счастья и предвкушения. Встретившись ночью с Гэбриэлом, она с таким восторгом описывала ему, какие у неё будут прекрасные вещи, и как она рада этому, что Гэбриэл, которому в любом другом случае было бы совершенно плевать, какие там вещички считаются у дам Женского Двора самыми модными, с самого утра озадачился этими мелочами, приказав Иво всё разузнать. Его оруженосец отправился с этими целями в девичью Башню, успев уже завязать знакомство с некоторыми армигерами и пажами его высочества, и дамы получили вожделенную возможность разглядеть таинственного эфеба. Во внутреннем дворе Девичьей Башни, у решётчатой двери в сад, молодые люди расположились так, чтобы поглядывать на девушек, спрятавшихся от утреннего солнышка в тени галереи, и при том делать вид, что совершенно на них не смотрят. Девушки были заняты точно тем же самым, и их оживлённые приглушённые голоса, хихиканье, шепотки и ахи сильно тревожили юношей, которые уверены были, что обсуждают их, и отдали бы что угодно, только чтобы узнать, что именно и о ком они говорят!
– Эта новенькая, дама Манфред, кто её уже видел? – Поинтересовался один из армигеров. – Говорят, симпотная, ужас.
– Я видел. – Откликнулся Иво. – Симпотная – не то слово.
– Какая она? Правда, что рыжая?
– Правда.
– Рыжие – ведьмы. – Глубокомысленно заметил самый молодой из юношей, пятнадцатилетний армигер Конрада Фон Зальце. – Так все говорят.
– Дама Манфред не похожа на ведьму. Скорее, на ангела. – Обиделся Иво.
– Сколько ей лет?
– Пятнадцать. Или шестнадцать.
– Старая уже!
– Тех, кто моложе, ко двору графини не берут.
– Вот графиня – та ангел!
– Дама Лемель куда красивее…
– Стерва!
– Прекрасная немилосердная дама: так французы говорят. – Заметил темноволосый Кевин Кайрон, оруженосец сэра Юджина.
– Пст! – Воскликнул Робин, второй оруженосец Гарета. – Графиня! Манфред с нею, зуб даю!
Но никого, похожего на рыжеволосого ангела – вообще никого рыжеволосого с Габи не оказалось. Иво насторожился, он знал, что Алиса здесь будет обязательно, и получил от Гэбриэла недвусмысленный приказ: проследить, как относятся к Алисе остальные дамы, не обижают ли её, как она выглядит, довольна ли, или несчастна. А так же выяснить, кто её служанки, и устроить им встречу.
Вначале очень стеснявшийся, даже напуганный своим новым статусом, Иво очень быстро нашёл себя в этом новом для себя мире. Ему нравились не только церковные обряды и пение; он полюбил геральдику, символизм, с охотой слушал лекции по философии, уже читал – начал он этому учиться ещё в Блумсберри, у Алисы, и довольно быстро освоил и чтение, и грамматику. Читал он труды Августина и главного апологета средневековья, Климента Александрийского; его теория о том, что вера выше разума и не может, и не должна быть рациональной, нашла отклик в душе Иво мгновенно, и он охотно беседовал об этом с домашним священником Хлорингов, отцом Северином. Помимо этого, он уже куда лучше Гэбриэла разбирался в титулах, дворянстве, символике, традициях и этикете двора его высочества. У него оказались великолепный врожденный вкус и умение одеваться и держаться, что при его внешности было не так уж и сложно. Сейчас, не прошло и месяца, Иво уже ничем не напоминал мальчишку из Садов Мечты. Никто не признал бы Эрота в стройном, красивом, как сказка, юноше с ласковыми и немного порочными голубыми глазами, одетом, как с картинки, с изысканными манерами и аристократической полуулыбкой. Копируя своего кумира, Альберта Ван Хармена, Иво весьма преуспел. Дамы, созерцая его, все хором признали, что новый армигер – просто божество. И оживлённо передавали свежайшие сплетни: что он переспал уже почти со всеми служанками, а может, и не только со служанками, что в этом деле, как утверждают те же служанки, он бесподобно хорош, и что у него ледяное сердце. У Габи сладко трепетало сердечко от всех этих разговоров. Иво и вправду был хорош! Девушки уже выяснили, что он не простой разбойник, невесть, где болтавшийся с кузеном-позорищем, а сын лесничего откуда-то из-под Валены, а значит, происхождения пусть не самого знатного, но и не плебейского. Считая, что ему достаточно просто взглянуть на неё, красавицу, чтобы потерять голову и забыть про всех распутных служанок Хефлинуэлла, Габи царственным жестом подозвала его к себе. Иво подошёл, давая возможность девушкам полюбоваться грацией своих движений и лёгкостью своей походки. Поклонился не без шика, скопированного у того же Альберта:
– Ваше сиятельство.
– Ты тот самый Иво из Винетты, который прибыл к нам с нашим кузеном?
– Да, ваше сиятельство. Тот самый. – Губы Иво тронула лёгкая полуулыбка, сражавшая женские сердца наповал. И Габи вдруг почувствовала, что волнение из груди распространяется куда-то вниз, концентрируясь в промежности и бёдрах. Впервые в жизни она посмотрела на мужчину именно как на мужчину – на его тело, совершенство которого было подчёркнуто тёмно-серым вамсом без рукавов, с гербом графа Валенского, на узкие бёдра, на красивые, как у эльфа, руки. Габи ещё не вполне понимала себя и созерцала неосознанно, пугаясь своего волнения и чувствуя вдруг, что в этом созерцании кроется что-то крайне неприличное.
Для Иво же Габи в этот миг напомнила ангела, попавшего в беду, так сильно, как ни для кого и никогда. Он не видел в ней ни одного изъяна. По какому-то непостижимому капризу судьбы Габи оказалась именно такой, как он всегда любил: тонкой, изящной, гибкой, узкобёдрой, с небольшой высокой грудью, черноволосой. От неё сильно пахло розовым маслом, но Иво нравился этот запах; и запах девичьего пота, пробивавшегося сквозь этот настойчивый аромат, так же не был неприятен. Напротив, даже тревожил и… немного возбуждал.
– И как вы познакомились с нашим кузеном? Вы ведь сын лесничего, верно?.. А он, как говорят… – Габи сделала небольшую паузу, переглянулась со своими дамами, – ловил рыбу?
– Он спас мне жизнь. – Ответил Иво. – Мой господин – самый щедрый, благородный, великодушный и отважный человек из всех, кого я знаю. Он дважды спасал меня, первый раз – ценой своего здоровья, второй – ценой своей жизни. Я его вечный должник и самый преданный слуга, ваше сиятельство.
