полная версия

Ким Корсак
Предел погружения

Глава 3

– По местам стоять, к погружению!

Над головой хрипело, потрескивало. Сашка повернулся на бок, натянул на плечо сползшее одеяло.

Одеяло было тонким, но мягким, и грело, пальцы уже не мерзли. Спать не хотелось, хотелось выглянуть из каюты, зайти в центральный, видеть, что происходит, как лодку уводят вниз, но сейчас ведь в центральном и без него забот хватает. Командир не зря предупреждал.

Что ж, это не в первый раз – оказаться в стороне, случайным, ненужным, в то время как все кругом чувствуют друг друга с полужеста.

– Погружаться на глубину шестьдесят метров, дифферент пять градусов на нос…

Сашка сел на койке, подтянул колени к груди.

Неделю назад в это время он тихо-мирно попивал сидр в пабе на Кирочной, потом шёл гулять по каналам, куда ноги выведут: хоть к Дворцовому мосту, хоть на Выборгскую сторону. Подставлял лицо ветру, поглядывал на щебечущих туристов.

К вечеру можно было зайти в клуб. Горячие руки на талии, капельки пота на висках, биты, пульсирующие в затылке. Изгибаться, извиваться, приникать телом к телу, глотать паршивый виски, разбавленный сладкой колой. А потом вырваться из прокуренного, проспиртованного зала на свежий воздух, пить и пить его.

Вот здесь, на лодке – когда он сможет снова его глотнуть?

– Скорость пять узлов, глубина двадцать пять… тридцать… тридцать пять…

Свободы всегда было много. Забросить академию, сидеть на берегу с бумагой и карандашами вместо лекций, валяться на кровати с книжкой вместо задач по геометрии… даже и школу прогуливать целыми днями – ну, это ещё до Питера было, они ещё были маленькими. Мама уходила вечером и возвращалась в середине дня – сонная, с розовыми набухшими веками, растрепавшимися волосами. «Сашка, Алька, уроки сделали?» Не дожидаясь ответа, валилась на диван, зевала. Они ставили ей рядом с кроватью пластиковую бутылку с водой, тарелку с бутербродами, если что-то ещё оставалось в холодильнике и в хлебнице, и бежали на овраг – там собирались все со двора.

– Сорок пять… пятьдесят… пятьдесят пять…

Может, всё-таки в центральный? Или к механикам. Как-никак, считается, что он здесь для того, чтобы репортаж писать – а как он напишет репортаж, не выходя из каюты?

А как называют на флоте посторонних, которые мешаются под ногами в ответственный момент, да ещё, чего доброго, лезут с расспросами? Сходи к механикам, Вершинин – узнаешь.

Хмыкнув, он спустил ноги на пол, потянулся под койку за своим рюкзаком. Надо выложить то, что ещё не успел: блокнот с ручкой, блок ментоловой жвачки, томик Лорки. Смена белья – ладно, пусть пока лежит. Тюбик пасты, щётка – в тумбочку. Шарф можно не выкладывать, он его взял на всякий случай: никто так и не сказал ему, жарко или холодно на подводных лодках. Пока вроде ничего, в рубашке и брюках нормально.

– Глубина шестьдесят метров. Осмотреться в отсеках.

– Второй отсек осмотрен – замечаний нет.

– Первый отсек осмотрен – замечаний нет.

– Восьмой отсек осмотрен – замечаний нет…

Уши закладывает, прямо как в самолёте. Интересно, потом пройдёт или все три месяца будешь ходить с чувством, будто тебе в уши ваты напихали? Можно у врача спросить. Где-то недалеко врач, Паша показывал его кабинет. Или каюту? Как это здесь называется? Надо зайти к врачу и познакомиться, и про уши спросить.

Подходить к незнакомым людям и протягивать руку со словами «здорово, я Саша» – стрёмно, но одному ещё стремней. Хотя, по идее, эти все детские страхи не идут ни в какое сравнение с тем, что у тебя прямо вот тут, за стенкой – вода.

А в неё не верится. Ну серьёзно, какая ещё вода? Там должно быть небо, и асфальт, и деревья. И люди чтоб ходили.

– Удифферентовать подводную лодку на глубине шестьдесят метров на ходу пять узлов с дифферентом полградуса на нос…

Да ещё трюм этот. Как спросить про него командира? «Скажите, а правда ли, что вы на своей лодке над живыми людьми эксперименты проводите?» Ерунда, скорее всего, Паша экспериментами для красного словца обозвал какие-нибудь тренировки подводников – дядя Слава рассказывал, что его в своё время чуть ли не в торпеду засовывали с головой. Но мало ли… Может, сначала ещё у кого спросить – хоть у врача? Он-то должен знать.

В сущности, одно то, что он сам, Сашка Вершинин, оказался в железной коробке под слоями воды – тот ещё эксперимент в особо извращённой форме.

Ну ладно, дядя Слава, будет тебе репортаж.

– Тащ командир! А, тащ командир?

Кочетов шёл быстро, но Илья не отставал, успевая вовремя пригибаться, чтобы не треснуться лбом.

– Тащ командир, разрешите обратиться?

– Ну обращайся, – буркнул Кочетов, не оборачиваясь.

– А почему этого питерского ко мне поселили? Это такое дисциплинарное взыскание, не предусмотренное уставом?

– Поговори мне ещё. Петрова на К-213 перевели, у тебя в каюте место свободно. Ты что, хотел жить один в роскошных апартаментах, как адмирал?

– Никак нет, – пробормотал Илья. – То есть… ну я ж ему не нянька и не замполит. Что я с ним делать буду?

– А меня ебёт? – командир пожал плечами. – Хоть серенады пой. Главное, следи, чтоб он был жив-здоров и чтобы никуда не лез ручонками своими шаловливыми.

– Ага, гражданские – они это любят, – вставил Витька из-за перегородки. – Помните, к нам министерскую экскурсию водили? «Ой, а что это за ручка? Ой, а я нажму сюда? Да я понарошку…»

– Чиновники, хуле, – вздохнул Илья. – Тащ командир, но если его присутствие будет отвлекать меня от служебных обязанностей, могу я подать вам…

Рука командира уперлась в стенку над головой Ильи.

– Если тебя что-то будет отвлекать от обязанностей, я возьму тебя за хрен и подвешу вместо флага. Усвоил?

– Так точно!

– А теперь скройся с глаз моих. У тебя смена кончилась, а мне ещё ебаться и ебаться.

– Есть, – Илья машинально наклонил голову, зашагал дальше по отсеку.

Во рту было вязко, воздух казался плотным, тяжёлым. Так всегда бывало первые пару часов после погружения, потом Илья привыкал. В первой автономке он то и дело бегал смотреть процент кислорода в отсеке – начхим только плечами пожимал. «Что ты дёргаешься, Илья, у меня всё точно, как в аптеке. Девятнадцать, не больше и не меньше. И ничем наш воздух не отличается на вкус от атмосферного, не выдумывай».

Но Илья-то знал. И фиалки в кают-компании знали: каждый раз их приносили в горшках, и они держались пару недель, а потом начинали сохнуть, и никли, сворачивались лепестки. Химики приходили со своими приборами, замеряли, разводили руками:

– Влажность нормальная, состав почвы нормальный, радиоактивный фон в норме. Может, ваши матросы их не поливают?

Илья зыркал на химиков. Как они не понимают простых вещей? Здесь, на лодке, неживой воздух, здесь долго не протянет ни одно живое существо.

Кроме подводника, конечно.

– Эй, Илюха, – снизу негромко свистнули, – замечтался?

Он остановился, махнул рукой.

– Здорово!

– Спускайся, дело есть.

Он сбежал по трапу, подошёл к Артуру, крутившему в руках запечатанный пакет.

– Ну, что?

– Давай-ка присядем, – Артур опустился на ящик с запчастями, стоящий у стены. – Давай-давай, садись. Илюха, ты у нас семейный, так? И жена у тебя – человек с культурными запросами.

Илья подавил вздох.

– Ну допустим.

– Так она, наверное, балет любит? И тебя таскает на него время от времени? Всякие там белые лебеди и воздушные сильфиды.

– Откуда ты слово-то такое выкопал, – Илья покачал головой, – сильфиды… Артур, если есть дело – говори, а балетные рассказы мне ни к чему, я в каюту – спать.

– Сильфида, – Артур мечтательно улыбнулся, подпер щёку ладонью. – Её Эля зовут. Солистка Мурманского театра оперы и балета – так она мне утром сказала.

– Ого, – Илья покосился на него с любопытством. – Ты из-за неё, что ли, на построение опоздал?

– Ну! Мы с ней ночью два раза и ещё перед завтраком – пришлось кофе на ходу глотать, пока штаны искал! И, между прочим, – Артур наклонился к нему, понизил голос, – она намекнула, что была бы рада продолжить наше знакомство уже всерьёз. Так что возвращаемся из похода – я сразу в отпуск и к ней.

– Поздравляю, – хмыкнул Илья.

– За первые дней пять можно не беспокоиться. Даже за первую неделю. Но потом-то нам придётся ещё и разговаривать. А как мне с ней говорить? У неё небось в голове Чайковский, пуанты, все дела, а я ей буду рассказывать, как мы из цистерн дерьмо вычищаем?

– А чего сразу про дерьмо? Рассказывай про борьбу за живучесть – вон, как пожар в четвертом отсеке тушили.

– Когда кок на плиту масло пролил? – Артур хохотнул. – Ну а что, если правильно подать, очень героическая история получится. Бабы – они любят всё героическое, и чтоб красивостей побольше.

– Я раньше тоже так думал. А сейчас Лена отмахивается, когда я про службу начинаю. «В отпуск-то когда? Премию опять урезали?»

– Ну, это не беда. Вы ж не скандалите десять раз на неделю?

– Мы вообще не скандалим, – поморщился Илья. – Ей, по-моему, со мной скучно. Да ладно, – он поднялся, – хрень это всё, и балерины твои – тоже хрень. Я иду впадать в спячку.

– Вот и советуйся с таким… Погоди, – Артур пихнул ему в руки пакет, – соседу своему отдашь.

– Одежда?

– И дыхательный аппарат. Заодно передай, чтоб после ужина ко мне зашёл.

– Учить будешь? Слушай, а ты можешь его во время учёбы закрыть в торпедном аппарате – и чтоб не вылезал суток эдак двое?

Артур присвистнул.

– Вы что, уже успели проникнуться друг к другу нелюбовью?

– Да я его не видел ещё, – Илья махнул рукой. – Просто… бесит.

– Так, – Артур встал, – пошли. Я просто обязан взглянуть на это чудо, которое умудрилось вывести из себя связиста Илью Холмогорова, ни разу не попавшись ему на глаза.

– Значит, прохлаждаемся?

Молодой подводник, чернявый и смуглый, смотрел на него с неодобрением, сложив руки под грудью. Его высокая фигура в синей робе заслоняла собой дверной проём, из-за плеча выглядывала русоволосая голова.

Сашка заморгал, приподнялся на койке, машинально прижимая к груди одеяло.

– Ты смотри, – чернявый повернулся ко второму, – я его час в отсеке жду, а он тут десятый сон видит. Встать!

Гаркнул так, что у Сашки болезненно сжалось горло и он вскочил, вытянулся по струнке.

– Извините… товарищ офицер… а в чём дело? Мне никто ничего не говорил…

– Не говорил? – офицер поднял брови. – Да ты сам должен был прибежать ко мне, сверкая пятками. А почему? А потому, что в любой момент что-то случится – пожар, затопление отсека, выход из строя реактора – и что ты будешь делать, не пройдя инструктаж по борьбе за живучесть? Переминаться с ноги на ногу все пять секунд, которые тебе остались?

Сашка сглотнул.

– Я слышал, что подводные лодки этого проекта надёжны, – тихо, твёрдо произнёс он, не отводя взгляда от злых глаз офицера. – И что на «Белуге» опытнейшая команда.

Морщины на смуглом лбу разгладились, офицер вдруг улыбнулся – совершенно по-человечески.

– Правда. Но готовым надо быть ко всему, не забывай. Артур Караян, – он протянул Сашке шершавую тёплую руку, – командир дивизиона живучести. Отвечаю за то, чтобы из ста пятидесяти человек, выбравшихся в море на этой скорлупке, домой вернулись все сто пятьдесят.

– И за то, чтобы гальюн вовремя продували, – подал голос парень за его спиной. Артур сердито обернулся:

– А тебя никто не спрашивал. Связист на подлодке – это вообще ошибка природы, тупиковая ветвь эволюции. Ох и не повезло тебе, Вершинин, с соседом, – он повернулся к Сашке, подталкивая второго вперёд, и тот возмущённо обернулся:

– Это мне с ним не повезло! Я думал, ты мне поможешь его как-нибудь по-тихому извести.

– Видал, Вершинин, как у нас обращаются с журналистами? Знакомься: Илья Холмогоров, связист, лентяй, душитель свободной прессы. Но ты его не бойся, в душе-то он добрейшее создание. Бойся меня, – он вновь сложил руки, – я из тебя все кишки выну и на буй-вьюшку намотаю. Давай, одевайся, – он кинул на кровать пакет. – Бери с собой пэдэашку и дуй ко мне в девятый отсек. Чего до ужина ждать – начнём прямо сейчас делать из тебя подводника.

– Ладно, – Сашка с сомнением покосился на пакет. – А пэдэашка – это что?

– Портативный дыхательный аппарат, – Артур наклонился, рванул пакет, извлёк оттуда красную коробочку на ремне – такую же, какая висела на бедре у него самого. – Вот он, – приоткрыл, изнутри торчал длинный хобот. – Без него из каюты ни ногой.

– Да без толку, – Илья закинул ногу на перекладину, влез наверх. – Он хорошо если к концу автономки им пользоваться научится.

– Почему вы так думаете? – тихо спросил Сашка. В горле заскреблась обида.

– Да потому что на тебя один раз посмотришь – сразу всё понятно, – Илья вытянул ноги, повернулся на бок к нему спиной. – Будешь выходить – дверью не хлопай, я сплю.

Ладонь Артура ощутимо пихнула Сашку в спину.

– Ещё не родился такой дебил, которого я не мог бы научить включаться в дыхательный аппарат. Так что меньше слушай этого соню и больше занимайся делом. Сам доберёшься до отсека или мне над тобой стоять, как наседке?

– Нет-нет, – Сашка поспешно потянулся за пакетом, вытряхнул на койку синюю робу из плотной ткани, такие же штаны, прорезиненные тапки. – Сейчас переоденусь и приду.

– Давай.

Артур повернулся и вышел.

Сашка сел на койку, обхватил голову ладонями. В висках стучало.

– Ну как? – сонно, сипло донеслось сверху. – Дошло, что это тебе не прогулочка по Неве на катере? Надумаешь плакать – отсек не затопи.

Сашка промолчал. Посидел ещё немного, бросил быстрый взгляд вверх и принялся торопливо стаскивать пижамную рубашку.

Лучше не задерживаться.

Глава 4

– Огурец, говоришь?

Доктор, долговязый паренёк с тонкой длинной шеей, поглядывал на Пашу Карцева с видом мудрого аксакала, тонкой струйкой наливая прозрачную жидкость из банки в стакан. На лодку его прислали меньше месяца назад, это была его первая автономка, но экономить спирт он уже научился, как научился гонять матросов из трюма к себе в лазарет и обратно с ящиками, не кашлять в курилке, насквозь пропитанной копотью, и отзываться «так точно!» в ответ на любое слово начальства. Паша доктора уважал – и к кому, как не к нему, было прийти с тяжестью в голове и на душе?

– Значит, огурец, – повторил доктор, поставил стакан перед Пашей. Тот жахнул его одним махом, жадно глотнул воздуха – внутренности обожгло, в висках застучало гульче. – И что ты с ним делал?

– В том-то и дело, Гриш, – Паша придвинулся к столу, – я его резал. Взял нож и вспорол ему бок – от сих до сих, – он рубанул рукой, и доктор осторожно отодвинул от него банку. – И хотел его есть, посыпал солью. Тут сигнал на вахту подали – я и проснулся.

– Ну, прекрасно, – доктор закинул ногу на ногу, плеснул себе. – Чего ты всполошился-то? Не успел во сне похрустеть огурцом и теперь страдаешь?

Паша помотал головой.

– Гриш, ты не понял, – он положил локоть на стол. – Что, если это был не огурец? То есть огурец, конечно, но значил он совсем другое.

– Да наверняка, – отозвался доктор. – Ты Фрейда почитай, там тебе будет и про огурец, и про банан, и про всякую прочую колбасу. Это нормально, Паш, – он хлопнул Пашу по плечу. – В автономке и не такое может сниться.

– Да нет же, – буркнул Паша, – ты вообще куда-то не туда сворачиваешь. Огурец – он же похож на нашу лодку!

– А, ну да. На неё тоже.

– И я ей во сне вроде как брюхо вспорол. Понимаешь? Так-то сон – это ерунда, конечно, – он запустил пятерню в волосы на затылке. – Но вдруг я и вправду где-нибудь накосячу и из-за меня мы все в жопу угодим?

Доктор хмыкнул себе под нос.

– Слушай, Карцев, – он выпрямился на стуле, – я, конечно, понимаю, что у вас, механиков, самомнение до небес. Но поверь мне, вспороть лодку от носа до кормы у тебя не выйдет, что бы ты там ни наворочал.

Паша беззвучно вздохнул.

– Так необязательно ж от носа до кормы, – вздохнул он. – Лодка – с ней нежно надо, аккуратно, чтобы не вздрогнула лишний раз. А у нас столько народу без мозгов – никак не могут это понять. Вон, иду с вахты, мне замполит навстречу – из четвертого отсека. Переборку за собой закрывает – херак! Скрежет на весь отсек.

Доктор иронически покачал головой.

– Какая беспардонность.

– Я ему вежливо так: «Товарищ заместитель командира по воспитательной работе, вы бы чуть-чуть поаккуратнее. Нам ещё три месяца в море болтаться». А он – подбородок задрал, глаза сверкают: «Да ты… да я… как ты со старшим по званию разговариваешь…»

– Ну и правильно, – доктор пожал плечами. – Это ж замполит, что толку его переучивать.

– Конечно, все думают, что железу без разницы, ебашь его как хочешь, – Паша сердито шмыгнул носом. – А потом удивляются, почему корабли всё время ремонта требуют. Гриш, дай мне, что ли, каких-нибудь капель для носа. Ивашов мне свои давал, да что-то ни хрена не помогают.

– А что у тебя – сопли текут? Или нос не дышит?

– Не дышит, – Паша шмыгнул ещё раз.

– Ладно, – доктор привстал, полез в ящик, – сейчас что-нибудь найдём.

Дверь приоткрылась, и в лазарет заглянула светловолосая голова.

– Драсьте, – прошелестело тихонько, – а можно мне давление померить?

– Клапаны срывает? – гоготнул Паша. Доктор выпрямился, глянул на него осуждающе. Повернулся к гостю:

– Садитесь… Александр Дмитриевич, да? Какие жалобы: слабость, голова кружится?

– Есть немного, – журналист вымученно улыбнулся, опускаясь на койку. – Мы отрабатывали надевание спасательного гидрокостюма с командиром дивизиона живучести. На время, – он приложил ладонь ко лбу. Пальцы подрагивали.

– Да, Артур может, – хмыкнул Паша. – В норматив, конечно, не укладываешься?

Журналист передёрнул узкими плечами:

– Да я вообще не представляю, как это чудище можно на себя надеть за пять минут! Вот честно, – отчаянный взгляд скользнул с Паши на доктора, – у кого-нибудь получается?

Они переглянулись, и доктор печально развёл руками.

– Пять минут – ни у кого на корабле нет такого времени. Полторы, максимум две. Давайте руку, – он разложил на столе тонометр. – Посмотрим, что Артур умудрился сделать с вашим организмом.

– Гриш, я тогда пойду? – Паша привстал. Доктор махнул рукой:

– Погоди, я щас.

«Груша» зашипела, липучка зашуршала, натягиваясь. Журналист сидел неподвижно, лишний раз опасаясь вдохнуть. Наконец доктор вынул трубки из ушей, поморщился:

– Сто двадцать на семьдесят.

– То есть всё в порядке? – на бледных губах дрогнула робкая улыбка. – Я, честно говоря, боялся…

«Те, кто боится, дома сидят», – явственно прочитал Паша во взгляде доктора. Но доктор, надо отдать ему должное, не забывал о своей клятве Гиппократа и промолчал. Кремень. Он, Паша, наверное, не сдержался бы.

– Александр Дмитриевич, – вежливо произнёс доктор, – если у вас всё, вы можете пойти к себе и отдохнуть.

Журналист растерянно взглянул на него:

– Извините… у вас, наверное, пациенты, я вам мешаю?

– Да нет, никого, кроме вот этого бедолаги, – доктор с усмешкой кивнул на Пашу. – Мне нужно в кают-компанию. Это мой первый поход, так что нас с ребятами должны посвятить в подводники.

– Вот как? – гладкая, ровная шея вздрогнула. – И вам заранее сказали, когда вас будут посвящать?

– Ну да, старпом ещё с утра всем объявил.

– Понятно, – журналист нахмурился. – Ну… удачи.

Он вышел, аккуратно прикрыв дверь, и Паша с нетерпением повернулся к доктору:

– Ну, капли-то где?

На третьи сутки веки уже наливались свинцом, спина делалась ватной и тяжёлой, стоило посидеть в одной позе несколько минут. Хотелось спать.

Судя по красным глазам матросов, им хотелось спать ничуть не меньше, но они стояли, подтянувшись, и с любопытством косились на плафон в его руках. Плафон был полон воды, и ещё на столе стояла целая банка – чтобы хватило всем: троим матросам, доктору и ракетчику.

Кочетов прочистил горло. Он говорил негромко, но, как всегда, чувствовал, что его слушают.

– Товарищи подводники! Поздравляю вас с первым погружением. Хлебнув воды из глубины, вы сразу прочувствуете, что жизнь у нас несладкая. Но раз уж вы почему-то выбрали её – желаю вам отдать ей всё, что только в ваших силах, и получить от неё всё, что только можете. И главное – пусть количество ваших погружений будет равно количеству всплытий!

– Ура! – первым гаркнул старпом, и возгласы эхом раскатились по кают-компании.

Замполит Константин Иваныч с пухлой красной папкой в руках колобком выкатился вперёд:

– Товарищи! Наша великая Родина возложила на вас огромную ответственность, огромное доверие…

Кочетов качнул головой, глядя в круглое розовое лицо. Замполит, пересекшись с ним взглядом, сник на полуслове. Скороговоркой закончил:

– И ваша задача – не подвести её.

Так-то. Договаривались же: на посвящении – никаких речей о боевом духе, моральном облике и международном положении. Пусть потом хоть по три часа всех мурыжит на собраниях, но сегодня обойдёмся.

Кочетов подошёл к первому матросу, протянул ему на вытянутых руках плафон. Тот осторожно принял, поднёс ко рту. От резких глотков на шее заходил ходуном кадык.

Как же его… Свистунов, да. Трюмный.

Он вернул Кочетову опустевший плафон, поёжился:

– Холодная, бля… ой, виноват, тащ командир! – вытянулся, прижал руки к бокам.

Кочетов улыбнулся.

– Конечно, холодная. А вы думали, матрос, мы тут в тепле задницу греем?

По рядам пронёсся негромкий смех. Старпом уже наливал воды следующему.

Рядовые пили почти залпом, и доктор Агеев от них не отставал, ракетчик вот замешкался, подождал, переводя дыхание. Казалось, он вовсе хотел поставить плафон на стол, но под взглядами Кочетова и старпома допил своё до конца.

Забрав у него плафон, Кочетов уже хотел поблагодарить всех и отпустить – и наконец идти спать, у него сейчас веки слипнутся и он заснёт прямо стоя перед строем – но перед ним мелькнула фигурка в штатской белой рубашке:

– Товарищ командир, а я?

Огромные глаза распахнуты, скулы белые. Куда тебе в подводники, тебе в школу на линейку…

– Палыч, – Кочетов повернулся к старпому. – Налей.

Тот наклонил банку, но рука замерла:

– Роман Кириллыч, а гражданскому разве положено?

– Палыч, – Кочетов вздохнул, – на этой подводной лодке я решаю, что и кому положено. И если я говорю «налей»…

– Готово, тащ командир.

Кочетов взял плафон, опустил его в подставленные руки журналиста.

– Ну, пейте.

Тот наклонил пушистую светловолосую голову, с усилием поднёс плафон ко рту.

Горько так, что жжёт горло. Щиплет в носу, в глазах, кажется, он вот-вот чихнёт, но от холода всё внутри сжимает спазмом. Глотнуть удаётся с трудом. Вот сейчас подавится, закашляется, и все они засмеются. Все будут смотреть на него, как… как, собственно, они уже смотрят, только особо не показывают. Чужой, ненужный, слабый… да какое ему, собственно, дело, что о нём думают эти солдафоны? Плавание закончится, он вернётся в Питер, плюнет и разотрёт, они так и останутся гнить на Севере, а он… а он… Господи, что ж так щиплет в глазах, и слёзы текут, он захлёбывается морской водой вперемешку со своими слезами –

– как он сидел в углу спортзала, уткнувшись в свои колени, и плакал, потому что все побежали по домам, он остался один, а дома пахло потом и спиртом, на градуснике было тридцать девять и пять, в ящике валялось пятнадцать рублей – даже на аспирин не хватит –

– он слизал капли из уголка губ и поставил плафон на стол.

Синие глаза командира Кочетова отстранённо рассматривали его лицо.

– Молодец, журналист, – уголки тёмных губ приподнялись. – Вот, считай, ты и подводник.

– Спасибо, – Сашка наклонил голову. Только сейчас почувствовал, как взмокли лоб и шея.

Кочетов повернулся, окинул взглядом экипаж.

– Поздравляю всех. Свободны, разойтись.

Неторопливой размашистой походкой он направился к выходу. Занятно: других военная форма стройнит, самым угрюмым лицам дарит капельку обаяния – вон хоть на старпома гляньте – а командиру она не то что бы не к лицу, но смотрится на нём странно. Фигура кажется долговязой, ноги – неестественно длинными. Того и гляди переломится. Вот в будничной робе, в мятых штанах он весь – гибкость и сила, сжатая пружина.

В желудке заскребло, Сашка поморщился, отошёл к стене. Ничего, пройдёт. От морской воды ничего плохого не будет. Можно, конечно, к доктору зайти, попросить таблетку от изжоги, но после сегодняшнего как-то не хотелось.

Дома он бы заварил чаю с ромашкой, забрался под плед с недочитанным «Окончательным диагнозом». Эх, зря не взял с собой, интересно же, кто победит, молодой врач или старый, и что там с ребёнком, и как они будут разбираться с анализами…

– Александр Дмитриевич! – замполит требовательно смотрел на него снизу вверх. – Вы мне нужны.

– Нужен? – Сашка машинально улыбнулся.

– Кто-то же должен рисовать боевой листок корабля. Но к кому я ни обращусь – все заняты, и матросов мне выделить отказываются! Нам с вами, Александр Дмитриевич, придётся заняться патриотическим воспитанием личного состава.

Ну, в конце концов, почему бы и нет? Всё лучше, чем сидеть без дела одному – или чем потеть в гидрокостюме под бешеным взглядом командира дивизиона живучести Караяна.

– Вы как никто другой, конечно, знаете о важности воспитания в матросах и офицерах высокой воинской культуры, – разливался замполит. – Наверняка ваш дядя, адмирал Станислав Андреевич Вершинин, рассказывал вам, как ему удавалось вдохновить, повести за собой бойцов несколькими точно подобранными словами о Родине, о подвиге, об отваге.

Мда. Судя по дядиным рассказам и умолчаниям, эти «точно подобранные слова» были сплошь однокоренными к известному слову из трёх букв, и про подвиги в них ничего не было. Но ведь вдохновляли же!

– Хорошо, что вы пришли на флот, Александр Дмитриевич. Журналистика – благородное призвание, но собственную кровь не обманешь, правда? И потом, настоящий мужчина должен быть так или иначе связан с армией, защищать свою страну. Я не удивлюсь, если после нашего похода вы пойдёте в военно-морское училище, чтобы вернуться к нам уже настоящим офицером.

После похода он выберется на твёрдую землю, встанет на четвереньки, чтобы уж точно не качало и не бросало из стороны в сторону, и поползёт как можно дальше от моря. А потом раскинет руки, ляжет и будет лежать, глядя в небо.

Ну а уж когда отлежится – поедет домой, к своим, серьёзные разговоры разговаривать. В глаза им посмотреть. Вот как одному хватило совести засунуть его сюда, а другому – глазами хлопать и не препятствовать?

– А вы настоящий мужчина, Александр Дмитриевич, и с военной косточкой, я сразу это разглядел…

Ой, всё.