Ким Корсак
Предел погружения
– Не совсем. У меня даже пара пятёрок затесалась в аттестат – по геометрии и…
Ивашов легонько толкнул его под локоть, Паша осекся, вопросительно глянул на него.
– Вон, – Ивашов повёл бровями, указывая на высокую фигуру в чёрном форменном пальто поверх РБ, подходящую к ним по палубе. – Орёл госбезопасности.
Фигура направилась прямо к ним, поднимаясь в ограждение рубки, и Паша с Лёхой вытянулись по струнке, отдавая честь:
– Здравия желаем, товарищ капитан второго ранга!
– Товарищи офицеры, – особист приложил ладонь к пилотке. – Собственно, не обязательно так официально, мы ведь в походе, не на плацу…
Особист дружелюбно улыбнулся, и Паша растянул губы в ответ:
– Так точно, товарищ капитан второго ранга!
Особист поморщился, но тут же стёр недовольное выражение с лица.
– Я хотел бы с вами поговорить, товарищи офицеры. Особенно с вами, Павел Андреевич, как с механиком.
Ну здрасьте пожалуйста, началось в колхозе утро. Что может быть нужно от механика особисту?
– Вы ведь участвовали в ремонте холодильной установки, в которой произошёл взрыв, верно?
– Так точно.
– Ремонтная команда установила причину взрыва?
– Утечка фреона, – Паша пожал плечами. – Микротрещина в баллоне – скорее всего, из-за перепадов давления.
– А почему неисправность вовремя не заметили и не устранили?
Особист говорил спокойно, доброжелательно, но в нарочитой мягкости его голоса Паша чувствовал хищный азарт.
– Это было бы очень трудно сделать – разве что кто-то случайно полез в установку и обнаружил бы проблему с баллоном. Никаких сигналов о неисправностях на пульт не поступало. Видимо, утечка была незначительной.
– Но её хватило для взрыва, – особист покачал головой. – А ранее в пятом отсеке случился пожар. Тоже случайность? Не связаны ли эти случайности между собой?
Ивашов прочистил горло.
– Эти случайности связаны между собой тем, что подводная лодка – очень большой и очень сложный механизм, товарищ капитан второго ранга. И к походу её готовили в ускоренном режиме. Сбои неизбежны. А вот то, что со всеми сбоями экипаж быстро и эффективно справляется – закономерность, которая многое может сказать об уровне его подготовки.
– Вы очень хорошо говорите о своих товарищах, Алексей Анатольевич, – особист вновь улыбнулся. – Однако мой долг – расследовать всю цепочку событий. Если на лодке кто-то систематически устраивает саботаж, пытаясь вывести её из строя и сорвать выполнение боевого задания…
– Товарищи офицеры, мичманы и матросы! – по рубке прокатился звучный, усиленный динамиком голос командира. – Через пять минут – общее построение на ракетной палубе.
Глава 15
На палубе было шумно от ветра, от гула волн, но сильный чистый голос командира, стоящего перед строем, без труда прорывался сквозь этот шум.
– Товарищи подводники! Принята шифрограмма от командования Северного флота, – Кочетов развернул сложенный лист бумаги, вздрагивающий в его руках на ветру. «Поздравляем экипаж К-214 «Белуга» с успешно проведёнными ракетными стрельбами. Благодарим за высокую воинскую выучку и профессионализм».
Многоголосое «Ура!» загремело в ответ. Кричала и Саша, хотя она к этой стрельбе имела мало отношения и у неё с самого утра саднило горло – может, просквозило с непривычки на палубе.
Но горло – пустяк. Какое яркое сегодня солнце, так и брызжет в глаза. Как здорово глотать ветер, чувствовать щеками холодные капельки – и как не хочется вниз, в затхлые отсеки. Пусть Кочетов говорит, говорит побольше, чтобы они ещё постояли и подышали. Пусть рассказывает про Арктику, про трудный поход подо льдами, про то, что им всем нужно быть особенно внимательными и ответственными…
Эх, замполита бы выпустить – три часа бы заливался соловьём. А командир, увы, долгих речей не любит.
– Все вниз! Приготовиться к погружению.
Палуба вибрирует от проворных шагов, ходит вверх-вниз на волнах. Постоять ещё хоть несколько секунд, посмотреть, как растекаются бело-жёлтым маслом солнечные блики в волнах.
Прямо под бортом – тяжёлая сине-серая тень, будто под волнами гранит, и пена не искристо-белая, как в носу лодки, а темнее, с металлическим отблеском. И резкая, чёткая граница между светом и тенью – контуром рубки, аккуратным прямоугольником.
Пора. Куда все так быстро делись? Они, наверное, уже спускаются, если она задержится, командир будет ругаться.
Палуба скачет вниз-вверх, ветер словно подпихивает к краю. Саша идёт медленно, осторожно, стараясь не потерять равновесия. Где же, где тут вход в ограждение рубки? Она видела, она ходила здесь – и понять теперь не может, как попасть внутрь.
Ах да, вот. Ручку на себя. Теперь захлопнуть… не получается, что ж такое. Ещё раз, изо всех сил. Есть. Вот и трапик, вот и рубочный люк – его прикрыли.
Саша нагибается, тянет ручку на себя – люк не поддаётся. Заклинило, что ли? Дёргает сильнее – никакого толку.
Они что, задраили люк? Не дождавшись, пока она спустится?
– Эй, откройте!
Она стучит ногой в люк. Ай, не услышат, тапочки ведь на резине. Опускается на колени – холодно, как же холодно ногам – колотит кулаками по крышке:
– Откройте!
Тихо, тихо пол уходит вниз. На палубу набегает вода, лижет черную спину лодки.
Погружаются.
Саша судорожно дёргает ручку на себя, сипит:
– Откройте, откройте…
Уже никто и не услышит. Лодка уйдёт под воду, а она захлебнется в рубке или проживёт ещё несколько минут в ледяной воде, бог знает в скольки километрах от земли, совсем одна.
Она вскакивает на ноги, перелезает через перегородку, выбегает на палубу. Под подошвами тапочек хлюпает ледяная вода. Вода лижет щиколотки, подбирается к коленям.
– Вернитесь! – кричит Саша, зная, что кричать бесполезно. – Вернитесь!!!
Палуба выскальзывает из-под ног, Саша падает боком в волны – и подскакивает на койке.
Слабый свет ламп, сбившаяся простыня под попой, койка Ильи над головой. Ровный гул турбин, пощёлкивание за стенкой. Всё как всегда. Они идут под водой, они ещё вчера погрузились, и было всё именно так: брызжущее в глаза солнце, холодный солоный вкус ветра, поздравления, зачитанные командиром. А потом они спускались, и она шла в самом хвосте, командир стоял у рубочного люка, ожидая, пока она пролезет и окажется внизу. Когда они все спустились, он полез сам, сам закрутил рубочный люк.
И лодка стала наклоняться на нос, погружаясь.
– Саш? – сверху свешивается растрёпанная голова Ильи. – Ты чего?
– Я ничего, – она прочищает горло. Вроде бы голос нормально звучит, как всегда. – Сплю.
– Ты кричал, – Илья не торопится убрать голову. – Меня разбудил.
– Извини, – Саша морщится, – херня какая-то снилась.
– Везёт же людям, сны им снятся. Тут так заебёшься за день, что кладёшь голову на подушку – и темнота. Хоть бы раз что-нибудь увидеть.
Он спустил ноги с койки, спрыгнул.
– Всё равно уже вахта через семь минут, – подошёл к шкафу за своей робой. – А что тебе снилось-то?
– Лодка погрузилась, а я снаружи остался.
– Аа, – Илья повернулся к нему лицом. – Такое случалось – за всю историю флота пару раз. Но у таких командиров, которым грош цена. Да и экипажи были не лучше.
Он подошёл к её койке, и Саша машинально подвинулась, давая ему сесть.
– Перед тем, как лодка пойдёт на погружение, командиры отсеков проверяют, весь ли личный состав на месте. И докладывают командиру лодки. Он отвечает за всех. И потом, когда лодка погрузилась до уровня рубки, в отсеках осматриваются ещё раз. У нас такого просто не может случиться – чтобы взять и забыть человека снаружи.
– Конечно, – Саша сглотнула, – члена команды не забудут. А я…
– А ты что, не наш? – Илья поднял брови. – Да я первый скажу «где Вершинин, он не спускался в центральный!» Артур всех на уши подымет – он же над тобой трясётся, как над братом младшим! Да все мы сообразим, что тебя нет, и командир – в первую очередь. Ты, Саш, не знаешь, какой у нас командир, – ладонь Ильи тяжело хлопнула его по спине.
– Хороший командир, – Саша неуверенно улыбнулась, чувствуя, как потихоньку отпускает. – Я вижу.
– Ну так ложись давай и досыпай, – Илья поднялся, просунул руки в рукава робы. – И не еби себе мозг всякой хуйнёй.
– Ладно, – Саша легла, натянула одеяло по грудь. – Хорошей вахты… или надо сказать «ни пуха ни пера»?
– Да без разницы, – он потянул на себя дверь каюты. – Всё равно всё всегда через жопу.
Сделав глоток, Кочетов поставил кружку с чаем на стол, отодвинул подальше от карты. Надо было сосредоточиться на проверке маршрута, составленного штурманом, но в висках ломило – ломило с того самого момента, как они начали погружаться, и Кочетов то и дело потирал лоб костяшками пальцев.
Так. До семьдесят девятой параллели всё в порядке, дальше начинаются льды. Во льдах трудно. Случись что – никакого экстренного всплытия, иначе шарахнетесь спиной о непробиваемый панцирь.
Ладно. Экипаж натренирован, акустики с закрытыми глазами найдут полынью, чтобы аккуратно всплыть. Надо будет по дороге ещё повторить действия при поступлении воды в отсек, при пожаре и при заклинке рулей на погружение. Ох уж эта заклинка. Рядовая, в общем, ситуация, а промедлишь хоть чуть-чуть, растеряешься – и камнем идёшь на дно, никто тебя уже не спасёт. И тут как раз самое важное – вовремя всплыть, а как ты будешь всплывать подо льдом…
– Товарищ командир, прошу разрешения войти!
Кочетов повернулся в кресле всем телом: если повернуть голову, сразу начнёт резать в затылке. Худощавая фигура в матросской форме неуверенно замерла в дверях каюты.
– Проходите, Евгений… – как же его? Матрос Ольховский, это он помнил, а вот отчество…
– Валерьевич, – пробормотал матрос, бочком протискиваясь мимо шкафа.
– Евгений Валерьевич. Садитесь, – он указал на свободный стул. – В чём дело?
К врачу бы ему. Кожа прямо пергаментная, глазницы провалились, лиловые круги вокруг. Конечно, недосыпают все, но большинство ведь не выглядит как вурдалаки.
– Товарищ командир, – пальцы матроса стиснулись в замок. – Я пришёл по поводу холодильной установки. В четвертом отсеке. Которая взорвалась.
Кочетов выжидательно кивнул, и матрос выпалил:
– Это не я.
– Простите? – Кочетов поднял брови.
– Товарищ офицер Особого отдела расследование проводит, – парень обреченно развёл руками. – С нами вчера разговаривал. Так вот, я подумал, может, вы мне поверите. Я ничего не взрывал, товарищ командир.
– О расследовании мне известно, – Кочетов скептически пожал плечами. – Я не вижу в нём необходимости, но, если Олег Максимович считает, что оно чем-то поможет нам – он вправе собирать какую угодно информацию. Но почему вы решили, что должны оправдываться? Разве вас кто-то обвиняет?
– Нет. Пока нет. Просто я запутался, – пальцы парня хрустнули. – Я смотрел на торпеды и думал – вот бы их… ну, вот бы они рванули. И тут эта установка рванула по-настоящему – мне так страшно стало, товарищ командир! Я же не хотел. Я правда не хотел.
– Так, стоп дуть, – Кочетов поморщился, чувствуя, как вокруг головы сжимается обруч боли. – Вы много всего нагородили – давайте разбираться. С холодильной установкой вы что-нибудь делали?
– Никак нет.
– А с торпедами?
– Тоже ничего. Я просто… Я устал, я к доктору ходил, сказал – не могу больше! А он меня… ну, послал. И я так разозлился! Думаю: ну, когда всё это кончится? А тут, рядом – торпеды.
– И вы думаете: «Вот бы они рванули и всё кончилось!»
– Ну да, – выдохнул парень. – Я виноват. Я не должен был.
– В чём вы виноваты? – Кочетов с силой потёр пальцами висок. – Вахту вы несли удовлетворительно?
– Так точно. Ну, было два замечания…
– За небрежение во время приборки в отсеке и за сон в трюме, если мне не изменяет память. Торпеды тут ни при чём.
– Но ведь я думал нехорошо. Вдруг это как-то, ну, опасно? Вдруг я с ума схожу?
– Евгений Валерьевич, – Кочетов выпрямился в кресле, – думать вы можете о чём угодно – хоть о том, как вы пускаете по родному дому ядерные боеголовки. Это не вина, не преступление и не сумасшествие. И как раз то, что вы впоследствии испытываете страх от таких мыслей, показывает, что вы совершенно нормальный человек с совершенно измотанными нервами.
– Так точно, – уголки бледных губ дрогнули, Ольховский расслабленно оперся плечом о спинку стула.
– Я был бы рад прямо сейчас закончить для вас это испытание и отправить вас на берег. Но – я не могу срывать боевую службу. И именно потому, что вы абсолютно нормальны и что я доверяю вам, я вам говорю: терпите. Через пятьдесят пять суток мы придём в базу, вы расторгнете ваш контракт по состоянию здоровья и сможете больше никогда не вспоминать о том, как болтались под водой. Поняли?
– Так точно, – снова выдохнул Ольховский, поднялся. – Спасибо вам, товарищ командир.
– Свободны.
Ольховский качнулся к нему каким-то детским порывистым движением, словно хотел обнять, и, поймав этот жест, Кочетов, не раздумывая, протянул ему руку. Ладонь Кочетова стиснули влажные холодные пальцы. Отступив назад, Ольховский поднёс ладонь к пилотке и вышел чеканным шагом.
Кочетов откинулся на спинку кресла, массируя пальцами виски.
– Нет, всё-таки америкосы не дураки, – пробормотал он. – Берут на лодки психологов. А то только и остаётся, что командиру на мозги капать. Меня бы, бля, кто выслушал…
Инстинктивно придерживая затылок ладонью, Гриша сел на постели, потянулся к тумбочке за апельсином. Володька-интендант принёс целую коробку ещё в первый вечер, когда Гриша лежал пластом и о еде даже думать не мог, так что пяток апельсинов, возможно, осел в карманах навещавших его товарищей. Ну да пускай, витамин С им всем нужен. А вот сейчас самое время было поесть. Найти себе другое занятие толком не получалось: в глазах всё ещё ломило, когда он пытался читать – достаточно крупный шрифт был разве что в журнале «Сад и огород» и в том злополучном сценарии, уготовившем ему, доктору Агееву, роль Кашалота. Всю музыку в плеере он переслушал за последние два дня. А обиднее всего – вылезти на поверхность так и не получилось, пока все дышали воздухом, он валялся тут с кружащейся головой.
От обиды Гриша с силой вонзил зубы в апельсин, и сок брызнул ему на щёки, на подбородок.
Ну ничего. Теперь уж понятно, что у него обычное сотрясение, и через пару дней он встанет на ноги. И придётся Вершинину отдать халат законному владельцу, а то ишь, раскомандовался.
Сквозь неплотно прикрытую дверь и сейчас слышался его голос:
– Дима, штанину закатайте. Повыше, повыше… вот так. Давно это у вас?
Дима что-то бурчал неразборчиво, звякала крышка – должно быть, Вершинин доставал инструменты из автоклава.
– Наверное, и ходить было больно. А вы молчали. Нам с фельдшером не доверяли, что ли, ждали, пока доктор Агеев вернётся в строй?
– Да нет, думал, само рассосётся как-то…
– Дима, с фурункулом нужно было сразу идти в медчасть. Прижгли бы – и никаких проблем. А теперь нужно вскрывать.
Снова звяканье, слабые шорохи. Тишина. Гриша сам не заметил, как придвинулся в сторону двери, вытянул шею.
– Ступню поверните, пожалуйста. Нет, в другую сторону…
Ну чего ты там телишься? Фурункул за это время можно было вскрыть уже раз десять.
Пустили дилетанта на чужое место, а ему, Грише, потом исправлять то, что журналист наворотит. Как он ещё весь экипаж в койку не уложил своей медициной, эскулап недоделанный.
– Вот так. Теперь наложим повязку. Где у нас тут бинты…
– Пластырь возьми бактерицидный! – не выдерживает Гриша. – Справа в шкафу!
– Точно, пластырь. – Дверца шкафа легонько стучит. – Спасибо, Гриш!
Доктор тяжко выдыхает, голова опускается на подушку. Скорей бы уж всё в мозгах окончательно устаканилось и можно было бы работать.
Пациент выходит, шаркая тапочками по свежевымытому полу, и Вершинин заглядывает в палату. Волосы скрыты под медицинской повязкой, поверх РБ – халат.
– Ты как? – Вершинин улыбается, косится на часы. – Рановато по апельсинам ударять, сейчас вестовой принесёт суп. Аппетит перебьёшь.
– Не учи учёного, – Гриша сгребает корки в кучу на тумбочке. – Как-никак, я доктор на этой плавучей лоханке, даже если ты уже воображаешь себя на моей должности.
– Да кто ж меня на неё возьмёт? Я даже не офицер.
– И не медик, – Гриша снова откидывается спиной на подушку. – А ты чего без ПДА?
Красной коробочки с дыхательным аппаратом нет у Вершинина на бедре. Он пожимает плечами:
– Да неудобно носить поверх халата, ремень давит. Я в стол положил – если что, сразу достану.
– Мне не давило, – Гриша пожимает плечами. – Как знаешь. Только, если попадёшься командиру на глаза…
– Не попадусь, – улыбается Вершинин. – А что твоя роль? Уже начал учить?
Гриша отмахивается.
– Тебе тоже кого-нибудь всучили?
– Товарищ замполит грозится отдать мне роль Морского конька – причём требует, чтобы по сцене конёк не ходил, а только прыгал. Но, может, мне удастся откупиться рисунками в боевой листок.
– Надейся, надейся.
Из-за двери тянет перловкой – и впрямь вестовой с обедом. Вершинин помогает расставить на тумбочке тарелки, кивает Грише и уходит к себе в приёмную.
От перловки Гриша никогда не был в восторге, но после того, как пару дней во рту не было и капельки супа, есть очень хочется. Гриша хлебает пресную перловку жадными глотками, тянется за котлетами. Краем уха слышит из-за двери, как Сашка ищет таблетки от желудка – у боцмана изжога. Потом заходит чекист Олег – «как себя чувствует наш доктор?», заходит командир БЧ-2 – «молодец, док, ох и крепкая у тебя башка!», интендант приносит ещё коробку – на сей раз с яблоками.
Вершинин что-то пишет за его, Гришиным, столом, ручка поскрипывает. Наружная дверь хлопает, и после дежурного «чё там у Гриши?» за стенкой на несколько секунд повисает тишина.
Доктор усмехается себе под нос, слыша голос Артура – звучный, богатый модуляциями, но сейчас звучащий негромко, отрывисто:
– Надевай.
Стук открываемого ящика, шорох.
– Да вот он, Артур, – снова шорохи, – у меня всегда под рукой.
– Ты зашёл в палату, и в отсеке произошло возгорание. Каюта наполнилась дымом. Сколько секунд тебе понадобится, чтобы вернуться, добраться до стола и вытащить ПДА? На какой секунде ты наглотаешься угарного газа и свалишься?
Вершинин молчал – видимо, надевал и поправлял ремень.
– Саша, я думал, после пожара в пятом отсеке ты на своей шкуре прочувствовал, что с безопасностью на лодке не шутят. А ты рискуешь своей жизнью ради того, чтобы тебе ремень плечо не тёр.
Журналист что-то пробормотал в ответ смущённо и недовольно.
– Что за херня у тебя в мозгах? – голос Артура прозвучал тихо, но отчётливо. – Какого хера ты до сих пор не сдал мне зачёт по выходу из затонувшей лодки через торпедный аппарат? Я, что ли, за тобой должен по отсекам ходить и упрашивать: «Александр Дмитриевич, золотце моё, поучитесь ещё немного, как беречь свою жопу!»
– Исправлюсь.
– Исправляйся, – отозвался Артур, и его черноволосая голова заглянула в палату.
– Здорово, клизменная трубка, – хохотнул он, – давай, не залёживайся! Я на развод вахты – вечером с ребятами придём.
Запустив руку в коробку, он ловко выудил оттуда яблоко, куснул.
– Это, вообще-то, для больного, – сухо произнёс Вершинин ему в спину. Гриша махнул рукой:
– Да ничего, тут много. Заходи, Артур, и ребят приводи, а то у меня голова от скуки пухнет.
– Так вставать надо скорей, – назидательно произнёс Артур, снова погружаясь зубами в яблочную мякоть. – Вштавать – и жа приборку! Всякая тоска пройдёт.
Гриша ещё посидел на койке, тиская пальцами простыню, и кивнул:
– Встану.
Глава 16
– Слушай, а почему всё-таки мы будем идти к полюсу почти полтора месяца? Разве мы сейчас так далеко?
– Ну почему же, – Веснушка, младший штурман, отставил пустую тарелку, повернулся к Саше. – Если бы надо было идти максимальным ходом, за неделю дошли бы. Но мы же не просто так на полюс идём, у нас боевое патрулирование. Понимаешь, что это такое? – он выразительно поднял руку со стаканом. – Мы должны следить, чтобы никто чужой не сунулся к нам подо льды – а сами должны быть готовы в любой момент найти полынью, всплыть и шарахнуть по стратегическим точкам вероятного противника.
– Американцев?
– Их, конечно, в первую очередь. Но ещё есть всякие англичане, канадцы… норвеги тоже пытаются с нами за Арктику цапаться, – Веснушка глотнул компота, поморщился:
– Слушай, мне одному кажется, что сюда бухнули картона? Вообще никакого вкуса нет.
– Сухофрукты, – Саша пожала плечами. – Хотя… такое ощущение, что их уже раза три в какой-нибудь компот замачивали, а потом высушивали обратно и клали на полку до следующего раза.
Вестовой матрос подошёл к их столу забрать посуду, и Веснушка с торжественной улыбкой протянул ему стакан:
– Колмаков, передай коку, что, если он ещё раз подаст офицерам такой компот, кока засунут в ДУК и отстрелят из лодки вместе с мусором.
Парень растерянно поднял глаза:
– Тащ старший лейтенант, так ведь меню утверждают командир, зам по воспитательной части, доктор и интендант.
– Я думаю, когда командир утверждает в меню «компот», он и ожидает увидеть у себя в стакане компот, а не разведённую гуашь, – Веснушка всё так же улыбался. – Но кто тебе мешает спросить у него самого? Доктор ещё валяется в палате, а замполит и интендант… – он пожал плечами. – Разве они что-то по делу скажут? Короче, имейте в виду, рыцари ложек и кастрюль – спуску вам не будет.
– Есть иметь в виду!
Вестовой ушёл со стаканами.
За соседним столом химик Ивашов, отодвинувшись, чтобы было больше места, перебирал струны гитары, сперва медленно, негромко, потом уверенней. Веснушка рассеянно кивал, слушая.
– Люблю ходить подо льдами, – мечтательно вздохнул он. – Америкосы боятся туда лезть, для них арктический переход – уже подвиг. А мы люди привычные, нам ото льдов сплошная польза – никаких тебе гидролокаторов, следят только с воздуха, и то у них получается так себе.
– А заблудиться подо льдами не боишься?
– Кто – я? – уголки его рта хитро приподнялись. – Знаешь, почему я никогда не заблужусь?
Он повернулся к ней всем телом, и Саша вгляделась в его лицо с любопытством:
– Интуиция?
– Про интуицию болтают много, – он легонько стукнул пальцем по столу. – Чушь. Главное – уметь считать. Быстро. И не ошибаться. Тогда и с курса не сойдёшь, и маршрут сумеешь проложить лучше штабного. Многие боятся сложных вычислений, начинают мямлить, путаться. А я в училище всё, что связано с математикой, в первую очередь…
Он замолчал. Мягкий грудной голос Лёхи Ивашова в такт мелодии выпевал о том, как «гуляет красотка, подводная лодка – хозяйка морской глубины».
Песня, лёгкая, игривая, очень подходила его манере, тёплым ноткам в голосе. Ребята улыбались, чуть притопывали в такт.
Саша слушала, опираясь локтем о стол, мысленно подпевая. Дядя Слава любил эту песню, часто мурлыкал её под нос, собирая их с Сашкой в школу, ведя машину по спокойной дороге, бродя между магазинными полками.
– Блеск! – Паша Карцев хлопнул Лёху по плечу, едва он закончил. – А скажите, парни, на глубине гитара куда лучше звучит, чем на суше?
– Никакой, по-моему, разницы, – Лёха пожал плечами, спустил гитару с колен. – Споёшь?
– Пусть мой командир дивизиона споёт, – Паша повернулся к Артуру. – У него охуенно получается.
– Спою, – Артур рассеянно улыбнулся, принимая гитару. Пальцы пробежали по струнам – длинные, смуглые, крепкие. И ударили. Пальцы левой руки впились в гриф, зажимая лады.
«Уходим под воду в нейтральной воде.
А если накроют – локаторы взвоют о нашей беде…» Долгим тяжким выдохом, вибрируя, звеня, не срываясь в крик, застыв на самой грани.
«Спасите наши души! Мы бредим от удушья…»
– Ну ты нашёл, бля, что петь, – резко сказал Карцев. Саша вздрогнула, будто хлестнуло по лицу. Артур оборвал аккорд, поднял брови. Тёмные глаза блеснули.
– Не любишь Высоцкого?
– Я люблю Высоцкого, но нахуя такие песни петь на глубине ста метров? Других, что ли, нет?
– А по-моему, именно такие и надо петь, – Веснушка сердито глянул на него. – А перебивать того, кто поёт, вообще свинство.
Паша повернул к нему злое раскрасневшееся лицо:
– Да какого ты…
– Тихо, – Артур поднял ладонь. – Всё нормально: одним нравится, другим не нравится. Я спою другую.
Пальцы вновь пробежали по струнам, привыкая к новому рисунку мелодии – спокойному, задумчивому.
Уходил в туман и темноту пиратский бриг, огни святого Эльма мерцали на мачте. Капитан с помощниками, заранее поделившие добычу, ждали, когда можно будет отбить горлышко у бутылки рома и лакать, забыв о всех тревогах. А дом – что дом? Пираты невесело усмехались хрипловатым голосом Артура: «Когда воротимся мы в Портленд, ей-богу, я во всём покаюсь – да только в Портленд воротиться не дай нам, Боже, никогда!»
Струны брякнули финальным аккордом, Артур, выждав несколько секунд, накрыл их ладонью. Саша сглотнула, машинально потянулась за компотом, забыв, что опустевший стакан давно унёс вестовой.
Парни хлопали, хвалили. Паша, всё ещё лиловый, прочистил горло:
– Артур, ты, это, извини меня, ладно? Зря я… Ну просто, блин, суеверие, я знаю, херня это всё, но…
– Да расслабься, – Артур легонько подтолкнул его локтем. – Все ж всё понимают. Давайте я ещё спою.
Он взял аккорд, прошёлся по струнам перебором – и покачал головой, засмеялся:
– По-хорошему, тут баба нужна. Вторую, женскую партию я не потяну.
– Баба и так нужна, – вздохнул Паша, – не только для песни.
– Кто о чём, – хохотнул Веснушка. – А я с вахты уползаю такой заёбанный, что, кажется, пройди мимо баба красивая – от мужика не отличу.
– Верю, – Саша со смехом кивнула, – верю!
– А ты-то, Саш, вахты не стоишь, по трюмам не ползаешь, – Паша повернулся к нему с интересом. – Небось уже на стенку лезть охота от эротических снов?
– Да вроде нет, – её снова разбирал смех, но она старалась сдерживаться, – сплю нормально. Мне чаще дача снится, лес, река. Ну, универ тоже.
– А у тебя девушка в Питере есть?
Она помотала головой. Веснушка цокнул языком:
– А зачем ему в Питере девушка? Вышел на Лиговский – и на каждом столбе: «Отдых», «Горячие красотки», «Долорес и Бетси ждут тебя».
– Да это ещё когда было – в твою курсантскую юность, – хмыкнул Артур. – Сейчас, может, разогнали всех.
– Не разогнали, – Саша тихонько вздохнула. – Но я, честно говоря, не понимаю тех, кто к ним ходит. Близость – это же жутко личная вещь. Чтобы с кем-то вот так… чтобы слиться с кем-то полностью, надо же знать его. Надо ему доверять. Чтобы ты стоял перед этим человеком обнажённый, и тебе не хотелось закрыться, ощетиниться, а хотелось шагнуть навстречу.
– Ни хера себе философия, – протянул Паша. – Ну я вот одну такую встретил – и женился. Но до этого что ж мне было – не ебаться?
– Да, Сань, ты как-то всё сильно усложняешь, – Веснушка кивнул. – Ну, если не секрет, сколько у тебя было девчонок?
Саша сглотнула. К разговору «о женщинах» она была готова, ожидая, что когда-нибудь на подлодке при ней об этом заговорят. У неё была в запасе пара историй – из вычитанных в интернете и додуманных, из рассказов братца. Но сейчас пускаться в фантазии не хотелось – может, просто было лень.
– Нисколько.
– Серьёзно? – Веснушка прищурился. – Вот вообще никогда ни с кем не встречался?
– Чего ты до него докапываешься? – Артур легонько тронул струны, недоумённо звякнувшие. – Не встречался – значит, не хотелось.
– Встречался, – она откинулась на спинку стула. – Даже хотелось… иногда. Но всё как-то… не срасталось, что ли. Не знаю. Кто-то мне нравился, но не был во мне заинтересован. А кто хотел со мной… всё не то было. И не так.
– Мда, – Паша покачал головой. – Ну, тебе видней, конечно. А нам так нельзя. Мы же в море ходим. Где что случилось – пробоина, там, или пожар, или реактор звездой накрылся… Надо ебаться, пока ебётся, я считаю. Глупо идти на дно девственником.
– На дно, положим, никто и не собирается, – Артур иронически поднял брови. – Вот вернёмся, пойдём на ремонт в Северодвинск – айда с нами, Сань! Все девки нашими будут. Такую красотку тебе снимем – неделю из постели не вылезете.
– Спасибо, – хмыкнула Саша, – подумаю.
– Так что петь-то будем? Давайте нашу, – он бодро пробежался по струнам, – «Прощайте, красотки!»
И начал сходу – задорно, словно бы слегка рисуясь, любуясь собой и лодкой, храбро уходившей под лёд в песне, как и в жизни. Саша знала слова, и хотелось подпевать – но голос наверняка выдал бы.
Она прикрыла глаза, тихонько отстукивая ритм носком тапка.
– Поют, товарищ командир!
Зам смотрел с укором, словно командир лодки был виноват в том, что экипаж, видите ли, поёт вместо того, чтобы писать конспекты о состоянии подводного флота вероятного противника. Кочетов пожал плечами, не отрывая взгляда от карты, разложенной на пульте.
– Ну, поют, и что дальше? Пока ещё ни один из-за пения на вахту не опоздал.
– Так ведь нужно к празднику готовиться! – выпалил зам. – Ко Дню Нептуна! Я и тексты им раздал, и репетировать с ними пытаюсь. А они тратят время на пустяки. Нет, конечно, песня сплачивает коллектив, – он рассеянно поскрёб кончик носа, – но ладно бы они разучивали строевые песни! Ведь что ни проверка – вечно то текст перепутают, то мелодию переврут.
Кочетов усмехнулся, припоминая прошлый разнос от комдива за проваленный парад. Впрочем, тогда досталось всем экипажам дивизии – что ж, «Белуге» отрываться от коллектива, что ли?
– Вы, Константин Иванович, прежде чем разучивать, принесите мне текст песни на утверждение. Не всё, что спускают сверху, годится нам. А вообще, – он покрутил в пальцах карандаш, – это можно до берега отложить. Придём в базу – возьмётесь за них, а здесь пусть поют то, что нравится.
– Слушаюсь, товарищ командир, – замполит пожевал губами. – Так что же, когда проведём День Нептуна? Предлагаю послезавтра, в восемнадцать ноль-ноль, после развода на вахту. Здесь же, в центральном.
– Роли-то выучить успеют? – Кочетов прищурился.
– Куда они денутся!
– Ну, а если забудут, пусть на ходу выкручиваются, – Кочетов кивнул сам себе. – На лодке нельзя не уметь импровизировать.
– Прошу разрешения в центральный!
Гриша Агеев – растрёпанный, роба накинута поверх пижамы – стоял на пороге, с упрямым видом сложив руки на груди.
– Заходите, Григорий Иванович, – Кочетов кивнул ему. – Значит, вам уже отменили постельный режим?
– Я как раз по этому поводу, – хмуро сказал Гриша. – Наш самозваный эскулап Вершинин, у которого даже нет образования, с какого-то ху… хулиганского самомнения решил, что может указывать мне, когда я здоров, а когда ещё нет. Он хочет, чтобы я ещё два дня провалялся в палате. А сам даже фурункулы нормально вскрывать не умеет! Когда к нему пациенты приходят, у меня сердце кровью обливается, тащ командир.
– Так, отставить лирику, – Кочетов подпер подбородок ладонью. – Голова болит?
– Никак нет.
– Кружится?
– Никак нет.
– Слабость в ногах?
– Только когда думаю об Ане Семенович.
– Заступай на пост, – Кочетов кивнул. – Вершинина я освобождаю от исполнения обязанностей корабельного врача.