Гален
Сочинения. Том 3
3.8.7. ἡ μὲν γὰρ εἰς αὐτὸν κατάποσις τῆς Μήτιδος καὶ ἔνδον τοῦ Διὸς τῆς ᾿Αθηνᾶς γένεσις κατ’ ἀμφοτέρους τοὺς λόγους ἐστίν˙ διαφέρουσι δ’ ἐν τῷ πῶς ταῦτα συνετελέσθη, πρὸς τὸν ἐνεστῶτα λόγον οὐθενὸς ὄντος <τοῦ> τοιούτου.
3.8.8. τὸ γὰρ κοινὸν ἐν αὐτοῖς ὑπάρχον μόνον χρήσιμόν ἐστι πρὸς τὰ ἐνεστηκότα. λέγεται δ’ ἐν μὲν τῇ Θεογονίᾳ οὕτως·
3.8.9. “Ζεὺς δὲ θεῶν βασιλεὺς πρώτην ἄλοχον θέτο Μῆτιν,
πλεῖστα θεῶν εἰδυῖαν ἰδὲ θνητῶν ἀνθρώπων.
ἀλλ’ ὅτε δή ῥα ἔμελλε θεὰν γλαυκώπιδ’ ᾿Αθήνην
τέξεσθαι, τότ’ ἔπειτα δόλῳ φρένας ἐξαπατήσας
αἱμυλίοισι λόγοισιν ἑὴν ἐγκάτθετο νηδύν˙
ὥς οἱ συμφράσ<σ>αιτο θεὰ ἀγαθόν τε κακόν τε.”
3.8.10. εἶτα προελθών φησιν οὕτως·
“αὐτὸς δ’ ἐκ κεφαλῆς γλαυκώπιδα γείνατ’ ᾿Αθήνην,
δεινήν, ἐγρεκύδοιμον, ἀγέστρατον, ἀτρυτώνην,
πότνιαν, ᾗ κέλαδοί τε ἅδον πόλεμοί τε μάχαι τε.”
στήθεσι γὰρ αὐτοῖς ἔνδον εὔδηλον ὅτι ἀπέθετο τὴν Μῆτιν, καὶ οὕτως φησὶν αὐτὴν γεννῆσαι κατὰ τὴν κεφαλήν.
3.8.11. ἐν δὲ τοῖς μετὰ ταῦτα πλείω διεληλυθότος αὐτοῦ τοι-αῦτ’ ἐστὶ τὰ λεγόμενα·
˝ἐκ ταύτης ἔριδος ἡ μὲν τέκε φαίδιμον υἱὸν
῞Ηφαιστον τέχνῃσιν ἄνευ Διὸς αἰγιόχοιο,
ἐκ πάντων παλάμῃσι κεκλημένον οὐρανιώνων.
3.8.12. αὐτὰρ ὅ γ’ ᾿Ωκεανοῦ καὶ Τηθύος ἠυκόμοιο
κούρην νόσφ’ ῞Ηρης παρεδέξατο
καλλιπαρῄου, ἐξαπαφὼν Μῆτιν, καίπερ πολὺ δινεύουσαν.
συμμάρψας δ’ ὅ γε χερσὶν ἑὴν ἐγκάτθετο νηδύν,
δείσας μὴ τέξῃ κρατερώτερον ἄλλο κεραυνοῦ.
3.8.13. τοὔνεκά μιν Κρονίδης ὑψίζυγος αἰθέρι ναίων
κάππιεν ἐξαπίνης. ἡ δ’ αὐτίκα Παλλάδ’ ᾿Αθήνην
κύσατο·τὴν μὲν ἔτικτε πατὴρ ἀνδρῶν τε θεῶν τε
πὰρ κορυφὴν Τρίτωνος ἐπ’ ὄχθῃσι<ν> ποταμοῖο.
Μῆτις δ’ αὖτε Ζηνὸς ὑπὸ σπλάγχνοις λελαθυῖα
ἧστο, ᾿Αθηναίης μήτηρ, τέκταινα δικαίων,
πλεῖστα θεῶν εἰδυῖα καταθνητῶν τ’ ἀνθρώπων.
3.8.14. ἔνθα θεὰν παρέδεκτο Θέμιν· παλάμαις περὶ πάντων
ἀθανάτων ἐκέκασθ’ <οἳ> ᾿Ολύμπια δώματ’ ἔχουσιν,
αἰγίδα ποιήσασα φοβέστρατον ἔντος ᾿Αθήνῃ·
σὺν τῇ ἐγείνατό μιν πολεμήια τεύχε’ ἔχουσαν.˝”
3.8.15. ταῦτα προειπὼν ὁ Χρύσιππος ἑξῆς αὐτοῖς συνάπτων τάδε γράφει˙ “τὰ μὲν οὖν περὶ τῆς ᾿Αθηνᾶς λεγόμενα τοιαῦτά ἐστιν, ἄλλου τινὸς συμβόλου ποιοῦντ’ ἔμφασιν.
3.8.16. πρῶτον μὲν γὰρ ἡ Μῆτις λέγεται ὡσανεί τις φρόνησις καὶ περὶ τῶν κατὰ τὸν βίον τέχνη, ᾗ τὰς τέχνας δεῖ καταπίνε-σθαι καὶ ἐναποτίθεσθαι, καθ’ ὃν λόγον καὶ τὰ λεγόμενά τινας καταπίνειν φαμέν, διὰ δὲ τὴν κατάποσιν συνηκολουθηκότως λέγεται καὶ εἰς τὴν κοιλίαν ἀποτίθεσθαι αὐτά.
3.8.17. μετὰ ταῦτα τὴν καταποθεῖσαν τοιαύτην τέχνην τίκτειν εὔλογον ἐν αὐτοῖς παραπλησίαν τῆς τικτούσης μητρός· πρός τε τούτοις τὰ ὑπὸ τῶν ἐπιστημῶν τικτόμενα ἐν αὐτοῖς· πῶς δ’ ἂν ἐκπορεύοιτο καὶ διὰ τίνος μάλιστα, πάρεστι σκοπεῖν.
3.8.18. φανερὸν γὰρ ὅτι λόγῳ ἐκφέρεται διὰ τοῦ στόματος κατὰ τὴν κεφαλήν, ἐξ ἴσου οὕτως τῆς κεφαλῆς λεγομένης ὃν τρόπον προβάτου κεφαλὴ λέγεται καὶ τὰς κεφαλὰς ἀφαιροῦσί τινων, καθ’ ὃν λόγον παραγινόμενον καὶ ἐκ τῆς κορυφῆς λέγε-ται γενέσθαι, τῶν τοιούτων παραλλαγῶν κατὰ σύμβολον γι-νομένων πλειόνων.
3.8.19. καὶ χωρὶς δὲ τῆς ἱστορίας ταύτης ἀπ’ αὐτοῦ μόνον τοῦ γενέσθαι ταύτην κατὰ τὴν κεφαλὴν τὰ παραπλήσια <ἄν> τις λέγοι˙ οὐ γὰρ ἐν τῇ κεφαλῇ φησιν αὐτὴν γενέσθαι, εἰ μή τινες διαστρέφοντες ἢ παραλ<λ>άττοντες τὸν λόγον ἐξελθεῖν ταύτῃ γινομένην ἄλλως ἔροιντο˙ ὥστε μᾶλλον καὶ τοῦτο σύμβολον πρὸς τὸν ἕτερον εἶναι, ὡς ἔφην. τὰ γὰρ ἐν αὐτοῖς γινόμενα τεχνικὰ κατὰ τὴν κεφαλὴν ἐξιόντα μάλιστα ἀποσημαίνει τὸν προειρημένον λόγον”.
3.8.20. αὕτη μὲν ἡ τοῦ Χρυσίππου ῥῆσις. ἐπεὶ δ’ ἐστὶ πάνυ μακρὰ καὶ διὰ τοῦτ’ ἴσως τινὲς οὐκ ἀκριβῶς αὐτῆς ἅπαντα τὸν νοῦν καταμανθάνουσιν, ἐγὼ πειράσομαι διὰ βραχέων εἰπεῖν ἃ βούλεται δηλοῦν.
3.8.21. οὐ μάχεταί μοι, φησίν, ὁ μῦθος λέγων ἐκ τῆς τοῦ Διὸς κεφαλῆς γεγεννῆσθαι τὴν ᾿Αθηνᾶν φρόνησιν ὑπάρχουσαν.
3.8.22. οὐ γὰρ αὐτὸ τοῦτο μόνον εἴρηται κατ’ αὐτόν, ἀλλ’ ὅτι καταπιὼν τὴν Μῆτιν ὁ Ζεὺς καὶ ὥσπερ ἐγκύμων ἐξ αὐτῆς γενόμενος τὴν γεννηθεῖσαν ἐν αὑτῷ κόρην ἀπεκύησε διὰ τῆς κεφαλῆς.
3.8.23. εἰρῆσθαι δ’ οὕτω φησὶ τὰ κατὰ τὸν μῦθον, ἐπειδὴ τὰς τέχνας ἁπάσας ἐν τῇ καρδίᾳ συνισταμένας διὰ τὸν λόγον εἰς τὸ φανερὸν ἐκφερόμενοί τινες λόγοι διὰ τῆς κεφαλῆς ἐξιᾶσιν.
3.8.24. ἔστι γὰρ καὶ τὸ στόμα τῆς κεφαλῆς μόριον. οὐ γὰρ τὸ τετριχωμένον μόνον ἀλλὰ καὶ τὸ μετὰ τὸν τράχηλον ἄνωθεν ἅπαν ὀνομάζεσθαι κεφαλήν, καθ’ ὃ σημαινόμενον ἀποτμηθῆναί τινος λέγομεν τὴν κεφαλήν.
3.8.25. εἰ δὲ μὴ διὰ τοῦ στόματος τοῦ Διός, ἀλλ’ ἐκ τῆς κορυφῆς ἐμυθολόγησεν ἐξεληλυθέναι τὴν ᾿Αθηνᾶν, οὐδὲν ἄτοπον εἶναί φησι τοιούτων παραλλαγῶν κατὰ σύμβολον γινομένων πλειόνων.
3.8.26. ἐν τούτοις τοῖς λόγοις ὁ Χρύσιππος τὰ μὲν ἄλλα πιθανῶς τε ἅμα καὶ εὐμηχάνως ἐξηγεῖται τοῦ μύθου προσαρμόττων αὐτὸν τῷ Στωϊκῷ δόγματι· τὸ δὲ συνέχον τε καὶ κυ-ριώτατον τοῦ λόγου παντός, ὑπὲρ οὗ δίκαιον ἦν ἀγωνίσασθαι, μάλιστα διὰ ταχέων παρέδραμεν ὡς κἀν τοῖς πρόσθεν ἐποίησεν ἐξηγούμενος ὅπως οἱ πολλοὶ λέγουσι τοὺς μὲν οὐκ ἔχειν, τοὺς δ’ ἔχειν ἐγκέφαλον.
3.8.27. ὡς γὰρ ἐν ἐκείνοις αὐτὸ τὸ ζητούμενον τάχιστα παρῆλθεν ἐν τοῖς ἔξωθεν αὐτοῦ μηκύνας ἐπὶ πλεῖστον, οὕτω κἀνταῦθα τὸ συνέχον αὐτὸ τοῦ λόγου διὰ ταχέων παρέδραμεν ἀρκεσθεὶς εἰπεῖν διὰ τοῦτ’ ἐκ τῆς κορυφῆς γεγεν<ν>ῆσθαι τὴν ᾿Αθηνᾶν, οὐκ ἐκ τοῦ στόματος, “τοιούτων παραλλαγῶν κατὰ σύμβολον γινομένων πλειόνων”.
3.8.28. ἐχρῆν γὰρ αὐτὸν ἢ μηδ’ ὅλως ἧφθαι τοῦ μύθου μηδέν γ’ ἀναγκαῖον ἔχοντος ἀνδρὶ φιλοσόφῳ πρὸς ἀπόδειξιν δόγματος, ἢ ἁπτόμενον, ὅπερ ἦν μάλιστα τὴν ἀντιλογίαν συνέχον, ἀκριβῶς ἅπαν διεξελθεῖν, εἰ καὶ πλειόνων ἔχρῃζε λόγων, οὐκ ὀκνήσαντα τοὺς πολλοὺς προσγράψαι.
3.8.29. βουλόμενος δ’ ἄν τις οἶμαι καὶ τοὺς τοιούτους ἑτέρως ἐξηγεῖσθαι πολλὰς ἐπιχειρημάτων ἀφορμὰς ἐκ τῶν κατὰ τὰς ἀνατομὰς φαινομένων δύναιτο λαμβάνειν, ὑπὲρ ὧν ἐπὶ πλέον μὲν ἐν τοῖς ἑξῆς ἀναγκαῖον ἔσται διελθεῖν ἐπειδὰν περὶ τοῦ ψυχικοῦ πνεύματος ὁ λόγος ἡμῖν γίγνηται, διὰ βραχέων δ’ ἂν καὶ νῦν αὐτὰ μόνον εἴποιμι τὰ κεφάλαια τῶν μελλόντων ἀποδειχθήσεσθαι.
3.8.30. ὥσπερ γὰρ αὐτὸ τὸ σῶμα τῆς καρδίας ἐξ ἑαυτοῦ διαστελλόμενόν τε καὶ συστελλόμενον ἐν μέρει τὰς ὕλας τε ἕλκει καὶ αὖθις ἐκπέμπει, κατὰ τὸν αὐτὸν τρόπον ὁ ἐγκέφαλος ἐπειδὰν προέληται τοῦ περιεχομένου κατὰ τὰς ἑαυτοῦ κοιλίας πνεύματος, ὃ δὴ καὶ ψυχικὸν ὀνομάζομεν, ἐπιπέμψαι τινὶ μορίῳ, τὴν εἰς τοῦτ’ ἐπιτήδειον κίνησιν κινηθεὶς οὕτως ἐπιπέμπει.
3.8.31. γένεσις δὲ τῷ πνεύματι τῷδε τῷ κατὰ τὰς κοιλίας αὐτοῦ τάχα μέν τις ὀλίγη καὶ ἐκ τῶν εἰς αὐτὰς περαιουμένων γίγνεται φλεβῶν, τὴν πλείστην δὲ καὶ κυριωτάτην αἱ κατὰ τὸ δικτυοειδὲς πλέγμα τὸ κατὰ τὴν τοῦ ἐγκεφάλου βάσιν ἀρτηρίαι χορηγοῦσιν, αἵτινες ἀπὸ τῆς καρδίας ἀναφέρονται.
3.8.32. ὥστ’ εἴ τις βούλοιτο τοῖς ἀληθέσι συνάπτειν τὸν μῦθον, ἐν τοῖς κάτω μέρεσι κυηθεῖσαν τὴν φρόνησιν, τουτέστι τὸ πνεῦμα τὸ ψυχικόν, ἐν τῇ κεφαλῇ φήσει τελειοῦσθαι καὶ μάλιστά γε κατὰ τὴν κορυφήν, ὅτι κατὰ ταύτην ἐστὶν ἡ μέση καὶ κυριωτάτη τῶν ἐγκεφάλου κοιλιῶν.
3.8.33. ἐγὼ μὲν οὖν, ὥσπερ ὁ Πλάτων αὐτὸς εἶπε, “τὰ τοιαῦτα” πάντα μυθολογήματα “ἄλλως μὲν χαρίεντα ἡγοῦμαι, λίαν δὲ δεινοῦ καὶ ἐπιπόνου καὶ οὐ πάνυ εὐτυχοῦς ἀνδρός, κατ’ ἄλλο μὲν οὐδέν, ὅτι δ’ αὐτῷ ἀνάγκη μετὰ τοῦτο τὸ τῶν ῾Ιπποκενταύρων εἶδος ἐπανορθοῦσθαι καὶ αὖθις τὸ τῆς Χιμαίρας, καὶ ἐπιρρεῖ δ’ ὄχλος τοιούτων Γοργόνων καὶ Πηγάσων καὶ ἄλλων ἀμηχάνων πλήθη τε καὶ ἀτοπίαι τερατολόγων τινῶν φύσεων, αἷς εἴ τις ἀπιστῶν προσβιβᾷ κατὰ τὸ εἰκὸς ἕκαστον, ἅτε ἀγροίκῳ τινὶ σοφίᾳ χρώμενος, πολλῆς αὐτῷ σχολῆς δεήσει.”
3.8.34. ταύτην τὴν ῥῆσιν ἐχρῆν ἀνεγνωκότα τὸν Χρύσιππον ἀποκεχωρηκέναι τῶν μύθων καὶ μὴ κατατρίβειν τὸν χρόνον ἐξηγούμενον αὐτῶν τὰς ὑπονοίας. ἂν γὰρ ἅπαξ εἰς τοῦτ’ ἀφίκηταί τις, ἀνάριθμον πλῆθος ἐπιρρεῖ μυθολογημάτων, ὥσθ’ ὅλον ἀπολέσει τὸν βίον εἴ τις ἐπεξέρχοιτο πάντα.
3.8.35. ἄμεινον δ’ ἦν οἶμαι τὸν ἀληθείας ὄντως ἐφιέμενον ἄνδρα μὴ τί λέγουσιν οἱ ποιηταὶ σκοπεῖν, ἀλλὰ τῶν ἐπιστημονικῶν λημμάτων ὑπὲρ ὧν ἐν τῷ δευτέρῳ γράμματι διῆλθον ἐκμαθόντα τὴν τῆς εὑρέσεως ὁδὸν ἐφεξῆς μὲν ἀσκῆσαί τε καὶ γυμνάσασθαι κατὰ ταύτην, ὅταν δ’ ἱκανῶς ἤδη τὰ κατὰ τὴν ἄσκησιν αὐτῷ προήκῃ τηνικαῦτα ἀφικόμενον ἐφ’ ἕκαστον τῶν προβλημάτων ἐπισκέπτεσθαι περὶ τῶν εἰς τὰς ἀποδείξεις αὐτοῦ λημμάτων, τίνα μὲν ἐξ αἰσθήσεως ἁπλῆς, τίνα δ’ ἐξ ἐμπείριας ἤτοι τῆς κατὰ τὸν βίον ἢ τῆς κατὰ τὰς τέχνας, τίνα δὲ ἐκ τῶν πρὸς νόησιν ἐναργῶν χρὴ λαβόντα περαίνειν ἐξ αὐτῶν ἤδη τὸ προκείμενον.
3.8.36. εἰ ταύτην τὴν ὁδὸν ὁ Χρύσιππος ἐτράπετο παρελθὼν τὴν κατὰ τοὺς μύθους τε καὶ τὰς ἐτυμολογίας ἀνανεύσεις τε καὶ κατανεύσεις κεφαλῆς καὶ χειρῶν κινήσεις καὶ χειλῶν σχήματα καὶ ποιητῶν μαρτυρίας ἅμα γυναιξὶ καὶ τοῖς ἄλλοις ἰδιώταις, αὐτὸς ἂν εὕρισκε τἀληθὲς ἡμῶν τε τὸν χρόνον οὐκ ἂν ἀπώλλυεν ἐπιδεικνύντων αὐτῷ μηδὲ ἐν οἷς ἐπικαλεῖται μάρτυσι μηδὲ ἐν τούτοις τι πλέον ἔχοντι.
3.8.37. καὶ γὰρ οἱ ποιηταὶ τὰ πλείω κατὰ τῶν δογμάτων αὐτοῦ λέγουσι καὶ οἱ μῦθοι καὶ οἱ ἰδιῶται καὶ τῶν ἄλλων ἕκαστος, οὓς ὡς ἑαυτῷ μαρτυροῦντας ἐν τῷ προτέρῳ περὶ ψυχῆς ἔγραψε.
3.8.38. ταῦτ’ ἐστὶν ἃ παραλελοίπειν ἐγὼ κατὰ τὸ πρὸ τούτου βιβλίον ὧν εἰρήκει Χρύσιππος ἐν τῷ περὶ τοῦ τῆς ψυχῆς ἡγεμονικοῦ λόγῳ, νομίζων εἰ κἀκεῖνος οὐκ ᾐδέσθη πλεονάζειν ἐν αὐτοῖς, ἐμοὶ γοῦν προσήκειν ἀποχωρῆσαι τῆς τοιαύτης ἀδολεσχίας.
3.8.39. ἐπεὶ δ’, ὡς ἔφην, ἔδοξε τῶν ἑταίρων τισὶ<ν> ὑπὸ φιλοτιμίας κινηθεῖσιν ἐπιμνησθῆναί με καὶ τῶν τοιούτων λόγων, ἐκείνοις χαριζόμενος ἔγραψα καὶ τουτὶ τὸ βιβλίον, ὅσον οἷόν τ’ ἦν ἐμοί, μετὰ τοῦ διὰ ταχέων παρέρχεσθαι τὰ περιττῶς ὑπὸ τοῦ Χρυσίππου γεγραμμένα, καὶ τῶν χρησίμων τῇ προκειμένῃ πραγματείᾳ προ<σ>τιθεὶς οὐκ ὀλίγα.
Книга третья
3.1.1. В первой книге было показано, что не только философам, но и врачам, сознательно относящимся к своему искусству, необходимо исследовать управляющие нами силы: сколько родов их существует, какова каждая из них и в каком органе животного более всего помещается.
3.1.2. Немало было сказано в первой книге и о том, что это наилучшим образом показано Платоном и Гиппократом; наиболее тщательно я разобрал это во второй книге, изложив различие всех посылок, которыми воспользовались наиславнейшие из философов для выдвинутого ими учения.
3.1.3. Необходимо, как мне кажется, еще раз напомнить о них, добавив таким образом недостающее.
3.1.4. Я говорил, что есть всего четыре разновидности аргументов: одни берутся из того, что относится к существу проблемы, другие – из того, что к нему не относится, третьи – из внешних по отношению к предмету исследования обстоятельств, четвертые же – из софистических посылок, которые посредством фигур речи коварно заставляют оппонента противоречить самому себе.
3.1.5. Я описал немало примеров того, как находятся аргументы каждого из родов, дословно приводя рассуждения тех, кто их использовал.
3.1.6. Опровергнув их слова, я собирался в третьей книге изучить количество и сущность добродетелей, а далее таким же образом, после перечисления добродетелей, – количество и виды случайных свойств.
3.1.7. Однако один из знаменитейших софистов сказал мне, что нет никакой возможности опровергнуть написанное Хрисиппом о том, что сердце в теле животного является единственным началом руководящей силы, и тем принудил меня в этой книге подробно разобрать то, что я пропустил ранее.
3.1.8. Однако мне, я думаю, могут быть поставлены в заслугу эти пропуски, так как помнящие сказанное во второй книге понимают, что мы, показывая ошибки Хрисиппа, опровергли то, что у него сказано сильно и убедительно, и обошли молчанием его самые слабые положения и наиболее очевидные ошибки.
3.1.9. Я утверждаю, что Хрисипп в своей первой книге «О душе»[238], перечисляя ее части, называет руководящую силу и пытается показать, что начало души содержится единственно в сердце, говорит следующее:
3.1.10. «Душа – это сродная нам пневма, непрерывно простирающаяся по всему телу, пока в нем присутствует благое дыхание жизни.
3.1.11. Что же касается частей души, имеющих отношение к отдельным частям тела, то простирающаяся до трахеи – это голос, до глаз – зрение, до ушей – слух, до ноздрей – обоняние, до языка – вкус, простирающаяся до поверхности всей плоти – осязание; простирающаяся до тестикул и имеющая в себе другой такой же логос – породительная способность. Вместе все они собираются в сердце, где находится ведущая часть души.
3.1.12. В силу такого положения вещей согласие существует относительно других частей души; а по поводу ведущей части души такого согласия нет: одни помещают ее в одно место, другие – в другое. Одни утверждают, что она находится в груди, другие – в голове.
3.1.13. Но даже и по поводу этого существуют разногласия, поскольку среди них нет единого мнения о том, в каком именно месте головы или груди помещается эта часть.
3.1.14. Платон, который утверждал, что в душе три части, поместил разумное начало в голове, яростное – в груди, а вожделеющее – в области пупа.
3.1.15. Таким образом, место явно ускользает от нас, раз у нас не возникает ясного ощущения о нем (как возникло о других частях) и не находится никаких знаков, на основании которых можно было бы вывести об этом заключение. В противном случае не возникло бы таких разногласий среди врачей и философов»[239].
3.1.16. Это первое рассуждение о ведущей части души, помещенное Хрисиппом в первой книге сочинения «О душе». Дело в том, что первая половина этой книги содержит рассуждение о сущности души.
3.1.17. Во второй же половине, начинающейся с приведенного рассуждения, делается попытка показать, что управляющее начало души находится в сердце.
3.1.18. Надо сказать, что начало повествования заслуживает похвалы, поскольку там Хрисипп ведет речь отчетливо и основательно, как и подобает, когда человек начинает столь важное учение.
3.1.19. Также верно сказано у Хрисиппа о том, что Платон установил три части души и описал, каковы они и в каких местах у живых существ помещаются, и что то, что недоступно непосредственному восприятию, следует изучать посредством рассуждения.
3.1.20. Но то, что следует за этим, не таково. Я думаю, прежде всего, ему следовало показать, какими правдоподобными аргументами руководствовался Платон, выдвигая такое мнение, затем опровергнуть и отвергнуть их и, наконец, подтвердить свое собственное мнение не правдоподобными аргументами, которыми имеют обыкновение пользоваться софисты и риторы, но аргументами научными и убедительными, которыми приличествует пользоваться ученым мужам, которые заботятся об истине.
3.1.21. Итак, так ли Хрисипп рассуждал, установить невозможно, поскольку он, словно ничего не было сказано об учении Платона, сразу переходит к доказательству своего учения, основываясь на посылках, которые называются ссылками на свидетелей или общее мнение и не связаны с природой вопроса.
3.1.22. Я приведу здесь его рассуждение дословно: «Теперь мы перейдем к исследованию этого предмета, ориентируясь в известном смысле на естественное убеждение и на те выражения, которые ему соответствуют»[240].
3.1.23. «Естественным убеждением» Хрисипп здесь назвал то, что всем людям представляется верным. Затем он говорит следующее: «В данном случае безусловно очевидно, что с самого начала люди пришли к убеждению, что наше ведущее начало находится в сердце»[241].
3.1.24. Затем он переходит непосредственно к рассуждению и пишет следующее:
3.1.25. «На мой взгляд, большинство склонилось к этому убеждению постольку, поскольку сложилась своего рода уверенность в том, что их внутренние переживания возникают в груди и ближе всего к области сердца. Это в особенности очевидно при скорби, страхе, гневе и более всего – при ярости. Действительно, ярость словно испаряется из сердца и извергается вовне на кого-то, выступая на лице и на руках, и так проявляется у нас»[242].
3.1.26. Конечно, здесь меня очень удивляет Хрисипп, который смешивает все вместе и путает.
3.1.27. Сказав немного раньше, что Платон полагает, что яростное начало находится в области грудной клетки, далее обойдя молчанием то, чем он был побужден к этому прийти, а также то, как это отвергнуть, он тут же начинает излагать собственное учение и первым из всех аргументов приводит тот, посредством которого доказывается, что яростное начало находится в области грудной клетки.
3.1.28. Ведь те наблюдения, о которых говорит здесь Хрисипп, и никакие другие, яснее всего показывают, что гнев устремляется из грудной клетки и сердца.
3.1.29. «Действительно, – говорит он, – ярость словно испаряется из сердца и извергается вовне на кого-то, выступая на лице и на руках, и так проявляется у нас».
3.1.30. На первый взгляд, в этом рассуждении Хрисипп соглашается с мнением древних, полагая, что в сердце во время приступа гнева рождается некое кипение естественной теплоты, этому кипению сопутствует то, что лицо раздувается, все тело краснеет и нагревается, и быстрая пульсация распространяется от сердца по всем артериям живого существа.
3.1.31. Но разве Платон говорит не то же самое, когда пишет в «Тимее»: «Сердцу же, этому средоточию сосудов и роднику бурно гонимой по всем членам крови, и они отвели помещение стража; всякий раз, когда дух закипит гневом, приняв от рассудка весть о некоей несправедливости, совершающейся извне или, может статься, со стороны своих же вожделений, незамедлительно по всем тесным протокам, идущим от сердца к каждому органу ощущения, должны устремиться увещевания и угрозы, дабы все они оказали безусловную покорность»[243].
3.1.32. После этого он пишет так: «Однако боги предвидели наперед, что при ожидании опасностей и возбуждении духа сердце будет колотиться и что каждое такое вскипание страстей сопряжено с действием огня. И чтобы оказать сердцу помощь, они произрастили вид легких»[244].
3.1.33. Так что, любезнейший Хрисипп, ты просто переписываешь учение Платона, когда говоришь, что гнев испаряется из сердца, выносится прочь и вдувается в лицо.
3.2.1. Тебе же следовало рассуждать не о том, размещается ли в сердце яростное начало души, а о том, находится ли там разумное начало, для чего не стоило трудиться до усталости над яростным началом и наполнять книгу цитатами из поэтов, которые ты приводишь далее:
3.2.2. «Он в зарождении сладостней тихо струящегося меда,
Скоро в груди человека, как пламенный дым,
возрастает!»[245]
и далее:
«Гнев из груди, поднявшись, вырывается»[246],
и далее:
«В груди же бьется дух в тоске пророческой»[247].
3.2.3. Книга уснащена тысячами подобных цитат о том, что страстное начало находится в сердце, притом что, ей-богу, доказывать-то надо не это, а то, что там находится разумное начало; а если невозможно было прямо доказать это, надо было хотя бы попытаться доказать, что страстное и разумное начала души находятся в одной и той же части тела.
3.2.4. Он не попытался сделать это ни в одной части книги, но использует во всем сочинении, принимая как уже решенное.
3.2.5. Вслед за этим он пишет так: «Поскольку гнев возникает здесь, то разумно предположить, что и остальные влечения находятся здесь же, да и все прочие страсти, помыслы и все тому подобное»[248].
3.2.6. Однако помыслы не обязательно рождаются там же, где страсти, так что если кто-либо сочтет возможным принять это без доказательств, он таким образом возьмет за одну из посылок то, что требуется доказать.
3.2.7. Ведь Платон говорит, что помыслы, гнев и желания рождаются в разных частях тела, а Зенон помещает все в сердце; так что, я думаю, и Хрисиппу, и всякому, кто выносит суждения об этих предметах после Платона и Зенона, следовало бы присоединиться к мнению одного из них, а мнение другого опровергнуть.
3.2.8. А вот бездоказательные заявления, подобные заявлению Хрисиппа о том, что эмоциональная и разумная части души находятся в одном и том же месте, совершенно недостойны философа, ведь даже риторы и софисты таких вещей не делают, но стараются использовать некие убедительные доказательства своих заявлений.
3.2.9. Ни софистам, ни риторам, ни диалектикам, ни ученым, и вообще никому из людей не подобает исходить в доказательстве из того, что само требует доказательства.
3.2.10. Я думаю, как Платон стремился доказать свое учение, так же было бы лучше и Хрисиппу попытаться доказать учение Зенона вместо того, чтобы выбирать из всех поэтов и переписывать множество строк, показывающих, что раздражение, гнев, страх, трусость, дерзость, отвага, стойкость и все подобные вещи являются некими либо функциями, либо страстями сердца.
3.2.11. Зачем, например, у него собраны все эти строки из Гомера?
«Внутри его сердце рычало»[249].
и
«В грудь он ударил себя и сердцу промолвил сердито:
“Сердце, терпи! Ты другое, еще погнуснее, стерпело…”»[250]
и
«Так многократно вздыхал Агамемнон, глубоко от сердца,
Скорбью гнетомого; ведь трепетал о судах он ахейских»[251]
и
«Сердце мое раздымается гневом»[252]
и
«Гера же гнева в груди не сдержала, воскликнула»[253]
и
«Но сокрытую злобу, доколе ее не исполнит,
В сердце хранит»[254].
3.2.12. Все эти примеры показывают, что в сердце содержится не разумное, но яростное начало. То же, я думаю, относится и к следующим примерам:
«Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит.
Он в зарождении сладостней тихо струящегося меда,
Скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает!»[255]
и
«…силу
В сердце воздвигла, без устали вновь воевать и сражаться»[256],
3.2.13. а также:
«Сердце ж наполнила смелостью мухи»[257]
и
«Чтобы сильней огорченье прошло в Одиссеево сердце»[258]
и
«В перси тебе я послала отеческий дух сей бесстрашный»[259]
и
«…Ахиллес мирмидонец
Дикую в сердце вложил, за предел выходящую гордость!»[260]
и
«…но в сердце тебе бесконечный
Мерзостный гнев положили бессмертные ради единой
Девы…»[261]
и
«Так душа у Энея в груди возрадовалась»
и
«В сердце своем загорелся постичь могущество Зевса»
3.2.14. и кроме этих стихов еще:
«Ныне, я чую, в груди у меня ободренное сердце
Пламенней прежнего рвется на брань и кровавую битву»[262]
и
«…<эгидом>
Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, – смутились
Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость»[263]
и
«Нестор! меня побуждает душа и отважное сердце»[264]
и
«Сердце его, как ничье, предприимчиво; дух благородный
Тверд…»[265]
и
«Если бы, старец, доныне еще, как душа твоя в персях,
Ноги служили тебе…»[266]
3.2.15. и
«Ибо ты знаешь, какой дух в груди женщины»[267]
и
«…чему бы
Я ни подвергся от них, пусть сердце в груди твоей терпит»[268]
и
«Так говорил, и дух им в груди взволновал Агамемнон»[269]
и
«В сердце великую боль за побитого сын Одиссеев
<Множил>…»[270]
и
«Так говорил Одиссей, браня в груди свое сердце»
[и]
«И подчинилось приказу оно и сносить продолжало»[271].
3.2.16. Ведь все эти гекзаметры, и к этим еще десять тысяч других, которые во множестве приводит Хрисипп, говорят о том, что в сердце находится яростное начало. Если бы я переписал их все, то наполнил бы ими книгу, так же как наполнил Хрисипп.
3.2.17. Но довольно стихов из Гомера; из тех же многочисленных цитат, которые Хрисипп привел из Гесиода, мне будет достаточно вспомнить для примера два или три:
«Ибо в груди у него великий гнев поднимался»[272]
и
«Душу терзающий гнев в груди ее обитает»[273]
и
«И преисполнилось сердце у каждого смелостью мощной»[274].
3.2.18. Во всем этом меня восхищает благородство Хрисиппа. Казалось бы, он, человек, изучивший столько произведений стольких поэтов и прекрасно понимающий, что в различных своих сочинениях они свидетельствуют то в пользу одних, то в пользу других взглядов, как показал Плутарх в своих «Гомеровских упражнениях», должен был бы выбрать те из них, которые свидетельствуют в пользу его учения, и обходить молчанием противоречащие ему и свидетельствующие об обратном; он же без разбору приводит и те, и другие.
3.2.19. Ему следовало бы опустить все эти стихи, а собрать только те, в которых какой-нибудь поэт говорит, что ум, разум, мышление и разумение находятся в сердце, как, например, в следующих стихах:
«Разум тогда из груди Зевес изъял Афаманта»[275]
и
«Что за желанье в груди моей – знаешь,
Землеколебатель»[276]
и
«Разум в груди у тебя всегда, Одиссей, одинаков»[277]
и
«Вправду, однако, совсем не такие в груди моей мысли»[278].
3.2.20. Как есть у поэтов великое множество стихов первого рода, из которых можно сделать вывод, что в сердце находятся страсти души, так же есть у них и немало других стихов, которые можно приводить как аргумент в пользу того, что в сердце находится разумное начало.
3.3.1. Итак, следовало Хрисиппу выбрать только такие стихи, если уж он вообще полагал разрешить спор в соответствии со свидетелями.
3.3.2. Для того, кто стремится к истинности рассуждения, было бы прекрасно привести первых стихов больше, а вторых – меньше, ведь первые, действительно, более многочисленны; а для того, кто пытается доказать тезис Хрисиппа, приведенные им стихи были бы аргументом против их тезиса, и более всего те, где явно сказано, что разумное начало порицает гнев, как, например, в следующих строках:
«В грудь он ударил себя и сердцу промолвил сердито:
“Сердце, терпи! Ты другое еще погнуснее стерпело”»[279].
3.3.3. Гомер заставил Одиссея говорить такие слова самому себе в то время, когда он увидел то, что делают в доме служанки, и в его сердце вспыхнул жар, и гнев, подавив разум, едва не толкнул его к тому, чтобы покарать этих женщин преждевременно.
3.3.4. Ведь разумное начало находится в том же отношении к гневу, что всадник – к лошади, а охотник – к собаке.
3.3.5. Ведь справедливо, чтобы более благородное по природе властвовало над тем, что ниже его: всадник – над лошадью, охотник – над собакой, разум – над гневом, но не всегда случается так, что такая пара управляется законом природы, и порой своенравный конь несется, куда ему вздумается, и уносит седока, если тот слаб силами или не владеет искусством верховой езды; также и сильный гнев, толкая человека к чрезмерному или несвоевременному наказанию обидчика, оказывается слишком сильным для того, чтобы слабый или невежественный разум мог им управлять.
3.3.6. Ведь при наличии силы и выучки разум будет всецело властвовать над гневом, а всадник – над лошадью; если же нет одной из этих составляющих или их обеих, есть опасность, что более низкое будет управлять более благородным по природе; например, у скифов, галатов и многих других варваров гнев сильнее разума, а у нас такое встречается у детей и невоспитанных людей.
3.3.7. Гомер хочет показать именно это, когда описывает, как Гектор, Ахилл и прочие юнцы рабски служат гневу, а у Одиссея же, Полидаманта и Нестора разум властвует над гневом, причем иногда эта власть столь сильна, что гнев вовсе не может подтолкнуть к безрассудному делу, а иногда начинает подталкивать, но вовремя бывает остановлен разумом, как в этом отрывке про Одиссея.
3.3.8. Приведу весь отрывок полностью:
«Там Одиссей, женихам истребление в мыслях готовя,
Глаз не смыкая, лежал. Из зала в то время служанки,
Бывшие также и раньше в любовной связи с женихами,
Весело вон выбегали, смеясь меж собой и болтая.
Дух Одиссеев в груди у него глубоко возмутился.
Долго он в духе и в сердце своем колебался, не зная,
Броситься ль прямо на них и всех перебить беспощадно
Или позволить и эту им ночь провести с женихами —
В самый последний уж раз. Внутри его сердце рычало.
3.3.9. Как над щенятами стоя бессильными, грозно собака
На человека чужого рычит и готова кусаться,
Так его сердце внутри на их непотребства рычало.
В грудь он ударил себя и сердцу промолвил сердито:
“Сердце, терпи! Ты другое еще погнуснее стерпело
В день тот, когда пожирал могучих товарищей наших
Неодолимый циклоп. Ты терпело, пока из пещеры
Хитрость тебя не спасла, уже к верной готовое смерти”.
Так говорил Одиссей, браня в груди свое сердце»[280].
3.3.10. Если не признавать, что в этих строках Гомер описывает именно борьбу гнева против разума в рассудительном человеке, победу разума и подчинение ему гнева, то это все равно, что признать, что мы вообще ничему не можем научиться из стихов Поэта[281].
3.3.11. Ведь если даже столь ясно выраженная мысль приводит нас в замешательство, то из прочих стихов мы уж точно не сможем извлечь для себя никакой пользы. Гнев принуждал Одиссея, видевшего преступное поведение служанок, покарать их, но разум удержал его, указав на несвоевременность наказания.
3.3.12. Когда же разуму не удалось легко склонить гнев помедлить с наказанием до более подходящего времени, он наступает на него более энергично, подобно наезднику, который с силой тянет понесшую лошадь крепкой уздечкой в другую сторону, и обращается к сердцу с такими словами: «Терпеливо переноси настоящее, о благороднейшее сердце, как и прежде терпело ты у Киклопа, видя, как он убивает твоих товарищей».
3.3.13. Мне кажется, что Платон в четвертой книге «Государства» привел эти стихи в высшей степени уместно[282], а Хрисипп – в высшей степени неуместно. Это еще в большей степени относится к стихам Еврипида, в которых Медея говорит, когда в ее душе разум спорит с гневом.
3.3.14. Ведь она понимала, что, решившись заколоть своих детей, делает нечестивое и ужасное дело, и потому медлила и откладывала совершение задуманного, а не исполнила свой замысел сразу.
3.3.15. И как бы некая своенравная лошадь, победившая возницу, гнев снова влек ее силой к детям, затем опять разум тянул в другую сторону и увлекал ее за собой, и вновь и вновь побеждал то гнев, то разум.
3.3.16. Многократно ее влекло то к одному, то к другому, то вверх, то вниз, и вот, в момент, когда окончательно победил гнев, Еврипид вкладывает ей в уста такие слова:
«Я знаю, что свершаю дело страшное,
Но гнев во мне теперь сильнее разума»[283].
3.3.17. Конечно, она сознает ужас преступления, которое собирается совершить, поскольку ей сообщает об этом разум, но она говорит, что гнев сильнее него, и потому она насильно уводится гневом к действию; Одиссей, напротив, сдерживает гнев разумом.
3.3.18. Еврипид представил Медею как пример варварки, человека, чуждого воспитания: у таких людей всегда гнев сильнее разума; а у эллинов и воспитанных людей, образцом которых является Одиссей у Поэта, разум сильнее гнева.
3.3.19. Итак, часто разум настолько сильнее яростной части души, что между ними не происходит никакой борьбы, разум правит, а яростная часть подчиняется, и так бывает у тех, кто достиг высшей цели философии.
3.3.20. Но часто гнев настолько сильнее разума, что правит и верховодит во всем: так бывает у многих варваров и у детей, горячих по природе, а также у многих диких зверей и у людей звероподобного нрава.
3.3.21. А иногда ни то, ни другое не настолько сильно, чтобы сразу перетянуть другое, но они борются и сражаются друг с другом, и одно со временем побеждает другое: в Одиссее – разум, в Медее – гнев. Ведь и то, и другое – части души, или если не части, то по крайней мере некие силы.
3.3.22. Хрисипп же, не признавая, что это есть части души и что, помимо разумной части души, в ней есть и другие, неразумные силы, тем не менее без колебаний приводит стихи, содержащие речи Одиссея и Медеи, хотя они очевидным образом опровергают его взгляды.
3.3.23. Ну и как после этого вести разговор с этими людьми, которые, как я показал уже не раз, не желают замечать очевидных вещей и, кроме того, приводят то, что опровергает их взгляды, как свидетельство в свою пользу?
