Ким Корсак
Предел погружения
Глава 25
На бок он поворачивался осторожно, прислушиваясь к саднящей боли внутри. Раздирало так, будто в глотку ему совали по меньшей мере якорь. Но лучше уж так, чем после этой Гришиной пшикалки, от которой во рту всё немело и он даже не чувствовал, как ворочает языком, как глотает слюну.
И ведь даже нахуй Гришу не пошлёшь: вместо голоса какое-то сипение, как будто клапан воздуха низкого давления не докрутили.
– Не ссы, – говорил Гриша, – через пару дней серенады сможешь петь. У Вершининой, конечно, руки-крюки, горло тебе поцарапала, но ничего серьёзного. Связки невредимы, им просто надо отдохнуть.
Он кивал и глотал куриный бульон, водянистую кашу, тёплое молоко с маслом – такое же противное, как в детском саду.
К нему заходили, смеялись, материли его, хлопали по плечу, хватали за руку – словом, проделывали всё то, что он сам проделывал бы с человеком, чудом не угодившим в гроб. И он улыбался. Серёга-фельдшер принёс ему блокнот и карандаш, так что он мог писать, задавать вопросы, но чаще всего он просто улыбался. Ну, или морщился, если кто-то уж чересчур размахивал руками, рискуя угодить ему по лбу.
Все норовили его расспросить, как же он угодил в такую передрягу, хоть и видели прекрасно, что он не может выдавить из себя даже хрюк. Ну а потом – что он потом сможет рассказать?
Зашёл сделать укол, вернулся к себе в каюту. Вроде как душно было, но ведь он только что с берега, чему тут удивляться. Потом провал. Выплыл на чуть-чуть: вроде как пытался дотянуться до «Каштана», вызвать медчасть. Глотку забило, не вдохнёшь. Опять провал. Вершинина – губы шевелятся, а что говорит, не слышно, ладони у неё сухие, горячие-горячие. Потом – серый подволок, что-то брызгают в горло. Пальцы во рту, ещё что-то во рту, глотку прямо распирает, очень больно. И воздух. Много-много воздуха, вкусного, и хер с ней, с болью, раз можно дышать.
Вот зря они думали, что это снаружи воздух – воздух, а в лодке так, дыхательная смесь. Девятнадцать процентов кислорода, дескать, ни то ни сё, не живёшь, а существуешь. Ребятки, девятнадцать процентов – это очень много, когда только что у тебя не было и их. И какой же это кайф – дышать. Жить.
Хотя когда горло дерёт – бесит, конечно.
Потом его ещё куда-то тащили, укладывали. В руки-ноги как будто ваты набилось. И в голову тоже. Сколько же он спал, сутки?
Ну вот, а так бы до конца похода и не выспался. Понятно вам, дорогие боевые товарищи? Читайте! Завидуйте! Я достаю из широких штанин, и все возмущаются: «Гражданин!»
Мда. Шутить самому с собой – занятие вроде онанизма, только ещё более жалкое. Особенно когда вместо смеха ты не то булькаешь, не то кудахчешь.
Дверь опять стукнула – не здесь, у Гриши. Кто-то зашёл. Слов не разобрать, зато голос слышно хорошо.
Ну наконец-то, а то уж можно было подумать, что и не придёт. Или лучше бы не? Лежишь как бревно, волосы колтуном свалялись, хорошо хоть до душа сил хватило доковылять, несмотря на Гришины протесты. Всё равно зрелище так себе.
– Привет.
Ресницы длинные-длинные. Бежевый свитер, ворот под горло. Не уходи. Сядь.
Ага, вот сюда. Подашь блокнот?
– Гриша говорит, ты идёшь на поправку. Голос восстановится, ты не волнуйся. Мне тоже было бы тяжко всё время молчать.
Да ничего. Говори ты. Я ещё наговорюсь.
– Некоторое время у тебя горло может болеть и сохнуть, – вот это совсем тихо. – Нужно полоскать.
Сохнет, ага. Вот прямо сейчас.
Она улыбается, пальцы мнут шерстяной рукав. Тонкие же совсем, как она ими лазила… как она… та ещё мерзость, наверное.
Надо написать. Спросить.
Карандаш корябает бумагу, она морщится. Жирный вопросительный знак, и можно протянуть лист ей. Почерк в полу-лежачем положении совершенно дикарский. Разберёт?
Она читает вслух – медленно, как первоклашка:
– Это было противно?
Пожимает плечами.
– Не знаю… я про это не думала. Я вообще старалась не думать.
Да и правда. Что за херня в голову лезет. Лучше про тебя, Саш. У тебя волосы пушистые. Наклонись чуть-чуть, ага. Щекочут пальцы, мягонько так. Хорошо.
А руки прохладные. Ты только что с холода, с берега? Не похоже, щёки не покраснели.
Ого, как ты сильно… Нет, не больно, не отпускай.
Или нет, пусти. Самое ж главное не написал. Где там карандаш?
И чего ты смеёшься? Каракули разобрать не можешь? Я же вижу, щуришься.
– Пожалуйста.
Не отодвигайся, лицо сейчас хорошо видно в свете лампы. Розовый рот, неровная полоска зубов. Прыщик под нижней губой.
– На самом деле, это я тебе должна сказать спасибо. За то, что выжил.
А, да это-то всегда пожалуйста.
Сиди, Сашка, не отворачивайся, не опускай глаз. Смотреть бы на тебя и смотреть.
Наскоро протоптанная тропинка под ногами была рыхлой и неровной, сапоги проваливались по щиколотку. Снег налипал на них влажными комьями. Ветер, совсем слабый, тянул сыростью, и Паша с неудовольствием шмыгал носом. Не хватало ещё, чтобы вернулся насморк.
Лёху Ивашова сырость, судя по всему, не беспокоила: он стоял у самого борта, сняв шапку, запрокинув голову, и смотрел поверх Пашиной макушки, куда-то, где, не было ничего, кроме марлево-серых облаков.
Лёха услышал шорох шагов, глянул на Пашу:
– Весна.
– Здесь весны не бывает, – хмыкнул Паша. – Денёк похлюпает – и опять мороз.
– Всё равно, – Лёха с рассеянным видом покрутил головой. – Пахнет весной. Как у нас под конец апреля.
– Ага, самая слякоть, – Паша поморщился. – Как уволюсь, уеду куда-нибудь, где снега вообще не бывает. Только чтоб у моря. У южного. Чтоб купаться круглый год.
– А я домой хочу. И хер с ней, со слякотью. И пусть бакланы орут. И крыша в общаге протекла, и дорогу опять размыло. И «хорош спать, а ну пиздуй на корабль, через полчаса ввод ГЭУ, а начхим, сука, дрыхнет!» – Лёха засмеялся.
– Этого тебе здесь, что ли, мало?
– Да нет, – он махнул рукой, – просто – домой хочу. А ты разве нет?
Паша фыркнул:
– Хочу, конечно. Под одеяло – и спать, как сурок. А проснулся – грибным пирогом пахнет, компотом, Настюха ждёт не дождётся, когда я встану, а будить не хочет.
– Хорошо тебе, – засмеялся Лёха. – Так вот послушаешь – самого жениться потянет. А то возвращаешься в свою берлогу, а там тебя никто не ждёт, кроме грязных носков.
– И на кухне засохший батон, – Паше припомнилось возвращение из самой первой автономки. Отпустили их с корабля уже ночью, всё было закрыто – он об этот батон чуть передний зуб не сломал.
– Во-во, – Лёха сунул руку в карман, выуживая смятую пачку «Винстона». – Как раз две осталось, бери.
– Как ты растянуть-то умудрился до конца, – хмыкнул Паша, полез за зажигалкой. Неужели на корабле осталась? А, вот, завалилась за подкладку.
Зажигалка щёлкнула. Паша затянулся блаженно и глубоко, поглядывая на чёрный борт лодки, на сутулую фигуру вахтенного. Вот всё-таки многие ли могут похвастаться, что курили прямо на макушке земли?
– Но ведь женщины, Паш, они тоже не дуры, – Лёха опустил сигарету, выдыхая носом белесую струйку дыма. – Они, как и ты, хотят на юг, к тёплому морю и абрикосам. Кто ж со мной на север поедет?
– Кое-кто, вон, с нами на Северный полюс махнул, – хмыкнул Паша. – Повезло Артуру.
– Повезло, – Лёха серьёзно кивнул. – Гриша мог и не добежать вовремя. Говорит, счёт был на минуты.
Паша подавил желание поёжиться.
– Вот ведь, бля, из-за какой херни – укол, ногу сводило… Серёге бы яйца открутить, на самом-то деле.
– Он же не знал.
Паша вздохнул, переступил с ноги на ногу. Под подошвами хлюпнуло.
Вроде и не знал, а вроде – можно ж поаккуратнее, если у человека бывает аллергия? Это как с переборками: замполит, вон, до сих пор хлопает ими со всей дури, кремальера у него в руках аж визжит. А можно – тихонько, бережно.
– Эй, тюлени косолапые! – сверху, с палубы им махнула фигура в чёрном пальто. Паша сощурил глаза, узнал Илью.
– Радиограмма с берега! Всё! Домой идём!
Паша глотнул сырого холодного воздуха полной грудью, затушил бычок. Глянул на Лёху и от души, не думая, тряхнул его за локоть, крепко стиснул.
Лёха улыбался.
– Чего вы там черепашитесь? – Илья прошёлся по палубе. – Дуйте наверх, сейчас общее построение объявят.
Паша двинулся к кораблю первым – напрямик, сойдя с тропинки, загребая подошвами снег. Под ногами всё разъезжалось, чавкало, влажный солёный ветер щекотал нос.
Опять в лодку, в духоту, но это совсем на чуть-чуть.
Скоро они будут дома.
Легонько стукнув в дверь, Саша заглянула внутрь:
– Гриш, можно?
Гриша оторвал взгляд от компьютера, куда он что-то сосредоточенно вбивал, и повернулся к ней с явной неохотой:
– Если ты к Артуру, приходи часа через три. У него сейчас трюмные были, пришлось выгонять под угрозой лишней вахты. Что за народ – у меня пациент только-только разговаривать понемногу начал, хотя бы не каждые десять минут кашляет, а их так и разжигает с ним болтать. И он-то хоть бы о себе подумал – нет, никак наговориться не может, а потом удивляется, почему он сипит, как волк простуженный.
Саша сочувственно улыбнулась.
– Я не буду его ни о чём спрашивать, пусть молчит. Просто с ним посижу. Можно, Гриш?
– Через три часа, – доктор смотрел неумолимо. – А то, знаешь, благими намерениями…
– Ладно, – вздохнула она. – Слушай, может, тебе помочь чем? Ты говорил, нужно карточки больных забить в компьютер.
– Мы с Серёгой уже почти закончили. А что, тебе заняться нечем? – хмыкнул он. – Потерпи, мы уже почти дома.
– В том-то и дело, – нахмурилась она. Пальцы потеребили широкий рукав РБ. – Я всё думаю – когда же, ну когда же, скорей бы, только бы ничего не случилось! Знаешь, я эти три месяца как-то вообще не волновалась, а вот сейчас… Ты только не думай, – она смущённо улыбнулась, – это не страх, я просто…
– Ты просто хочешь домой, – Гриша встал из-за компьютера, подошёл к ней. – Уже совсем немножко осталось. Всё будет нормально.
– Я знаю, – она кивнула. – Мне надо чем-нибудь заняться. Я сейчас Диме помогала, пыль вытирала в отсеке. Старпом к нам спускался, на меня ещё посмотрел так мрачно – но ничего не сказал.
– А что он теперь тебе скажет? – Гриша пожал плечами. – Сань, а хочешь, книжку возьми? Отвлечёшься.
Он протянул ей затрёпанный «Стриптиз для киллера», и она со смехом отмахнулась:
– Нет уж, лучше я пойду порисую.
– А что рисуешь?
– Ну, это пока только эскиз, – она отвела глаза. – Попрошу потом замполита мне фотографию распечатать, чтобы никакие детали не забыть. Лодка, флаг – и мы все на полюсе.
– Меня на той фотке между штурманом и стармехом затолкали, – вздохнул Гриша, – виден, наверное, один затылок. Сань, а ты что будешь делать, когда вернёмся? Дальше, наверное, рисовать, выставки устраивать? Или ты типа ещё учишься?
– Вообще-то я думаю в мед вернуться. Не так уж и много пропустила, наверстаю.
– Это дело, коллега, – Гриша одобрительно кивнул. – Кстати, а у вас в меде заочники есть?
– Никогда не интересовалась, – она рассеянно взглянула на него. – Я очно училась, на бюджете. А зачем тебе?
– Да так, подумалось, – он пожал плечами. – Ладно, чего я-то буду в ваши дела лезть… А рисунок потом покажешь?
– Конечно. Я вам на лодку его подарю, если хотите.
Она помолчала, силясь улыбнуться, и махнула рукой.
– Будет вам лишний повод вспомнить. Правда?
– О, этот поход у нас забудут нескоро, – Гриша засмеялся. – О нём будет говорить вся дивизия, и в итоге матросы начнут друг друга пугать историями о русалке, пробравшейся на лодку под видом журналиста.
– Вот не надо, – сонно донеслось из-за перегородки, и к ним высунулась встрёпанная вихрастая голова Артура. – Русалка – это я, пусть даже мне не пришлось сыграть в замполитовском шедевре.
– Тебе сейчас не русалкой надо быть, – буркнул Гриша, – а спящей красавицей. Лежи себе и помалкивай.
– Не вопрос, – Артур прошёлся по каюте, тёплая рука легла Саше на запястье. – Буду молчать. Но я хочу, чтобы кое-кто молчал вместе со мной.
Улыбка, дрожащая у неё на губах, а может, довольный вид Артура заставили Гришу поморщиться.
– Учтите – я отсюда всё слышу, – он покосился на тонкую перегородку. – Опять начнёшь болтать, Караян – будешь объяснять, почему срываешь лечение, не мне, а командиру.
– Рад, что вы идёте на поправку, Артур Игоревич, – Кочетов задумчиво кивал собственным мыслям. – Давно хотел зайти вас проведать, но сами знаете, при подлёдном переходе не до визитов.
– Да я уже почти здоров, тащ командир, – Артур прочистил горло. – Только вот говорить громко пока не могу. Так что вы с чистой совестью можете приказать мне вернуться в строй.
Кочетов усмехнулся – без досады, по-доброму:
– Ну, уж я сам как-нибудь разберусь, что мне делать. А вам куда же без командного голоса? Никто и не услышит ваших приказов. Так что, Артур Игоревич, придётся вам подлечиться ещё немного. Да и куда вы рвётесь, скажите мне? – он покачал головой. – Соскучились по сну два часа в сутки? Мне сейчас хорошо если столько выпадает.
Артур подался вперёд, усаживаясь на койке:
– Так я потому и рвусь, Роман Кириллович.
Кочетов кивнул, сухие обметанные губы тронула усталая улыбка.
– Знаю. Это всё я знаю. Но дело же не в одном только голосе. Вы были в крайне опасном состоянии, и пока Григорий Алексеевич настаивает на постоянном наблюдении.
– А он всегда так, – Артур пожал плечами. – Если, например, нога болит адски, двинуться не можешь, или голова разламывается, он тебя пошлёт по матушке: живо на службу, хватит симулировать. А из-за пустяка готов неделю в палате мариновать.
Кочетов помолчал, что-то взвешивая в голове.
– Добро. Завтра утром доктор вас ещё раз осмотрит и, если не найдёт ничего критического, вы вернётесь к выполнению служебных обязанностей.
– Спасибо, тащ командир!
– Да не за что, – Кочетов махнул рукой. – Товарищи-то вас не забывают? Заходят?
– О, Гришка их то и дело разгоняет, а они всё равно ко мне пробираются, – Артур заулыбался. – Если бы не ребята, можно было бы свихнуться от молчания. Сегодня вот тоже…
Он невольно покосился на сложенный вчетверо листок с рисунком, лежащий на тумбочке. Командир проследил за его взглядом.
– Александра Дмитриевна заходила? Что ж, на этот счёт, я думаю, нам с доктором можно быть спокойным: она последит, чтобы вы не перенапрягали связки.
Артур кивнул. Покрасневшие от постоянного напряжения, но всё такие же ясные глаза командира внимательно всматривались в его лицо.
– Она хороший человек, – негромко произнёс Кочетов.
– Конечно, – с лёгким удивлением отозвался Артур: зачем это вообще было сказано?
– Хороший человек, – повторил Кочетов, – но непростой.
– Виноват, товарищ командир, – Артур нахмурился, – не понимаю. Вы имеете в виду её дядю-адмирала?
– Нет, я сейчас не о нём. Ты Настю, жену Павла, помнишь?
– Само собой.
– Я к ним присматриваюсь время от времени, и мне иногда кажется, что у них всё хорошо именно потому, что в Павле – вся её жизнь. Когда они рядом, она глаз от него не отводит. Когда он в море, она ждёт. Павел, вон, жалуется иногда на их ссоры, но ведь на следующий же день приходит – сияет.
– Это хорошо, – протянул Артур. – Особенно если от жены тебе нужны покой и внимание, а всё остальное не так важно.
Кочетов кивнул.
– Я знал женщину… она была совсем другой. Она бы ни за что не потеряла себя, не растворилась в ком-то. Она меня… мы были очень дороги друг другу. И мы разошлись. Я ушёл в море. А она очень любила свою яркую, непростую жизнь. И не согласилась бы пропустить её, ожидая меня на берегу.
Артур молчал, бездумно рассматривая собственные пальцы, сложенные в замок на колене, дырчатые носы тапок, клетчатый листок на тумбочке, худощавую фигуру командира, как-то неловко сгорбившуюся, словно игрушка, из которой вытащили твёрдый проволочный каркас. Секунда, другая – и командир выпрямился, тело снова обрело привычную жёсткость, устойчивость.
– Зря я сказал, Артур Игоревич. Понимаю. Меня не касается. Это здесь я за вас всех отвечаю целиком и полностью, а там, в береговой жизни… Извини.
Он коротко наклонил голову, поднялся, шагнул к выходу.
– Выздоравливай.
– Спасибо, тащ командир, – пробормотал Артур.
Кочетов аккуратно прикрыл за собой дверь.
Глава 26
Ветер забирался под куртку, трепал волосы, обжигал лицо и руки холодом. С берега он нёс ликующие раскаты какого-то энергичного марша, пронзительные птичьи вскрики, почти тонущие в низких протяжных гудках буксира. Солнце било прямо в глаза, и, чтобы посмотреть вдаль, надо было прищуриться, приложить руку козырьком ко лбу, но Саша всё равно вглядывалась до зелёных пятен перед глазами. Музыканты в чёрно-золотой форме, выдувающие свой марш, не останавливаясь, несколько человек впереди – наверное, начальство, а чуть поодаль – женщины с цветами, машущие руками дети в разноцветных куртках.
Саша сглотнула. Вот же тропинка от пирса наверх, по сопкам, к серым коробкам домов. Саша спускалась по ней три месяца назад, когда так хотелось развернуться и убежать. А теперь она поднимется по ней, сядет в машину, в автобус, что там у них есть… До Мурманска рукой подать, а там – самолёт до Питера.
Внизу уже суетились матросы, бросали канаты – их ловили на пирсе, привязывали. Сейчас приставят трап, крутой, высокий, с синей надписью «Белуга» по боку. Саша машинально сделала шажок вперёд, и мозолистая рука старпома легла ей на плечо:
– Куда тебе неймётся-то, дурная башка? Сначала командир на берег сходит, докладывает командиру дивизии. Командир дивизии поздравляет экипаж, вернувшийся из похода. А потом уж, как разрешат сход с корабля, можно и идти – и то не всем.
Она испуганно повернулась к нему, и он усмехнулся уголком рта:
– Тебе-то можно. Головой не верти, люди смотрят. Несолидно. И так, прости господи, баба на борту…
Саша тихонько фыркнула, не без труда подавила желание обернуться ещё раз, посмотреть, как ветер ерошит чёрные вихры Артура под пилоткой.
Командир сбежал по сходням ловко, молодцевато. Упруго чеканя шаг, приложив ребро ладони к пилотке, направился к коренастому военному, стоящему чуть впереди остальных.
– Товарищ командир дивизии, – раскатилось эхом, – подводная лодка К-214 «Белуга» возвратилась с боевой службы. Боевая задача выполнена. Потерь среди личного состава нет. Материальная часть в строю. Командир подводной лодки капитан первого ранга Кочетов.
Комдив что-то сказал ему – тихо, наверху не было слышно. Выставил руку, от души тряхнул протянутую навстречу ладонь и неловко обхватил долговязого Кочетова за плечи, обнимая.
– Товарищи подводники! Поздравляю вас с возвращением и успешным выполнением боевой задачи!
Загремело «ура», пугая мечущихся чаек, и по взмаху руки комдива двое матросов в нарядной отглаженной форме понесли к Кочетову накрытый рушником поднос. Саша невольно вытянула шею, прищурилась: хлеб-соль, что ли? А, да это же поросёнок! Дядя столько раз рассказывал.
– Я думала, эту традицию забросили ещё в девяностые, – тихонько хмыкнула она.
– В девяностые чего только не забросили, – неодобрительно буркнул старпом. – Правильные вещи не надо забывать.
Ветром к ним уже тянуло сочный запах жареного мяса, и Саша невольно сглотнула слюну. Надо было лучше позавтракать. Думала, пара часов – и поест на берегу, по-настоящему, а тут, кажется, никто не торопится их отпускать.
Не она же одна ждёт. Вон, женщины – им даже на причал пройти не дали, так и стоят в сторонке. Кто-то комкает в пальцах платок, то и дело прикладывает к глазам, рядом ещё одна машет красной косынкой. А не ей ли Пашка машет в ответ? И сердитые взгляды старпома ему нипочём. Наверное, это его Настя.
Рядом с ней – черноволосая, статная, в темно-синем пальто, обитом мехом, и светлой шапочке. Стоит спокойно, положив руку в перчатке на столбик ограждения. Интересно, чья она?
Задумавшись, Саша не сразу заметила движение вокруг. Ряды, выстроенные на палубе, распадались, люди уже шли к трапу.
– Всё? – она поспешно шагнула к старпому. – Можно?
– Иди, иди уже, – он дёрнул головой.
Саша через силу улыбнулась, пытаясь что-нибудь сказать, но слова не шли на ум, и она протянула руку, неловко сжала его холодные шершавые пальцы.
– Иди, – фыркнул старпом, легонько подпихнул её в спину.
Она кивнула. Повернулась, медленно пошла к трапу. Лодка всё ещё ходила вверх-вниз на волнах, и не стоило рисковать снова потерять равновесие слишком близко к краю, как месяц назад, в ледяных водах.
– Саш, – пальцы коснулись её запястья. Что-то перехватило внутри, встрепенулось, заколотилось.
Артур взял её под локоть, отвёл в сторону, давая другим пройти к трапу. Чёрные глаза блестели.
– Саш, мы матчасть выводим в исходное. Нас отпустят ближе к ночи.
– Ты… – она растерянно оглянулась, обвела рукой берег, солнечный, сияющий, – тебе даже спуститься нельзя?
– Никому из механиков нельзя. Пока не закончим. Но мы быстро, к ночи наверняка освободимся. Саш, – он сунул ей в ладонь что-то холодное, железное. – Улица Макарова, двенадцать. Комната тридцать восемь – это на третьем этаже. Улица самая первая от моря, не ошибёшься, а если что, спросишь у кого-нибудь, тут все всё знают. – Он сглотнул, на смуглых щеках едва заметно проступал тёмно-багровый румянец. – Ты придёшь? Приходи. Пожалуйста.
Саша раскрыла ладонь, на ней поблескивал ключ с продетым тёмно-синим растрепавшимся шнурком.
– Я… да, я приду, – она стиснула руку, бороздки ключа впечатались в ладонь. – Во сколько?
– В одиннадцать… да нет, в одиннадцать нас хорошо если отпустят, – он запустил пятерню в волосы, ожесточённо потирая затылок. – Давай в двенадцать. Или в одиннадцать, если ты не хочешь выходить слишком поздно. Так-то у нас светло всю ночь, и бояться некого, все свои. Слушай, ты приходи, как тебе будет удобно, а я – как только, так сразу. Хорошо?
Саша тихонько засмеялась.
– Хорошо.
– Караян, тебя командир БЧ-5 ищет!
– Иду, – отозвался он, не оборачиваясь. Сгрёб её за плечи, притиснул к себе крепко-крепко – её обожгло, она хватанула ртом воздуха. Выпустил её и зашагал к ограждению рубки.
Она постояла, поправляя завернувшийся воротник куртки, успокаивая сбившееся дыхание. Крепко ухватилась за перила трапа, принялась спускаться.
Занятно: когда она в первый раз лезла наверх – думала, что слезать будет страшнее.
Ох, ну точно, девушка с красной косынкой – это Настя, вон как она на Паше повисла. Старпома облепили трое детей, его под ними и не разглядишь, и ещё жена сверху букетом накрыла. А эта, в синем пальто, так и стоит одна, улыбается уголком рта. Поглядывает в сторону командующих. Может, к кому-то из них приехала и ей нельзя подойти при всех?
Споткнувшись, Саша беззвучно выругалась. Под ноги надо смотреть, а не разглядывать, кто там к кому приехал.
Она опустила взгляд, осторожно переступая по доскам, но всё-таки ещё раз взглянула на женщину в синем, на офицеров с адмиральскими погонами – и один из них оглянулся.
– Дядя Слава! – вскрикнула Саша, ноги сами снесли её вниз. Она бежала по причалу, с трудом переводя дыхание – скорее, скорее, ещё скорее! – и дядя кинулся ей навстречу, схватил, прижимая к груди, и с размаху хлопнул под лопатками.
– Ну, Алька, – выдохнул он ей в затылок. – Ну, чёртова девка!
– Дядя Слава, – она прижималась к нему, сцепив ладони у него на спине, и из глаз текло.
– Ну будет, будет, не реви, – он гладил её плечи. – Вернулась – вот и молодец, – хрипловатый голос дрогнул. – Не реви, слышь, а то я сам сейчас…
Она оторвалась от его кителя, запрокинула голову, вглядываясь в порозовевшее, непривычно смущённое лицо.
– Вот, – он достал из кармана платок, промокнул ей глаза. – Ну как, задраили пробоины? Угроза затопления ликвидирована? Вот и славно.
– Дядя Слава, – она снова прижалась мокрой щекой к его груди, всхлипывая, – вы простите меня. Простите.
Осторожно, но уверенно он отстранил её, крепко взял её лицо в ладони.
– Алька. Думал, увижу тебя – разнесу так, что рыбы будут за тебя краснеть. А вот вернулась, и… – он махнул рукой. – Бог с тобой. Тебе ж там тоже круто пришлось, сама десять раз обо всём пожалела. Зачем ещё я добавлять буду?
Она взглянула ему в глаза, попыталась сморгнуть слезинки.
– Не пожалела.
Густые брови слегка приподнялись, он кивнул.
– Раз так – тем более.
Приобнял её за пояс, повёл. Им навстречу шёл Кочетов, и дядя обрадовано шагнул к нему, протянул руку:
– О, кап-раз, здравствуй. Спасибо, что сберёг, – он кивнул на Сашу.
Кочетов крепко пожал его ладонь.
– Александра Дмитриевна спасла жизнь моему командиру дивизиона. Так что – спасибо вам.
Глаза адмирала округлились, он изумлённо взглянул на племянницу:
– Это как же ты умудрилась-то?
Саша, краснея, улыбнулась:
– Там просто врача вовремя рядом не оказалось, а я смогла помочь. Я тебе расскажу.
– Конечно, расскажешь, и в подробностях! – дядя аж руки потёр. – Ну, Роман Кириллыч, дело вот какое. Петрунин через два месяца уходит в штаб флотилии, это вопрос решённый, – он указал взглядом на коренастого комдива. – Дивизией-то хочешь командовать?
Кочетов блеснул глазами:
– Так точно!
– Вот и славно. Где, правда, нам на лодку вместо тебя толкового командира отыскать…
– Так, товарищ адмирал, мой старший помощник Кузьмин…
– Ну, посмотрим. До встречи, Роман Кириллыч. Ещё увидимся не раз.
– Счастливо, товарищ адмирал!
Синие глаза остановились на Сашином лице с теплотой.
– Всего доброго, Александра Дмитриевна. Я рад, что вы были гостьей на моём корабле.
– Спасибо вам, товарищ командир, – не думая, она взяла его руку, стиснула обеими ладонями. – Спасибо за всё.
Он постоял, посмотрел на неё, наконец приложил к пилотке ладонь и зашагал дальше, к своей лодке.
– Ну, пошли, Алька, – вздохнул дядя. – Сейчас в гору, но до гостиницы тут совсем недалеко. Сегодня мы отсюда уже не уедем, придётся заночевать – зато на завтра я договорился.
Она направилась за ним и не сразу собралась с духом – прочистила горло, уже когда они поднимались по каменистой, заросшей зелёным мхом тропинке.
– Дядь Слав. Я ночевать сегодня буду не в гостинице. Мне друга надо навестить.
Дядя остановился, она едва не ткнулась ему в спину.
– Какого друга?
– Ну… товарища по боевому походу. С «Белуги».
– Таак, – он развернулся к ней, – интересно нынче в автономку ходят. Кто такой? Имя, звание, должность?
– Артур Караян, – выпалила она, – капитан третьего ранга, командир дивизиона живучести.
– Понятно. Пузо, как говорится, в масле, нос в тавоте.
– Нос? – Саша невинно взглянула на него. – В поговорке вроде что-то другое было.
– Для тебя – нос!
Он покачал головой.
– Ну, Алька, ну, удружила. Это ему ты, что ли, жизнь спасала?
– Ага. Но мы не поэтому… то есть… ну, совпало так.
– Совпало, – он досадливо крякнул. – Ждать тебя, я так понимаю, к утру.
– Ага, – она широко улыбнулась.
– Ну, смотри. Вы люди взрослые. Я Сашкины глупости намучился разгребать – не хватало ещё, чтобы ты дров наломала.
– Не наломаю, – она легонько коснулась его рукава. – Ты не волнуйся, всё будет хорошо.
– Ладно, ладно, молчи! А про этого твоего я ещё узнаю. Как живёт, чем дышит, как службу несёт.
– Хорошо несёт, – Саша засмеялась. – Знаешь, он меня сколько раз выручал?
Дядя измученно вздохнул и снова направился вверх по тропе широким шагом.
С моря тянуло холодком, и Кочетов невольно поёжился, ускоряя шаг. Пальто он надевать не стал, август же, но в кителе было не по-летнему зябко. Ладно, быстрее дойдёт.
Давненько он не был дома. Думал уже, после этого похода придётся собирать вещи и отчаливать на все четыре стороны, но, похоже, он тут ещё задержится. Можно всё-таки купить новый комп, а то старый уже еле пыхтит. И обои в спальне переклеить не помешает.
Он привычно нырнул под арку, прошёл во двор. Здесь на лавочках по ночам временами собирались подростки, шушукались, что-то пили из пластиковых стаканчиков, но сейчас их не было. На ближней к арке скамье, возле песочницы, сидела женщина в синем пальто, отороченном мехом, в кокетливой белой шапочке, и читала книгу.
Кочетов невольно замедлил шаг, но она услышала, подняла голову.
– Роман, – встала, провела рукой вдоль полы пальто, отряхивая. – Здравствуй.
– Здравствуй, Галя, – он машинально кивнул, подошёл ближе. – Ты меня ждала, что ли?
– Конечно, тебя, – она пожала плечами. – Только не говори, что не видел меня на причале. Я не стала подходить, знала, что тебе ещё на лодку возвращаться. Ну, а во сколько тебя примерно ждать, я помню после прошлых походов.
Кочетов неловко переступил с ноги на ногу.
– Замёрзла?
– Замёрзла. За чай или что-нибудь покрепче буду благодарна, – она слегка улыбнулась, и он кивнул:
– Пошли. Покрепче – есть, а насчёт ужина – сухпаёк какой-нибудь сообразим.
– Нет нужды, – она взяла со скамьи пакет, – я зашла в магазины.
– Ох, какая ты предусмотрительная, – засмеялся он, забирая у неё пакет. Ты не меняешься, Галка. А как ты здесь оказалась?
– Приехала шефские связи налаживать, – снова короткая улыбка, – между нашим холдингом и вашей дивизией подводных лодок. В прошлом месяце договор подписали.
– Твоя идея была?
– А чья же?
Она взяла его под локоть, легко приноравливаясь к его походке.
– Я устала, Ром. Ты один и я одна – это не дело.
Кочетов хмыкнул:
– А как же этот твой…
– Дала ему отставку, – Галины зелёные глаза вгляделись ему в лицо. – Очень тяжело найти кого-то, кто подходил бы мне больше, чем ты. Я так и не нашла.
Кочетов рассеянно улыбнулся, чувствуя, как бухает под рёбрами.
– Ну и как ты это себе представляешь? Ты в Москве, а я здесь?
– Ты ведь теперь почти всё время будешь на берегу, – она негромко засмеялась, – ты теперь большой начальник.
– Пока ещё нет.
– Остались формальности. А я буду приезжать часто и надолго. Теперь у меня есть и пропуск, и дела, и возможность.
Он потянул на себя дверь подъезда, пропуская Галю. Она шагнула вперёд, обернулась к нему – в полумраке её лицо, тонкое, изящно вылепленное, казалось совсем белым.
– Вопрос только в том, хочешь ли ты меня видеть.
На какую-то секунду ему захотелось брякнуть «А если нет?» – за свою бессонницу в автономках, за пустоту в квартире, за тоску. Но видеть боль, обиду в зелёных глазах – нет, ни за что, и рисковать тем драгоценным, что на него только что свалилось, он не станет.
Он аккуратно поставил пакет на ступеньки, чтобы не мешался, и потянулся к Галиному лицу, накрывая губами губы, такие же податливые, вишнёво-терпкие, как одиннадцать лет назад.
Под потолком коридора, длинного, узкого, горела одна-единственная лампочка, и Саша не без труда вглядывалась в затертые таблички с номерами на дверях. Кое-где табличек вовсе не было, а порой они шли вовсе не по порядку – двадцать вторая после семнадцатой, тридцать первая после сороковой.
Позади что-то стукнуло, послышались лёгкие шаги. Саша обернулась, увидела худенькую рыжеволосую девушку в пёстром халатике. В руке девушка держала увесистый утюг.
– Ой, здрасьте, а вы к кому? – на веснушчатом личике нарисовалось любопытство. Саша подавила вздох.
– Мне нужна тридцать восьмая комната.