Гален
Сочинения. Том 3
4.4.12. В этом же смысле, клянусь Зевсом, некоторых людей называют «лишенными шеи». Имеется в виду не полное отсутствие шеи – в этом смысле «лишенными шеи» можно назвать рыб, но ни один человек не бывает лишен шеи полностью. Когда же так говорят о людях, хотят сказать, что они имеют короткую шею, иными словами, у выражения «лишенный шеи» имеются такие же два значения, как и у выражения «лишенный голоса».
4.4.13. То же относится и к словам «безногий», «лишенный внутренностей», «лишенный ребер», «безрукий» и всем подобным словам. Иногда звук α-[329] упраздняет значение названия, которому предшествует, иногда не упраздняет.
4.4.14. Я нахожу, что слово «неразумный» у древних всегда имеет те же значения, что и в современном языке. Ведь если кто-то говорит, что рыбы или ракообразные «неразумны», то полностью отрицает наличие у этих существ того, что вкладывается в слово «разум».
4.4.15. Когда же, порицая сказанное другим человеком, говорят, что этот человек «неразумен», имеют в виду не то, что у него вовсе нет разума, но то, что разум в нем имеет недостатки или слаб. Но, клянусь Зевсом, в греческом языке, который они, как они утверждают, исследуют, нет ни третьего, ни четвертого значения, которые ими насильственно внедряются.
4.4.16. Это подтверждает и сам Хрисипп в следующем рассуждении: «Потому недаром говорится некоторыми, что страсть души есть движение против природы, как это случается в страхе, желании и подобных состояниях.
4.4.17. Ведь все эти движения и состояния неподвластны разуму и происходят без его участия, поэтому, когда мы говорим, что люди под влиянием страстей действуют неразумно, мы не имеем в виду, что они недостаточно хорошо рассуждают, то есть употребляем слово «неразумно» не как антоним к слову «рассудительно», но хотим сказать, что такой человек действует безо всякого участия разума».
4.4.18. Хрисипп ясно показывает в этих словах два значения слова «неразумное», которые действительно имеются в греческом языке: одно противоположно слову «благоразумное», а другое означает, что нечто полностью лишено разума.
4.4.19. Итак, «благоразумному» противоположны заблуждение и ошибочное суждение; а то, что происходит совсем без участия разума, есть стремление и движение по страсти.
4.4.20. Если бы слово «неразумное» имело другие значения, то он не замедлил бы сказать о них, показывая, что ни одно из них не подходит, когда слово «неразумное» употребляется применительно к страсти души, но в этом случае подходит лишь то, что он назвал происходящим без участия разума.
4.4.21. Ведь как бы плохо человек ни рассуждал, он не лишен разума полностью, но лишь заблуждается; а все порывы, возникающие под влиянием гнева или вожделения, появляются без участия разума, и поэтому, когда Хрисипп называет их «неразумными», он употребляет это слово в другом значении, значении при котором α- означает отсутствие того, что обозначается словом, идущим после него.
4.4.22. Неподвластное разуму движение души неразумно именно в этом значении – иными словами, при нем разум совсем не используется.
4.4.23. Ведь если предположить, что при неразумном движении души мы пользуемся разумом, то получится, что Хрисипп неправильно сказал в первой книге сочинения «О страстях», что, действуя по страсти, человек не «действует на основании ошибочного суждения или не учитывает чего-то в своих рассуждениях», но «действует без участия разума и не подчиняется ему», а также опровергнут будет приведенный мною несколько ранее отрывок из сочинения «Терапевтика», в котором он говорит, что в определении страсти слово «неразумное» не обозначает противоположное благоразумному, но употреблено в другом значении, то есть обозначает неподвластное разуму и уклонившееся от него.
4.4.24. Итак, далее он говорит: «Такого рода состояния являются неуправляемыми, так что люди не хозяева себе, а влекутся чем-то посторонним, – подобно тому, как стремительно бегущие увлекаются вперед и не властны над этим движением»[330].
4.4.25. Поэтому Хрисипп правильно написал следующее: «Но те, кто движется согласно разуму как их руководителю и направляет свой путь по нему, властвуют – к какому бы выводу ни приходили – над этим движением и его порывами или неподвластны им»[331].
4.4.26. Здесь он специально вставляет в свое рассуждение слова «каким бы он ни был», подчеркивая таким образом отличие страсти от ошибок.
4.4.27. Ведь независимо от того, является разум здравым и истинным или слабым и заблуждающимся, действующий согласно его повелениям никогда не впадет в страстное состояние.
4.4.28. Ведь направляемый истинным суждением действует подобающим образом, а направляемый суждением ложным – дурно и ошибочно. Там, где разум является предводителем, может иметь место или добродетельное деяние, или ошибка, но ни в коем случае не страсть.
4.4.29. Например, считать, подобно Эпикуру, что удовольствие является высшим благом, – есть ошибочное и ложное суждение разума; любая активность души и все движения отдельных частей души, которые мотивированы этим ложным суждением, а именно стремлением к удовольствию, с необходимостью будут дурными и ошибочными, но еще никак не являются страстями; ведь характерная особенность страсти есть именно то, что при ней движения души неподвластны разуму.
4.4.30. Поэтому Хрисипп правильно написал следующее: «Движущиеся согласно разуму и повинующиеся ему, как вождю, управляют и ими – то есть движениями отдельных частей души – и происходящими из них стремлениями, подобно тем, кто прогуливается, а не как бегущие под уклон и насильственно увлекаемые собственным стремлением».
4.4.31. Далее, соединяя написанные ранее рассуждения с этими, он добавляет: «Те же, кто повинуется разуму, как своему вождю, каким бы он ни был, властвуют над этими движениями и сопутствующими им стремлениями и, подобно спокойно идущему человеку, повинуются всякий раз, как разум напомнит о себе»[332].
4.4.32. Не удовлетворенный этими словами, он прибавляет: «Поэтому о движениях, неразумных в указанном смысле, также говорят как о страстях и как о чем-то противоприродном, ибо они выходят за пределы разумного состояния»[333].
4.4.33. Какие «такие» движения? Не очевидно ли, что это движения, происходящие безо всякого рассуждения, без участия разума, который природа дала нам в качестве руководителя всех движений всех частей нашего существа? В страстях же он не руководит? Поэтому он говорит, и говорит очень правильно, что все движения, совершаемые по страсти, нарушают разумное устройство.
4.4.34. Ведь если разумное устройство живого существа имеет разум в качестве руководителя, но при движениях, совершаемых по страсти, он не сохраняет своей власти и не руководит страстными движениями, тогда тот, кто действует по страсти, выходит за пределы разумной природы. Действительно, если не разум руководит стремлением, пусть сами сторонники Хрисиппа ответят нам, что тогда руководит.
4.4.35. И они не смогут ответить, что это не разум, но и не какая-то другая сила. Ведь тогда они согласились бы, что некое движение не имеет причины, а именно таких заявлений они убеждают более всего остерегаться и порицают Эпикура за то, что он часто допускает их.
4.4.36. Итак, если ничто не происходит без причины, а это положение признано почти всеми философами, а не только Хрисиппом, или Аристотелем, или Платоном, пусть они ответят нам на вопрос, какова причина движения по страсти.
4.4.37. Ведь разум не является ни руководителем, ни причиной таких движений в том смысле, в котором он является руководителем и причиной ошибочных или верных утверждений.
4.4.38. Посидоний – я полагаю, потому, что воспитан на геометрии и более других стоиков обучен следовать в своих рассуждениях логике – постыдился отрицать очевидные вещи и внутренних противоречий, которые содержатся в рассуждениях Хрисиппа, и попытался приблизить к платоникам не только самого себя, но и Зенона Китийского; почти все другие стоики предпочитают следовать ошибкам Хрисиппа вместо того, чтобы принять истину.
4.5.1. И теперь самые знаменитые из них, когда мы спрашиваем, какова причина страстного движения, уходят от прямого ответа с помощью хитроумных уловок, ничего не объясняя: то они заявляют, что причиной движения по страсти является ошибочное суждение и ложное мнение; то, смущенные приведенными рассуждениями Хрисиппа, отступают от этого заявления и предполагают некое беспричинное движение. Они никогда не бывают последовательными в своих ответах, но, подобно реке Эврип, постоянно меняют свое течение, влекомые переменчивым потоком мысли, то к признанию суждений и мнений в качестве причины страстей души, то к заявлениям о случайном и беспричинном движении души под влиянием страсти.
4.5.2. Опровержение обоих ответов представляется легким и не позволяет примкнуть ни к одному из них: если утверждать, что страстные движения порождаются разумом, то не будет никакой разницы между ошибкой и страстью; если же удалить и разум, то это будет означать утверждение о беспричинном движении. И это при том, что они могут с легкостью избежать обеих нелепостей: смешения страсти с ошибкой они избежали бы, отделив разум от страстей, а утверждения о том, что нечто происходит без причины, – признав, что в душе существуют некие неразумные силы и что именно они являются причинами страстей.
4.5.3. Итак, не только прочие стоики, но и сам Хрисипп в сочинении «О страстях» нигде не может бросить якорь своего мнения, но постоянно колеблется, как во время морского прибоя.
4.5.4. Ведь сначала он говорит, что страсти рождаются без участия разума, а потом – что они относятся только к разумной силе и поэтому отсутствуют у неразумных животных; сначала говорит, что они возникают без суждения, а потом – что они сами являются суждениями.
4.5.5. Порой он доходит и до заявлений о том, что страстные движения рождаются случайным образом, а это не что иное, как заявление об их беспричинности, если разобрать это заявление основательно.
4.5.6. После рассуждений, которые я приводил ранее, он говорит: «Трепет также по справедливости относится к роду страстей, так как это движение смятенное, совершающееся случайным образом».
4.5.7. Но если, о Хрисипп, говоря «случайным образом», ты подразумеваешь «без причины», то ты противоречишь и самому себе, и Аристотелю, и Платону, и мнениям всех людей, и прежде всего с самой природе вещей, так как ничто не может происходить без причины; если же, говоря «случайным образом», ты имеешь в виду «без участия разума», то ты просто нашел другое слово для понятия «неразумное», а поставленный в начале вопрос так и остался неразрешенным.
4.5.8. Мы спросили бы тебя, какая причина произвела это неразумное движение, если оно не рождено разумом, но и не возникло без причины. Ведь мы утверждаем, что причиной такого движения является иногда действие яростной, а иногда – действие вожделеющей части души.
4.5.9. Ты же и с этим не соглашаешься и не решаешься сказать, что источник этого движения – разумная сила, но, сказав, что это движение возникает случайным образом, полагаешь, что тем самым избавил себя от необходимости отвечать на вопрос, не понимая, что, когда мы говорим, что нечто происходит случайным образом, мы имеем в виду, что оно представляется случайным с точки зрения имеющегося у нас знания; в действительности ничто не происходит случайно, как сказал богоподобный Гиппократ: «Случайно для нас, для причины – не случайно».
4.5.10. Таким же образом, в книге «Этика» сочинения «О страстях» и в первой из своих теоретических книг[334], раскрывая определение страсти как чрезмерного стремления души, Хрисипп утверждает, что это движение является избыточным по отношению к мере, поставленной разумом, причины же такой избыточности не называет.
4.5.11. А надо было, вместо того чтобы пытаться запутать и потрясти читателя, непомерно растягивая при этом рассуждение, избавить себя от необходимости делать все это, назвав причину того, что при страсти стремление является избыточным.
4.5.12. Как у бегущих по склону причиной движения, наряду с желанием, является вес тела, так же и при страстях души следовало сказать, какая причина, отличающаяся от разума, порождает неумеренное и, как он сам имеет обыкновение называть его, выходящее за разумные пределы движение.
4.5.13. Приведем его рассуждение из книги «Терапевтика»: «Страсть также правильно называется слишком сильным порывом, – как и неистовое движение можно назвать чрезмерно сильным, – и эта ее чрезмерность возникает при отстранении от разума, а отсутствие чрезмерности означает сохранение разума.
4.5.14. Ибо порыв, выходящий за пределы разума и стремительно несущийся вопреки разуму, правильно называть чрезмерным и в этом отношении противоестественно возникающим и неразумным, как мы указываем»[335].
4.5.15. Он говорит: «Выходя за пределы разума, стремление вообще несется совершенно вне его», и так создается выходящее за пределы стремление, которое и есть страсть. Следовательно, о Хрисипп, разум не может являться источником выходящего за пределы и преступающего меру движения.
4.5.16. Ведь сам ты признаешь, что оно рождается вопреки разуму; невозможно, чтобы одно и то же рождалось вопреки разуму и вместе с тем порождалось разумом. В любом случае это движение порождается какой-то причиной, причина же эта не является разумной; поэтому сила, создающая страсть, есть неразумная сила.
4.5.17. Итак, «стрелою, оперенною пером моим, я поражен»[336]. И это притом, что, о благороднейший Хрисипп, ничто не мешало тебе сделать любое из двух других утверждений: или что страсть ничем не отличается от ошибки, или что страсти происходят из-за ошибок. Если бы ты принял любой из этих тезисов, тебе не было бы нужды отвечать на вопрос, какова причина движения, лишенного меры и идущего против разума.
4.5.18. Но ты не отважился сделать ни то, ни другое заявление, устыдившись утверждать противоположное тому, что обнаруживается с очевидностью. При этом ты не заметил, что противоречишь самому себе, заявляя, что некие движения рождаются вопреки разуму, и отстраняются от разума, и не слушаются его поводьев, и затем немного позже говоря, что то же самое движение порождается разумной силой.
4.5.19. Так же Хрисипп противоречит себе, когда говорит, что страсти души есть суждения, и в то же время – что они рождаются без суждения.
4.5.20. Ведь рассуждение из первой книги «О страстях», в котором он говорит, что страсти рождаются без суждения, было приведено мной ранее. То, что он держится этого мнения и в своей книге «Терапевтика», которая также носит название «Этика», можно понять из следующего рассуждения:
4.5.21. «Ведь мы говорим о страстях как о недугах не только потому, что они заключаются в суждениях, что та или иная вещь – благо, но и в том смысле, что они устремляются к этим вещам чрезмерно по сравнению с требованиями природы»[337].
4.5.22. Но тут, пожалуй, можно возразить: «В этом рассуждении не отрицается то, что недуг страсти включает в себя неправильное суждение, но говорится, что это состояние происходит не просто от ошибочного суждения, но от того, что к ошибочному присоединяется избыточное». Однако мнение Хрисиппа станет ясным из продолжения его рассуждения: «Поэтому не будет неправильным называть некоторых «помешанными на женщинах» и «помешанными на птицах»[338].
4.5.23. Итак, если само название этих недугов содержит слово «мания», и это, по словам Хрисиппа, правильно, а мания порождается в теле неразумной силой, то нет ничего менее разумного, чем такие недуги.
4.5.24. Да, и на это, клянусь Зевсом, можно было бы возразить, что безумие рождается не из-за неразумной силы, но из-за того, что суждение и мнение преступают надлежащие пределы, и это равносильно утверждению, что недуги души рождаются не вообще из-за того, что нечто ложно понимается как добро или зло, но из-за того, что нечто ложно почитается величайшим добром или величайшим злом.
4.5.25. Ведь мнение о деньгах, что они хороши, еще не является недугом, но если кто-то почитает их высшим благом и считает, что без них и жить не стоит, то это уже будет недуг жадности к деньгам и сребролюбия.
4.5.26. Но Посидоний, возражая на это рассуждение Хрисиппа, говорит примерно так: «Если бы кто-то стал разбирать то, что было сказано Хрисиппом, то прежде всего задал бы следующий вопрос: как мудрые, которые знают, что прекрасное является высшим и непревзойденным благом всего, не преисполняются страсти в своем стремлении к нему, хотя и желают достигнуть того, к чему стремятся, и исполняются ликования, когда достигают этого.
4.5.27. Ведь если представление о величии кажущегося блага или зла считается достойным и достаточным для того, чтобы обладающие таким представлением преисполнились страсти, и не допускать никакой мысли относительного того, что их реакция должна быть иной, то те, кто считает нечто непревзойденным благом, должны также впадать в состояние страсти, чего, однако, не наблюдается.
4.5.28. То же относится и к тем, кто совершенствуется в добродетели и понимает, что из-за порока они могут претерпеть великий вред: было бы логично, чтобы они испытывали великий ужас и великую скорбь, но и этого не происходит».
4.5.29. Далее Посидоний пишет так: «Если же предположить, что в возникновении страсти, помимо величия кажущегося добра или зла, повинна еще и слабость души, и поэтому мудрые совершенно свободны от страстей, а дурные люди – нет, поскольку они слабы, и это не постоянная слабость, но приступ чрезмерной душевной слабости, то и это не снимает проблему.
4.5.30. Ведь все согласны, что причина страсти – недуг души; однако вопрос о том, что толкает душу к такому состоянию и каковы при этом бывают движения души, исследуется, но ответа не находится».
4.5.31. Далее он пишет так: «Впадают в страсти не только люди чрезвычайно порочные или имеющие сильную предрасположенность к страсти, но все неразумные люди, поскольку у них есть пороки, впадают в страсти, великие и малые».
4.5.32. Вслед за этим он пишет так: «Неправильно считать, что такие движения зависят от масштаба вызвавшего их стимула и что потеря здравого смысла является признаком сильной страсти; ведь повод к такого рода реакции может быть и умеренным, а то и вовсе незначительным».
4.5.33. После этого Посидоний пишет так: «Бывает так, что два человека одинаково слабы и имеют одни и те же представления о добре и зле, однако один впадает в страсть, другой – нет, или один – меньше, другой – больше, и порой более слабые, воспринимая случившееся более сильно, не впадают, однако, в состояние страсти; и один и тот же человек при одних и тех же обстоятельствах иногда впадает в страсть, иногда нет, иногда больше, иногда меньше.
4.5.34. А вот неопытные больше впадают в состояние страсти в страхах, скорбях, желаниях, удовольствиях, и более дурные быстрее улавливаются страстями».
4.5.35. Далее Посидоний в подтверждение своих слов приводит изречения поэтов и события древней истории. И после всего этого он заключает: «Итак, одно зло быстро подхватывается людьми неопытными, другое, напротив, со временем входит в привычку, и одинаково слабые люди, имеющие одинаковые представления, часто имеют разные страсти или одни и те же страсти, проявляющиеся в разной степени».
4.5.36. После этого он ставит еще несколько вопросов – приведу его рассуждение дословно, хотя оно и довольно длинное:
«Почему некоторые люди, которых другие считают великими и которые на самом деле слабы, слушаются чужого мнения и принимают других в качестве советчиков, как Агамемнон, проводивший ночь без сна:
4.5.37. ведь, согласно поэту, он, как и прочие вожди, был поражен невыносимой скорбью из-за бегства ахейцев. Когда же страсть в нем успокоилась, хотя сохранилось прежнее представление о случившемся и прежняя слабость разума, он не считал возможным пребывать в покое:
4.5.38. “Дума сия наконец показалася лучшей Атриду –
С Нестором первым увидеться, мудрым Нелеевым сыном,
С ним не успеют ли вместе устроить совет непорочный,
Как им беду отвратить от стесненной рати ахейской”[339].
4.5.39. Когда же Нестор, всмотревшись в темноту, спрашивает подходящего издали, кто он есть, Агамемнон, объявив, кто он, говорит:
“Так я скитаюсь; на очи мои ниже ночью не сходит
Сладостный сон, и на думах лишь брань и напасти ахеян!
Так за ахеян жестоко страшуся я: дух мой не в силах
Твердость свою сохранять, но волнуется; сердце из персей
Вырваться хочет, и ноги мои подо мною трепещут!”[340]
4.5.40. Если он, так содрогаясь сердцем от страха, в состоянии обратиться за советом, значит, бывает, что те, кто пребывает в состоянии страсти, не считают, что в их положении, каким оно видится им, нет места никакому разумному рассуждению, и при этом действуют по страсти.
4.5.41. Если же он это говорит, уже больше не испытывая страх, но помня о нем, то можно законно задаться вопросом, почему из людей, обладающих одинаковыми представлениями и одинаково слабых, одни отклоняют доводы разума, а другие их принимают. В любом случае причину страсти он не назвал».
4.5.42. После этого Посидоний говорит следующее: «Имеется противоречие в том, что человек, находящийся во власти вожделения, не только отталкивает от себя разум, но даже полагает, что следует иметь что-либо, даже если это не полезно, то есть стремиться к чему-то как к великой пользе из-за его величия, пусть в нем и нет никакой пользы, более того, даже в том случае, если это приносит великий вред, держаться его ради его величия.
4.5.43. Можно еще допустить, что такие люди отвергают говорящих, что это бесполезно, и считают пустословами вызывающихся показать, что это вредно, так как считают, что то, чего они добиваются, несет в себе великую пользу; но невероятно, что такой человек считает нужным почитать объект своего стремления за величайшее благо, даже если он является величайшим злом, восклицая:
“Пусть я погибну: мне погибнуть выгодно”[341].
4.5.44. Невероятно, чтобы причиной этого было то, что такие люди считают, что то, к чему их толкает вожделение, является величайшим благом. Этот вопрос еще предстоит исследовать».
4.5.45. Мне нечего ответить Посидонию на это, и я думаю, что ответов на эти вопросы нет ни у кого, если судить по самой природе вещей и по нынешним стоикам.
4.5.46. Ведь, хотя в наше время их весьма много, и все эти люди не из последних, я не слышал, чтобы кто-либо из них ответил что-либо вразумительное на поставленные Посидонием вопросы. Но об этом мы скажем позже.
4.6.1. Хрисипп не раз и не два, но многократно сам признавал, что причиной страстей в душах людей является не разумная, а некая другая сила. В этом можно убедиться из тех рассуждений Хрисиппа, в которых вялость и слабость души объявляются причиной неправильных действий. Так он называет эти состояния, а противоположные им – бодростью и силой души.
4.6.2. Он заявляет, что причина того, что люди поступают неправильно, иногда бывает в неправильных суждениях, а иногда – в вялости и слабости души, как и причина правильных поступков – в верном суждении, сочетающемся с бодростью души.
4.6.3. Но из этих двух причин суждение относится к разумной силе, а бодрость есть крепость и доблесть другой, не разумной силы, которую сам Хрисипп называет тонус (τόνος) и говорит, что иногда мы отступаем от того, что сами считаем правильным, из-за того, что этот тонус ослабевает, не может постоянно оставаться сильным и не повинуется повелениям разума. В этих словах он отчетливо показывает, что такое страсть.
4.6.4. Приведу отрывок из его книги «Этика» сочинения «О страстях», в котором говорится об этом:
4.6.5. «Более того, вполне уместно мнение, что как напряжения в теле называются вялыми или бодрыми соответственно тому, как проявляются в жилах и тем самым создают или отнимают у нас возможность действовать посредством этих жил, в похожем смысле душевное напряжение тоже называется бодростью или вялостью»[342].
4.6.6. Далее он пишет: «Подобно тому, как при беге, схватывании чего-нибудь и других подобных действиях, которые производятся с помощью жил, наличествует условие, позволяющее совершать действие, и условие, способствующее его прекращению, поскольку жилы вскоре становятся вялыми и слабыми, так и в душе есть нечто подобное жилам; поэтому мы в переносном смысле называем людей расслабленными или собранными»[343].
4.6.7. Далее, разъясняя все это, он пишет так: «Один человек отступает перед опасностью, другой теряет волю и сдается перед лицом потери или прибытка, третий – встречая иные подобные вещи, которых немало.
4.6.8. Каждый такой случай заставляет нас обратиться вспять и порабощает, и мы, уступая, предаем друзей, города и позволяем себе совершать многие постыдные поступки, когда прежний наш порыв ослабел.
4.6.9. Таким человеком Еврипид изобразил Менелая. Выхватив меч, он бросился к Елене, чтобы убить ее, но, увидев ее и поразившись ее красоте, выронил меч, не имея сил даже держать его, о чем и сказано в порицание ему:
Ты нежные едва увидел перси,
И меч из рук упал… Ты целовать
Изменницу не постыдился…»[344]
Все это Хрисипп говорит правильно, однако это противоречит его утверждению о том, что страсти являются суждениями.
4.6.10. Так, Менелай, принявший решение убить Елену и обнаживший меч, после того как приблизился к ней, пораженный красотой, из-за вялости и слабости души – ведь именно это Хрисипп показывает этим примером – не только отбросил меч, но и стал целовать эту женщину и, можно сказать, сделался ее рабом. При этом он не повинуется какому-либо рассуждению, как было бы, если бы он изменил свое суждение; напротив, он безо всякого рассуждения устремляется в направлении, противоположном тому, в котором он решил следовать ранее.
4.6.11. Поэтому и сам Хрисипп далее говорит: «Вот почему во всех случаях, когда негодные люди поступают таким образом, отступая от своего намерения и уступая по многим причинам, правильно будет сказать, что они в каждом случае действуют бессильно и негодно»[345].
4.6.12. Итак, то, что все порочные люди действуют вопреки разуму, повинуясь страстям, из-за своего рода вялости и слабости души, сказано очень правильно; и очень хорошо, что далее он добавил, что это происходит по многим причинам; однако было бы еще лучше, если бы он назвал эти причины.
4.6.13. Ведь если отнестись к этому вопросу со вниманием, то будет ясно, что общей целью всех сочинений о страстях, и особенно об их лечении – а именно в таком сочинении он написал это, – является как раз определение всех тех причин, по которым люди, действуя в соответствии со страстями, отвергают свои первоначальные суждения.
4.6.14. Он же настолько далек от определения всех этих причин, что даже ту причину, которую он упомянул в этом отрывке, он не определил точно. Ведь мало сказать, что это слабость души, поскольку слабость – общая и единая причина всех страстей.
4.6.15. Хрисипп говорит, что есть много таких причин, то есть причин, выявляющих слабость души: для Менелая это красота Елены, для Эрифилы – золото, для другого – нечто другое.
4.6.16. Существуют тысячи причин, по которым живущие в соответствии со страстью отходят от своего первоначального суждения.
4.6.17. Однако не нужно перечислять все эти тысячи причин, а достаточно сказать о немногих основных, как это делал Платон, говоря, что знание обладает царской властью и господством и что никакой человек, обладающий знанием, не может ошибаться ни в чем, но ошибаются переубежденные, или забывшие это, или принужденные силой, или прельщенные, всякий в своем деле.
4.6.18. Но забыть что-либо или быть переубежденным – это еще не страсть, равно как и полное отсутствие знания есть невежество и незнание, а не страсть.
4.6.19. Если кто-либо отступает от своего прежнего суждения, принужденный гневом или прельщенный наслаждением, то душа его является слабой и вялой, и движение ее есть страсть, как душа выведенного в трагедии Менелая, прельщенная влечением, отступает от первоначального намерения, или принуждаемая гневом душа Медеи, о которой Хрисипп упоминает, приводя стихи Еврипида и не понимая, что они свидетельствуют против него самого:
«Я понимаю, что на зло решаюсь,
Но гнев сильней суждения во мне»[346].
4.6.20. Ведь если бы пассаж Еврипида свидетельствовал в пользу взглядов Хрисиппа, там не было бы сказано «я понимаю», но было бы сказано нечто противоположное: «я не знаю и не понимаю, что решаюсь на зло».
4.6.21. Ведь что иное может означать это понимание и это подчинение гневу, как не то, что автор предполагает у Медеи два начала побуждений: одно – то, при помощи которого мы понимаем события и имеем знание о них, то есть разумную силу, другое же – неразумное начало, дело которого – гневаться.
4.6.22. Итак, душа Медеи была принуждена этим началом; другое начало – вожделеющее – прельстило душу Менелая и вынудило его следовать своим повелениям.
4.6.23. Хрисипп не чувствует здесь противоречия, но делает тысячи утверждений такого рода, например, когда говорит: «Это влечение, неразумное и отстраненное от разума, распространено, я думаю, шире всего; имея его в виду, мы говорим, что кто-то охвачен гневом»[347].
4.6.24. И еще: «Поэтому с людьми, охваченными этой страстью, мы ведем себя как с безумными и относимся к ним, как к тем, кто потерял рассудок, не в себе и не владеет собой»[348].
4.6.25. Затем он снова объясняет то же самое: «Эта утрата себя и выхождение из себя происходят не из-за чего иного, как из-за отказа от разума, о чем мы сказали выше»[349].
4.6.26. А ведь выражения «быть влекомым гневом», «выйти из себя», «быть вне себя» и подобные им явно свидетельствуют против того, что страсти есть суждения и связаны с разумной силой души, как и то, что сказано им далее:
4.6.27. «Поэтому мы можем слышать, как о влюбленных, о людях, охваченных другими сильными желаниями, и о тех, кто гневается, говорят, например, что, мол, пусть уж гневаются, что надо войти в их положение и, плохо это или хорошо, никоим образом их не отговаривать, даже если они поступают неправильно и для себя вредно»[350].
4.6.28. Ведь и то, о чем говорит здесь Хрисипп, вновь указывает, что яростная сила есть нечто иное, чем сила разумная, и что стремления живого существа, когда оно находится в состоянии страсти, управляются либо этой силой, либо силой вожделеющей, так же как когда оно находится вне страсти, оно управляется силой разумной.
4.6.29. О следующем высказывании Хрисиппа можно сказать то же, что и о приведенных ранее: «Любимые в особенности ожидают от тех, кто их любит, именно таких порывов, то есть что они будут вести себя непредсказуемо и безрассудно, а также пренебрегать увещаниями и, более того, вообще ничего такого не станут слушать»[351].
