Наталья Свидрицкая
Хроники Нордланда. Цветы зла
Гэбриэл тут же погрузился в глубокое и мрачное молчание, а Гарет пытливо взглянул на эльфа. Ему показалось, что он знает, зачем на самом деле Терновник приехал сюда.
– Расскажи про войну с драконами. – Попросил он. – Я же ничего о ней не знаю. Люди вообще о ней помнить не хотят, я ни одной книги не нашёл с упоминанием о ней, а эльфов… Не расспросишь путём. Мама бы рассказала, я уверен, но не судьба.
– Расскажу. – Кивнул Терновник. – Почему нет? Хотя это тяжёлое воспоминание для меня. У меня на глазах погиб мой мир… Мои близкие, друзья, наша слава, наше будущее. Мы, эльфы, не умеем забывать, как умеют люди, для нас боль так же сильна, как и в первый день. Мы не так бурно страдаем, зато страдаем вечно.
– Это как? – Спросил Гэбриэл.
– Чувства людей… – Эльф слегка шевельнул пальцами. – Более острые, более бурные. Они могут страстно возненавидеть, влюбиться без памяти, увлечься. Их горе и отчаяние может быть безгранично. Мы, эльфы, подобной пылкости чувств лишены, мы холоднее и сдержаннее, и внутри себя – тоже. Но люди наделены и способностью забывать, а мы – нет. Забыть любовь – печально, но забыть горе – благо. Мы этого блага лишены. Мы чувствуем всё так, словно в первый день.
– И любовь? – Спросил Гэбриэл.
– И любовь. – Глаза Терновника на миг стали печальными и тёмными, словно он подумал о чём-то очень горьком. Но тут же он и улыбнулся:
– Вам это не совсем чуждо. Полукровки по матери – больше эльфы, чем полукровки по отцу. Вы, практически, эльфийские кватронцы, тем более, что в вас течёт кровь многих эльфов: Дрейдре, Лаэда Ол Таэр, Изелины, которую считают вторым рождением Дрейдре, Лары…
– Лаэд Ол Таэр! – Воскликнул Гарет. – Вот о нём-то я ничего и не знаю! Скажи…
– Нет. – Резко отрезал Терновник. – Это запретное имя. О нём тебе не расскажет ни один эльф. И я не исключение.
– А почему? – Спросил Гэбриэл.
– Причина – и есть запрет. – Коротко ответил эльф, и братья больше не спрашивали. Гарет предложил брату проехаться до банкирского дома Райя, а потом посмотреть Танец ангелов.
– А к Райя зачем? – Спросил Гэбриэл немного скованно.
– Затем, что у тебя есть собственные средства, младший. Я не трогал доходы от твоих земель; ты просто неприлично богат. И банкиры должны знать тебя в лицо. Ты говоришь, Рыжик научила тебя нацарапать своё имя?.. Им не мешает знать твою подпись и твою печать.
– И я смогу покупать… всякое там? И подарки?
– О, да. Только я хотел бы, чтобы ты понимал цену денег. Видел, я бросил геллеры нищим? Это не от жадности. Я мог бы накормить их всех, и порой, по церковным праздникам, на Пасху, например, я так и делаю. Но если кормить их постоянно, они оборзеют и зажрутся. Отец жалел их, создал для них столовую при муниципалитете, и что? Они его благодарят?.. Как бы не так! Обижаются, что он не даёт им больше. А я их столовку закрыл и не даю почти ничего. Пусть сравнивают и помнят отца. Благотворительность – это прерогатива хозяйки Хефлинуэлла; но сейчас её роль исполняет наша кузина Габи, а ей на самом деле всё равно, знаешь ли. – Гарет придержал коня перед двумя монахами в опоясанных верёвками рясах, с оловянными кружками. – А вот им я всегда подаю. Это францисканцы. – Он бросил в кружку несколько талеров. – Они просят милостыню и тратят её на нищих и сирот. Хотя это ещё вопрос: что идёт сиротам, а что отцу настоятелю… Впрочем, это не моё дело. – Гарет свернул в тихую чистенькую улицу, где Гэбриэл уже бывал. Молоденький еврей в чёрной шапочке принял у них лошадей. Эльф не пошёл внутрь, присев на каменную скамеечку в тени увитого девичьим виноградом балкона, а братья поднялись на невысокое крыльцо. Внутри их встречали, улыбаясь и кланяясь, два еврея, старый и молодой.
– Какой день, какой день! – Пропел старый, отец знакомца Гэбриэла, Исаак Райя. – Счастливый день для Гранствилла, счастливый день для меня! Ведь я имею видеть младшего сына их высочества, графа Валенского?
– Имеешь, имеешь, Райя, старый ты пройдоха. – Засмеялся Гарет. – И запомни его хорошенько, а так же его печать, и его каракули. И выдай ему… – Он посмотрел на брата, прикидывая, – пятьдесят дукатов.
Гэбриэл старательно, прикусив кончик языка, нарисовал мало понятные ему пока значки, которым научила его Алиса, уверявшая, что это и есть его имя, и заверил их своей печатью, выбитой на перстне: орёл и меч. Райя посыпал бумагу песком, сдул его и бережно запер её в шкатулку, заверив Гэбриэла, что будет несказанно счастлив видеть его когда угодно. Гэбриэл получил деньги в дукатах, талерах, пенсах и геллерах, и Гарет вручил ему кошелёк для мелких монет, в которые ссыпал талеры, пенсы и геллеры, а дукаты велел спрятать в седельную сумку.
– Но пока не знаешь цены денег, без меня ничего не трать! – Предупредил, вручая брату кошелёк. – Золото – оно, как дорогая куртизанка. Если слишком ею увлечён, жизни без неё не мыслишь, угождаешь ей во всём, она ноги об тебя вытрет, душу вынет и выбросит. Но и пренебрегать ею и не уважать её нельзя, она тебя бросит, а то и отомстит. Так что не будь рабом золота, но и уважать не забывай, понял?.. Эти золотые не с неба падают. Их для нас зарабатывают наши подданные, зарабатывают трудом и солёным потом.
– Золотые слова, ваше высочество, – не удержался от комплимента Райя, – прямо-таки золотые слова!
– Скажи, – немного скованно, потому, что до сих пор стеснялся всех и вся и боялся как-то опозорить брата, спросил Гэбриэл, – а в… – Он хотел по привычке сказать «этом», но вспомнил Альберта и чуть запнулся, но проглотил привычное слово-паразит, – Элиоте, у тебя есть кто… родня какая?
– У нас большая семья, ваша светлость, – Райя прекрасно был осведомлён о том, что произошло – получил уже и почту, и даже гонца от племянника со всеми подробностями, – есть племянник, такой хороший мальчик!
– Я… – Он опять проглотил своё «Это», – ему обязан, очень. Он мне жизнь спас, и помог домой вернуться. Я бы хотел… Хотел, – он посмотрел на брата, и тот пришёл на помощь:
– Мой брат, и я, и его высочество – все мы хотели бы как-то отблагодарить твоего племянника за эту помощь, весьма своевременную. – Он усмехнулся. – В пределах разумного, конечно.
– А не будет ли большой дерзостью уточнить, – со всем возможным почтением всё же рискнул спросить Райя, – где таки пролегают эти пределы?
– Будет. – Ответил Гарет. – Но так и быть, услуга велика и один раз дерзость я тебе прощу.
– Я вас прекрасно понял, ваше высочество. – Райя склонился в поклоне. – Я свяжусь со своим племянником.
– Валяй. – Позволил Гарет и пошёл из дома. Гэбриэл – за ним, слегка недоумевая: брат держался с евреем, пожилым и очень почтенным на вид, чуть ли не с пренебрежением. Спросил об этом, когда они уже выехали с улицы, и Гарет ответил:
– Так принято. На самом деле я к ним с уважением отношусь – ну, к некоторым из них. Но евреи считаются преступным и презренным народом, из-за того, как они поступили с Иисусом Христом. Их по всему миру гонят и презирают, многие ненавидят. И в Европе – так, что там быть евреем – это смертельный риск и ежедневный подвиг.
– Мне Моисей рассказывал… – Пробормотал Гэбриэл. – Но ты же так к ним не относишься?
– Нет.
– Тогда почему…
– Потому, что так принято. – Отрезал Гарет. – И потому, что по-другому они и сами уже не поймут, на голову сядут и ноги свесят, приняв за слабость.
Гэбриэл промолчал, но – впервые за эти дни, – не вполне согласился с братом.
Они выехали на Соборную площадь в Старом городе, поднявшись по извилистой улочке к Бронзовым Воротам. Гэбриэл, как мальчишка, радовался тому, что он едет по настоящему городу, свободный, богатый, хорошо одетый, на великолепном коне, с братом, которым безумно гордился. Всё, что по пути ему рассказывали Гарет и эльф, который порой тоже вставлял пару слов, ему было по-настоящему интересно. Собор Иоанна Богослова его впечатлил: большой, да. – Но далеко не так, как Иво. Гораздо сильнее ему понравились танцующие ангелы и конная статуя Генриха Великого, на вытянутой руке которого сидели голуби и висели цветочные венки разной степени свежести. По преданию, Генрих Великий женился по большой любви, и венок, надетый на его руку, приносил счастье.
– Господа, – предложила им бойкая цветочница, – купите веночек на счастье!
– Мой брат и так счастлив. – Хмыкнул Гарет.
– Ах, не жадничайте! – Состроила хитрые глазки девчонка. – В жизни всякое бывает! А вдруг король Гарри обидится?
– Не обидится. Он мой прадед, разберёмся по-родственному.
– А вдруг?
– Дай венок. – Засмеялся Гэбриэл. – Анютины глазки есть?
– Конечно, есть! Десять пенсов.
– Чего-о-о?! – Воскликнул Гарет. – За повялую траву?!
– За счастье! – Фыркнула девчонка. Гэбриэл дал ей геллер, повернулся к брату:
– Правильно? – Тот кивнул, и Гэбриэл, подъехав к фонтану почти вплотную, примерился и красиво и точно закинул венок прямо на вытянутую руку. Девчонка и зеваки зааплодировали, и Гарет ревниво потребовал:
– Дай-ка мне!
Венок коснулся руки, соскользнул, но не упал, а повис на мече.
– И в чём же моё счастье? – Поинтересовался Гарет. – В военном трофее? Я добуду себе наложницу на войне, в бою?..
– Тут, в пруду, что, рыбки?! – Как ребёнок, обрадовался Гэбриэл, склоняясь к самой воде, и Гарет застонал.
У ворот Эльфийского квартала их поджидали оруженосцы и слуги; проезжая мимо ворот, Гэбриэл заметил, какими каменными стали лица эльфов-стражей. Они так демонстративно не увидели их спутника, что это бросилось в глаза. А тот… так же не увидел их. Отвернувшись, Гэбриэл погрузился в глубокую задумчивость, продолжая ехать рядом с братом и Терновником. Оруженосцы и слуги ехали на почтительном расстоянии позади них, чтобы не слышать бесед, не предназначенных для их ушей; Матиас болтал с Иво. У развилки перед хутором Твидлов их поджидал всадник – Марчелло. Снял шляпу, кланяясь.
– Что с ней?! – Оживился Гэбриэл. – Она…
– Всё в порядке, ваша светлость. – Расплылся в улыбке Марчелло. – Она здорова, счастлива, ей понравилось путешествие, она передаёт вам поклон и тысячу поцелуев, и ждёт-не дождётся возвращения. Сестра Таис взяла на себя заботу о ней, её поселили в домике за монастырской стеной, там безопасно и тихо. Вам совершенно не о чём волноваться. Здесь письмо для вас, – он с поклоном вручил Гэбриэлу белый треугольничек, – небольшая записочка, она скажет вам всё лучше, чем я, и гораздо более приятным образом.
– Дай, – забрал записку Гарет, – я прочту тебе её. Дома.
Эльф улыбнулся, весело глянув на Гэбриэла:
– Так твоё сердце уже занято?.. Как я сразу не заметил! Но… – Он вдруг перестал улыбаться, вглядевшись в Гэбриэла. – Но разве это возможно?.. Кто твоя возлюбленная? – Спросил резко.
– Не здесь. – Быстро сказал Гарет, оглянувшись по сторонам. – Дома. Если, конечно, это имеет значение.
Гэбриэл этого забывать не собирался. Для него всё, что хоть как-то касалось Алисы, было чрезвычайно важно, практически, жизненно важно, и странное поведение эльфа его напрягло.
Дальше дорога огибала огромную тополиную рощу, росшую на обрывистом берегу Ригины. В роще был большой овраг, по которому бежал ручей, впадающий в Ригину, и в глубине самой рощи было всегда сыро, потому дорога и огибала её так далеко; тополя были огромные, почти как дубы, и покрывали дорогу ажурными узорами теней и солнечных бликов; а справа было сплошное бело-розовое благоухающее жужжащее сияние.
– Мы как-нибудь с тобой заедем к Твидлам. – Говорил Гарет. – У них куча детей, все – мои крестники, нужно будет им подарки привезти. Когда отец подарил нашей кормилице эти земли, никто и помыслить не мог, что Твидл разобьёт здесь такую красотищу! За двадцать три года смотри, какие яблони вымахали! Отец заказал ему саженцы даже из Италии и Венгрии, здесь такие есть яблони, ум-м-м! Винный налив – просто сказка, они, когда спелые, аж светятся насквозь, а сок…
– Погоди! – Поднял руку Гэбриэл, останавливая коня. – Плачет кто-то… – И, не успел Гарет прислушаться и что-то сообразить, как Гэбриэл спешился и исчез в овраге.
Человеческое ухо не услышало бы этого слабого писка: крошечный белый котёнок отыскался в глубине оврага, в путанице веток, травы и тины, и Гэбриэлу пришлось вымокнуть по пояс, чтобы выудить его оттуда. Тот вцепился в его рукав крохотными, но цепкими коготками, и принялся выкрикивать ему жалобы, широко открывая розовый ротик с крохотными зубками.
– Мамма миа! – Воскликнул Гарет, увидев грязного и мокрого по пояс брата. – Ты всех утопленных котят будешь вылавливать?!
– Я его к себе хочу взять! – У Гэбриэла блестели глаза от детского энтузиазма. – Можно ведь?!
– Да ради Бога… – Гарет забрал у Гэбриэла котёнка и бесцеремонно задрал ему хвостик:
– Пацан! Как назовёшь?
– Не знаю. – Гэбриэл забрал котёнка, бережно сунул за пазуху. – Спрошу у Солнышка…
– Назови Утопликом. – Фыркнул Гарет. Гэбриэл мог теперь говорить и думать только о своём новом приобретении: как его кормить, и не простыл ли он, и не обидят ли его собаки, которых в замке было полно… Но слова эльфа о своей невесте не забыл, и в Рыцарской башне, вместо того, чтобы идти переодеваться для обеда с принцем, даже раньше, чем услышать послание Алисы от брата, он обратился к Терновнику:
– Что не так с моей девушкой?
– Я не знаю. – Терновник уже успел взять себя в руки. – Пока не увидел её – не знаю. Просто мне почудилось… Что на тебе есть особая… метка. Простым глазом её не увидеть. Что ты отмечен совершенно особым существом… Каких не существует больше в этом мире.
– Каким существом?
– Мне почудилось. – Повторил эльф. – Забудь.
– Тебе читать записку, или нет? – Спросил Гарет, и Гэбриэл, бросив на Терновника последний пристальный взгляд, обернулся к нему.
– «Милый Гэбриэл, – прочёл Гарет, – со мной всё хорошо, я спокойна и счастлива. Здесь очень красиво, и тихо, и безопасно. Я думаю о тебе и жду с нетерпением возвращения в Хефлинуэлл; нет времени, чтобы написать тебе обо всём, что я думаю и чувствую, просто: благослови тебя, Бог, и до встречи! Твоё Солнышко». Написано на прекрасной латыни, изящным почерком, ни одной ошибки или помарки. Она сокровище, истинное сокровище!
– Это всё… вот этими самыми значками здесь изображено? – Гэбриэл погладил листок с буквами. – Её слова, и всё такое?.. И я смогу, если что, ей свои слова и мысли вот так отправить, когда мы не вместе?..
– О, да! – Засмеялся Гарет. – Собственно, для того они и существуют.
– И про Бьянку так же написано?
– Точно.
– Ты обещал найти…
– Кевин! – Рявкнул Гарет. Вошёл слуга, поклонился.
– Моему брату нужна книга про Гийома и Бьянку.
– Слушаюсь, милорд. – Кевин снова поклонился. Гарет, скинув рубашку и натягивая свежую, фыркнул:
– Учись это делать сам, младший. Если в замке нет этой книги, Кевин раздобудет её в городе, или где угодно, и принесёт тебе. Ты – Хлоринг, ты – граф, хозяин трети Острова, племянник королевы. Не надо спрашивать неуверенным голоском: а нет ли у нас… Если тебе что-то нужно, просто зови слугу и говори: Я хочу. Понимаешь?
– А если я, к примеру… девушку захочу? Ну, к примеру. Не себе, а другу?
– Её к тебе приведут. – Сурово сказал Гарет, выпрямляясь в свободно висевшей рубашке. Эльф молча смотрел на них. – И ты сделаешь с нею, что пожелаешь, и никто – НИКТО, – тебя не накажет за это. Ты можешь её даже убить. Скажешь, что она у тебя колечко украла, или ножом на тебя замахнулась, и всё. Её родные поплачут, кто-то втихаря назовёт тебя подонком, но и всё. Ты можешь убить крестьянина, к примеру, в Омках, если он тебе что-то не так скажет. Формально не можешь – это грех, – но существует покаяние, крест на развилке, в конце концов. Если крестьянин не жак какой-нибудь, а крепкий хозяин, штраф его семье заплатишь. Мелочь, полтора дуката. Можешь приказать, и тебе каждый вечер девчонок с округи будут возить. Крестьянок можешь бесплатно, горожанок – трахнешь, десять талеров заплатишь, и пусть идёт и радуется, что разбогатела. За девственницу, правда, дукат выложишь, но это если она докажет каким-то чудесным образом, что была девственницей – кто это подтвердит? На крайний случай прикажешь своему армигеру сказать, что он с другом её драл уже неделю назад, и тогда ей не талеры полагаются, а позорный столб и десять плетей на шибенице, за разврат и клевету на милорда. Понравится чужая жена – тоже не проблема. Забрал в замок, развлёкся, сколько хотел, дал развлечься армигеру, и отпустил домой с теми же десятью талерами. Формально, правда, она может пожаловаться епископу, и тот тогда тебя жестоко покарает: назначит покаяние. Сто раз Отче наш, к примеру, прочитать. На коленях. Или мяса не есть до Пасхи.
– Ты это серьёзно? – Не выдержал Гэбриэл.
– Да. – Сказал Гарет. – Ты – власть. Ты – закон в этом уголке Ойкумены. Ты даже жену своего вассала можешь забрать. Тут, конечно, шума больше будет, но на шум ты можешь просто насрать, а от церкви, которая тоже вмешаться попытается, просто откупишься, и, поверь, не так уж и дорого. А что касается простолюдинов… Тут вообще никто тебе не судья, ТЫ – судья для них. Нет, конечно, если начнёшь им без разбора головы рубить и в крови девственниц купаться, в конце концов королеве придётся что-то с тобой сделать, чтобы не восстали все вокруг, но и там не факт. Что касаемо имущества твоих подданных, то и тут ты царь и бог: обвинил его в измене, свидетелей купленных предоставил, и всё: ему голову с плеч, его барахлишко – в свою казну.
– А если мне этого всего не хочется? – Подумав, спросил Гэбриэл.
– Мне тоже этого не хочется. – Одним уголком губ усмехнулся Гарет. – Мало того. Я боюсь этой вседозволенности, как чумы. Я даже правом господина не пользуюсь, хотя… не все девицы на выданье против. Наши законы – они не всегда справедливые, младший, и многие мне не по душе, но закон – это… Это всё. – Он заправил рубашку в штаны, надел тунику с золотым шитьём, такого насыщенного чёрного цвета и из такого богатого материала, явно эльфийского, что она отнюдь не казалась ни траурной, ни простой, подпоясался широким богатым ремнём. – Наши подданные верят в закон, верят, что мы сами первые соблюдаем его, верят нам. Поэтому в нашем герцогстве жить безопаснее и лучше, чем в том же Далвегане; поэтому казна наша полна, люди платят налоги, не боятся заводить хозяйство, расширять его, заниматься торговлей, строиться. К нам бегут из других частей Острова, и мы даём им землю на севере, и не берём с них налог первые три года – чтобы встали на ноги. Мне ничто не мешает плевать на закон, но именно поэтому я горжусь собой – я сам в себе закон. Понимаешь? Я, Я решаю; я выше любого моего вассала именно потому, что пусти его на моё место – и он оскотинится тут же, во все тяжкие пустится, будет грабить и глумиться над теми, кто беззащитен перед ним. Власть страха – дерьмовая власть. Такая власть есть у любой бешеной собаки, которая силачей на дерево загоняет. Я – не собака, не бугай, сорвавшийся с привязи, не волк даже. И власть у меня – иная. Настоящая. Я знаю, что мои люди и в моё отсутствие делают так, как надо, потому, что я так сказал. Они не за страх мне служат, и потому… ножа мне в спину не воткнут и не продадут при первой же оказии. Ты понимаешь меня?
– Да. – Сказал Гэбриэл. Подошёл, поправил брату цепь с рыцарским орденом. – Понимаю.
– Я рад. – Гарет взглянул на Терновника. – Прошу с нами, господин. Я представлю тебя своему отцу.
Иосиф Райя получил письмо своего дяди из Гранствилла ранним вечером, когда по городу, залитому жидким золотом предзакатного солнца, раздавался колокольный звон. Райя не был христианином, и к церквям и клиру у него было отношение своё, но звон колоколов ему нравился. Он сидел у открытого окна с видом на небольшую площадь, по которой шли нарядные горожане на церковную службу, и читал письмо дяди, написанное на иврите, но даже и в этом случае полное намёков и иносказаний – страх перед шпионами и инквизицией крепко въелся в плоть и кровь, стал второй натурой. Святой Официум имел и знатоков иврита, насчёт этого у Райи и его соплеменников иллюзий не было. Но он прекрасно понял всё, что хотел сообщить ему дядя, и усмехнулся, отпивая лёгкого вина из дорогого бокала:
– Надо же! Я думал, что совершаю худшую глупость своей жизни, а вышел мой самый лучший гешефт!
– Принесла?! – Чуть задыхаясь от страха, возбуждения и стыда, шёпотом спросила дама Элизабет.
– Деньги. – Без обычной сахарной улыбочки Беатрис становилась похожа на крыску со своей короткой верхней губой, маленьким ротиком и крупными передними зубами. Элизабет, красная от смущения, чуть дрожащими пальцами отсчитала ей в ладонь три талера, четвёртый уронила, подняла, ещё сильнее краснея, и тоже вложила в маленькую твёрдую ладонь. Беатрис сунула деньги в сумочку и достала спрятанные на груди листки картона размером с мужскую ладонь:
– Выбирай.
– Я же не себе!!! – Пролепетала несчастная Элизабет, выхватила один наугад, тоже спрятала на груди и бросилась прочь. Беатрис, аккуратно сложив рисунки, повернулась, чтобы уйти, и замерла, расширив чёрные глаза: перед нею стояла Габи. Требовательно протянула руку:
– Дай сюда!
– Что… что дай?! – Мертвея, пролепетала Беатрис.
– Покажи, говорю! – Повысила голос Габи. – Мне стражу звать, чтобы отняли силой?!
Ни жива, ни мертва, Беатрис отдала Габи рисунки, за которые минимум, что ей грозило – это позорный столб. Габи, морщась, перебрала их: на каждом обнажённые мужчина и женщина занимались сексом. Художник был не очень умелый и анатомию знал плоховато, но зато отлично знал сам процесс и строение половых органов, что и подчёркивал всячески. А большего от этих картинок и не ждали.
– Гадость какая! – Габи сунула картинки в свою сумочку. – Где ты их берёшь?
– Покупаю у одного сквайра по талеру. – Пролепетала Беатрис, которая рисовала их сама, а это уже грозило ей смертной казнью. – Продаю по… по… по четыре…
– А ты корыстная бесстыжая тварь, а, дама Беатрис?.. – Фыркнула Габи. – Не трясись, я никому не скажу. А ты за это будешь оказывать мне кое-какие маленькие услуги, идёт?
– Миледи! – Чуть не задохнулась от облегчения Беатрис. – Я и без этого для вас на всё пойду!!!
– С этим будет надёжнее. – Отрезала Габи, повернулась и пошла к себе, а Беатрис вынуждена была присесть, чтобы прийти в себя. Ноги и руки противно дрожали, в животе было пусто и холодно. И так стыдно! Вообще-то, Беатрис давным-давно была лишена всяческой скромности, не то, что девичьей, но на людях, что называется, «хранила лицо». Сирота и бедная родственница, она, сколько себя помнила, жила в доме своего дяди по матери на правах приживалки и практически прислуги «за всё». От природы не щепетильная и алчная, девушка мигом сообразила, как улучшить своё материальное положение и добыть средства на разные девичьи мелочи: ещё в детстве начала показывать мальчишкам и парням за особую плату самые пикантные части своего тела, за большую – и потрогать. Тщательно оберегая свое единственное сокровище: свою девственность, – Беатрис, становясь взрослее, начала брать в рот и давать в зад. Она мечтала собрать достаточно денег, чтобы купить себе приличный дом в Гранствилле и давать деньги в рост – занятие, называемое в то время симонией и считающееся одним из смертных грехов, но для Беатрис грех был понятием условным и малозначимым. Если делать все грамотно и тайно, никто не узнает, а значит, и говорить не о чём. Ради своей мечты Беатрис не брезговала ни единым геллером. Она рисовала и продавала пажам и девушкам срамные картинки, давала деньги в рост, оказывала интимные услуги – всё это жестоко каралось, но Беатрис была не только бесстыжей, но очень хитрой и изворотливой особой. Чтобы стать придворной дамой графини, она подставила свою кузину так, что та до сих пор отбывала наказание в дальнем северном монастыре, хоть и была невинна, как младенец. Отсутствие ума Беатрис с успехом заменяла природной хитростью, вот только хитрости было недостаточно для крупной игры и большого приза, а потому Беатрис клевала по зёрнышку: картинки, анальный секс, мелкие займы под проценты… Понимая, что ходит по грани, Беатрис всегда готова была врать, изворачиваться, подставлять и клеветать, потому, что все эти прегрешения в её время, при всей своей мелочности, карались очень сурово, вплоть до повешенья при совокупности вины. Она бы даже монастырём не отделалась.
Немного придя в себя и уговорив себя считать всё произошедшее досадной, но ни в коем случае не позорной случайностью, Беатрис поспешила к себе, чтобы принарядиться и приукраситься. Ей хотелось подкараулить Гэбриэла Хлоринга. Вот он идёт, – вся такая нарядная, разрумянившаяся, поглощённая приятными мечтами, торопилась во двор Беатрис, – а тут – она. Такая интересная из себя… Естественно, ему захочется спросить, что она здесь делает. Он спросит, и Беатрис ответит: «Я любуюсь розами вашей матушки! Они так прекрасны, что слов нет!». Ему, разумеется, будет приятно упоминание о матери, и он сразу почувствует симпатию к ней. Присядет, они поговорят о розах. В процессе беседы граф Валенский всё больше будет убеждаться в том, насколько Беатрис умна, мила и так далее, а главное – она обязательно даст ему понять, что в отличие от остальных вовсе не считает его невоспитанным и грубым, что он очень нравится ей такой, как есть. И тут уж он, преисполненный благодарности, и вовсе не устоит перед ней!.. Расчёт Беатрис был прост, как и все её мыслишки и расчёты: герцог, разумеется, для неё недосягаем, и максимум, что она могла бы здесь словить – это отдаться ему, а потом стребовать с него компенсацию за свою невинность, распутно им похищенную. План был не плох, и Беатрис до сих пор лелеяла его в сердце, так как компенсации вполне могло бы хватить на домик и первоначальный капитал. Но появление Гэбриэла Хлоринга придало её мечтам иной размах. Гэбриэл, хоть и граф, и Хлоринг, а всё-таки – как думалось Беатрис, – не его брат. Он явился неизвестно, откуда, вести себя не умеет, говорить не умеет, хмурый вечно, не улыбнётся, комплимента сказать не может даме приличного… При сомнительном своём прошлом он вряд ли найдёт себе невесту вроде той, какая достанется Гарету. Кто захочет позориться рядом с таким мужем?.. А она, Беатрис – хоть сейчас! Род у неё, правда, мелковат, но отец её был бароном, а в Уложении Ричарда Второго сказано, что супругом (супругой) особы королевских кровей не может быть особа ниже баронского звания. Значит, баронского-то может!!! А что бесприданница – так и что?.. Даст Гэбриэлу себя поиметь, и пусть потом попробует отвертеться! Беатрис до кардинала дойдёт, но заставит его жениться на беззащитной сироте! В наглой своей наивности Беатрис уже видела себя супругой удобного мужа, который будет своей более умной и светской жене в рот смотреть, и при том будет красивым, высоким, знатным и богатым… Умереть – не встать!!! Сказка о женском счастье!!! Добравшись, наконец, до галереи, Беатрис была неожиданно и весьма неприятно удивлена: полюбоваться эльфийскими розами кроме неё явилось ещё семеро прелестниц, расфуфыренных в пух и прах.
Информации и вообще всего нового на Алису обрушилось в монастыре море. Девушке, по сути, пришлось, как и Гэбриэлу, и Иво, постигать повседневную жизнь среди людей с азов, с нуля. И ей очень повезло, что это происходило именно здесь, где собрались люди образованные, свободные, в целом добросердечные и деликатные. Сестра Таис, прямо-таки влюбившись в свою прелестную и милую протеже, часами беседовала с нею, рассказывала, объясняла, отвечала на вопросы. Алиса рассказывала ей о своей жизни в Ашфилде, и по-новому начала смотреть на своё детство и юность. Таис сразу же, узнав все подробности и странности, решила, что с Алисой изначально собирались поступить бесчестно.
– Сама рассуди, – говорила она, когда они засиделись за этими разговорами за полночь, – тебя оберегали не только от людской скверны, как утверждали твои воспитательницы. Тебя намеренно лишили всякого знания о мире, чтобы ты не могла, если что, убежать, или указать на то, где жила, не могла даже ни одного имени назвать! Милая моя, да тебя легче легкого объявить лгуньей, обвинить в том, что ты всё выдумала!
– Но как же… – Испугалась и обиделась Алиса, – разве я могу, разве вы…
– О, я тебе верю! Ты слишком наивная, милая и откровенная, и так несведуща, что это только и доказывает, что ты росла вдали от мира и людей. Но своего опекуна ты обвинить не сможешь, бедняжка. Мужчины вообще имеют над нами слишком большую власть. Мы полностью зависим от них. Если нам повезло, и наши мужчины – люди чести и жалеют нас, то это одно… Но гораздо чаще случается так, что мы оказываемся во власти безжалостных или равнодушных мужчин. Для таких женщина – это в лучшем случае предмет для гордости, как новый конь или хорошее оружие. А в худшем… К рабыне отношение лучше, потому, что рабыня – это имущество, и стоит денег, а жена – не стоит ни гроша. Твой опекун может заявить, что тебе просто всё померещилось, месячные в голову ударили, или ты решила его оболгать, и всё! Ты и положенных трёх свидетелей найти и предоставить суду не сможешь… Вся надежда на его высочество, он человек справедливый и благородный!
– И что же мне делать? – Глаза Алисы наполнились слезами.
– Не волнуйся! Раз Гарет уже взял тебя под свою опеку, ты в безопасности. О, теперь я хорошо понимаю, зачем им понадобилась такая сложная история! Но будь уверена, я – могила. Я поддержу любое дело, которое затеял Гарет, потому, что он человек чести, и дурного бы не потребовал. Если будет нужно, я всегда в вашем распоряжении и готова подтвердить всё, что будет нужно.
– Спасибо вам! – Ответила Алиса, слёзы быстро исчезли из её глаз.
– А ты хорошо знаешь человека, который приедет за тобой?
– Да, очень хорошо! – Обрадовалась Алиса. – Он выручил меня в Копьево, когда люди там хотели… хотели… – Она смешалась, и Таис взяла её за руку и сжала её:
– Я понимаю. Можешь не продолжать. Красивая и одинокая девочка… Как же тебе повезло!.. Мне вот в своё время не повезло так.
– Что… – Испугалась Алиса. – Вы…
– Да. Потому я и здесь. – Вздохнула Таис. – Столько времени прошло… Мне двадцать три, как Гарету, а случилось это, когда мне было тринадцать. Их двое было. А я любила уходить из дома и гулять по полям и в роще… В роще они меня и поймали. Их потом нашли, его высочество в ярости был, и Гарет, он тогда так меня поддержал! Сутки просидел возле моей постели, держал за руки, чтобы я не сделала с собой ничего. Утешал… И уговаривал, и рассказывал, что с ними сделают, когда поймают. Их-то поймали, и в сортире утопили, как и положено… Но мне после этого жизни уже не было. Многие жалели, но даже мать называла порченой, в глаза. В пятнадцать я пошла к его высочеству, и попросилась в монастырь. Он предлагал выдать меня замуж, дать мне приданое, но я не захотела. Муж всё равно меня бы попрекал всю жизнь, если даже мать не считала нужным сдержаться… И его высочество устроил меня сюда. И как я ему за это благодарна! Здесь очень хорошо, и свободно, и дышится легче, чем в миру, уж поверь мне! Я и тебе советую хорошо подумать, может, захочешь к нам?..
