Ким Корсак
Предел погружения
Парень протянул ей несколько соединённых скрепкой листов. Какие-то таблицы, цифры.
– Хорошо, занесу.
Он механически приложил руку к пилотке, отдавая честь, развернулся и зашагал на прямых ногах. Хорошо, если в кубрик – свалиться и спать, а если на боевой пост?
Саша ещё раз машинально скользнула взглядом по диковинным столбцам на бумаге. С усилием потянула кремальеру вниз: надо было закрыть люк, не положено держать распахнутым. Переборка глухо стукнула, и Саша пошла назад, в конец жилого отсека, к каюте Артура и Паши.
Вот она. Интересно, Артур на вахте? Если нет, то, наверное, спит, как все. Когда теперь с ним удастся по-человечески поговорить – не раньше, чем они до полюса дойдут? Или даже того позже, когда они снова выберутся из-подо льдов?
Ну ничего, разговоры подождут. Лишь бы всё было в порядке – с лодкой и со здоровьем. А то, если так спать по полтора часа в день…
Отбрасывая тревожные мысли, Саша потянула дверь на себя, шагнула вперёд, осторожно ставя ногу.
В каюте было темнее, чем в её собственной. Лампочка под подволоком слабо освещала голую тумбочку, спинку койки, смятую подушку. Подушку сжимала смуглая рука, в неё зарылась щека, острый нос. Спутанные чёрные волосы падали на лоб, на веки, стелились по грязно-белой наволочке.
Артур лежал, не сняв РБ, и его нога съехала с койки, словно он шагнул в каюту, упал животом на постель и отключился, не успев даже оторвать от пола ногу.
Саша потянулась к тумбочке, тихонько опустила листки.
Странно: в коричневатом свете лампы скуластое, резко очерченное лицо, совсем мальчишеское, не выглядело измотанным. В уголку рта едва обозначилась ямочка – губы, казалось, вот-вот тронет насмешливая улыбка.
Он дышал неслышно, под синей сморщенной тканью робы едва заметно приподнимались и опадали лопатки. Саша невольно наклонилась к нему, вслушиваясь, ловя слабый звук дыхания.
Только бы опять не зазвонили тревогу. Пусть будет тихо – хоть пару часов, пока ему не придётся вставать на вахту.
А ей надо возвращаться. Главное – ни на что не наткнуться случайно, выходя, и дверь закрыть без стука.
Она повернулась, бочком направилась к двери. Помедлила ещё чуть-чуть, собираясь толкнуть дверь, и до неё донёсся шорох простыни. Пальцы Артура беспокойно шарили в складках, пытаясь зацепить край сбившегося на бок одеяла. Он что-то глухо, жалобно промычал в подушку.
Саша шагнула назад, к его койке, нагнулась и потянула одеяло вверх, на себя, выдёргивая плотную ткань из-под колена Артура. Легонько встряхнула, накинула ему на плечи, разгладила складки ладонями, укутывая его. Артур шумно выдохнул, поворачиваясь на бок, наконец-то забираясь под одеяло целиком, с пятками и подбородком. Тёмные губы шевельнулись:
– Маам…
Сашина рука потянулась коснуться растрёпанных чёрных прядей на лбу. Чуть-чуть дотронулась, ладони стало мягко, щекотно, и Саша отдёрнула её: не разбудить бы.
Она вышла на цыпочках.
Глава 22
– Товарищ командир!
– А? – Кочетов рывком сел на койке, придвинул к себе ПДА. Глазам всё ещё было сонно и горячо, тяжёлая голова гудела. Наконец он нашёл взглядом розовое улыбающееся лицо замполита.
– Роман Кирилыч, да не волнуйтесь вы так, – добродушно брякнул тот. – Что ж вы как на пожар подорвались. Я всего лишь зашёл поговорить.
Кочетов сглотнул кислый привкус во рту.
– Надо полагать, я подорвался именно потому, что я не вижу веской причины будить командира корабля во время отдыха, кроме пожара, затопления или ещё какой-либо нештатной ситуации, угрожающей нашим жизням.
Он покосился на часы, лежащие на тумбочки. Двадцать семь минут. Он спал двадцать семь минут из отмеренного на отдых часа.
– А вы что, зашли ко мне поговорить о морально-волевых качествах экипажа?
Замполит переступил с ноги на ногу, опустил взгляд на синюю папку в руках.
– Не совсем, Роман Кириллович, – смущённо произнёс он. – Я просто подумал, что у нас на корабле в последние дни ничего не происходит. Люди начинают скучать.
Кочетов хватанул воздух прямо ртом. Выдохнул. Поднялся, глядя в довольные жизнью глаза замполита.
– Константин Иванович, – тихо сказал он.
Замполит опустил голову. Полные руки дрогнули, задвинули папку за спину.
– Виноват, товарищ командир, – пробормотал он. – Я не хотел сказать… Конечно, я вижу, люди тяжело работают.
– Большинство людей, – впечатал Кочетов. Круглое лицо замполита начало краснеть, как наливающееся яблоко.
– Товарищ командир, – просительно сказал он. – Я только хотел предложить, узнать ваше мнение… когда мы придём на полюс – у нас ведь будет несколько дней отдыха перед возвращением. Может, устроим праздник, раз уж День Нептуна у нас сорвался?
Кочетов потёр лоб, провёл ладонью выше, приглаживая вихры на затылке.
– Праздник – это неплохо. Накроем стол, попросим кока приготовить нам что-нибудь особенное, – он слабо улыбнулся. – Гитару достанем. Можно даже мяч погонять на свежем воздухе, по снежку. Есть у нас мяч, Константин Иванович?
– Кажется, был, – замполит нахмурился. – У боцмана.
– Вот и хорошо. Если ребята захотят, сыграем в футбол. Но, Константин Иванович, – Кочетов снова опустился на койку, – пожалуйста, никаких сценок, ролей и строевых песен. Люди устали. Сначала – выспаться, потом всё остальное.
– Слушаюсь, товарищ командир.
– Ну а плакаты, рисунки, конфетти и прочая мишура – это уж на ваше усмотрение. Можете попросить Александру Дмитриевну помочь вам с организацией. Если у вас всё… – он выразительно поднял брови, и замполит выпрямился:
– Разрешите идти?
– Идите.
Дверь тихонько прикрылась. Кочетов растянулся на койке, подложив ладонь под голову – так меньше ныло в затылке.
Он прикрыл глаза, и в тот же момент над головой зашипел «Каштан».
Ещё одна идея по поднятию морального духа экипажа? Ну, лучше уж пусть будет так, чем авария.
– Командир слушает.
– Говорит старпом, – голос Палыча: замотан вусмерть, но держится. – Докладываю: матрос Ольховский обнаружил в третьем отсеке неисправность распределительного щита. Из-под крышки шёл дымок, плавилась изоляция. Неисправность своевременно устранена, щит функционирует в штатном режиме.
– Принято, – Кочетов кивнул.
Дымок из-под крышки – слабый, тоненькой струйкой. Едва уловимый запах гари в пропахшем маслом и железом отсеке. Одна-две минуты – обесточил щит, снял крышку, накрыл плавящиеся провода, перекрывая доступ воздуха, и готово. Три минуты – искрит, трещит, хватай баллон, пускай пену. Пять минут – горит отсек, горят люди, и некуда всплывать. Сверху лёд.
– Заметь – не на вахте, не у себя на посту. Он просто шёл из медчасти в кубрик. А вахтенный так и прощёлкал клювом пожар в собственном отсеке.
Кочетов хмыкнул себе под нос.
– Ольховского – поощрить… у него ведь было два взыскания?
– Уточню, Роман Кирилыч.
– Короче, сними все.
– Объяви ему благодарность от моего имени… нет, я сам объявлю. Вахтенному – взыскание и…
И внеочередная вахта? Чтобы у него была лишняя возможность угробить корабль?
Кочетов скривил рот, зло усмехнулся. Что тут можно придумать? Как, ну вот как вбить в голову молодому долбоёбу, что на вахте всё как будто понарошку, но умрут они по-настоящему?
– И пусть следующим чистит дерьмо в ЦГВ. Сними его с вахты и позови ко мне, я с ним поговорю.
– Есть!
Судя по голосу, Палыч был доволен, что душеспасительные беседы проводить не ему.
– В остальном – всё в порядке, тащ командир. Следуем курсом двадцать пять, скорость пять, глубина восемьдесят.
– Добро.
Он щёлкнул рычажком, отключая связь, отпустил рукоятку «Каштана», и провод закачался, подпрыгивая.
Кочетов поднялся, зашёл в гальюн, плеснул в лицо холодной водой из умывальника. Из зеркала на него уставились покрасневшие глаза-щёлочки под слипшимися от влаги ресницами.
Ну, чего уж там разглядывать. Растереть полотенцем лоб, щёки, шею – и обратно в каюту. Ложиться теперь нет смысла. Сейчас придёт матрос, вправить ему мозги – и на мостик.
Лодку, команду то и дело испытывают на прочность, ищут брешь. Загоревшаяся проводка, изменение плотности воды, сбившиеся показания глубиномера – если нащупают мягонькое, слабое место, вроде этого мальчишки, зевающего на вахте, то авария обеспечена. А при аварии в этих широтах – девяносто шансов из ста на то, что выживших не будет.
Кочетов прополоскал рот, смывая кислый привкус, достал из кармана мятную жвачку. Холодок под языком здорово бодрит, лучше всякого кофе, который ещё и сажает сердце. Впрочем, что здесь, на лодке, не сажает сердце, хотелось бы знать…
– Товарищ командир, разрешите?
Кочетов сплюнул мятную подушечку в ладонь, убрал под салфетку.
– Входите, – он повернулся боком к двери. – Рядовой Кряква. Рассказывайте, как случилось, что вы чуть не запекли нас всех на гриле.
Струны под смуглыми проворными пальцами легонько тренькали – Саше казалось, что озорную и грустную мелодию она уже где-то раньше слышала. Артур усмехался уголком рта, он не смотрел на струны, на лады, его взгляд рассеянно скользил по стене каюты, время от времени возвращаясь к Сашиному лицу.
– Вот, решил вспомнить, – хмыкнул он. – А то пальцы скоро гнуться перестанут.
– Неудивительно, – Саша сочувственно кивнула. – Я видела тебя в центральном, когда всплывали вчера – у тебя пальцы так бегали по пульту, что и не разглядишь.
Артур отрывистым звуком прочистил горло, его рука потянулась к распахнутому вороту РБ, расправляя смявшуюся ткань.
– Я думал, ты в центральный ходишь смотреть на что-нибудь поинтереснее. На командира, например. Или на штурманские карты.
– В картах я не разбираюсь, – она пожала плечами. – Это надо какие-то непостижимые мозги иметь, чтобы всё высчитать, ткнуть в точку на карте и сказать: «Наша лодка здесь». А у меня вообще с расчётами туго.
Он прищурился, подпер подбородок ладонью:
– Разве врачу расчёты не нужны?
– Да какой я врач, – Саша усмехнулась, – бросила после четвёртого курса. Ну как «бросила» – академ взяла. Решила, что к рисованию у меня больше лежит душа.
– Илья говорил, ты здорово рисуешь.
– Илья? – она нахмурилась. Вот тебе и раз: оставляешь в каюте альбом и думаешь, наивная, что он там в полной сохранности. – Ну… мне приятно. Так-то это только наброски, зарисовки – может, потом что-нибудь интересное выйдет, когда вернусь.
– А что, – Артур засмеялся, – это будет поинтереснее, чем репортаж. Монументальное полотно «Подлодка во льдах, или Кому дома делать нечего».
Саша укоризненно качнула головой.
– Тебе бы всё подкалывать.
– Ну а что такого? – он невинно поднял брови. – Наброски-то покажешь? А то несправедливо: связист видел, а командиру дивизиона живучести не досталось.
На несколько секунд Саша растерялась. Показать – жутко, одно дело – Илья проглядел и никому ничего не сказал, а тут…
– Пошли, – выдохнула она, привстала, и Артур покачал головой.
– Не успеем. Через шесть минут на вахту – я чего и спать-то не лёг, сижу, бренчу, – он тронул струны. – Если б хоть полчаса дали, а то двадцать минут – ни туда, ни сюда.
Саша беззвучно вздохнула. Вместо облегчения она готова была рассердиться.
– Погоди, – она потянулась в карман робы за телефоном, – вот, я фоткала. Не те, что в каюте, а которые отправляла на выставку.
Артур взял у неё телефон, озадаченно нахмурился:
– И как эту штуку?..
– Вот же, он сенсорный, – Саша наклонилась к нему, провела пальцами по экрану, увеличивая картинку.
Артур хмыкнул:
– Стоит небось как парочка дизельных подлодок.
– Не знаю, – она тряхнула головой, – дядя дарил. Ну так ты будешь смотреть или нет?
Уголки его губ задорно приподнялись:
– Уже. О, Петропавловка, как блестит шпиль…
Он отставил гитару, вытянул ноги в проход, устраиваясь удобнее. Смуглые пальцы неторопливо проходились по экрану. Время от времени Артур кивал сам себе, и черный растрёпанный чуб вздрагивал.
– Ну, вот эти линии-зигзаги я не понимаю, Саш, извини.
– Погоди, – она придвинулась, оперлась коленом о койку. – Это нужно смотреть в зале или хотя бы на большом компьютере. Если ты отойдёшь на несколько шагов и чуть наклонишь голову вправо…
– …то с меня можно будет писать картину «Эстетствующий дурак». Что это за искусство такое, – он нахмурился, – отойдите, пригнитесь, встаньте раком!
– Да ну тебя! – она потянулась забрать у него телефон, но свободной рукой Артур перехватил её локоть.
– Вот, – он ткнул ногтем в экран, – вот что охрененно, Саш. Вода. Ты чувствуешь воду.
– Вот теперь ты точно выражаешься, как эстетствующий… дилетант, – выдохнула она. В этот момент она чувствовала только тёплую твёрдую хватку его пальцев выше локтя сквозь рукав РБ.
Он замолчал. Он смотрел на мутно, кое-как набросанную торопливыми мазками деревенскую речушку, и его пальцы так и сжимали Сашину руку – крепко: чуть сильнее, и было бы больно.
И вдруг поднял голову, глянул тревожно – зрачки чуть расширились.
– Извини, – отпустил её, сунул ей в ладонь телефон – он чуть не брякнулся на пол. – Ты здорово рисуешь, Илья был прав.
– Но тебе же не всё понравилось.
Сашу тут же ужалило: зачем она это брякнула? Напрашивается на комплименты? Капризничает?
– На День ВМФ нас с утра выгоняют на плац, – карие глаза прищурились. – Три часа ждём, иногда – четыре. Адмирал выходит, становится перед строем и читает поздравление. Дождь идёт, снег метёт – все кричат «Ура!». Всем всё нравится.
– Ну, тогда я рада, что в этой обстановке всеобщей любви ты сохранил немного здравого смысла, – усмехнулась она.
Дверь приоткрылась, к ним заглянула вихрастая голова матроса.
– Тащ кап-три, – бодро произнёс он и проглотил остаток слов. – Виноват… Думал, вы спите, – круглые, как у совы, глаза растерянно моргнули. – Меня будить на вахту первую смену послали.
– Раз послали – лети, – Артур пожал плечами.
– Есть!
Дверь со стуком закрылась.
– Чего он дёргается-то, – Саша пожала плечами, улыбнулась. Улыбка вышла натужной. – Как будто за просмотром порнухи тебя застал.
– Порнуху все смотрят, – Артур поднялся, перекинул через плечо ремень ПДА. – Это не серьёзно.
– Не понимаю, – она встала тоже, повернулась, заглядывая в его лицо:
– А что серьёзно?
– А хер его знает, – он засмеялся, но смотрел пристально, внимательно. – Я в центральный. Телефон не забудь.
Щёлкнув кнопкой, Гриша выключил лампу, опустил зеркальце в ящик стола.
– Можно закрыть рот, – легко сказал он.
Старпом, медленно сомкнувший челюсти, смотрел на него снизу вверх запавшими глазами. Матросам от такого взгляда, тяжёлого, давящего, наверняка становилось не по себе.
– Ну? – спросил старпом.
– Дырки нет, все зубы в целости и сохранности, – Гриша принялся стягивать резиновые перчатки. – Никаких повреждений я не вижу. Конечно, не исключено, что воспалительный процесс идёт внутри, в пульпе – без рентгена его невозможно определить.
– Значит, будешь дёргать?
Гриша кинул перчатки в корзину под столом – они тихонько шмякнули. Покосился на старпома, всё ещё лежащего в кресле обмякшим кулем. Увы – Гриша прекрасно представлял себе, как этот куль мгновенно может стать непробиваемой, неумолимой глыбой.
– Дергать, Семён Палыч, пока не будем. Подождём хотя бы сутки, а лучше – пару.
– Пару? – старпом дёрнулся в кресле. – Да я, сука, ёбнусь! Я после вахты два часа заснуть не мог от боли! Хорош, блядь, ломаться, Гиппократ полярный. Доставай свои щипцы или что у тебя там. Выдернем его нахуй, и я пойду, мне ещё отсеки осматривать.
Гриша терпеливо кивнул:
– Мы всплывали со ста восьмидесяти метров, а через полчаса опять погрузились на двести. От таких перепадов глубины может разболеться здоровый зуб. Мне не жалко, Семён Палыч, я вам могу хоть все повыдёргивать. Но боль от этого не пройдёт.
Старпом нахмурился. Морщины на массивном, как гранитная плита, лбу углубились.
– Ты хочешь сказать, что зуб, в котором нет никаких дырок, с какого-то ляда начинает заводить весь этот концерт?
– Так точно.
– Ну и как тогда его угомонить? Какого хуя ему надо?
Гриша придвинул к себе лист в клеточку. Ручка не хотела писать, и он повозил ею, пока на бумаге не остался извилистый синий хвост.
– Попробуйте раствор соды, Семён Иваныч. Полоскать два раза в сутки – можно и чаще, – ручка тихонько скребла по бумаге. Старпом поморщился – может, от этого звука, или зуб вновь напомнил о себе. – Вода обязательно должна быть умеренно тёплой. Вообще, не пейте и не ешьте пока горячего и холодного. Сладкого тоже не советую, зубы иногда дают высокую чувствительность на сахар…
– Разрешите?
В каюту вошла Саша, удивлённо глянула на старпома, распростёртого в кресле. Тот повернул голову, ответил ей неприязненным взглядом.
– Гриш, – она смущённо улыбнулась, – занят? Я могу потом зайти.
– Извини, – он цокнул языком, – совсем из головы вылетело. Давай завтра. К вечеру всё скопирую.
Саша спрашивала его про баротравмы, про случаи из практики, и он обещал ей скинуть на диск всё, что у него есть. Но для этого надо было собрать всё вместе, убрать из историй болезни имена, звания, да и к тому же у него так и не дошли руки перебить в компьютер добрую половину карточек пациентов. Привычнее было заполнять от руки.
И кто его за язык дёрнул пообещать?
– Ладно, – она качнулась с носка на пятку, – извини, что побеспокоила. Увидимся!
Дверь за ней прикрылась.
Гриша вернулся к своим записям: что добавить? Обычный совет при спазматических болях – нервничать поменьше, но для старпома рекомендация невыполнимая.
Надо ухом резко, неодобрительно хмыкнули. Гриша поднял голову.
– И часто Александра Дмитриевна отвлекает вас от работы? – осведомился старпом.
– Вообще не отвлекает, – Гриша пожал плечами. – Я обещал помочь ей, найти узкопрофессиональную информацию. Она ведь моя будущая коллега.
– Коллега, – старпом смачно сплюнул в плевательницу. – Коллеги ваши будущие за партами сидят в институтах, а не виляют жопой по отсекам. Сидела бы у себя в каюте тихонько – так нет же, ей надо, чтобы все слюной давились. А на то, что один еблан на секунду зазевается и мы все на дно пойдём – ей похуй.
Гриша, дописав, подчеркнул «два раза в сутки», сложил лист вдвое и протянул старпому.
– Вот, Семён Палыч. Не знаю… никто вроде особо не давится, – он пожал плечами. – И она ни на ком не виснет, нормальная баба.
– Да уж, нормальная, – буркнул старпом. Узловатые пальцы сунули лист в карман.
– Так-то, если что, у меня бром есть, – осторожно заметил Гриша. – Могу прописать, если кто-то слишком уж перевозбудится.
Старпом промолчал, направился к двери. Повернулся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой и вышел из каюты, едва не столкнувшись с высокой худой фигурой.
– Товарищ старпом, – Артур отступил назад, в коридор, пропуская старшего по званию. Старпом что-то неразборчиво буркнул в ответ, и Артур вошёл, прикрыл за собой дверь.
Гриша вздохнул.
– Надеюсь, ты не с зубом.
– Не, у меня что-то ногу сводит, – Артур потёр левое бедро. – Как с вахты сменяться, не могу из-за пульта выбраться – прямо кости выворачивает.
– Вон оно что, – Гриша нагнулся, полез в нижний ящик стола. – У тебя может быть нехватка витамина D – вот его пока и попьёшь, – он выудил из ящика блистер, кинул Артуру – тот поймал одной рукой. – Солнышка нет, откуда же витамину браться?
– Резонно, – хмыкнул Артур.
– По одному драже два раза в день после еды. Если не поможет, – Гриша пожал плечами, – если судороги будут усиливаться и мешать тебе на вахте, поделаем уколы. Не помнишь, у тебя на барбитураты аллергии нет?
Артур фыркнул, закатил глаза:
– Нашёл что спросить.
– Ладно, – Гриша покачал головой, – я в любом случае в твоей карте посмотрю. Но я надеюсь, до уколов не дойдёт. Ещё препараты на вас, долбоёбов, разбазаривать.
– Ох и жмоты вы, докторишки, – поморщился Артур. – Только брому вам не жалко.
– Ну, это ж я перед старпомом такой щедрый, – усмехнулся Гриша. – А что, возникла надобность?
Артур помолчал, губы тронула ответная усмешка.
– Нет, спасибо, – он крутанул блистер в руке, таблетки стукнули внутри. – Я как-нибудь сам.
Глава 23
– До Северного полюса три кабельтова.
Василич, штурман, рапортует негромко, спокойно, словно между делом напоминает о какой-нибудь мелочи, особого внимания не стоящей, но никуда не денешься – положено о ней сказать. Ещё бы: у Василича на одну автономку больше, чем у него самого, командира, и Северный полюс для них обоих вещь вполне привычная.
Так лучше – без надрыва, без юношеского задора, хлещущего через край. Жаль, этого не усвоишь, не походив на корабле лет пять, а лучше – десять. Достаточно взглянуть на Диму-штурманёнка: сменился с вахты – шёл бы спать, пока в отсек не вызвали. А он до сих пор в центральном штаны протирает. Формально – для помощи штурману, а на деле Василич прекрасно обошёлся бы без него.
Народу набилось, как шпрот в банке. Ладно ещё командиры боевых частей, но особист с замполитом – неужели они считают своё присутствие необходимым? Или боятся проспать полюс? Василич по «Каштану» объявляет, всем отсекам слышно.
Особиста не сразу удалось заметить среди толпящихся фигур в синем, а вот замполит в кремовой рубашке с погонами прямо-таки сияет солнечным бликом. Дать ему, что ли, на досуге НРБ ПЛ почитать? Глядишь, вспомнит воспитатель коллектива, что в центральный пост положено входить только в спецодежде.
Раскраснелся весь, глаза блестят, как у мальчишки-лейтенанта. Конечно: Северный полюс, торжественная речь, знамя Родины, вбитое в сугроб. Только перед этим не мешало бы ещё и всплыть. А чтобы всплыть…
Что нам выдаёт гидролокатор?
Ну разумеется. Лёд, лёд и лёд на мили вокруг. Можно подумать, хоть кому-то удавалось поймать полынью тогда, когда она больше всего нужна.
– До Северного полюса два кабельтова.
Ладно. К юго-востоку – слой тонкого льда. Двадцать сантиметров, кое-где – двадцать пять. Лодка продавит его снизу и выйдет.
Всплывать по пять сантиметров в минуту, не быстрее. Проламывать лёд аккуратно, не помять лёгкий корпус, не повредить рубку. Такая точность вполне достижима. Он уже проделывал всё это дважды, один раз – на «Белуге». Главное – терпение.
– До Северного полюса один кабельтов.
Из-за плеча вахтенного выглядывает белокурая голова. Полюс хочет высмотреть?
Щёки порозовели, белесые пряди падают на глаза, но Вершинина не пытается их убрать. Она замечает его взгляд, и уголки её губ приподнимаются в ответ, из глаз так и брызжет: «Мы здесь! Наконец-то!».
Сразу царапает под ложечкой.
Не торопитесь, Саша. Мы ещё не «здесь», мы подо льдами, и дай нам Бог…
– Товарищ командир! Подводная лодка находится в географической точке Северного полюса.
Кочетов поднимает голову, улыбается, обводит взглядом людей, сгрудившихся вокруг его кресла. Тянется к «Каштану»:
– Товарищи подводники! Поздравляю вас с достижением Северного полюса!
Троекратное ура перекатывается в центральном, как горошины в жестяной банке. Кричат все.
Палыч наклоняется к креслу и негромко спрашивает:
– Ждать не будешь?
А что толку ждать полынью? Течение здесь такое, что она может появиться через полчаса или не показываться неделями.
– Двадцатисантиметровая корка, – Кочетов пожимает плечами. – В восьмидесяти кабельтовых. Прямо как подарок нам готовили.
Палыч молча кивает. Если он и не согласен, в центральном он этого не покажет.
– Будем всплывать? – это Вершинина. Спрашивает, видимо, у своего соседа, штурманёнка, но Кочетов отзывается вместо него:
– Будем. Всплытие, скорее всего, займёт несколько часов. Вы пока можете отдохнуть у себя в каюте.
– Спасибо, товарищ командир, я не устала, – снова улыбается, и улыбка тут же пригасает:
– Или вам будет удобнее, если я уйду?
Судя по сжатому рту Палыча, он готов ответить «да, уёбывайте, ради всего святого». Кочетов качает головой:
– Разницы нет. Оставайтесь, если хотите.
Палыч вздыхает, а Кочетов может разве что усмехнуться уголком рта. Дело ведь не в девчонке. И не в слое льда, о который так легко с размаху размазать лодку.
Просто внутри до сих пор поскрёбывает. Что-то не предусмотрел? Ошибся?
Ещё раз мысленно прокручивая предстоящее всплытие, Кочетов отодвигает неприятное ощущение в самый дальний уголок разума. Всё под контролем – насколько это возможно на борту атомной подводной лодки подо льдами.
– Курс сорок пять, скорость пять узлов.
Откинувшись на спинку кресла, он поводит плечами, пытаясь расслабить ноющую спину.
– Акустик, осмотреть горизонт.
Вдруг в последний момент откуда ни возьмись появится полынья и не придётся подставлять под лёд собственные головы?
Смешно, да.
Выдвинув ящик стола, Гриша взял в руку пухлый томик в мягкой чёрной обложке, отложил, потянулся за вторым. Он не мог припомнить, на каком детективе он остановился: «Выстрел для любовницы» или «Стриптиз для киллера». Кажется, там было что-то с наркотиками… и кого-то подставили, посадили в тюрьму, и опер пытался выбить признание, а ещё была красивая и стервозная баба… проще сказать, где всего этого не было.
– Знаешь, что тяжелее всего в автономке? – он повернулся к фельшеру Серёге, играющемуся в телефоне. – На третий месяц Агата Кристи и Конан Дойль уже прочитаны, и даже Маринину с Незнанским ты кое-как пролистал под котлеты и компот. Остаётся только вот это, – он бросил на стол «Стриптиз для киллера», и желтоватые страницы раскрылись веером. Фельдшер оторвался от телефона, повернул голову:
– О, я, кажется, читал. Там в конце он получит нефтяную компанию и трахнет следачку.
Гриша вздохнул.
– Знаешь, мне даже сердиться неохота за то, что ты слил мне концовку.
– А вы возьмите у замполита ещё каких-нибудь книжек. Ну, раз детективы закончились.
– Да к детективам я как-то привык… – Гриша пожал плечами. – Каждый раз вроде ничего не понятно, а с другой стороны, сразу всё ясно: есть убийца, есть сыщик, и в конце вроде как всё раскроется. Ладно, – он снова вздохнул, – пока всплываем, всё равно нельзя покидать боевой пост. Может, в картишки? Или лучше делом займёмся, – он выдвинул верхний ящик, с бумагами. – У нас до сих пор нет в компьютере медкарт матросов.
– Виноват, тащ док, – фельдшер встрепенулся. – Я собирался их перебить, но то комп подвисал, то люди приходили на осмотр…
– Погоди, – Гриша подпер щёку ладонью. – Откуда такая инициативность?
Фельдшер растерянно покосился на него:
– Виноват?
– С чего ты вообще решил их перепечатывать? Я пока тебе и не давал такого распоряжения.
– Да как же не давали, – фельдшер озадаченно покрутил головой, – ещё в начале недели, во вторник, кажется – мы шли из кают-компании, и вы сказали, мол, хорош хуи пинать, Серёга, карточками пора заняться…
Гриша нахмурился:
– Ты хочешь сказать, у меня что-то с памятью? Как же я мог тебе об этом говорить во вторник, если я сам про них вспомнил только тогда, когда Вершинина попросила скопировать ей файлы на дискету?
Фельдшер пожевал губами.
– Не могу знать, тащ док.
– Может, тебе это приснилось?
– Может, и приснилось, – покладисто отозвался парень. – У меня уже несколько раз так было: что-то происходит, я с кем-то говорю, а потом оказывается, это был сон. А раз вышло наоборот: тащ старпом попросил накапать ему корвалола, а я потом просыпаюсь за столом – задремал, думаю, привиделось. Пяти минут не прошло, возвращается старпом. Ну, говорит, и где мой корвалол, ты совсем, что ли, страх потерял?
Гриша хмыкнул.
– Говорю же, автономка. Как же тут не запутаться, если вчера было как сегодня, а завтра – то же самое?
Помолчав, он щёлкнул пальцами.
– Ничего. Сейчас всплывём – и на льдину. Вот ты был раньше на полюсе?
– Два раза.
– Ишь ты. А я не был. В любом случае, – он откинулся на спинку кресла, – пройдёмся, косточки разомнём, подышим воздухом с нормальным процентом кислорода. Тогда и сны перестанут путаться с явью. Верно я говорю?
Сквозь прорезиненные подошвы тапочек Саша чувствовала, как едва ощутимо подрагивает пол. Дрожь расползалась по стене, о которую опиралось Сашино плечо, и неуклонно вливалась в тело.
Поначалу было не так, первые минут сорок Саша вообще не замечала всплытия. Только стрелка глубинометра лениво ползла вверх по дуге – почти так же медленно, как минутная стрелка на часах. Саша выводила каракули в блокноте – мало-помалу они превращались в горбатые силуэты лодок, птиц, в тёмные завитки волос. Вслушивалась в дробь спокойных чётких команд, рассматривала лицо командира – отстранённо-цепкий взгляд, плавная линия рта, чёрточки морщин на лбу.
Артур сидел дальше от неё, за пультом, но когда старпом поворачивался в кресле боком, в её поле зрения попадали смуглые ладони с длинными крепкими пальцами, она могла увидеть скупые движения рук. Артур что-то нажимал на пульте, и стрелка глубинометра то замирала, то шла вверх быстрее.
Он ни разу не повернулся в её сторону, и ей трудно было разглядеть выражение лица. Только острый профиль и растрёпанный чуб, сползающий на лоб. Она снова опускала взгляд – мигающая лампочка, проворные пальцы с коротко обрезанными ногтями, кнопка, щелчок, перевитое тёмными венами запястье в распахнутом, неловко завернувшемся рукаве.
Широкая спина старпома снова закрывала пульт механиков, и Саша возвращалась к своему блокноту.
Но вот сейчас уже и рисовать становится трудно: карандаш дрожит вместе с лодкой, мягкий штрих норовит сорваться в испуганный зигзаг. Команды по-прежнему звучат размеренно, никто не суетится, ни в ком не видно тревоги. Значит ли это, что всё в порядке?
Она осторожно вертит головой, проводит ладонью от затылка вниз, разминая занемевшую шею. Замполит поглядывает на неё добродушно, кажется, вот-вот улыбнётся, и тугой узел у Саши в горле понемногу распускается.
– Принимать с двух бортов!
Под лопатками снова сжимает: эту команду она раньше не слышала. Что-то не так?
– Есть принимать с двух бортов, – безмятежный голос Артура. Лодка дрожит всё сильнее, стена бьётся Саше в плечо, и Саша отодвигается, складывает руки под грудью. Жаль, сесть некуда, все, кто сидят – на боевых постах.
– Приготовиться к ускоренному приёму!
– Готов.
– Принимать ускоренно с обоих бортов!
Командир не успевает договорить, как лодку дёргает, бросает, и Саша снова стукается плечом о стену – гораздо больнее, перед глазами темнеет, а из горла само собой вырывается сдавленное шипение. Но уже всё. Лодка замирает. Она как будто затаила дыхание – то ли опять рванётся вверх, то ли её потащит вниз, ко дну.
– Четыре насоса за борт! Две тонны в нос!
Лодку снова пробирает и отпускает дрожь. Или это дрожат её, Сашины коленки.
– Ждём, – роняет Кочетов.
Стрелка подрагивает на делении двадцать пять метров, не сдвигаясь. Кто-то тихо выдыхает.
– Открыть кормовую ЦГБ.
– Есть открыть кормовую ЦГБ!
Стрелка медленно сдвигается вверх. Пол под ногами снова вибрирует.
Саша проводит ладонью по лбу, стирая влагу.
Если бы она всё-таки пошла к себе в каюту и легла, было бы ей спокойнее? Или она бы извелась, измучилась от неизвестности? Конечно, она и здесь не понимает, что они делают, но можно просто слушать перекличку голосов, всматриваться в движения рук. От этого становится немного легче, как будто ты маленькая и лежишь на кушетке, застеленной клеёнкой, облепленная холодными железными датчиками, а приборы попискивают, мигают, и ты пытаешься скосить глаза на экран, где всё мигает и ничего не понятно – но за столом перед экраном сидит большой человек в белом халате, и ты веришь, что сейчас он щёлкнет кнопкой, повернётся к тебе и кивнёт: «Всё хорошо».