Виталий Аркадьевич Надыршин
Ошибка императора. Война
Государь пристально посмотрел на Меншикова, видя, что тот не успокоился. И как бы в доказательство этого князь продолжил:
– Я, ваше величество, не говорю, что все воруют. Но хочу напомнить вам о главном управляющем путями сообщения графе Петре Андреевиче Клейнмихеле. Помнится, как сей казнокрад год назад попал в неприятнейшую историю. Он умудрился в свое время украсть все деньги, ассигнованные на закупку мебели для большого Зимнего дворца. А сколько он положил в карман при строительстве железной дороги, одному богу известно.
Николай Павлович скривился и неприязненно посмотрел на князя. Клейнмихелю он доверял и тот был его любимцем.
– Вместе с тем, господа, Клейнмихелю нельзя отказать в расторопности и бесстрашии браться за любое дело, чего, к сожалению, не хватает другим, – недовольно произнёс император.
Заложив руки за спину, Николай задумался, прошёлся по кабинету. Затем с нотками огорчения в голосе произнёс:
– Ну а деньги… Должен вам заметить, они любого портят. Ладно, это дело прошлое, князь, забудем! Лучше скажите, адмирал, как вы относитесь к моему предложению: согласны поехать в Турцию? Заодно научите турок уважать русских – всё польза будет. Да смотрите, головы не лишитесь – султан этого не любит. Как по мне, так решите главное: или добейтесь от турок исполнения наших требований относительно безопасности христиан, или пусть они откажутся их выполнять, тогда мы громко хлопнем дверью. А это даст мне основание привести в боевую готовность дивизии, расквартированные на границах с Турцией. Проливы пора вернуть в полное пользование, так ведь, канцлер?
Нессельроде с готовностью закивал головой.
Ошеломлённый неожиданным предложением, Меншиков тоже обречённо кивнул, пробормотав:
– Готов, ваше величество, выполнить любое ваше указание.
– Вот и ладненько, – произнёс Николай Павлович. – Более подробные инструкции получите позже.
Император вальяжно махнул в сторону Нессельроде:
– Потрудитесь, Карл Васильевич, ускорить сие действо. Выезжать надо немедля. По пути проинспектируйте, князь, войска в Бессарабии и Севастополе. Подробный отчёт направьте Долгорукову[36]. Кстати, как он там, на новом месте? – поинтересовался император у Нессельроде. – Старается? Вот учитесь у его предшественника Чернышёва. Честно меня попросил об отставке с поста военного министра. Стар, говорит, и здоровье подкачивает. Очень похвально, господа. Не цепляется старик за должность.
Николай I скептически посмотрел на своих тоже далеко не молодых министров, хотел было что-то сказать, но… промолчал. После небольшой паузы продолжил свои наставления:
– И вот ещё что! Помните, светлейший князь, что едете защищать православную веру, не должно быть недомолвок и разных соглашательств. Потребуйте от султана законодательно оформить право покровительства российского императора над православным населением Турции. И не стесняйтесь, слышите, князь, не стесняйтесь напомнить османам, что Франция такое право получила над католиками. Султану, дабы сговорчивее стал, напомните, князь, что мы можем и поспособствовать признанию независимости некоторых княжеств Османской империи. А коли нужно, и ультиматумом пригрозите.
– А что, ваше величество, если турки не согласятся и войну нам объявят? – деловито, как и полагается военному, всегда готовому отличиться на полях сражения, спросил Меншиков.
Император удивлённо посмотрел на своего министра:
– Удивляюсь вам, адмирал! Вам ли надо говорить, что наша армия насчитывает почти миллион штыков, свыше пятисот кораблей, более двух тысяч пушек… Будет мало, прикажу – и будет два миллиона солдат, попрошу народ – будет и три. Можете так и объявить султану, коль на то потреба будет.
Однако морской министр не сдавался. Он пробурчал:
– Да кто же спорит? Истину говорите, ваше величество. Да, техника наша хромает. Мы еще помним выставку в Лондоне в мае пятьдесят первого! Чёрной икрой, манной да гречневой кашей только и удивили Европу…
Но воодушевлённый рассказами о своей многочисленной армии Николай добродушно заметил брюзжащему Меншикову:
– Всё-то вы, князь, недовольны, всё-то вам не нравится! Вижу, не зря вас не любят многие генералы. Коль помните выставку, не грех вам вспомнить и наши прошлогодние Красносельские военные маневры. Иностранцы, присутствующие там, просто остолбенели, так им всё понравилось. Нет, теми смотрами и учениями я очень доволен. Чем не демонстрация русской военной мощи?.. А вы всё недовольны, князь!
Меншиков не рискнул дальше спорить с императором. Он лишь что-то бессвязно пробормотал себе под нос и тяжело вздохнул. И его вздох огорчения Нессельроде сказал многое.
Нессельроде в душе не разделял увлечений императора начавшейся слишком агрессивной дипломатической кампанией против Турции, считая, что так называемый восточный вопрос может серьёзно навредить России, однако в силу своей привычки не перечить государю промолчал.
«Смотры, стройность рядов… Все это хорошо, конечно, однако ж кого удивишь сим?.. Войну не парадом выигрывают!» – подумал Марк Васильевич и не стал вступать в спор с императором.
– Ну да Бог с вами, Александр Сергеевич, разряжая напряженность, произнес император. – А теперь, господа, вниз, вниз, к дамам. Бал продолжается! Княгиня обещала пригласить итальянца Джованни Марио. Поди, пришёл уже. Чудный голос! Рекомендую сегодня послушать. В его исполнении партия Артура в «Пуританах» – это что-то незабываемое. Поспешите, господа.
Спускаясь по лестнице в зал, Нессельроде остановил Меншикова на одной из ступенек, положив ему руку на плечо:
– А коль признаться честно, князь, тревожит меня неготовность императора к компромиссам во внешней политике… Весьма тревожит! Она стала вызывать неприязнь у влиятельнейших европейских государств. Надеюсь, вы знаете, какие страны я имею в виду.
– Хм… Поди, Англию, которой я не верю. Понятное дело – Франция! Турция… ей ли не быть недовольной?!.. Чего остальным-то дуться?
– Забыли вы, Александр Сергеевич, Австрию, для которой спокойствие славянских провинций и контроль над Балканами куда важнее «чувства благодарности» за помощь в 1849 году.
– Ну а ещё кто?
– Пруссия, сударь, Пруссия. Её планам встать во главе объединения Германии Россия активно препятствует. Вот и получается, князь: круг друзей России становится кольцом соседей. И не более того. А соседи по-всякому могут поступить…
– Ну так и сказали бы об этом его величеству, сударь, – пробурчал Меншиков.
Канцлер пожал плечами и ничего не ответил. Вельможи продолжили спуск.
В зале веселье было в самом разгаре.
Уже почти спустившись, Нессельроде заметил одиноко сидящего со скучающим видом лейтенанта Аниканова. И тут ему пришла мысль… Взяв под руку Меншикова, он произнёс:
– Я вот что думаю, князь. А не взять ли вам в свою делегацию вон того молодого человека, лейтенанта Аниканова, – канцлер указал рукой на Антона. – Родственник посла Бруннова. Сей молодой офицер был как-то у вас на приёме. Помните? Вы определили его на Черноморский флот. Весьма достойный офицер, скажу я вам. В силу моих личных и служебных поручений весьма часто общался сей молодой офицер с послами и их окружением. Имеет определённый опыт общения с иностранцами.
Пребывая еще под впечатлением разговора с государем, Меншиков рассеянно посмотрел в сторону лейтенанта, неопределённо пожал плечами и, думая о чем-то своём, промямлил своим скрипучим голосом:
– Как вам будет угодно, граф. Лейтенант?!.. Почему и не взять!
– Так я подготовлю соответствующее распоряжение? Не пожалеете, – и с иронией добавил: – Господин адмирал.
Около четырёх часов утра гости стали разъезжаться. Проводив императорскую чету, уставшая хозяйка поспешила к покидавшим дом гостям. Бал закончился.
Император Николай I, разговаривая с английским послом, говорил ему правду: он никогда не претендовал на захват всей территории Турции. Все эти страшилки распространялись европейской прессой. В реальные планы императора входило создание вассальных государств, где проживали православные люди, по примеру Валахии и Молдавии; при этом Египет и остров Крит предназначались Англии, часть других территорий – Франции и Австрии. Константинополь Николай предполагал оставить под временным контролем международных вооружённых сил.
Забегая вперёд, хочется отметить, что события, происходящие в Турции в 1878 году, а особенно в 1918-м, осуществлялись именно по плану Николая. После Первой мировой войны, когда Османская империя распалась окончательно, европейские державы-победительницы реализовали план императора Николая и получили в той или иной степени контроль над образовавшимися государствами. А договор стран Европы и Турции в 1920 году (Россия в нём не участвовала, чего и добивалась Англия) расчленял Османскую империю куда более жестоко, нежели это предполагал русский император Николай Павлович. Но это всё будет значительно позже.
А пока, в начале 1853 года, успокоенный вежливыми, хотя и расплывчатыми ответами англичан и французов в отношении Турции, император Николай I был уверен в своих союзниках.
«К тому же, – размышлял император, – их союз невозможен, для них арбитр – Россия. По крайней мере, Англия не будет мешать, а этому выскочке, новому императору Франции, не до споров с Россией. А мои постоянные союзники, Пруссия и Австрия, коль потребуется, помогут. На крайний случай у меня есть армия и флот, в чьей силе сомневаться не приходится».
Напрасно так думал император… Время показало: царь ошибался! И очень…
Князь Меншиков. Переговоры в Турции
Февраль 1853 года.
Чёрное море штормит уже третьи сутки. Порывистый, а порой шквальный ветер сдувает белые барашки с верхушек холодных волн, и те бесконечной чередой одна за другой катятся по фарватеру Одесского залива. Волны монотонно бьются в борта купеческих и военных судов, стоящих у причалов. Корабли стонут, скрипят всеми деревянными частями, трутся бортами о мягкие причальные кранцы, издавая протяжные печальные звуки. Но «морские бродяги» – корабли, привязанные толстыми канатами к причалам, терпят, они знают: наступит час – и их паруса вновь наполнятся тугим морским ветром и понесутся они опять по морским просторам. А волны, словно издеваясь над этими трудягами, бьют и бьют в борта и в причал, затем с шипящим шумом эффектно разлетаются на мелкие-мелкие брызги. Зрелище потрясающее…
Рискнувшие прогуливаться во время шторма по набережной жители, а особенно молодёжь, при накате очередной волны с визгом увертываются от морского душа. Однако не всем это удаётся… Крик, шум… А штормовая погода не утихала…
Сформированная канцлером Нессельроде официальная делегация для переговоров с Турцией во главе с генерал-адъютантом светлейшим князем Меншиковым терпеливо ждала благоприятной погоды для выхода в море.
Первое задание императора было выполнено. Инспекция войск в Бессарабии и на Черноморском флоте подошла к концу. Князь Меншиков в общем остался доволен строевой выучкой войск и сноровкой флотских экипажей, о чём отписал в столицу военному министру генерал-лейтенанту князю Долгорукову.
По совету военных Меншиков отметил в отчёте, и в весьма резкой форме, что было свойственно характеру князя, медленное перевооружение строевых частей нарезными ружьями – относительно дешёвыми и отличающимися простой конструкцией. Светлейший князь был недоволен темпами поступления этого вооружения в войска. В своём отчете Меншиков не преминул провести с военными чиновниками небольшой ликбез. Он напомнил им, что скорость стрельбы из кремневых гладкоствольных ружей составляет один выстрел в минуту, да и то в хорошую погоду, в дурную же порох становится сырым и вовсе не загорается.
– Надеюсь, господа, вам известны сии факты, – своим скрипучим неприятным голосом начал раздражённо сиятельный князь. – При стрельбе из гладкостволок на расстоянии двухсот шагов из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в цель. Стрельба же из ударных капсюльных нарезных ружей происходит быстрее, и, что важно, пуля летит дальше и чаще попадает в цель. Поди, враги наши об этом факте изрядно оповещены.
И ещё князь подчеркнул, что армии Великобритании, Франции и других европейских стран давно перешли с кремневых ружей на современные – капсюльно-нарезные.
Ответственные за поступление новых ружей генералы только разводили перед князем руками: мол, как ускорить, когда на всю Россию только один Тульский оружейный завод переделывает кремневые ружья старого образца на новые.
Как самый младший по званию среди адъютантов, в апартаментах, где расположился князь Меншиков, дежурить на ночь заступил лейтенант Аниканов.
Неожиданное появление красавца-лейтенанта в должности адъютанта светлейшего князя вызвало немало разговоров среди, прямо скажем, немаленькой свиты Меншикова. Удивлялись многие…
«Лейтенант?!.. Подозрительно! Для генерал-адъютанта, князя, чрезвычайного посла самого императора – не менее полковника или подполковника должен быть.
Однако вскоре все успокоились, привыкли к молодому добродушному офицеру. Свои несложные обязанности Аниканов выполнял с охотой, иногда проявлял разумную инициативу, перед князем себя не выпячивал, чем не раздражал своих коллег-адъютантов.
И вот сейчас Антон, находясь в раздумьях, держал в руках срочное, только что поступившее донесение из Петербурга на имя Меншикова. Время позднее, князь отправился уже в свои покои, слуга понёс в его спальню таз и кувшин с водой. Беспокоить как-то нежелательно.
«А вдруг что-то срочное?..» – и Антон решительно постучал в спальню начальника.
Меншиков как раз сбросил сапоги и собирался поставить ноги в таз, куда слуга лил воду. Увидев адъютанта, князь, словно от зубной боли, скривился, однако промолчал, взял пакет и тут же устало махнул рукой: идите, мол, отсюда оба.
Затем он нехотя взломал сургуч. Адъютант и слуга направились к двери. Проходя мимо князя, слуга, худой, вихрастый, с конопушками на лице деревенский малый, ловко нагнулся и быстренько собрал у ног его светлости упавшие на пол коричневые комочки сургуча. При этом он недовольно едва слышно пробормотал:
– Чего сорить-то?.. Ведро, чай, для того имеется…
Читать донесение Александр Сергеевич особо не торопился. Он отложил бумагу в сторону, сам сел на скамью, поставил ноги в таз с водой, поохал (уж больно холодная) и на минуту замер, закрыв глаза. Но вот князь очнулся. С тяжёлым вздохом вытащил из пакета два листа, исписанных убористым почерком.
Содержимое его расстроило, но не сильно удивило. Граф Нессельроде сообщает ему, что из Лондона пришёл ответ, и ответ неутешительный. От имени английского кабинета статс-секретарь по иностранным делам лорд Джон Россель официально уведомил правительство России, что Великобритания отказывается от предложения императора Николая I участвовать в разделе Османской империи.
Светлейший князь почесал затылок, зевнул и, перекрестившись, пробормотал:
– О как… Кто бы сомневался…
Затем он ещё раз прочитал донесение, в котором граф давал ему дополнительные рекомендации по поводу предстоящего вояжа делегации в Константинополь.
– М-да… Однако совсем без союзников остаёмся, – вслух не то удивлённо, не то огорчённо произнёс Меншиков. И уже с явным раздражением, добавил: – А чёрт с ними, без сопливых бриттов обойдёмся! Государя бы ещё в этом убедить…
Едва не опрокинув таз, князь резко встал, пошлёпал полотенцем по мокрым ступням и засунул их в тёплые домашние тапочки, подшитые беличьим мехом. Затем позвонил в колокольчик.
В комнату заглянул Аниканов.
– Вот что, Антон Дмитриевич! Пригласите-ка на завтра ко мне вице-адмирала Корнилова и генерала Непокойчицкого[37] к обеду. Посыльным известите команду «Громоносца»: завтра выходим в море – в Константинополь. Хватит баклуши бить в Одессе.
Конец февраля 1853 года.
Воды пролива Босфор капризны, и причина тому – ветер. Подгоняемые им волны из одного моря, Чёрного, встречаются с волнами другого, Мраморного, идущими навстречу. И тогда под стенами султанского дворца Топкапы потоки яростно борются между собой, расчищая себе путь. Всё как у людей…
Но сегодня обычные в это время года ветра, сквозняком проносящиеся вдоль Дарданелл, Мраморного моря и пролива Босфор, словно по заказу, стихли. Почти безветренная погода баловала жителей Константинополя. Не отставало и солнце: со своей вершины, зенита, оно, словно сеятель на поле, щедро разбрасывало свои зимние лучи по окрестностям столицы Османской империи.
Со спущенными парусами, на одной лишь паровой машине, переваливаясь с борта на борт, хлюпая и чавкая на небольшой волне гребными колесами, пароходо-фрегат «Громоносец» с русской делегацией на борту медленно втягивался в акваторию обширного залива. Там, в глубине, на европейском берегу Босфора, вблизи входа в пролив из Чёрного моря, находилась облюбованная многими иностранными посольствами, в том числе и русским, приморская деревня Буюкдере.
Она уютно расположилась вдоль берега, как бы разделившись на две половины: изящную верхнюю с широкой набережной и красивыми домами и нижнюю – поскромнее, населенную греками и армянами. В числе домов первой половины деревни, выделяясь размерами и богатством наружного оформления, стоял летний дом (скорее, дача) русского посольства.
Стараясь не повредить гребными колёсами утлые судёнышки местных рыбаков и торговцев-менял, нахально подплывавших под самый борт, «Громоносец» осторожно продвигался вперёд.
Свободные от несения вахт члены экипажа и пассажиры высыпали на палубы судна и с удовольствием разглядывали панораму берега.
На самой верхней палубе, спардеке, в кормовой её части, которая по-морскому называется ют, особняком от остальных пассажиров стояла большая группа офицеров – членов той самой делегации. И среди них – уже знакомый нам лейтенант Антон Аниканов. Он, как и его коллеги, также любовался видами побережья.
Слабый морской ветерок приятно обдувал лица пассажиров. Палуба не раскачивалась, к горлу не подкатывала тошнота, как совсем недавно на переходе из Севастополя.
– Благодать! – громко произнёс один из морских офицеров. – В зимнее время, господа, а уж в феврале тем более, Чёрное море редко бывает спокойным, по себе знаю. А тут… на тебе – почти штиль. И это, судари мои, хороший знак для нашего вояжа. Что, лейтенант, – обратился он к Аниканову, – ваша Балтика, поди, редко балует штилями?
Антон в ответ развёл руками, улыбнулся и неожиданно для себя вспомнил свои впечатления, когда он ещё юнгой впервые вышел в море.
«В Балтийском море тогда был шторм. Ветер, свист, рёв кругом… Команд с мостика не разобрать… Всё скрипело, всё стонало… Страшно… И в то же время прекрасно!.. Господи, как давно это было!»
Под наплывом ностальгических чувств на ум пришли слышанные им где-то слова: «Что бы ни делалось в природе: и штили на море, и бури, – всё живописно, всё прекрасно. И эти волны, набегающие друг на друга, и вечный шум ветра, мечущийся в вантах корабля, и шипящий шум морской воды под форштевнем, – всё нравится. Так и слушал бы всю жизнь».
Увлёкшись, Антон не заметил, как последнюю фразу он произнёс вслух и довольно громко.
– А кто тебе мешает, лейтенант? Слушай на здоровье, пока молодой, коль не прилипнешь к сытой адъютантской жизни при его светлости, – неожиданно услышал он за спиной насмешливый голос.
Совсем незаметно сзади к нему подошёл адъютант генерал-майора Непокойчицкого майор Зорькин. Адъютант, тщедушный, немолодой человек, с генералом служит не один год. Со слов его товарищей, Зорькин сносно выполнял свои обязанности, да и сами эти обязанности слишком далеко заходили. До майора Зорькин всё-таки дослужился, но, как поговаривают, благодаря протекции своего шефа-генерала. Зато майор обладал исключительно красивым почерком, чем вызывал зависть многих. Это всё, что Антон знал о своём коллеге.
– Да, господин майор, возможность созерцать природу во всех её проявлениях даётся всем и каждому сполна, независимо от возраста, богатства и званий. Важно уметь видеть все эти прелести, – неожиданно для самого себя высокопарно ответил Антон, – а по поводу службы у его светлости… Надеюсь, адъютантом мне недолго быть. По приходу в Севастополь буду проситься у его светлости на корабль.
– Ну-ну, – удивился майор такому высокому штилю лейтенанта. Он скептически ухмыльнулся и, встав рядом с Антоном, последовал совету молодого человека – стал разглядывать берег, выискивая в нём прелести, которые должны были его восхитить. Однако майору это быстро надоело, и он, похлопав Аниканова по плечу, пробурчал:
– Удачи, – и направился к другому борту, откуда слышались громкий разговор и смех офицеров.
Сам глава делегации, князь Меншиков, при полном параде, при шпаге и всех орденах тоже вышел на ют и теперь, широко расставив ноги и держась одной рукой за леерное ограждение, энергично поучал стоящих по обе стороны от него вице-адмирала Корнилова и генерала Непокойчицкого.
Офицеры слушали князя рассеяно. Генерал, промучившийся на переходе от качки, выглядел уставшим и часто зевал. Зато адмирал выглядел бодрым, он, почти не отрываясь, разглядывал в подзорную трубу берег.
А Меншиков говорил и говорил. Своим скрипучим, несколько дребезжащим и, можно сказать, неприятным голосом он на этот раз убеждал подчинённых в полезности проживания на морском берегу, особенно тем, кто курит трубку.
– Хотя бы раз в году, господа, нужно непременно с месяцок пожить у моря, подышать морским воздухом, прочистить лёгкие, пофилософствовать на закате… Вас, Артур Адамович, это касается в первую очередь, коль трубкой балуетесь, – обращаясь к генералу, поучал старый князь. – Ну а вы, Владимир Алексеевич, – не оставил он без внимания и адмирала, – тоже не забывайте про это.
– Спору нет, ваша светлость, полезно и весьма, – согласился генерал Непокойчицкий.
«Кто ж против… – про себя пробурчал Корнилов. – Только меня-то под пятьдесят годков зачем убеждать в этом? И так всю жизнь на море. Детей своих практически не вижу. Сыновья – ладно, а младшие дочки скоро узнавать отца не будут…»
Но вида адмирал не показывал: добродушно с улыбкой кивал своему начальнику в знак согласия. Не отличался многословием и генерал.
В свои шестьдесят шесть Меншиков был ещё довольно бодрым и деятельным стариком. Высокий, не по годам стройный, с седыми бровями и усами, он и по молодости, помимо внешности, всегда выделялся среди других энциклопедическими знаниями. Вот и сейчас, что ни спроси у князя – знает. И спорить бесполезно. И не дай бог не согласиться с ним в чём-либо!.. Его умные синие глаза, словно море перед штормом, тут же становились пепельно-синими, и казалось, что оттуда, из глубины, вот-вот громыхнёт гроза. И без того неприятный голос (вот уж Бог наградил!) прокаркает: «Сударь, вы мне не верите?..»
Светлейший князь повидал многое: сорок лет назад гнал французов от Москвы, повоевал с турками, на Чёрном море брал крепость Анапу, служил в миссиях в Берлине, Лондоне, Вене и даже в Персии. Грудь Меншикова увешана многими орденами… Одно плохо – дюже остёр князь на язык. Не зря же в армии о нем горят с легкой руки генерала Ермолова: «Меншикову не надо бритвы, ему достаточно высунуть язык, чтобы побриться».
…В это время князь попросил у адмирала подзорную трубу. Передавая её, Владимир Алексеевич, вспоминая слова Ермолова, машинально посмотрел на рот князя, надеясь в тайне увидеть его острый язык.
Меншиков подозрительно взглянул на Корнилова, однако, отвернувшись, промолчал. А Корнилов через мгновение опомнился и… засмеялся.
На внезапный смех адмирала Меншиков не отреагировал. Он взял у Корнилова трубу, оглядел берег и, ни слова не говоря, вернул.
– Поди, знаете, господа, англичане не на нашей стороне. Хоть прямо не говорят, но, думаю, не прочь с нами повоевать. Турок баламутят…
– А французы что, лучше?.. – пробасил генерал.
–А турки?.. – вставил Корнилов. – Заметили, ни одного корабля басурманов не видно. Где-то отстаиваются, а может, к чему-то уже готовятся. И мне, ваша светлость, тоже сдаётся, что войны не избежать.
– Всё возможно, Владимир Алексеевич. И задача моя – сполна потребовать исполнения турками наших требований, а коль не согласятся – обидимся и хлопнем дверью. Плохо, что одни, без союзников. Хотя государь и уверен в союзничестве англичан, но мне сдаётся, зря! Как считаете, Артур Адамович?
– Сие, ваша светлость, только его императорскому величеству и известно. Нам-то откуда знать?
На этом разговор прекратился. Корабль продолжал не спеша двигаться вперёд. Корнилов опять попросил трубу и стал осматривать окрестности. Несколько в стороне от набережной он увидел небольшой причал, от которого только что отошёл пароход и, отчаянно дымя, направился в сторону «Громоносца».
Когда дистанция между кораблями сократилась до трёх-четырёх кабельтов[38], «Громоносец» совсем сбросил ход и, отработав назад для погашения инерции, остановился. Чавканье колёс затихло. Наступила непривычная тишина. На правом борту заскрипели блоки – матросы спустили трап.
Вскоре подошёл пароход, им оказался прикомандированный в прошлом году к российскому посольству военный пароходо-фрегат «Грозный». Из его рулевой рубки послышалась команда:
– Полный назад, право руля.
Паровая машина «Грозного» послушно закрутила колёса в обратную сторону. Корабль дал задний ход и остановился. И тут же с его борта вылетел столб белого дыма, а вслед раздался грохот холостого выстрела из 68-фунтовой карронады[39]. «Грозный» приветствовал соотечественников.
Ещё не полностью развеялся дым, как от парохода отчалила гичка[40]; взметнулись вёсла, и через несколько минут шлюпка вначале мягко уткнулась носом в борт «Громоносца», затем бочком-бочком прилепилась к трапу. По нему легко взбежал поверенный в делах российского посольства статский советник Александр Озеров, за ним, не так быстро, осторожно, одной рукой придерживая феску чёрного цвета, а другой держась за канатное ограждение трапа, – переводчик грек Аргиропуло.
Матрос багром оттолкнулся от борта «Громоносца», и гичка поспешила обратно.
Оба корабля продолжили своё движение в сторону Топхане[41] – ближайшего предместья Константинополя. По обеим сторонам можно было наблюдать берега, вдоль которых стояли добротные дома, больше похожие на дворцы. Чуть дальше за ними, как бы второй линией, были видны понатыканные на окрестных пригорках прилепившиеся друг к другу дома турецких деревень: низкие, неопрятные, издали больше похожие на развалины, нежели на деревенские жилища. И всё вместе это создавало иллюзию гармонии, ставило всё на свои места: здесь – богатые, там – бедные. Проплывающий мимо ландшафт дополняли пики величественных минаретов, придающие этой земной несправедливости строгость и благоговение.
Вдоль берега, совсем близко, извиваясь лентой, пролегала дорога, по которой двигались люди и повозки. Казалось, протяни с борта корабля руку – и схватишь маленького турчонка, бросающего камешки в море.
Наконец по курсу показались холмы и минареты Константинополя. Встречные потоки морей, несмотря на отсутствие парусов, заставили оба парохода чертить нужные галсы, выискивая более лёгкое сопротивление течения. И таким образом, приближаясь то к Европе, то к Азии, пассажиры на каждом повороте находили на берегах какое-нибудь селение, заполненное людьми, или развалины многочисленных древних крепостей.
Сам Константинополь, до середины XV века столица Византийской империи, разбросан по обеим сторонам Босфорского пролива и состоит из нескольких городских частей, а те, в свою очередь, делятся на множество кварталов.
Уже несколько веков в этом огромном тесном городе живут четыре народа, но вместо того чтобы сблизиться между собой, они все более и более отдаляются один от другого и набожно передают из поколения в поколение свою взаимную неприязнь. Странное и любопытное явление: турки, греки, армяне и евреи почти никогда не живут в одном квартале, не имеют тесных сношений между собой, кроме торговых сделок. И вот парадокс… опытные торговцы, турки как-то находят общий язык с евреями и армянами, наделёнными от природы способностями к торговле. Греки тоже не промах, но прошлое своё помнят, а потому своё место знают…
Перечисление кварталов – дело утомительное, и мы в целях экономии времени подробности топонимики и древнего уклада старинного города пропустим. Нас интересует пока один квартал – Топхане.
Пристань в Топхане – самая большая и многолюдная. Она представляет собой картину непрестанного движения, и здесь можно увидеть лица многих национальностей и костюмы разного цвета. И днём, и ночью на пристани и рядом с ней пришвартовываются легкие лодки и более крупные галиоты[42], готовые в любую минуту пуститься на прогулку по принципу «куда прикажете». Их владельцы, суетливые и словоохотливые греки, степенные и важные турки, всегда спорят между собой за пассажиров, но, надо отдать должное, коль спор затягивается, спорщики прекращают распри и дают пассажиру возможность самостоятельно выбрать себе судно.
В перерывах между поездками, отвлекаясь только на совершение намаза, владельцы лодок часами пьют крепкий кофе, не менее крепкий чай и потягивают длинные трехаршинные жасминные чубуки; на пристани в это время витает дурманящий запах кофе, смешанный с тонким ароматом турецкого табака. Иногда в этот кофейно-табачный аромат вливается запах дыма от небольших мангалов, на которых жарят свежую, только что пойманную рыбу и креветки, реже – мясо баранины.
Над пристанью всегда стоит шум-гам и слышны выкрики зазывал. Константинополь многих засасывает в свои объятья…
Совсем недалеко от этой шумной пристани располагалось напоминающее дворец здание русского посольства.
«Громоносец» первым пошёл на швартовку. Не дойдя с полкабельтова, он дал длинный протяжный приветственный гудок.
Делегацию ждали. Толпа на пристани, а это в основном были греки, болгары, сербы, жившие в турецкой столице, заорала, замахала руками, с явным удовольствием приветствуя русский корабль.
Несколько поодаль от этой разношерстной толпы стояла группа из трёх турецких чиновников и, судя по халатам, не первой руки. Они не кричали и уж, конечно, не размахивали радостно руками.
С бака «Громоносца» на причал полетел линь. Портовые матросы потянули его и вытащили швартовый канат, который тут же закрепили на причальную тумбу.
Стоя на юте, Меншиков, Корнилов, Непокойчицкий и Озеров с удовольствием разглядывали ликующую толпу. Чуть поодаль от начальства, облокотившись на леер, стоял грек-переводчик.
Озеров с любопытством смотрел на берег, что ему редко приходилось делать, и параллельно докладывал светлейшему князю обстановку, царившую в последнее время в столице и во дворце султана.
Неожиданно он с удивлением произнёс:
