Ким Корсак
Предел погружения
Глава 1
Он позвонил раз, другой, с силой вжимая кнопку, наваливаясь на неё. После пяти лестничных пролётов он всё же тяжело дышал, грудь ходила ходуном, и это невольное свидетельство слабости, возраста злило его ещё сильнее. За дверью не было слышно ни звука.
Он полез было в портфель за мобильником, махнул рукой и достал ключ. Набрать Сашку ещё успеется, хотя вряд ли от этого будет какой-то толк, если он до сих пор отсыпается у своих подружек-приятелей. А если он дома, но не открывает…
Если ты дома, Сашка, берегись.
Замок тихонько щёлкнул, дверь открылась. С порога потянуло горьковато-приторным, тяжёлым – он повёл носом, принюхиваясь. Что только за дрянь сейчас курят.
Ну да ладно. Лишь бы без наркоты.
Лишь бы без наркоты, твердил он про себя, разуваясь, аккуратно пристраивая туфли к горе ботинок и носков у стены. Снял фуражку, повесил, поискал глазами тапочки – которых, конечно, не было. Зашлёпал в носках – через холл, в кухню, где чад стоял ещё гуще, и спиртом почти даже и не пахло, всё больше этой цветочной дрянью. И пепел, разумеется, пепел – серыми горстками на паркете, на полированной крышке стола, а под столом – бутылки, завалившийся набок кальян. Темно-бурое присохшее пятно на гладкой, цвета слоновой кости панели – он поскреб его пальцем. Коньяк? Ну не кровь, это уж наверняка, Сашка, конечно, идиот, но не до такой же степени…
Тут что? Гостиная. Кресло на боку. Хорошее кресло, должно выдержать. Чипсы рассыпаны, ещё пакет чипсов, нетронутый, тарелки свалены. И гондон. Точнее, два гондона: один, смятый, на полу, второй на диване – голова свесилась, рот приоткрыт. Сашка.
Пощупал – кожа болезненно-прохладная, влажная, на шее капельки пота. И белый весь, белый – конечно, если круглые сутки этой адовой смесью дышать, которая у него тут вместо кислорода. В автономке на девяностые сутки воздух чище был.
Тряхнул за голое плечо – Сашка замычал, моргнул, разлепляя глаза. Мазнул мутным взглядом – и охнул, в глазах появилась осмысленность.
– Дядь Слав?
– Сейчас будет тебе дядя, – тихо, с расстановкой произнёс он. – Ты чем тут занимаешься, етить твою, рыцарь пера и клавиатуры? Сдал он, значит, хвосты. А мне звонит его декан, когда я лежу себе на даче в гамаке и никого не трогаю – звонит и говорит, так и так, готовим документы на отчисление!
– Дядь Слав, – Сашка поморщился, с трудом приподнимаясь, – ну я же говорил вам… им лишь бы придраться. А я устал.
– Устал, – повторил дядя.
– Ну да… Наверное, не моё это – журналистика.
Он поднёс руку ко лбу, осторожно помассировал висок костяшками пальцев.
– Дядь Слав, – прошелестел, – а можно воды?
– Воды, – вновь эхом отозвался дядя. – Воды. Ну да, конечно, можно! И побольше, – он усмехнулся, растягивая губы. – Только вода тебя, Саша, и спасёт.
– Ну не надо только стёба, – Сашка вновь повалился на подушку, – видите же, плохо мне.
– Ничего, – дядя повернулся к нему спиной, зашагал на кухню, – ничего, скоро будет хорошо!
Он потянул ручку, распахивая окно, с наслаждением глотнул влажного воздуха. Заглянул в чайник – ни капли.
– А вот скажи мне, сокровище ненаглядное, – он повысил голос, открыв кран, – не пойти ли тебе туда, где таких, как ты, очень ждут? Не приложить ли все твои нерастраченные юные силы на одно крайне полезное и нужное дело – защиту Родины?
Из комнаты донеслось нечто невразумительное.
Закрыв кран, дядя прошествовал обратно. Сашка лежал, прижимая к груди подушку, и боль хмельного пробуждения в его глазах уже разбавилась тревогой.
– Дядь, про армию – это же ты не всерьёз? Я не пойду! У меня справка, ты же знаешь!
– Справку эту я тебе нарисовал, – дядя подошёл к окну, распахнул и его, оперся ладонью о подоконник. – Могу нарисовать и новую – о том, что ты целиком и полностью готов упасть в объятия воинской службы. Но есть для тебя и другой вариант.
Сашка дёрнулся на диване, выдернул одеяло из-под задницы, накинул на плечи.
– Окно прикрой! Холодно же.
– А тебе самое время привыкать к трудностям и лишениям, – хмыкнул дядя, сунул ему в руку стакан. – На, пей. Распустил я вас. Алька-то где?
– Да фиг её знает, опять, наверное, на канал ушла рисовать.
– На канал, как же, – буркнул он, – гулянки-ночёвки… Ладно, я и за неё возьмусь. Но сперва ты. Рассказывай, почему дипломное задание не выполняешь.
– А как его выполнять? – Сашка глотнул, зубы стукнули об обод стакана. – Уж если писать, так про что-то выдающееся. Где его найдёшь? Скука одна.
– Подвигов, значит, не хватает?
– Только вот про армию опять не начинайте, – он мотнул головой. – Сказал же: не пойду.
– А это не тебе решать, – дядя покачал головой. – Но раз уж ты четыре года учился статейки писать, грех оставить тебя без диплома о высшем образовании только потому, что тебе на пятом году моча в голову ударила. Наоборот – развернёшься, покажешь, на что ты способен!
– В смысле? – Сашка озадаченно нахмурился. – Дядь, ты о чём?
– О Родине, конечно, – дядя с чувством улыбнулся. – Выбирай, сколько ты готов посвятить ей: год или девяносто дней.
– …А когда он остывал, он любил с нами за жизнь разговаривать. Вот так сядет на парту, ногой болтает и спрашивает: ну а служить-то вы где хотите, миноги? Ну, я ему: здесь же, на Балтике. Всё под боком, до дома недалеко, девчонки в мини по Невскому расхаживают. А на Чёрное море попасть и того лучше. Солнце, тепло, мини ещё короче.
– Рай небесный, – хмыкнул из-за пульта Карцев, потирая кончик носа. – Ну и как, он впечатлился?
– Языком поцокал и посмотрел печально. Эх ты, Ивашов, говорит, я тебе сейчас раз и навсегда судьбу твою предскажу, и даже ручку мне золотить не надо. Лежит тебе путь-дорога прямиком из училища да на Север – жопу морозить и сопли пускать. Десять лет будешь на железе и есть, и спать, берег только во сне видеть. А потом – выйдешь на пенсию поседевшим в тридцать каплеем. И побежишь от моря со всех ног, не оборачиваясь.
– Мда, расписал как по книжке, – Карцев потянул носом, покрутил стриженой головой. – Слушай, во что бы высморкаться… у тебя нет?
– Платочков с лавандой? – Ивашов хохотнул. – Так вот, а я в ответ: тащ капраз, может, я ещё до адмирала дослужусь, к вам с проверкой приеду. А он ржёт, вот прямо в голос. Ну точно, говорит, Ивашов, я хренов Нострадамус, не ошибаюсь в предсказаниях! Ты Севера ещё даже не нюхал – а мозги у тебя уже смёрзлись!
Карцев издал какой-то булькающий звук в ладонь – то ли фыркал, то ли сморкался. Ивашов беззвучно вздохнул, глядя на него, и откинулся на спинку кресла, вытянул ноги под пульт.
Конечно, он был готов, он ждал этого, ждал темноты и сугробов по горло, ждал мошкары, набивающейся в рукава куртки и лезущей в глаза, ждал искрящей проводки и вечно протекающих кранов в казённой квартире, ждал, что Даша отведёт глаза и признается: она, конечно, его очень любит, но Оленево – его даже на картах нет, городишко на тридцать домов, словом… словом, у них была светлая и прекрасная любовь, пока он был курсантом, а теперь он аж целый лейтенант и, конечно, встретит ту самую, единственную.
Ивашов ждал – и улыбался, когда ожидания сбывались.
Вот только перед автономкой Питер так и лез в голову своими проспектами, шпилями, воздушными тоненькими девицами, проплывающими мимо на эскалаторах. Что в первый раз так было, что сейчас.
А Карцев всё шмыгает. Что ж такое.
– Паша, – Ивашов повернулся в кресле, – может, тебе балласт в носу продуть? Задолбал уже сморкаться.
– А что я поделаю, если закладывает? Я к доктору ходил, он говорит – не мешай, у нас опись, лекарства принимаем.
– Опять небось по описи не сходится, – он махнул рукой. – У меня где-то капли были, но за ними надо в каюту бежать.
Карцев меланхолически качнул головой.
– Не советую. Командир, как полагается по закону подлости, спустится к нам именно в тот момент, когда тебя не будет на боевом посту.
– А чего это – меня? Тебе нужны капли – ты и беги, хоть сейчас, хоть потом.
Карцев помолчал. Поднял палец, прислушиваясь: по трапу стучали шаги.
– Сейчас начнётся, – пробормотал он. – Будет рвать и метать.
– Ты что, слышишь командирское настроение по звуку шагов? – хохотнул Ивашов. – Тебе не в механики надо было – в акустики… а лучше в замполиты, они-то всегда на начальство настроены, как локаторы.
На ответ у Карцева не было времени: дверь стукнула, в центральный пост вошёл командир.
– Здравия желаю, товарищ командир! – Ивашов поднялся. – За время вашего отсутствия никаких…
– …происшествий не случилось, – вошедший махнул рукой. Снял с головы фуражку, пристроил её на спинку своего кресла. – Вольно, сядьте уже. И расскажите мне, с каких пор наш корабль утратил своё стратегическое назначение и превратился в круизный лайнер.
Ивашов озадаченно нахмурился. Командир любил, конечно, зайти издалека, но чаще хотя бы можно было догадаться, куда он клонил и где на этот раз накосячили его непутёвые подчинённые.
– Не могу знать, тащ командир…
– Не знаете? А ещё стоите дежурным по кораблю, – командир опустился в кресло, потёр поясницу ребром ладони. Свободной рукой потянулся к «Каштану»:
– Старпома в центральный.
Выпрямился в кресле, отводя плечи назад, и хмыкнул:
– Замполита бы ещё неплохо. Это дело по его части.
– Константин Иванович на берегу, – прогнусавил Карцев, – у жены под боком. Вызвать?
– Успеется. К автономке-то готовы?
– Готовимся, тащ командир.
– Завтра проверка. Чтоб ни на волосок не нашли к чему придраться, ни на крупиночку! Иначе я вас… – он медленно, с наслаждением сжал кулак, потёр пальцами, показывая, как будет снимать всех в пыль. – Карцев, механиков это больше всего касается.
– Так точно!
– Меня и так сегодня обрадовали в штабе дивизии. Хотел бы я знать…
– Вызывали, Роман Кириллыч?
– Заходи, заходи, Палыч. Послушаешь сказку, которую мне сегодня с утра комдив рассказал.
Проводив взглядом старпома, протискивающегося между аппаратурой, командир вытащил из кармана куртки сложенные листы бумаги, прихлопнул их ладонью к столу.
– Комдиву звонили из Москвы. Вершинина помните? Два года назад нашу дивизию смотреть приезжал, ещё вице-адмиралом.
– «Яблочко» пел за ужином, – хмыкнул старпом. – Заслушаешься.
– Так вот. У адмирала Вершинина, большого поклонника лирической песни, есть племянник. Журналист. По словам самого адмирала Вершинина – личность творческая, крайне талантливая. И вот, помимо стрельбы баллистическими ракетами и скрытного возвращения в базу, нам поставлена ещё одна боевая задача: помочь таланту Вершинина-младшего раскрыться на борту нашего корабля. Он идёт с нами в море и пишет о нас яркий, красочный, наполненный эмоциями репортаж.
Старпом моргнул. Ещё моргнул. Глаза Карцева, и без того большие, как плошки, округлились. Он беспокойно заёрзал в своём кресле.
Командир, не обращая внимания на телодвижения, продолжал:
– Это в теории. На практике – мы берём его покататься в автономку. Мы следим, чтобы за девяносто суток он не расшиб себе лоб о переборку – это раз, и чтобы не потопил нас неосторожным движением руки – это два. Что именно будет вариться в его мозгах – не наша проблема, главное, чтобы остался вменяемым.
– Так вменяемым-то и личный состав не весь возвращается, тащ командир, – вставил старпом.
– Не беспокойся: как мозги вправить моему офицеру или матросу, я разберусь. А адмиральский племянник – существо хрупкое и беззащитное, за ним присмотр нужен.
– Да кто его вообще на лодку пустит, – буркнул Ивашов и тут же мысленно одёрнул сам себя. Командир медленно повернул к нему голову.
– Пустим, Ивашов, в том-то и беда. Племяннику готовят журналистскую аккредитацию при Министерстве обороны.
Старпом покачал головой.
– Влипли.
– Ну а что, – Карцев подал голос, – в девяносто шестом в автономку на полюс целый косяк журналистов водили – и ничего. Фильм даже сняли.
– У них старшим в группе был полковник, дурья твоя башка! – старпом ткнул себя пальцем в лоб. – А этот? Мажор под кислотой?
– Отставить пораженческие настроения, – командир выдавил из себя ухмылку. – Приказ есть, будем исполнять. Через три дня Александр Дмитриевич Вершинин поднимется к нам на борт. Не упустите случай показать ему настоящее военно-морское гостеприимство, – мягко произнёс он, приподнял брови. Старпом вновь моргнул:
– Есть показать военно-морское гостеприимство!
– Вот и прекрасно, – командир хлопнул его по локтю. – Наш корабль он никогда не забудет. Наш корабль начнёт сниться ему в снах, после которых он будет в слезах вскакивать на постели и бежать в гальюн с криками «мамочка!» Понятно?
– Так точно!
Ивашов и Карцев переглянулись, покосились на старпома. Тот кивнул с видом зловещей решимости.
– Изучайте тогда, – командир подтолкнул к нему ладонью сложенные листки. – Всё, что мне прислали о нашем будущем, хм, боевом товарище. Я у себя, – он поднялся, – о ходе подготовки систем докладывать мне каждый час. Появится замполит – сразу ко мне.
Глава 2
Сашка чувствовал, как взбрыкивает под ним сиденье, и тусклая зелень веток в окне норовила перекоситься, уйти вниз или наоборот заслонить собой бледный лоскут неба. По ушам дуло: окно спереди, по словам водителя в ношеной матросской форме, не закрывалось уже года два – хотя, может, он выдумал это, чтобы спокойно дымить. Дым тоже тянуло назад, и у Сашки скребло в носу.
Последнее место, отдалённо напоминающее населенный пункт, они проехали полтора часа назад – два домишка, три сарая. И потом только выступающие позвонками сопки, сочно-зелёный травяной ковёр – болота на сорок километров, буркнул под нос матрос – и снова сопки и нежно-голубоватая, едва различимая впереди кромка моря.
Дремать в тряске не получалось, и Сашка смотрел. Смотрел, приникнув щекой к стеклу: вот за тучами блеснуло, высветлило золотыми брызгами листву, стволы, разбитый асфальт – и опять исчезло, опять всё темно, и тихо, и ждёт дождя, нахохлившись.
Пусть чужая, холодноватая, совсем не такая, как дома – но всё же это была красота, и это были последние моменты, когда он мог просто видеть небо и землю. Пока его ещё не посадили в железную бочку и не захлопнули люк.
Спасибо, дядюшка. Удружил.
В листве мелькнул полосатый шлагбаум. Матрос тормознул возле будки, сунул какие-то бумаги в окно. Несколько секунд, и шлагбаум начал с натугой, со скрипом подниматься. Матрос поддал газу, словно он, как и Сашка, опасался, что железная палка даст им по крыше со всей дури, когда они будут проезжать.
Машина вильнула раз, другой, медленно пошла вниз по раздолбанной грунтовке. Через несколько сотен метров, чавкнув, остановилась. Матрос повернулся к Сашке с виноватым видом:
– Там дальше перерыто. Дойдёте? Всё время вниз, вниз, увидите пирс. «Белуга» слева с краю пришвартована. Да вы не ошибётесь: там сейчас беготня, погрузка.
– Спасибо, – Сашка кивнул, вылез из машины. Закинул рюкзак на плечо, захлопнул за собой дверцу.
Шагать под уклон было легко, но он не спешил. Как в детстве, бывало: к зубному от остановки надо было пройти всего три дома и маленький дворик, но Сашка шёл вразвалочку, наслаждаясь каждым шагом, сделанным всё ещё на свободе, снаружи, а не под сводами пыточного логова, по ошибке названного стоматполиклиникой.
Но пирс – вот он уже, и черная спина лодки высоко торчит. Люди на ней тоже в чёрном, и слабо доносятся голоса, что говорят – не разобрать, и море плещет, накатывая на плиты.
Море.
Сашка присел на коленки, протянул ладонь вперёд, и её лизнули холодные брызги. Эх, хорошо дышится, хорошо от солоного вкуса на языке, только это всё на пару минут от силы. Вон уже матрос косится из-за стекла своей будки. Пора.
А может, плюнуть? В Питер пока не возвращаться, рвануть на юга, подождать, пока дядя остынет. Вот прямо сейчас – развернуться и пойти наверх, миновать пропускной пункт, узнать, во сколько и куда отсюда уходит транспорт. Не будут же его задерживать.
Он постоял, глядя, как пенится и шипит вода, отступает, оставляя впереди лишь влажную полоску – чтобы тут же навалиться вновь. Поправил лямку на плече и зашагал прямиком к будке.
– Здравствуйте, – прочистил горло, пальцы сжали пуговицу куртки. – Я Вершинин. Вам должны были позвонить… сказать.
Оловянные глаза уставились на него без всякого выражения.
– Ваши документы.
Сашка полез в карман, зашуршал бумажками. Паспорт, приказ из штаба, приказ из министерства, аккредитация, подписки о неразглашении – одна, вторая, третья… Паспорт выскользнул из пальцев, хлопнулся на пирс, страницы зашелестели. Хотя бы не в воду.
А если бы в воду, его бы на борт не пустили?
– Проходите, – охранник протянул ему паспорт и бумажки. Сашка покосился на деревянный трап, круто поднимающийся куда-то на самую крышу.
– Извините, – он переступил с ноги на ногу, – так это наверх? А мне надо внутрь?
– Сверху спуститесь, – рассеянно отозвался парень, глядя куда-то поверх его головы. С той стороны доносились пронзительные птичьи вскрики, и возня чаек, кажется, уже интересовала охранника больше, чем гость.
Ладно. Перила есть – хоть это хорошо.
Сашка шёл медленно, аккуратно ставя ногу на вздыхающие доски, не выпуская перил. Ветер дул прямо в горло, забивая его чем-то острым, колючим, волосы лезли в глаза.
Могли бы и встретить, вообще-то. Не заставлять его совершать подвиг восхождения в одиночку.
Вверху мелькнула черная фигура, и Сашка, собравшись с духом, позвал:
– Здрасьте! Я Вершинин! К вам, на «Белугу»!
Фигура замерла, но оборачиваться к нему не спешила. Сашка уже почти долез до верха, когда она наконец повернулась, и на него глянуло из-под пилотки обветренное красное лицо:
– Журналист?
– Ну, в общем, да, – он с облегчением улыбнулся, неловко протянул руку:
– Александр Дмитриевич. Можно – Саша.
– Владимир Петрович, можно – товарищ старший мичман, – он лениво пожал Сашкину ладонь. – Спускайтесь, вас командир уже заждался. Не спит, не ест, извёлся весь.
Сашка хмуро взглянул ему в лицо, мичман ответил невозмутимым взглядом.
– Сюда, Александр Дмитриевич, – нагнувшись, он откинул массивную круглую крышку.
Сашка наклонился – и шатнулся назад, выпрямляясь, инстинктивно ища, за что бы ухватиться.
Хвататься было не за что, а из-под крышки на него смотрел темный узкий жёлоб, уходящий прямо вниз. У жёлоба не было дна.
– Да вы шутите, – пробормотал Сашка, зло глядя на мичмана. – Должен же быть нормальный вход.
– Ну что вы, Александр Дмитриевич, – мичман улыбнулся, – где это вы слышали, чтобы на флоте шутили над теми, кто только-только пришёл на корабль? Это и есть нормальный вход. Ненормальный – через торпедный аппарат.
– Ну… ну тогда покажите, как по нему спускаться.
Мичман пожал плечами, потянулся вперёд-вниз, забираясь в люк, и полез по узкой лесенке – только руки-ноги замелькали. Вон он, уже внизу, запрокинутая голова торчит.
– Спускайтесь, Александр Дмитриевич! Если что – поймаю!
Сашкины щёки обдало жаром. Он почувствовал, как шее, лбу становится влажно от пота. Первый же встреченный член экипажа смеялся над ним, над его страхом – не офицер даже, какой-то мичман.
Сашка полез. Сжимая руки на перекладинах, сжимая зубы, чувствуя – вот-вот нога поедет, за ней – вторая, и он повиснет, и ладони не выдержат, разожмутся, и – затылком об железный пол…
Мичман благодушно кивнул, когда их лица оказались вровень.
– Привыкнете. В автономке, собственно говоря, трудно только первые восемьдесят девять дней.
Сашка кивнул. Коленки прыгали, и в горле всё прыгало. Мичман это, наверное, понимал – он ничего больше не говорил, только легонько подтолкнул его под локоть.
– В центральный – сюда. Тащ командир, – заглянул первым, – прошу разрешения. Я журналиста привёл.
Журналист, худенький, беловолосый, в новенькой кожаной курточке, стоял и улыбался, не знал, куда девать руки. То отводил их назад, то начинал крутить застёжку под горлом. Он был весь золотисто-белый, аж прям светился – волнистые пряди на лбу, брови, ресницы, щёки, уши, тонкие длинные пальцы – и Кочетова это раздражало безмерно. Кочетов старался успокоиться и говорил медленно, с расстановкой:
– Осваивайтесь. На ближайшие три месяца вы – наш, и чем скорее вы это почувствуете, тем легче будет вам. И нам тоже. Вы, насколько я понимаю, собираетесь писать значительный журналистский труд? Не откладывайте его до конца похода, – он придвинул к себе пальцем ручку, крутанул в ладони. – Понимаете, безделье в автономке – самая страшная пытка. Экипаж от неё более-менее застрахован моими и старпомовскими усилиями, а вот вы… – он покачал головой. – Ищите себе занятие. Следите, чтобы оно было не разрушительным. Поняли?
– Понял, – парень кивнул, и командир беззвучно вздохнул. Птенец, совсем жёлтый – ну что на него сердиться? Скучно стало в Питере, захотелось на подводной лодке поплавать, а дядюшка-адмирал тут как тут. Вот с него бы и спросить. Узнать, зачем он своего родственника с головой окунает туда, откуда ему лучше держаться подальше, чистенькому и мягонькому.
– Сейчас капитан-лейтенант Карцев проведёт вас по кораблю, расскажет в общих чертах, что к чему. Потом он проводит вас в вашу каюту, где вы сможете отдохнуть. Будут какие-то вопросы ко мне – задавайте, но не раньше, чем мы пройдём узкость и погрузимся на рабочую глубину. Сейчас у нас очень мало времени, когда выйдем в море, его будет и того меньше.
Парень снова кивнул доверчиво, и Кочетов усмехнулся:
– А вообще, не стесняйтесь спрашивать. Кого угодно, о чём угодно. На то и вопросы, чтобы сближаться, не зажиматься в своём панцире. Но и не обижайтесь, когда вам будут отвечать «Пшёл нахуй». Чаще всего это не со зла. Это просто значит «нет времени».
Брови приподнялись. Удивляется.
– Я запомню, товарищ капитан первого ранга.
– И не нужно так длинно. Просто – «товарищ командир».
– Хорошо.
Теперь улыбается – уже не той потерянной улыбкой, поспокойнее. Вот и славно.
Не надо в море дёрганым выходить. Даже журналисту.
– Карцев, – подтянул к себе провод «Каштана», – в центральный, бегом. Вершинин тебя уже ждёт для экскурсии.
Построение в восемь вечера, и домой его уже не отпустят – можно не гадать. Если бы не этот журналюга питерский, ещё можно было бы на что-то рассчитывать… хотя кого он обманывает? Не бывало ещё такого, чтобы в день выхода в море отпускали с корабля.
Значит, Настюху он не успеет обнять, только увидит её тёмный затылок на пирсе, в толпе. Если она ещё придёт. Зря они поцапались из-за этого пылесоса, надо было сразу бежать в магазин за новым, и за цветами, и сажать Настюху к себе на колени, целовать её волосы, пахнущие мёдом и цитрусом. А теперь она дуется, он уходит на три месяца, и ни тебе тягучих томных телодвижений на разложенном диване, ни дёрганых конвульсий у стены – ценой ноющих лопаток и дрожащих коленок. Иди, глотай слюну и щёлкай зубами.
– …Павел, я правильно понимаю, отсюда управляется атомный реактор?
Журналист с опасливым почтением косился на пульт ГЭУ.
– Реакторы, – Паша Карцев подавил зевок, поднёс ладонь ко рту. – У нас их два. Если один выходит из строя, не грустим, переводим все системы на второй и херачим дальше. Если, конечно, первый поломался не настолько хорошо, чтобы рвануть и разнести лодку к японе-матери.
Вершинин быстро кивнул.
– А где сами реакторы?
– В корме, мы до неё ещё доберёмся. Вообще, одному тебе в корму ходить не советую – заблудишься… твою ж налево, ну кто лезет в переборочный люк жопой вперёд?
Он ухватил журналиста за плечо, подтолкнул вбок, к стенке.
– Смотри, учись, салага, как переходить из отсека в отсек.
Привычным гибким движением он скользнул за переборку, выпрямился.
– Боком, боком лезь. Голову-то пригни! Ну, молодец, пошли дальше. Надо тебе святую святых показать. Знаешь, что на лодке самое главное?
– Центральный пост? – неуверенно предположил журналист. – Так мы оттуда и вышли. Может, кают-компания?
– Нужное место, – Паша одобрительно кивнул, – но гальюн важнее. Очень советую тебе с первого раза запомнить, как им пользоваться. А то всякое случается. Был у нас замполит… кстати, ты уже видел нашего замполита?
– Нет.
– Ну, жди, прибежит знакомиться. Ему делать-то нечего, как и тебе. Так вот, тот замполит, который был до него, себе парадный китель дерьмом уляпал – вместе с фуражкой, брюками и кортиком. А всё потому, что не проверил давление, когда смывал. Короче, смотри…
Ну, если Настька не придёт его провожать, пусть даже не рассчитывает, что он ей спустит. Пылесос ей важнее родного мужа, скажите пожалуйста. Ничего, небось за три месяца хвост прижмёт, затоскует… а он-то как затоскует, господи, Настька, хрен с ним, с этим пылесосом, их можно хоть два купить, хоть три, приходи только.
Нельзя же так – идти в море и не видеть её макушки.
– Ну вот, а здесь наше механическое царство. Именно благодаря нам, механикам, эта лоханка ещё как-то держится на плаву и не протекает. Вершинин, ты физику-то в школе учил?
– На четвёрку вытянули в одиннадцатом классе, – он смущённо пожал плечами. Паша махнул рукой:
– Тогда мне с тобой и говорить не о чем, всё равно не поймёшь. Ладно, проведу тебя наскоро – и не мозоль нам тут глаза.
– Погоди, а там, – журналист обернулся через плечо, указал на широкую железную пластину, крашеную в жёлтый, – что?
– Ааа, – протянул Паша, растягивая губы в улыбке, – это спуск в трюм. Туда мы, конечно, не пойдём… впрочем, ты ведь давал подписку о неразглашении? Тебя допустили к гостайне?
– Да вроде подписывал бумажки, – Вершинин сглотнул. – А что?
Паша переступил с ноги на ногу.
– Нет, извини, Саш, я на себя такую ответственность не возьму. Хочешь спускаться в трюм – иди к командиру за разрешением.
Журналист озадаченно нахмурился. Паша, помолчав, добавил негромко:
– Да, и на твоём месте я бы раз десять подумал, прежде чем спускаться. Опыты на людях – зрелище не для впечатлительных.
Губы журналиста запрыгали:
– Какие… эй, какие ещё опыты?
Паша сурово наклонил голову.
– Говорю же, все вопросы – к командиру. Он ответственный за эксперимент. Пошли, – он потянул журналиста за рукав, – покажу тебе нашу автоматику.