Гален
Сочинения. Том 3
3.3.24. Рассуждение Хрисиппа о руководящей силе наполнено стихами поэтов, свидетельствующими, что либо страсти пребывают в области грудной клетки и сердца, либо что есть две силы души, отличающиеся друг от друга по своему роду: одна – неразумная, другая – разумная.
3.3.25. Ведь и цитаты Гомера и Гесиода, приведенные Хрисиппом, которые я обсуждал ранее, и то, что он цитирует таким же образом из Орфея, Эмпедокла, Тиртея, Стесихора, Еврипида и многих других поэтов, выглядят у него одинаково нелепо. Вот, например, он цитирует Тиртея:
«С неукротимой душою, как лев, на охоту идущий…»[284]
3.3.26. Мы все, люди, прекрасно знаем, что у льва есть яростный дух, и нам не надо для этого слушать стихи Тиртея. Хрисиппу же, который отнимает у львов их дух и их ярость, не стоило бы эти стихи цитировать.
3.3.27. Ведь, как я уже говорил в первой книге, стоики утверждают, что ни одно из бессловесных животных не имеет ни яростного, ни вожделеющего, ни разумного начала: они, вопреки всякой очевидности, отказывают животным во всем этом.
3.3.28. Тиртей же, как и Гомер, Гесиод и вообще все поэты, говорит, что львы имеют высшей степени яростный дух, и потому наиболее горячих людей уподобляют львам; помимо поэтов, и все люди называют обладающих наиболее пылким духом львами.
3.3.29. Так же и зрители каждый день подбадривают этим словом атлетов. Итак, все это совершенно противоположно тому, что хочется видеть Хрисиппу.
3.3.30. Отходя от аргументов, связанных с природой исследуемого вопроса, он всякий раз действует скорее как судебный оратор, чем как философ, то есть рассчитывает победить благодаря множеству свидетелей, но те, кого он вызывает в качестве свидетелей своей стороны, всякий раз предают его и свидетельствуют против него.
3.4.1. Итак, когда он говорит, что иные люди называются лишенными сердца, потому что все люди верят, будто руководящая сила души находится в сердце, то удивления достоин этот человек, если он настолько не понимает этого выражения, что не сознает, что глупых и неразумных никогда не называют лишенными сердца, но, издеваясь, называют их безмозглыми, а лишенными сердца называют робких и трусливых.
3.4.2. Итак, и здесь мнение Хрисиппа опровергается теми самыми свидетелями, которых он призывает, ведь они утверждают, что разумное начало находится в мозге, а яростное – в сердце.
3.4.3. Клянусь, удивительно, как он умудряется истолковать значение, которое большинство вкладывает в выражение «лишенный сердца», еще и приплетая сюда выражение «без нутра» (ἄσπλαγχνος). Вот его рассуждение:
3.4.4. «Наряду с теми выражениями, о которых было сказано, используют еще и другие, например, “те, которые без нутра”, – сообразно чему мы говорим, что у такого-то “нет мозгов” или “есть мозги”. Это подразумевает, что в таком же смысле мы говорим, что у такого-то “нет сердца” или “есть сердце”, – соответственно сказанному выше. Выражение “те, которые без нутра” означает, по всей видимости, что “внутри” ничего не болит; но по большей части подобные выражения применяются к людям в отрицательном смысле в связи с сердцем, а о “мозге” можно говорить в таком же смысле или в силу его схожести с сердцем, или потому, что он имеет такое же значение, как и внутренности».
3.4.5. Таково это рассуждение; необходимо прочитать его трижды или четырежды, затратив на это много времени и со вниманием следя за тем, что говорится. Только так, я думаю, можно вникнуть в его суть и убедиться, что оно ничего не стоит, как говорится в пословице: «Возьми ничего и храни хорошо».
3.4.6. Я, со своей стороны, часто и во многих книгах читал рассуждения, в которых встречаются слова и фразы, не имеющие никакого смысла, но все-таки не настолько, как в приведенном нами рассуждении.
3.4.7. Ведь это рассуждение – загадка, которая поражает своей неясностью, соединенной с неуместной краткостью. При этом Хрисипп не стремился к краткости ни в одном из своих трудов, но, напротив, так многословен, что сыплет словами часто и многообразно, поворачивая их то так, то эдак.
3.4.8. Его обыкновение неясно выражаться вытекает из отсутствия способности к объяснению, и мне кажется, что он не стесняется растягивать свои рассуждения, по три-четыре раза объясняя одно и то же, именно потому, что сам чувствует слабость своих рассуждений.
3.4.9. Краткость же ему незнакома и редко встречается в его сочинениях, и более всего он бывает краток там, где он чувствует неизбежность провала своего рассуждения. Ведь, я думаю, он стремился побыстрее пробежать опасное место, ведь если он остановится, его настигнет опровержение.
3.4.10. Мне кажется, как в других рассуждениях он противится необходимости отчетливо разъяснить свою мысль, так и в тех словах, которые мы опровергаем сейчас, он прячет свое рассуждение за неясностью, проистекающей из краткости, чтобы казалось, что он опроверг обвинение, а не обошел его, и чтобы мы не смогли оспорить сказанное, так как ничего в нем не поняли.
3.4.11. Именно это, как мне кажется, можно видеть в приведенном рассуждении, где рассматривается, как большинство употребляет выражения «лишенный нутра» и «безмозглый». Мне кажется, смысл этого рассуждения можно раскрыть примерно следующим образом: выражение «лишенный нутра» иногда употребляется в том же значении, что «лишенный сердца», так как сердце расположено у человека внутри, а выражение «безмозглый» иногда употребляется в том же значении, что «не имеющий нутра», так как головной мозг является не просто внутренним органом, но органом руководящим.
3.4.12. Однако стоики не принимают такое объяснение, но говорят, что в этом рассуждении Хрисиппа говорится нечто другое, а что – не открывают, вероятно, потому, что это некое тайное учение, и явно порицают нас за то, что мы спешим спорить прежде, чем поняли, что говорится. Некоторые же из них бранятся еще более неистово, называют нас невежественными любителями поспорить и говорят, что отказываются учить невежд и объяснять им смысл слов.
3.4.13. Впрочем, другие вещи они подробно разъясняют, хотя мы не просим, однако когда доходят до чего-то такого, то, как я сказал, понимают, что здесь болтовня не поможет им в споре. Тогда те из них, что пишут книги, как бы пробегают это место быстрыми и неясными формулировками, а истолковывающие их сочинения предпочитают вызвать у слушателя подозрение в том, что от него что-то скрывают из недобрых чувств, делая вид, что не желают учить нас, вместо того, чтобы признать поражение в споре.
3.4.14. Однако оставим «лишенных нутра» и «безмозглых» – не будем слишком расстраивать Хрисиппа и его сторонников, демонстрируя, что вызванные ими свидетели дают показания против них же; вернемся к тому месту рассуждения, в котором мы сделали отступление.
3.4.15. Хрисипп, наполнив всю книгу стихами Гомера, Гесиода, Стесихора, Эмпедокла и Орфея, прибавив к ним еще немало из трагедий Тиртея и других поэтов, догадался, наконец, что проявил достойную удивления бесконечную болтливость – такое название ей подходит более всего, как я полагаю, – и добавил ко всему этому буквально следующее:
3.4.16. «Скажут, пожалуй, что это болтовня старухи или, может быть, учителя грамоты, который хочет перечислить как можно больше стихов, содержащих одну и ту же мысль»[285].
3.4.17. Прекрасно сказано, о Хрисипп, лучше было бы, если бы ты не только сказал это, но и вообще удержался от старушечьей болтовни.
3.4.18. Ведь что может быть больше похоже на старушечью болтовню или разглагольствование школьного учителя, что дальше от научного доказательства, подобающего мужу-философу, чем это: в начале упомянуть учение Платона, а затем оставить его без внимания, отбросить, не разобрав написанное об этом предмете теми, кто жил после него, пройти мимо задававшихся об этом вопросов, споров, противоречий и их разрешений? С помощью всего этого надлежало ему обосновывать свое мнение, используя научные доказательства, а не цитировать поэтов, не призывать в свидетели толпу простолюдинов, не выписывать того, что говорят женщины, – притом, что ему не повезло даже с теми свидетелями, которых он вызвал сам.
3.4.19. Ведь и все поэты, и большинство простолюдинов свидетельствуют против него. И действительно, какой поэт не писал, что многие из животных испытывают вожделение и гневаются сильнее человека?
3.4.20. Разве простолюдины используют эти слова не в соответствии с учением Платона, то есть не пользуются выражением «лишенный сердца» в значении «трусливый, робкий, малодушный»? А «взять сердце» призывают, побуждая ближнего к мужественному деянию, насмехаясь же над говорящими нечто неразумное, называют их «безмозглыми» и «безрассудными», при том что «рассудительными» и «благоразумными» называют тех, кого одобряют за проницательнность; «лишенными нутра» же называют тех, кто никого не жалеет, никого не любит, кому вообще безразличны те, кто их хвалит или порицает, делает им зло или добро, – словом, тех, кто подобен бесчувственным камням.
3.4.21. Итак, «лишенными нутра» называют тех, кого высмеивают за полное бесчувствие, «лишенными сердца» – робких, «безмозглыми» – неразумных.
3.4.22. Поскольку есть некий третий внутренний орган – печень, в котором помещается вожделеющая часть души, то следует, чтобы человек, который намеревается установить совершенный порядок в своей душе, имел и в ней некую соразмерность присущих ей движений. Если же человек является бесчувственным в этой части, что бывает и в отношении двух других, и она у него обустроена плохо, то такой человек по справедливости называется «лишенным нутра».
3.4.23. Противоположный ему тип определяется как имеющий большие внутренности (μεγαλόσπλαγχνος)[286]. Такова Медея в изображении Еврипида: действительно, внутренние силы ее велики, и каждый из трех основных внутренних органов имеет в ней сильные движения. В этой трагедии представлена женщина, обуреваемая вожделением и яростью, но при этом имеющая чрезвычайно острый ум.
3.4.24. Достаточным признаком того, как сильна в ней вожделеющая часть души, является ее чрезмерное движение – любовь к Ясону: побежденная этой любовью, она предала и бросила своих близких, последовала за чужеземцем и совершенно доверила ему себя. Важным признаком того, что в ней чрезмерно сильно яростное начало, является то, что она испытывает ярость даже в отношении своих детей.
3.4.25. А то, что и разумное начало в ней чрезвычайно сильно – ибо и в этом отношении Еврипид изобразил ее женщиной незаурядной, – видно из того, как она спланировала месть для своих врагов и как она многократно обращается к себе, пытаясь сдержать и смягчить свой гнев, чтобы он не толкал на нечестивые дела.
3.4.26. Так что правильно Еврипид говорит о ней:
«Что может, скажи, сотворить
Наделенная силой и страстью душа,
Не умеющая успокаиваться,
Уязвленная злою обидой?»[287]
3.4.27. Итак, она – «имеющая большие внутренности»; а «лишенный нутра» и «маловнутренний» – это тот, у которого все три части души ничтожны, малы, медлительны и неповоротливы.
3.4.28. Среди этих рассуждений не премину сказать то, что пришло мне в голову: древними философами было сказано, что, разговаривая с болтливыми людьми, нельзя не впасть в болтливость.
3.4.29. Итак, и я был вынужден из-за болтовни Хрисиппа заняться обсуждением слов простолюдинов и Еврипида, чего никогда бы не стал делать добровольно, приводя доказательства для такого тезиса.
3.4.30. Ведь не только Еврипид, или Тиртей, или какой-либо другой поэт, или тем более какой-нибудь простолюдин, но даже сам Гиппократ, по общему признанию наилучший из всех врачей, или Платон, первый из всех философов, не заслуживает того, чтобы поверить его свидетельству в пользу того или иного тезиса без всякого доказательства.
3.4.31. Ведь те, кто жил после Платона, могут хоть разорваться от зависти, могут, как последователи Хрисиппа, из жажды соперничества сделаться бесстыдными софистами – они не смогут превзойти учение Платона или подражать его строю доказательств. Однако даже этим мужам[288], настолько превосходящим всех других познанием души, разумный человек не станет просто верить на слово, но будет ожидать доказательств.
3.4.32. Хрисипп же не упомянул и не попытался исследовать ни одного из тех доказательств, которые они приводят в защиту предложенного тезиса, но при этом не устыдился призывать в свидетели Тиртея и Стесихора, которые, если бы кто спросил их при жизни, претендуют ли они на знание этих учений, признались бы, очевидно, что ни об одном из них не слышали, и я думаю, что они скорее сами желали бы узнать у Хрисиппа что-нибудь об этом, чем что-то из этого доказывать.
3.4.33. И тогда Хрисипп, вероятно, повел бы их к простолюдинам, мудрец – к невеждам, благоразумный – к безумным, владеющий искусством последовательного рассуждения – к тем, кто и в словах, и в делах постоянно противоречат и друг другу, и себе самим.
3.4.34. Но хотя простолюдины и неразумны, хотя они и расходятся во мнениях друг с другом и с самими собой, я думаю, они все же имеют здравый смысл настолько, чтобы не призывать в поддержку того, что они говорят, тех, кто будет свидетельствовать против них.
3.4.35. Хрисипп же со всей своей мудростью превзошел простолюдинов в невежестве, поскольку он призывает в свою защиту тех свидетелей, которые дают показания против него. Из-за этого и я теперь вынужден пустословить, чтобы показать, насколько глубоко заблуждается Хрисипп.
3.4.36. Ведь он не вспомнил ни одного из приведенных Платоном и Гиппократом доказательств, не опроверг их, сам не высказал никакого другого доказательства и не понял, каких свидетелей следует призвать.
3.4.37. Итак, мы и в первой книге говорили о противоречиях Хрисиппа самому себе, но теперь совершенно очевидно тупоумие этого человека, ведь он не только не скрывает те факты, которые ему полезно было бы скрыть, то есть те, которые явно опровергают его же мнение, но привлекает их в качестве свидетельств.
3.5.1. Итак, оставим это и рассмотрим по порядку все проблемы, которые он ставит, возвращаясь к началу спора, чтобы ничего не пропустить. Я приведу все его рассуждение целиком, хоть оно и достаточно длинно. Вот оно:
3.5.2. «Поскольку гнев возникает здесь, то разумно предположить, что и остальные влечения находятся здесь же, да и все прочие страсти, помыслы и все тому подобное.
3.5.3. Большинство людей, прельщенное обычным словоупотреблением и придерживающееся вышеупомянутого убеждения, весьма правильно обозначает многие из этих вещей. Прежде всего, если начать с этого, все люди придерживаются такого способа выражения, когда говорят, что ярость “поднимается” в ком-то, и когда считают, что кто-то должен “испить” свой гнев. И опять же, когда мы говорим, что они “проглатывают” или не “проглатывают” свои мучения, мы выражаемся согласно этому естественному убеждению.
3.5.4. Точно таким же образом говорят, что ни одно из этих переживаний не “спустилось” до них и “он проглотил слова и ушел”. А Зенон в ответ на упреки, что все непонятное он “подносит ко рту”, возразил: “Но не все проглатывается”. Но говорить о “проглатывании” речей или о том, что они “спускаются” к нам, было бы совершенно неуместно, если бы наше ведущее начало (к которому обращены все подобные вещи) не находилось в груди.
3.5.5. Если бы оно находилось в голове, было бы смешно и нелепо говорить, что слова “спускаются”. В этом случае, думаю я, уместнее было бы говорить “поднимаются”, а не “спускаются”, – соответственно отмеченному выше естественному убеждению. Ведь только в том случае, если слуховые ощущения передаются “вниз”, в область рассудка, а рассудок находится в груди, уместно будет говорить о “спуске”. Если же ум находится в голове, это будет, скорее, неуместно»[289].
3.5.6. Здесь Хрисипп снова не чувствует, что призывает простолюдинов свидетельствовать против самого себя; ведь, употребляя выражения «поднимается гнев» или «опускается раздражение» и другие подобные выражения, они свидетельствуют, что считают, что гнев и вообще страсти находятся где-то внизу, а мышление – в голове.
3.5.7. Я думаю, что выражение «сказанное до них не спустилось» употребляется большинством не в том значении, что кто-то не понимает сказанного или не воспринимает его умом, но в тех случаях, когда слова должны были бы вызвать ярость, скорбь, гнев или иную подобную страсть, но слушатель не придает значение этим словам и не чувствует в себе движение страстей. И давайте на этом покончим с этой болтовней.
3.5.8. После этого Хрисипп упоминает и нечто другое: «К женщинам все сказанное относится в гораздо большей мере: если сказанное до них “не доходит”, они часто подносят палец к сердцу и говорят, что слова туда не дошли»[290].
3.5.9. Это умозаключение того же рода, что и прежние, и добавляются еще два наимудрейших умозаключения, а именно: что это говорят женщины, а не мужчины, как раньше, и что они, как бы танцуя, выражают этим указанием то, что у мужчин выражает слово. Но и здесь, благороднейший Хрисипп, ты вызываешь женщин свидетелями против самого себя.
3.5.10. Ведь они так говорят и «танцуют руками», как ты выражаешься, не отрицая, что поняли сказанное, но заявляя, что брань, угроза или что-то в этом роде не заставила их гневаться, сердиться или вообще как-либо раздражаться; я думаю, что и сам Хрисипп это понимает.
3.5.11. Итак, он противоречит самому себе, когда далее пишет: «И то самое естественное убеждение, соответственно которому мы говорим, что сказанное (будь то угрозы или брань) не “спустилось” настолько, чтобы дойти до человека, задеть его и привести в смущение, – то же самое убеждение позволяет нам называть некоторых людей “глубокими”, поскольку ни одно из таких воздействий, “спускаясь”, не достигает их»[291].
3.5.12. Итак, сам Хрисипп свидетельствует, что при угрозах и брани говорится, что «сказанное не спускается в грудь».
3.5.13. Тем не менее он вставил в свое рассуждение слово «разумение» там, где следует сказать «гнев»; ведь рассуждать, постигать сказанное, распознавать противоречащее и согласующееся – дело разумной силы; а не раздражаться и не сердиться при брани и угрозах – характерная особенность яростной части души.
3.5.14. Но это Хрисипп говорит в следующем отрывке, а между только что приведенным рассуждением и тем, которое я привел раньше, а именно о женщинах, есть другое рассуждение, которое я приведу теперь для того, чтобы вообще ничто не казалось обойденным молчанием.
3.5.15. Вот оно: «Соответственно этому естественному убеждению мы говорим, что некоторые “извергают” свои переживания, а еще· называем человека “глубоким”, и многие выражения такого рода употребляются соответственно тому естественному убеждению, о котором говорилось выше. Таким образом, когда “проглатывают”, скажем, высказывание “стоит день”, затем доводят его до ума, а потом заявляют, что “день не стоит” (хотя положение вещей не меняется), – в этом случае “извергают” вполне удобное и уместное слово»[292].
3.5.16. Я, со своей стороны, не слышал, чтобы кто-то говорил «извергать», но предпочитают говорить «выплевывать», «сплевывать», «сбрасывать», «отбрасывать» и «устраняться», когда имеют в виду, что кто-то отказался от дурных мнений.
3.5.17. Если же в этом значении употребляют слово «изрыгать», то это то же самое, что «выплевывать» и «отбрасывать», то есть это выражение синонимично другим метафорическим выражениям.
3.5.18. То же, что такими аргументами не стоит пользоваться не только философу, но даже ритору, было показано мной ранее в этом труде. Это и теперь можно показать посредством краткого пересказа риторических произведений, которые пишутся, чтобы научить нас топосам, используемым при аргументации по любой теме.
3.5.19. В этих книгах не упоминается ни один из тех аргументов, которыми Хрисипп наполнил свои сочинения.
3.5.20. Но если бы я решил тщательно исследовать все его рассуждения, чтобы ни одна ошибка не осталась неразобранной, то растянул бы книгу до бесконечного размера.
3.5.21. Итак, здесь я оставляю то, о чем писал раньше, и перехожу к следующему, где Хрисипп начинает представлять свидетельства поэтов, вставляя немногие свои слова посреди них, то как толкование смысла цитаты, то как некую эпитому, то есть краткое изложение главного.
3.5.22. Так вот, начиная с некоего изречения Эмпедокла, он истолковывает и вводит в оборот некоторые более важные положения, среди которых есть и одно о звуке, которое я упомянул во второй книге этого сочинения. В этой же книге мне хотелось представить те доводы, которые имеют убедительность, не заслуживают того, чтобы их отбросить сразу, и не призывают в свидетели ни женщин, ни простолюдинов, ни этимологию, ни движения рук, ни наклоны и кивки головой, ни поэтов. Вот на этом я хотел остановиться, не присоединяя к этому ничего из только что перечисленного мной.
3.5.23. Но моим друзьям показалось, что не следует обходить молчанием и совершенно бессмысленное пустословие Хрисиппа, но стоит отмечать нелепость его доводов и показывать, что они не только не могут быть использованы как доказательства мнений стоиков, но даже свидетельствуют против них. Поэтому я и вставил все это в настоящую книгу.
3.5.24. Нет нужды опять говорить в этой книге о звуке, так как я достаточно осветил эту тему в предыдущей книге, упомяну лишь то, что сказано в книге Хрисиппа вслед за этим рассуждением.
3.5.25. Я имею в виду рассуждение о движениях рук, когда мы прикасаемся к груди, показывая на самих себя, и слове «ἐγὼ» (я), о чем он говорил в «Этимологиях»: он утверждает, что и это слово содержит в себе некое очевидное указание, которое состоит в том, что на первом его слоге подбородок и губа как бы направляются вниз к груди.
3.5.26. Я говорил об этом здесь во второй книге и в сочинении «О правильности имен»[293].
3.5.27. Сходно с этими умозаключениями и то, что затем, в первой книге сочинения «О душе» Хрисипп пишет относительно этимологии слова «сердце», а именно:
3.5.28. «Соответственно всему этому, сердце (καρδία) получило свое название благодаря особой силе и главенству, то есть благодаря тому, что в нем заключается главенствующая и повелевающая часть души, поэтому оно, можно сказать, называется “сила” (κρατία)»[294].
3.5.29. Мы не станем, о благороднейший Хрисипп, спорить с тем, что это наиболее важный орган для поддержания жизни, но мы не согласны с тем, что это вообще главный орган живого существа.
3.5.30. Природа не дала сердцу управлять и руководить всем, – я имею в виду случай, когда у человека все устроено надлежащим образом, – но, как мы доказываем, мозгу надлежит управлять, а сердцу – подчиняться.
3.5.31. Следом за сказанным Хрисипп пишет так: «Наша основа находится в этой части тела, мы пребываем в согласии с ней, и все органы чувств простираются к этой части»[295].
3.5.32. Только этот итог – из научных посылок, и если бы Хрисипп еще и доказал это, мы бы воздали хвалу этому мужу и уверовали бы в учение стоиков.
3.5.33. Но поскольку он даже не попытался доказать это, а лишь сделал заявление, – мы же ранее уже показали, что все это рождается не в сердце, но что начало всему этому есть головной мозг, и далее собираемся привести этому дополнительные доказательства, – я думаю, верить следует не мнению Хрисиппа, но мнению Гиппократа и Платона.
3.5.34. Но именно это, то есть самое главное и основное в обсуждаемом нами учении, Хрисипп излагает мельком, как бы на бегу, а о том, что вовсе не стоит упоминания, говорит чрезвычайно пространно.
3.5.35. Затем он упоминает о речи и об источнике нервов; обе эти темы рассматривались мной в предыдущих книгах.
3.5.36. После этого он рассматривает оборот «лишенный сердца», о котором мной было сказано прежде, теперь же я разберу рассуждение Хрисиппа постольку, поскольку оно подтверждает то, что я сказал ранее.
3.5.37. Он говорит так: «Соответственно этому некоторые из людей называют “благо-сердечными” (εὐκάρδιοι), точно так же, как “благо-душными” (εὔψυχοι), и у тех, кто печалится о других, как говорят, “сердце болит”, то есть считается, что страдание от скорби возникает в сердце»[296].
3.5.38. Этим высказыванием Хрисипп точно свидетельствует в нашу пользу, то есть подтверждает, что разумное начало души ни у кого из простолюдинов решительно никогда не считается находящимся в сердце. Точно так же и «лишенный сердца» означает у них не «неодушевленный», как думает Хрисипп, но «робкий».
3.5.39. Так же они говорят «сердце болит», имея в виду, что человек испытывает скорбь, что и сам он свидетельствует в только что приведенном отрывке, когда говорит, что «страдание от скорби возникает в сердце».
3.5.40. Таким образом, во всех своих рассуждениях Хрисипп, сам того не замечая, помещает в частях, находящихся ниже головы, страсти души, но не ее разумную часть, которая получает знание и стремится к истине.
3.5.41. Также когда он далее прибавляет: «Итак, в общем, как я сказал в начале, со всей очевидностью обнаруживается, что страх и скорбь возникают именно в этой части»[297], он свидетельствует как раз в пользу мнения Платона.
3.5.42. И в приведенном далее отрывке он вновь, сам того не замечая, подтверждает, что страстная часть души расположена в сердце:
3.5.43. «Очевидным признаком страха является сердцебиение и “сосредоточение” всей души в этом месте. Но это не просто вторичное явление, возникающее как результат естественного “сочувствия” одной части другим, – поскольку люди в этом случае “прижимаются” к самим себе и привлекаются к этой части как к ведущей, а сердце оказывается словно ее защитником.
3.5.44. И связанные со скорбью переживания естественным образом возникают где-то здесь, так что никакое другое место не ощущает “сочувствия” или сострадания. Ведь когда возникающие при этом мучения становятся сильными, ни в каком ином месте эти переживания не проявляются, и только в области сердца они более всего заметны»[298].
3.5.45. Мы скажем, что все это говорится Хрисиппом истинно, и посоветуем его сторонникам помнить это и больше не добиваться от нас другого доказательства в защиту того, что страхи и страдания и другие подобные страсти собираются в сердце.
3.5.46. Но это принимается и самими стоиками, ведь не только Хрисипп, но и Клеанф, и Зенон с готовностью подтверждают это; необходимо исследовать только то, в чем заключается весь спор, а именно, здесь ли находится разумная часть.
3.5.47. Итак, рассуждения Хрисиппа, уже многократно повторенные, ясно показывают, что яростная часть содержится в сердце, а мы, со своей стороны, привели доказательства, сходные с этими и еще более сильные, касающиеся местоположения разумной части в головном мозге. Итак, если составить вместе эти два доказательства, что иное они будут доказывать, как не мнение Платона и Гиппократа?
3.6.1. Поскольку мы подошли к этому в своем рассуждении, то имеет смысл здесь напомнить учение о научных доказательствах, которое было подробно изложено мной в предыдущей книге, где я перечислил посылки, из которых доказывается то или иное положение.
3.6.2. Ведущий принцип состоит в том, что необходимо брать за точку отсчета главные и второстепенные свойства того или иного внутреннего органа, а свойства эти для каждого органа в отдельности мы перечислили ранее.
3.6.3. А главные из этих свойств таковы: прежде всего, головной мозг является началом для органов, которые передают ощущения и произвольные движения во все члены живого существа и называются нервами, так же как сердце – для артерий.
3.6.4. Далее, следует учесть, что при сжатии и повреждении желудочков головного мозга животное немедленно впадает в ступор, однако движение в артериях и в сердце не останавливается, но когда сходным образом мы поступаем с сердцем, движение в артериях прекращается, а животное нисколько не обнаруживает повреждения ни в ощущении, ни в любом движении.
3.6.5. Мы показали, что ни один из этих двух органов не дает силы другому: ни сердце не управляет головным мозгом в отношении ощущений и произвольных движений, ни головной мозг сердцем – в отношении пульсации крови, но каждый из этих органов является как бы источником соответствующей функции.
3.6.6. Здесь в качестве доказательства можно привести наблюдение, о котором мы будем много говорить в последующих книгах. Так, при поражениях головного мозга животное начинает вести себя безумно или теряет способность двигаться или ощущать, если же повреждено сердце, животное теряет силы и погибает, однако ничего из перечисленного выше с ним не происходит.
3.6.7. Итак, поскольку дело обстоит таким образом, говорящие, что нервы выходят из сердца, могут говорить это и писать, как они говорят и пишут и о многом другом, но доказать это опытами на животных они не могут.
3.6.8. Из сказанного следует, что разумное начало, из которого произрастают нервы, находится в головном мозге; а многословные рассуждения Хрисиппа о сердце доказывают не то, что этот внутренний орган мыслит, но то, что он испытывает гнев, страх и скорбь, а все эти действия и страсти относятся к яростной части души.
3.7.1. Сейчас необходимо напомнить то, что я сказал прежде в этом сочинении, а именно что Хрисипп вслед за приведенным рассуждением снова необдуманно выводит обе силы из одного органа, не добавляя ни одного убедительного или правдоподобного доказательства, что станет ясно из следующего рассуждения, написанного им в том же духе:
3.7.2. «Поэтому нелепо им что-нибудь отрицать в связи с этим, – скажут ли они, что скорбь, беспокойство и душевная боль не являются муками, или же скажут, что это муки, которые возникают в ином, нежели ведущее начало, месте.
3.7.3. То же самое мы скажем и о радости, и об отваге, которые явно обнаруживают свое возникновение в области сердца.
3.7.4. Ведь когда у нас болит нога или голова, то боль возникает именно в этих местах. Точно так же мы чувствуем, что муки скорби возникают в груди; и не бывает так, что скорбь – это не мука или что она возникает не в ведущем начале, а в каком-нибудь другом месте»[299].
3.7.5. На это рассуждение справедливо ответить Хрисиппу по каждому из основных затронутых им вопросов, начиная с первого, а именно с его заявления, что страдание, тревога и боль являются муками.
3.7.6. Если бы кто-нибудь привел нам этот довод в виде проблемы для дискуссии, как Хрисипп, или в виде утверждения, мы бы согласились с этим доводом и сказали, что скорбь, беспокойство и душевная боль по роду своему принадлежат к разряду мук, или скорее, если уж пользоваться общеупотребительными в языке эллинов названиями, страданий и печалей: эти названия ничем друг от друга не отличаются, как «столб» и «колонна» или «очи» и «глаза»; причем тревога и скорбь есть видовые названия, относящиеся к общему роду скорби.
