Виталий Аркадьевич Надыршин
Ошибка императора. Война
Сражения в октябре
Тринадцатого октября в сонном Севастополе около пяти утра, больше нагоняя страх, чем думы о Боге, уныло забил церковный колокол.
«Поди, опять крестным ходом по улицам бродить будут, – сонно произнёс рано проснувшийся командующий союзными войсками лорд Реглан. – Не спится этим русским…»
Но вскоре открылась дверь, и вошедший адъютант испуганно доложил:
– Сэр, русские начали наступление. Они тремя колоннами наступают от селения Чоргунь[94] к Балаклаве.
Реглан поспешно встал.
В предрассветной тишине, стараясь не сильно шуметь, полки генерала Липранди численностью до шестнадцати тысяч штыков направились в долину между Федюхиными высотами, Сапун-горой[95], рекой Чёрной и невысокой грядой, разделяющей эту долину на северную и южную часть.
Ближе к рассвету первая колонна заняла деревню Камары и, установив артиллерию, начала обстрел передового редута оборонительных укреплений англичан. Солдаты второго отряда под командованием генерала Семякина под прикрытием канонады и огня немногочисленных штуцерных ружей, возглавляемые своим генералом, идущим впереди войск, пошли в штыковую атаку, насмерть перепугав заспанных турок.
Заколов около двух сотен служителей Аллаха, солдаты овладели редутом и захватили батарею из девяти пушек. Три оставшихся редута, расположенные к северу и северо-западу, были панически брошены обезумевшими от страха турками без боя. Взбешенные трусостью своих союзников, пытаясь остановить лавину отступавших, англичане дали залп из ружей по туркам. Не помогло: те продолжали бежать. Редуты остались за русскими войсками.
Раздосадованный захватом укреплений, потерей артиллерии и угрозой прорыва русских в Балаклаву Реглан решил остановить русские войска, вернуть редуты и отбить пушки. Он послал в бой полк шотландский стрелков, тяжёлую кавалерийскую бригаду и в довершение ко всему – бригаду лёгкой кавалерии генерала Кардигана.
В процессе боя и полк стрелков, и лёгкая кавалерия попали под перекрёстный огонь русских орудий, окопавшихся на Федюхинах высотах и в районе Сухой речки. К тому же наши солдаты успели развернуть захваченные орудия в сторону скачущих на них англичан.
Шотландцы начали отступать и делали это, как на параде, не ломая строя. Английские всадники, в основном отпрыски самых знатных аристократических родов Великобритании, тоже повернули обратно. Со стороны картина отступления выглядела полным безумием: не одна сотня раненых и убитых осталась на поле боя. И если бы не подоспевшие вовремя французские войска генерала Пьера Боске, английские войска, и особенно бригада лёгкой кавалерии, погибли бы все.
После сражения генерал Боске с горечью произнёс знаменитую фразу «Это великолепно, но это не война, это безумие».
Находящийся на поле сражения корреспондент газеты «Таймс» Говард Рассел описал один из эпизодов этого крайне кровавого сражения. Бой шотландского полка (а они были в красных мундирах) Рассел обрисовал как «тонкую красную полоску, ощетинившуюся сталью». Со временем это выражение перешло в устойчивый оборот как «тонкая красная линия», означающий оборону из последних сил английских героев.
Великобритания рыдала от жалости по своим погибшим от рук русских «варваров» солдатам. И понять английских граждан было можно: в статье ведь не было указано, что «доблестные английские герои» не оборонялись от «кровожадных» русских, а совсем наоборот, нападали, пытаясь нагло захватить русский город Севастополь.
В ходе этого сражения, названного впоследствии Балаклавским, русским войскам не удалось развить успех и продолжить наступление на позиции союзников. Но этот кратковременный успех поднял моральный дух защитников Севастополя.
Прошло около десяти дней. За это время наши войска по указанию императора пополнились двумя пехотными дивизиями, присланными в Крым командующим Придунайской армией Михаилом Горчаковым. Гарнизон города также пополнялся идущими с материка ополченцами и добровольцами. С приходом свежих сил общее количество русских войск под Севастополем достигло около девяноста тысяч человек, тогда как союзники насчитывали лишь семьдесят.
Настроение в русской армии, да и среди жителей Севастопольского гарнизона, заметно поднялось. Казалось, момент для действий назрел, во всём чувствовалась необходимость большой драки, дабы разрушить кольцо блокады. Однако сверх меры осторожный Меншиков медлил и не решался после Балаклавского боя на повторную атаку. А причины, как доказывал Меншиков, были веские, в том числе – недостаток пороха.
Правда, приходили сведения от перебежчиков, что и союзники морем получают подкрепления из Варны и даже из самой Англии и Франции. По крайней мере, рейды Балаклавы и Камышовой бухты были полны кораблями и транспортниками, и они всё прибывали и прибывали.
И Меншиков решился на очередную атаку позиций неприятеля. К такому решению князя, помимо пополнения, подвигло письмо императора, настаивающего на продолжении наступательных действий.
День 22 октября начался спокойно. Несмотря на ночной ливень, пасмурную зарю, утренний небосклон с его дождливыми тучами, в полдень погода мало-помалу разгулялась. Сквозь рваные разрывы туч временами пробивалось осеннее солнышко. Мокрая земля парила. Слегка потеплело.
Со стороны Севастополя нет-нет, да и доносились ухающие звуки разрывов, так похожие на раскаты грома перед ливнем.
Из окон небольшого, в четыре комнаты, крытого железом домика с отбитым куском стены доносились голоса, среди которых нетрудно было распознать знакомый нам уже хрипловатый голос главнокомандующего Крымскими войсками светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова.
Подле входной двери на привязи у крыльца, пофыркивая и переминаясь с ноги на ногу в ожидании седоков, стояли разной масти осёдланные кони.
Вокруг дома с ружьём на плече ходил часовой. Он то и дело принюхивался к запаху дыма от костра, где его товарищи отдыхали в ожидании вкусной каши.
В отдалении, сразу за редкой рощицей из низкорослых деревьев, слышались голоса. Казаки продавали офицерам пойманных ими английских лошадей. Шёл торг.
– Ваш бродь, и так по дешёвке. Три империала… Куды же ниже? Креста, поди, на вас нету!
– Ты это брось, – сказал офицер-покупатель, судя форме, капитан-лейтенант. – Крест-то здесь при чём? Постыдись… Вот тебе империал, больше не получишь.
– Не-е, ваш бродь… Одна сбруя и седло гляньте, какие – аглицкой работы. Никак не можно за империал.
В это время раздался злой голос, видимо, есаула:
– А ну, поганцы, в строй. Открыли здесь базар.
– Тьфу… проснулся гад, – с огорчением прошептал казак и, похлопав коня рукой, повздыхав для приличия, согласился. И счастливый офицер тут же вставил одну ногу в стремена и хотел лихо забросить вторую на спину коня. Однако конь дёрнулся, и эффектно оказаться в седле у лейтенанта не получилось. Попытку пришлось повторить, но получилось тоже коряво.
Казак не отказал себе в удовольствии и тут же заржал над прижимистым лейтенантом.
– Ваш бродь… Ай, не свезло! Поди, конь попался шибко привередливый, – с усмешкой произнёс он. Но, заметив хромоту офицера, уже более миролюбиво подсказал: – Ногу надо резче, ваш бродь, закидывать, да второй упираться в стремена… Это вам не по трапу лазить, чтоб на коня влезть, сноровка потребна.
– Ладно, учитель нашёлся… – покраснев от своей неловкости, пробурчал Аниканов (а это был Антон Аниканов, недавно назначенный к Меншикову флаг-офицером для связи с флотом).
Много правее от импровизированного базара горели костры. Солдаты отдыхали: кто-то сидел или лежал на деревянных ящиках, вытянув ноги, кто-то разулся и возле огня сушил портянки, а кто-то, зябко ёжась от осенней прохлады, снял набухшую за ночь влагой шинель и украдкой вынимал назойливых насекомых. Вверх тянулся дымок от еле тлевших влажных сучьев. Где-то покрикивали унтера… И, конечно, собаки! Как и положено, они без устали лаяли на то и дело проскакивающих мимо них то в одну, то в другую сторону многочисленных адъютантов его светлости князя Меншикова.
В самой большой комнате, с печкой у стены и явно недавно расставленными деревянными лавками и столом, в окружении генералов действительно находился Меншиков.
В этот день на Северной стороне в домике инженерного ведомства пятого армейского корпуса, где временно находился штаб, он собрал своих генералов на совещание. Надо сказать, собирались офицеры неохотно: выслушивать надоевшие нравоучения князя было скучно и неинтересно. Однако загадочный вид светлейшего князя сегодня их удивил: ожидалось что-то необычное.
Одно из окон комнаты закрывали ветки старого, но ещё крепкого дерева хурмы. Несмотря на вступившую в свои полные права осень, листья на ветках были зелёными и обильно усыпаны ещё несозревшими плодами. Именно на них в данный момент удивлённо смотрел светлейший князь.
– Сколько же им ещё зреть? На дворе – октябрь, ноябрь на носу, холода же скоро, – задал вопрос он одному из генералов.
– Ваша светлость, – ответил генерал, – так в холод и созреют. Как фонарики, будут висеть плоды на голых ветках. А листья, что вот-вот опадут, это, я вам смею доложить, образуют сказочный разноцветный ковёр на земле… Хурма не просто дерево, это кладезь полезности и созерцания.
Меншиков хмыкнул, ещё раз окинул взглядом дерево и, резко развернувшись, подошёл к столу.
– Начнём, пожалуй! Господа, у меня две новости! Первая – двадцать третьего, думаю, к вечеру, из Петербурга в Крым прибывают великие князья, о чем я получил личное письмо её величества. Видимо, наш император, узнав, что во французской армии присутствует двоюродный брат Наполеона III, а в английской – родственник королевы, герцог Кембриджский, решил: мы-то чем хуже? И у нас будут царственные особы и сразу две.
По интонации князя, обычно резкого и острого на язык, подчинённые не поняли, язвит светлейший или, наоборот, доволен. А потому на всякий случай свои верноподданнические чувства выражать не стали, промолчали.
– Сами понимаете, господа, их сохранность – святая моя обязанность, а потому и ваша. И вторая новость – не менее важная…
Зная своего начальника, способного порой принять необдуманное решение, присутствующие насторожились.
Сосредоточившись, уперев взгляд в пол, Меншиков стал ходить по комнате, при этом его длинное, как веретено, тело раскачивалось в такт шагам, словно он находился на палубе корабля, идущего лагом. Машинально князь крепко сжал левой рукой эфес сабли. Так Меншиков ходил минут пять, и было видно, что он набирается духу, чтобы произнести что-то важное. Генералы заволновались ещё больше.
Наконец, видимо, подготовившись, светлейший князь самым решительным тоном промолвил:
– Господа, на днях я также получил сведения, и они верные, прошу учесть: неприятель намеревается начать генеральное наступление на Севастополь двадцать четвёртого или двадцать пятого октября сего года…
Меншиков замолчал, пристально оглядел присутствующих, стараясь узнать реакцию генералов на свои слова.
Генералы вздохнули с облегчением. То, что враг ждёт прибытия свежих сил и вот-вот должен начать штурм, особой тайной ни для кого не было. Знали даже, что главный удар он намеревается нанести по четвёртому бастиону. Знали генералы и своё преимущество в живой силе и пушках. «Конечно, надо воспользоваться этими преимуществами», – рассуждали они.
– Именно в эти числа, не позже? Чуть бы позже… – переспросил генерал-майор от кавалерии князь Владимир Меншиков, сын главнокомандующего.
Светлейший князь к своему сыну относился как к подчинённому ему генералу, не более того. Но на его вопрос он всё же ответил довольно миролюбиво, без обычной резкости:
– Видимо, в эти дни, князь, коль не врут перебежчики. А вот откуда начнут штурм – вопрос. Хотя есть сведения – на четвёртый бастион.
– Боюсь, ваша светлость, атаковать будут именно там, – высказался командир Тобольского полка генерал-майор Баумгартен. – И я боюсь за этот бастион. Если в сентябре, в начале осады, как мне доложили, французы находились в полутора верстах от бастиона, то сегодня их батареи и траншеи стоят в непосредственной близости. А после недавнего, и весьма мощного, обстрела бастион сильно разрушен, да и войск там маловато. Батальон Волынского полка да две роты стрелкового батальона… Итого, почитай, всего-то восемьсот с чем-то человек… К тому же, ваша светлость, снайперы достают: своими дальнобойными ружьями выкашивают наших солдат. Чего уж скрывать, четвёртому бастиону в случае штурма грозит неминуемый захват, а там и город на очереди…
Командующий недовольно буркнул:
– Сие мне известно, генерал. И Станюкович, и Нахимов мне о том же докладывали. А как вы хотите усилить этот бастион? Где разместятся дополнительные силы? Тем более, бастион разрушен… Но мне кажется, штурм не начнётся. Почему? Вот для этого я и собрал вас. И попрошу не перебивать меня.
Но тут выступил командир недавно пришедшей в Севастополь десятой дивизии генерал-лейтенант Фёдор Соймонов. Этот пятидесятичетырёхлетний генерал пользовался у главнокомандующего некоторым уважением, поэтому Меншиков лишь скривился и не сделал ему замечания.
– Хочу дополнить, ваша светлость, что, в отличие от французов, англичане почему-то не шибко торопятся. Их позиции пока находятся за версту от третьего бастиона и Малахова кургана. Вряд ли с такой дистанции они начнут атаку.
– Надеюсь, Фёдор Иванович, надеюсь, – ответил Меншиков.
– Но штурм, ваша светлость, будет, – добавил Соймонов.
– Глубокая мысль, весьма глубокая, – с сарказмом произнёс Меншиков. Затем продолжил:
– Коль недавним наступлением на Балаклаву мы лишь ослабили осаду Севастополя, то теперь с божьей помощью должны ликвидировать её, и союзникам не до штурма будет. А потому, господа…
Светлейший князь сделал многозначительную паузу, слегка напыжился, побарабанил по столу пальцами и затем решительным тоном произнёс:
– Я решил упредить начало штурма неприятеля. Самим перейти в наступление на правый фланг неприятеля как наиболее слабый, где у англичан, по нашим сведениям, всего около семнадцати тысяч человек. – Меншиков посмотрел на генерала Соймонова. – Это, Фёдор Иванович, и на ваши сомнения ответ. Сию акцию я наметил на двадцать третье октября. И рассчитываю, что сил с учётом пополнения армии будет вполне достаточно для атаки.
В комнате возникло некоторое оживление.
– Да-да, будем наступать. Однако, господа, в связи с прибытием великих князей вынужден буду перенести наступление на день вперёд, то есть на сутки двое раньше штурма союзников.
– Ваша светлость, – перебив командующего, подал голос командир одиннадцатой дивизии генерал Павлов. – Я совершенно не знаю местности, а подробных, да что там подробных, у нас совсем нет карт местности. Есть, правда, одна, но французская, казаки притащили откуда-то. Не знаю, можно верить ей? Не заблудимся, не перебьём ли друг друга?
– Да уж постарайтесь! – взглянув зло на генерала, ответил Меншиков. – Будут вам карты, будут, – не совсем уверенно добавил он.
При этих словах главнокомандующего генерал-лейтенант Липранди усмехнулся.
– Сия история мне знакома, – шепнул он рядом стоящему генералу Данненбергу. – Знакомые обещания: по старым картам, почитай, вслепую бой вёл десять дней назад.
Пожав плечами, Данненберг промолчал.
– План мой, господа, таков. Загодя, часа в два ночи, надо скрытно начать движение и часам к шести утра как можно ближе подойти к позициям англичан…
– Время нехорошее, – пробурчал генерал Жабокрицкий.
Его бурчание услышали все, Меншиков в этот момент сделал паузу.
– Почитай, полтора века назад Карл XII тоже в два ночи стал подбираться к нашей армии в сражении под Полтавой… Результат известен… Битву он проиграл.
– Накаркайте мне, Осип Петрович, накаркайте, – возмутился главнокомандующий. – Коль историю знаете, то не след и забывать, что Карла перед сражением ранило тяжело в ногу. Его на носилках таскали по всему полю сражения. Какое уж тут руководство?!..
Меншиков приосанился, приняв гордую позу. Видимо, он рассчитывал на внешнее сходство со своим знаменитым прадедом Александром Даниловичем Меншиковым, участвующим в этой самой битве вместе с Петром I. Замечтавшись, Меншиков обвёл затуманенным взглядом своих генералов, окруживших стол.
Наверное, в это время в ушах правнука фаворита императора Петра стоял победный шум фанфар, а перед глазами возник образ самого Петра Алексеевича, и тот шёл к нему, чтобы поблагодарить за только что одержанную победу над шведами.
«Надо же, – подумал Меншиков, – вона как судьба поворачивается. Теперь я стою во главе армии, и мне предстоит испытание своей Полтавой. Одно лишь различие – царя-батюшки нет рядом. Тьфу-тьфу, как бы меня не задело пулей, по нашим-то горам на носилках не натаскаешься».
Пауза затянулась. Кто-то из генералов стал ухмыляться и осторожно подкашливать, стараясь отвлечь Меншикова от дум.
Светлейший князь услышал, слегка тряхнул головой и, как ни в чём не бывало, продолжил:
– Главный удар наносит дивизия генерала Соймонова. Ваша артиллерия, генерал, коль помню, три десятка пушек…
– Тридцать восемь, ваша светлость, – поправил тот.
– В шесть часов утра ваши батареи должны открыть огонь по укреплениям Килен-балки. И вместе с ними по тем же целям должны начать стрельбу корабли… Адмиралу Нахимову передайте моё указание, – кивнул князь флаг-адъютанту Аниканову.
Антон сразу же засобирался покинуть совещание, но Меншиков его остановил:
– Экий вы, капитан, торопливый. Дослушайте до конца, да в точности передайте наши планы его превосходительству.
– Слушаюсь, ваша светлость, – ответил смущённый Аниканов.
– Ну так вот, идём далее. Ваша дивизия, генерал Павлов, на англичан наступает от Инкерманского моста через речку Чёрную. Двенадцатая дивизия…
Меншиков посмотрел в сторону её командира генерала Петра Горчакова[96], который в это время о чём-то шептался с генералом Данненбергом, и недовольно произнёс:
– Я к вам, Пётр Дмитриевич, обращаюсь, успеете ещё наговориться. Вы, сударь, ударите по Сапун-горе. У вас кавалерия и не малая – семь тысяч. Пехоты – пятнадцать тысяч. Улан и казаков держите, как говорят на флоте, на товсь. Команда поступит – и… с Богом! Ваша задача – отвлечь корпус французов. Не дайте этому Боске опять прийти на помощь англичанам, как он уже прошлым разом сделал.
Обратив внимание, что на него вопрошающе смотрит генерал Баумгартен, Меншиков произнёс:
– А ваш полк, Александр Карлович, остаётся в резерве в Севастополе.
Баумгартен скривился:
– Не переживайте. И там можно получить очередного «Георгия», – с усмешкой сказал Меншиков, намекая на недавнее награждение Баумгартена за сражение с турками в Малой Валахии у деревни Читати; ему тогда вручили орден Святого Георгия третьей степени, минуя четвёртую.
Баумгартен обиделся и демонстративно отвернулся от Меншикова, бормоча:
– Я-то здесь при чём?..
Меншиков прошёлся по комнате. Заметив генерала Кирьякова, он приблизился к нему, принюхиваясь. «Судя по запаху, этот выпивоха сегодня трезв», – решил он. А Кирьяков приосанился, словно говоря: на, мол, нюхай, не пил я с вечера.
Но главнокомандующего вчерашнее времяпрепровождение подчинённого уже не интересовало. Неожиданно он вспомнил слова генерала Жабокрицкого, и перед глазами возникла картинка: раненый король Карл на носилках, бегущие солдаты, поражение… И правнук фаворита великого Петра вдруг произнёс:
– Господа, на период наступления командовать войсками я назначаю генерала Данненберга. Прошу, господа, совместно с ним проработать детали.
«Странное назначение… – зашептались генералы. – Ответственности боится наш князь. С него хватило Балаклавского боя…»
– На этом, господа, прошу расходиться, – видя недовольство, поспешил закончить совещание Меншиков.
Так, не вовремя возникший образ раненого шведского короля толкнул светлейшего князя Меншикова на странное назначение генерала Данненберга, который ровно за год перед этим, в октябре 1853 года, проиграл на Дунае битву при Ольтенице, а главное, он совсем недавно прибыл в Севастополь.
24 октября с двух часов ночи на плато между Килен-балкой и долиной реки Чёрной[97] наши войска начали движение. Дул сильный ветер, местами срывался дождь, дороги размыло. Глинистый грунт обратился в подобие густого теста, отчего дороги представляли собой бесконечное вязкое месиво. Груженные боеприпасами и прочим снабжением возы и телеги приходилось вытаскивать несколькими парами волов или верблюдов. Что уж говорить о тяжёлых пушках… Однако худа без добра не бывает: непогода помогла войскам генерала Соймонова скрытно подойти к исходным позициям неприятеля. И слева, и справа от его десятой дивизии шли другие войска, замыкали колонны полки Жабокрицкого.
Ровно в шесть утра, как и планировалось, пароходы Нахимова «Владимир» и «Херсонес» одновременно с сухопутными батареями открыли огонь по позициям неприятеля, зарывшегося в Килен-балке. Сражение началось на правом фланге оборонительных укреплений англичан. Однако из-за размытых дорог и крутых подъёмов, отсутствия реальных карт местности, в результате чего войска сбивались с дороги, не все батареи и полки успели вовремя выйти на заданные позиции. Вырвавшиеся из ущелья вперёд полки, атаковав с ходу два вражеских редута, попали под огонь английских батарей и стрелков. Наша пехота понесла большие потери от британских снарядов и пуль: вражеские пули из ружей системы Минье пробивали по нескольку человек сразу.
И тогда, несмотря на потери, солдаты пошли в штыковую атаку. Зная бесстрашие русских, отстреливаясь, англичане отступили. Зато артиллерия неприятеля усилила прицельный огонь по шеренгам русских солдат. Грохот, стоны, проклятья и гарь…
Сражение набирало обороты. Но странно, что только первые три полка из двух русских дивизий сражались против превосходящих сил неприятеля. Почему?!..
Непонятным образом бездействовали полки генерала Жабокрицкого. Они лежали в укрытиях, ожидая приказа Данненберга. Без этого же приказа не повёл свои войска и генерал Горчаков. Его артиллерия вела лишь редкий заградительный огонь…
Но оставшиеся полки продолжали наступать. Солдаты штыками отбросили врага, захватили два редута, несколько пушек, но ответной контратакой превосходящих сил англичан они были сброшены обратно в Килен-балку. К неприятелю подошли резервы.
Русские помощи не получили, хотя понесли большие потери, особенно в офицерском составе. Генерал Соймонов был смертельно ранен пулей в живот, несколько командиров полков были убиты. Русские войска вынуждены были отступить.
Но преимущество русских вскоре было восстановлено, когда с противоположной стороны, из Инкермана, подошел, хотя и с часовым опозданием, шестнадцатитысячный отряд генерала Павлова. Перевес оказался на стороне русских войск. Англичан охватила настоящая паника: русские стали теснить их по всему фронту. Вот она, долгожданная победа! Но увы… Как и в сражении двухнедельной давности, от поражения англичан спасли их союзники, французы, и опять генерал Боске. Перевес теперь был на стороне союзников. Наступление русских войск захлебнулось.
В одиннадцать часов утра Данненберг дал сигнал к отступлению войск на прежние позиции. Французская картечь расстреливала отступавших русских в упор. Наши войска при отступлении потеряли людей больше, чем в сражении.
После Инкермана всякое доверие, если оно и было, к высшему командованию сухопутных войск исчезло. Отсутствие в должном количестве пороха всех раздражало, а князя Меншикова солдаты и многие офицеры называли предателем, потому что он не первый раз не использовал возможность прорвать осаду и скинуть этих чёртовых союзников в море.
«Одна радость – доблесть наших солдат. Если кому все мы и верим, так это адмиралу Нахимову, – напишет полковник Виктор Васильчиков своему другу. – В день сражения его пароходы оказали армии неоценимую помощь. Они перевозили войска к месту боя, поддерживали пехоту огнем своих артиллерий на всех этапах сражения, затем огнём пушек прикрыли отступление наших войск. Но бой был проигран».
Армия Меншикова потеряла в Инкерманском сражении более десяти тысяч человек убитыми и ранеными. Потери союзников были меньше – до пяти тысяч.
Позднее, по признанию французских военачальников, русские разбили бы союзников, а осада города была бы снята, если бы командовавший сражением генерал Данненберг не держал в бездействии резерв, князь Горчаков без приказа бросил в бой хотя бы часть своего отряда, бесполезно простоявшего весь день, а Меншиков вовремя бы вмешался в руководство сражением.
С этим мнением был согласен и венгерский генерал того времени Клапка. Он был убеждён, что сейчас же после Инкермана, «если союзные армии не были уничтожены, то не вследствие мудрости их правительств и их начальников, а исключительно вследствие неактивности русских. Несмотря на свои значительные потери, русские располагали еще достаточными силами, чтобы попытаться это сделать. Князь Меншиков непременно должен был знать, что зима предоставляла ему самые благоприятные шансы против союзников, но он дал шанс неприятелю ускользнуть от полного поражения»…
Ах, как жаль! Уже тогда, разбив англичан и турок, Севастополь освободился бы от осады. Без своих союзников французы одни не смогли бы противостоять русской армии. Но как случилось, так случилось!..
Но у Инкерманского сражения был и положительный итог: неприятель всё-таки отказался от генерального штурма Севастополя в назначенный им день – двадцать пятого октября 1854 года.
Господь видел нерешительность командования русской армии, сжалился и вскоре пришёл на помощь Севастополю. Судьба подарила нашей армии ещё один шанс изменить ход войны в свою пользу.
С первого на второе ноября 1854 года над Севастополем, Крымом и всем Причерноморьем разразился чудовищной силы ураган. Казалось, сама природа взбунтовалась против смерти и страданий жителей России и русских солдат.
В тот день с порывами шел то дождь, то снег. Черное море свирепствовало и готово было поглотить весь Крым. Рев, стон, визг, свист – все эти звуки в ужасающих размерах слились в один общий вой.
Ураган вырывал с корнями деревья и уносил их в море, а также ветхие строения; в Чёрном, Эгейском и Мраморном морях затонули сотни кораблей.
Страшный урон был нанесён флоту неприятеля, стоявшему вдоль побережья от Евпатории до Балаклавы. Стихия срывала корабли с якорей, сталкивала друг с другом, швыряла на берег. Потери у интервентов были огромны, по разным данным, – до 60 судов, по большей части транспортных. Тяжелой утратой для французов стала гибель у берегов Евпатории линейного корабля «Генрих IV». У входа в Балаклавскую бухту затонул английский пароход «Принц», на борту которого была команда с водолазным оборудованием и подводными минами для взрыва заграждения из затопленных в Севастопольской бухте кораблей.
Гибель новейшего винтового корабля, выполнявшего свой первый рейс, стала серьезной потерей. К тому же на «Принце» были запасы зимней одежды, медицинского имущества и продовольствия для английских войск, а также боеприпасы.
Серьезный ущерб понесли войска союзников и на суше. Ураган разрушил французские и английские лагеря, госпитали, снес палатки, сорвал с привязи лошадей. Обе бухты, которые были застроены ранее, нельзя было узнать. В стане союзных войск вспыхнула эпидемия холеры, привезённой ими ещё из Варны, а в душах солдат и офицеров поселились страх и уныние.
Природа продолжала терзать интервентов. Зима с середины ноября выдалась холодной даже для русских воинов. Что уж говорить о союзниках, лишившихся крова, запасов теплой одежды, топлива, медикаментов… Им нужно было заново обустраиваться и налаживать быт.
Наша армия получила прекрасную возможность ударить и разбить противника. Но… не ударила и не разбила.
Неудачи на полях сражений и ураган нанесли армии Меншикова и защитникам Севастополя тоже немалый урон. Но, в отличие от неприятеля, наш флот, стоявший в закрытых бухтах, пострадал значительно меньше: пароходо-фрегат «Громоносец» утром 2 ноября был выкинут на берег, небольшая часть кораблей столкнулась между собой, другая – села на мель… Однако ни один корабль не был утоплен.
Выстояли многие здания и укрепления. Было самое удобное время поднапрячься и сделать ещё один контрудар по ослабленному врагу. Однако Меншиков, неправильно оценив создавшуюся ситуацию, вместо немедленного наступления, окончательно махнул рукой на оборону Севастополя.
«Севастополь падет в обоих случаях: если неприятель, усилив свои средства, успеет занять четвёртый бастион, а также, если он продлит осаду, заставляя нас издерживать порох. Пороху у нас хватит только на несколько дней, и если не привезут свежего, придется вывести из города гарнизон», – таковы были настроения Меншикова в ноябре 1854 года…
Видимо, с подачи наследников, побывавших в Севастополе, батюшка их, Николай Павлович, в конце ноября 1854 года сменил руководство Севастопольского гарнизона, назначив начальником генерал-адъютанта Дмитрия Ерофеевича Остен-Сакена.
Это назначение, конечно, не могло не стеснять свободу действий адмирала Нахимова. Однако Остен-Сакен был человеком ненавязчивым, спокойным, а главное, полной противоположностью Меншикова, считавшего свои войска недостаточно стойкими; он был справедлив и никогда не сомневался в героизме защитников Севастополя.
Шестидесятилетний начальник гарнизона в дела военные особенно не лез, больше давал ценные советы, как делать шипучий квас, да снабжал батальоны средствами от холеры. Жил Остен-Сакен в квартире на Николаевской батарее под защитой толстых стен и мощного свода над головой. С подчинённым ему адмиралом Нахимовым он не спорил, соглашался со всеми его предложениями, на бастионах появлялся редко, чаще сидел дома, читая церковные книги, слушал обедни и в беседах со священниками позволял себе иногда спорить с ними. Защита города всецело лежала на плечах Нахимова и его подчинённых.
