Виталий Аркадьевич Надыршин
Ошибка императора. Война
Военный совет в доме Корнилова
В то тревожное время должности начальника штаба флота, командира эскадры, начальника порта, губернатора и прочих городских руководителей занимали разные люди. И все они были со своими амбициями, опытом и умением, что, конечно, не давало нужного эффекта в деле обороноспособности Севастополя. Формально всеми этими начальниками руководил князь Меншиков, но…
То ли трагическое положение, в котором оказался Севастополь, то ли особенности русского характера, а может быть, и обе эти причины вместе просто кричали о том, что городу, флоту и гарнизону нужен руководитель, способный объединить все ветви власти и которому бы все подчинялись беспрекословно.
Несмотря на свои одиннадцать должностей с причитающимися выгодами, светлейший князь Меншиков на эту роль совсем не годился. Он ровным счётом ничего полезного не делал на этих постах, как и на посту главнокомандующего крымскими войсками, где эффективностью тоже не отличался.
Генерал-лейтенант Меншиков, человек начитанный, умный, честный, что было редким качеством среди высших сановников императора, уважением среди собственных войск не пользовался, что уж говорить о жителях города. И причин для этого было достаточно…
И только два человека, адмиралы Корнилов и Нахимов, в то время больше всего подходили на роль народных лидеров, способных возглавить оборону города и объединить войска.
Корнилов и Нахимов, ученики незабвенного адмирала Лазарева, пользовались любовью и уважением среди матросов и офицеров, но всё же более сердечно все относились к Нахимову. Причём дело доходило до обожания Степаныча – старого холостяка, всецело преданного флоту. Нахимов был во всем свой: и как начальник, и как товарищ.
Корнилов с его утончённой европейской внешностью и манерами всё же был в первую очередь начальником, этаким эстетом и барином, хоть и хорошим, добрым и благородным, но – барином. Владимир Алексеевич имел более широкое специальное образование, чем Нахимов, хоть и не проявил себя таким блистательным флотоводцем, как его друг Нахимов. Административных способностей для управления большим флотом и его хозяйственной организации у Корнилова имелось больше, чем у Павла Степановича, и Нахимов это вполне сознавал. Имея служебное и возрастное старшинство, Павел Степанович без малейших колебаний согласился в сентябре 1854 года, чтобы начальствовал в городе не он, а Корнилов…
Начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Корнилов в эти тревожные после неудачного Альминского сражения дни, полные слухов и догадок, вполне естественно выдвинулся на лидирующее положение в сложной иерархии руководства города, порта и флота. После тяжёлого разговора с Меншиковым, который неожиданно вывел войска из города и потребовал от Корнилова затопления кораблей в бухте, Владимир Алексеевич в своём доме, в его большей половине, отданной под штаб, созвал Военный совет. На совещание он пригласил военное руководство города, адмиралов и командиров боевых кораблей.
Приглашение Корнилова приняли все, хотя и не обошлось без ворчания старых адмиралов: мол, Нахимов как начальник эскадры при равных воинских званиях по возрасту, поди, постарше будет, ему и созывать совет. Однако пришли все, и Павел Степанович – первым. Все разместились в большой просторной комнате. Как и принято: вице-адмиралы и генералы расположились в первом ряду, контр-адмиралы – за ними, во втором, а офицеры рангом пониже заняли стулья задних рядов. Кому мест не хватило, расположились позади кресел и стульев у стены. Не пришедший на совет Меншиков прислал вместо себя своего адъютанта, который, несколько опоздав, расположился на заднем ряду. Он, развалившись, со скучающим видом сидел на стуле, высокомерно поглядывая на прочих посетителей.
Сам хозяин дома находился за столом, накрытым бархатной скатертью тёмно-малинового цвета, на котором в окружении нескольких стаканов стоял кувшин с нанесённым у верхнего края замысловатым орнаментом, в котором была налита вода.
Словно предчувствуя исторический момент, не сговариваясь, офицеры сняли повседневные мундиры с погонами и, идя на совещание, облачились в недавно введённые парадные с золотыми эполетами на плечах. Грудь каждого, особенно адмиралов, была увешена наградами и регалиями.
Солнечные лучи, проникая сквозь широкие окна зала (когда-то здесь была гостиная), высвечивали сосредоточенные лица офицеров; блестело золото на погонах, и время от времени вспыхивали лучики, отражавшиеся от многочисленных орденов на груди старых адмиралов. В комнате было по-утреннему прохладно и непривычно тихо.
Корнилов встал. Прикрыв рукой глаза от солнечных лучей, бьющих из окна прямо в лицо, он сделал шаг в сторону и пристально оглядел всех присутствующих. От обилия подсвеченных солнечным светом золотых эполет зарябило в глазах, от тревожных взглядов офицеров гулко заколотилось сердце. Горло перехватил спазм, и тут Корнилов почувствовал, как внутри него какая-то подленькая мыслишка скрипучим и неприятным голосом, так похожим на голос командующего войсками и флотом князя Меншикова, зашептала: «Топи свои корабли на рейде, адмирал! Топи! Приказываю. Ах, не можешь, – и внутренний голос захихикал, – тогда передай свою должность начальника штаба Нахимову и немедля отправляйся в Николаев, к своей семье!»
Словно от зубной боли, Корнилов скривился. Именно эти слова с издёвкой давеча ему сказал Меншиков. Князь намекал на досрочную отправку Корниловым своей семьи из Севастополя в Николаев.
Перед глазами возникло хмурое лицо князя.
…В тот роковой день, 8 сентября, услышав приглушённые расстоянием залпы множества орудий со стороны Альминской долины, он вместе с подполковником Тотлебеном в сопровождении двух казаков верхом помчался в ту сторону. К их прибытию скоротечное сражение закончилось. Им навстречу шли мрачные полки, один вид которых говорил о результате битвы: лица солдат были грустными и печальными.
Сидящего верхом на коне Меншикова в короткой шинели из солдатского серого сукна, сумрачного и злого, Корнилов встретил среди отступающих. Князь в это время разговаривал со своим адъютантом, штаб-ротмистром Грейгом, лошадь которого стояла рядом и временами взбрыкивала, чем, видимо, сильно раздражала светлейшего князя: командующий был более чем раздражён. До Корнилова донеслась фраза Меншикова: «Да-да, так и извольте доложить государю, что сами видите. И отправляйтесь в Петербург немедля». Командующий передал Грейгу пакет, облепленный сургучом.
Пришпорив коня, Грейг покинул князя. Проезжая мимо вновь прибывших и приветствуя их, ротмистр натянул узду, придерживая коня:
– Слышали, поди, ваше превосходительство… А что говорить императору, коль спросит, а?
– Скажите государю всё и по возможности честно, ротмистр. Честь России поставлена на карту…
Грейг недовольно буркнул:
– Легко сказать «честно».
И, с силой стегнув своего коня, он умчался.
При виде адмирала и подполковника светлейший князь устало пробурчал:
– Не знает он, видите ли, как доложить государю о нашей неудаче… Все только и любят доносить реляции о победах, сие не опасно…
Затем, не здороваясь с прибывшими, Меншиков с тяжёлым вздохом произнёс своим скрипучим мало разборчивым голосом:
– Увы, господа! Какие генералы и штаб-офицеры, таков и итог! Ни малейшего понятия о военных действиях и расположении войск на местности, – зло проговорил он. Затем, помолчав, добавил: – К примеру, князь Петр Горчаков – старый клоун. Хотя и не откажешь в личной храбрости, да толку от его правого фланга?! А генерал Кирьяков… лучше, что ли? И трезвым бывает редко. А Жабокритский с его клятвами в преданности императору… Как воевать с такими? Тьфу!..
Несколько успокоившись, он уже более миролюбивым голосом произнёс:
– Жаль, господа, что не видели вы огромную поляну из красных весенних маков, синих васильков и зелёной травы…
Если начальным словам командующего Корнилов не сильно удивился, хотя знал, что штаб для себя Меншиков, если так можно сказать, подбирал сам, то последняя фраза князя его удивила.
– Не понял, ваше сиятельство… – произнёс Корнилов.
– Тысячи и тысячи синих, красных, зелёных мундиров вперемешку с чёрными киверами, медвежьими шапками в россыпи красных точек – фесок зуавов[88] и турок … Чем не весеннее поле? В глазах рябило, а душу воротило… Вот они, цели, бей – не промахнёшься… – пояснил князь.
Корнилов скосил глаза на идущую мимо колонну солдат, безликую, почти однотонную, в серо-землистых шинелях под цвет грязи и оттого неприметную.
А Меншиков продолжал:
– Этого чёрта безрукого, лорда Реглана, с высоты своего бивуака лично видел в телескоп. Далече… Пуля с наших ружей недостаёт… А у них штуцера – сплошь нарезные, дальнобойные, на версту с гаком бьют. Много моих офицеров, и особенно генералов, побили, одним словом, всех тех, что верхом на лошадях был. А наши ружья?.. С трёхсот шагов попробуй попади… – добавил Меншиков.
Заметив недоумённый взгляд Корнилова, пояснил:
– Реглан – командующий английскими войсками. А французами командует маршал Сент-Арно, турками – Омер-паша.
– Ваша светлость, нарезные ружья, поди, и у нас есть.
– Можно и так сказать, ваше превосходительство. На всю армию пара тысяч штуцеров наберётся, – раздражённо ответил князь и тут же пожаловался: – И смею вас поставить в известность, моя армия вдвое меньше неприятельской.
– Ваша светлость, но русским не привыкать к подобному. Румянцев, Суворов, князь Бебутов… били и меньшим числом…
– Там были турки, а тут – англичане и французы, – огрызнулся Меншиков, – и, словно оправдываясь перед подчинёнными, взмахнув рукой, своим хриплым голосом с надрывом произнёс:
– А ведь как я, Бог свидетель, просил императора о подкреплении. Нет же, Долгоруков[89] убедил императора, что союзники не рискнут высадиться в Крыму. Коль, говорил он, и будет десант, то где-нибудь на линии Кавказа. А оно вона как!..
Понимая состояние проигравшего битву генерала, Корнилов и Тотлебен молчали, давая командующему выговориться. Но через минуту Тотлебен не удержался и тихо, почти шёпотом сказал:
– Представляю шумиху в газетах Парижа и Лондона по поводу сей баталии!
А Меншиков после небольшой паузы, покопавшись в бесчисленных карманах своего камзола, достал карту, развернул её и злобно продолжил:
– А наши карты… Разве это карты?.. Сколько раз требовал у Долгорукова прислать их. Вот прислали, наконец, и что вы думаете? Они ещё тридцать седьмого года, пять верст в дюйме и с целой кучей неточностей, да какими… Зато у противника карты местности самые что ни на есть реальные. В кармане у одного убитого английского офицера нашли. Вот полюбуйтесь…
Здесь князь, конечно, лукавил: они, эти карты, ему до нынешнего времени совсем были не нужны. Он, как и военный министр Долгоруков, до последнего не верил в возможность высадки союзников в Крыму и уж тем более – в позднее время года с его штормами и непогодой. Именно об этом Меншиков неоднократно информировал того же министра, а тот – императора. А потому, окружив себя многочисленными адъютантами, князь не потрудился даже создать собственный полноценный штаб: отсюда и хаос, и беспорядок в управлении вверенной ему армии. Что уж говорить о его равнодушии к укреплению Севастополя со стороны суши.
Светлейший князь Меншиков, до последних дней тешивший себя иллюзиями, узнал о внезапной высадке неприятельской армии под Евпаторией, когда уже почти ничего не мог поделать. Выставил бы два-три полка с артиллерией на берегу напротив высадки десанта… Может быть, этим всё и закончилось…
Однако вернёмся к нашим героям.
Меншиков вынул из кармана аккуратно сложенную, довольно объёмную карту окрестностей Севастополя с французскими надписями и аккуратными пометками:
– Не находите, какая чистая работа!.. Тьфу…
– Видимо, зарисовывал кто-то из местных у нас под носом или кто ещё постарался для них, – высказал предположение Тотлебен.
– Татары, конечно, – нахмурился Меншиков. – Я буду просить разрешения у государя очистить от них западный Крым, иначе поднимут восстание у нас в тылу.
– Нешто такое возможно?!.. Не думаю, что с Европой им жить станет лучше, – предположил Корнилов.
Меншиков скривился:
– Полагаю, вы правы.
– Ваша светлость! – продолжил Корнилов. –Думаю, штурм неминуем. Армию надо отводить в Севастополь.
– Вы хотите всю армию засадить за бастионы Севастополя, чтобы союзники окружили город со всех сторон? Этого хотите, адмирал? Быть отрезанными от остальной России?.. Этого нельзя допустить, ваше превосходительство. Пока есть армия, есть надежда, – твёрдо произнёс Меншиков, а потом добавил: – Потеря Севастополя – это ещё не потеря Крыма.
Он устало взмахнул рукой:
– А вы, пожалуй, езжайте назад, адмирал. А я уж останусь при армии, – и потом добавил: – И вот что, я думаю… Флот ваш…
Меншиков задумался, а затем решительно произнёс:
– Приготовьтесь…
И тут князь произнёс слова, которые только что ехидно нашёптывал Корнилову его собственный внутренний голос. Голос князя, и без того глухой и мало разборчивый, теперь от горечи переживаний, огромной ответственности за последующие действия, а может, просто от усталости, показался Корнилову ещё глуше, и вся старческая фигура князя, затянутая в генеральский мундир, сгорбилась, отчего стала зловещей.
Обескураженные словами командующего, Корнилов и Тотлебен переглянулись между собой.
А мимо без привычных маршевых тягучих и длинных песен медленно шли и шли шеренги усталых полков, бесконечные вереницы конных и воловьих упряжек с орудиями, стволы которых, словно хоботы слонов, раскачивались в такт ухабам, скрипели возы и колымаги с ранеными. И там, вдалеке, вся эта масса людей, лошадей, волов и телег вытягивалась в узкую ленту, а потом всё это исчезало в начинающих желтеть крымских благодатных долинах.
Как завороженные, стояли Корнилов и Тотлебен на месте недавних сражений. Жуткое, страшное зрелище… Поле битвы, забрызганное кровью, стоны умирающих в повозках, в агонии призывающих своих матерей, и печальное похрапывание лошадей под похоронный скрип несмазанных тележных колёс. Армия отступала…
Сбрасывая наваждение, Корнилов встряхнул головой. Спазм отпустил, он откашлялся.
– Господа офицеры! – произнёс Корнилов взволнованным голосом. – Враг на пороге нашего дома. А потому я пригласил вас, чтобы сообща решить, как нам спасти город и нашу собственную честь.
Голос адмирала дрогнул, он замолчал. Сжав кулаки, через пару секунд продолжил:
– Мы все помним июльскую демонстрацию сил союзников на рейде. Враг убедился: город с моря неприступен, чего нельзя сказать о сухопутной границе. Альминское сражение – весьма печальный факт. Все мы знаем: армия наша потерпела поражение. Много потерь, господа.
– Но и союзничков полегло немало, – перебив адмирала, вставил адъютант Меншикова.
Корнилов кивнул и зло, не скрывая недовольства, продолжил:
– Господа, я встречался со светлейшим князем. И многое видел сам. Впечатление, прямо скажем, не лучшее. И где теперь наша армия, где светлейший князь Меншиков? Не успев после битвы завести армию в город, он уже вывел её. Как нам теперь защитить город силами гарнизона?
– Я, господа, удивляюсь недальновидности союзников. Видимо, Бог не оставил Россию, коль неприятель сразу после Альмы не пошёл на Севастополь, – с места подал голос контр-адмирал Истомин.
– А пошёл бы… – раздалось из зала.
– Легко бы завладел городом с суши, – не оборачиваясь в сторону задававшего вопрос, за Истомина резко ответил Корнилов.
– В настоящий момент, боясь окружения, командующий войсками князь Меншиков с главными силами расположился за пределами Севастополя. Теперь противник будет вынужден распылять свои усилия, воюя на два фронта: против гарнизона Севастополя и против нашей армии, – пояснил адъютант.
– Да уж князь – стратег великий, чего уж там. Слышали, поди, как народ кричал ему вслед, когда войска покидали город: «Бросил Севастополь! Изменник престола… продался французам!» – послышалось со стороны группы молодых командиров кораблей.
Корнилов посмотрел в сторону молодёжи и погрозил пальцем, строго произнесся:
– Но-но, господа! Поберегите свои эмоции, они скоро вам весьма пригодятся, – и, повернувшись в сторону адъютанта, князь недружелюбно пробурчал: – Надеюсь, ваш начальник когда-нибудь вернёт войска в Севастополь.
– Он не только мой начальник, но и ваш тоже, – парировал, но совсем тихо, посланец князя.
Реплику адъютанта Корнилов не расслышал, он в это время наливал из кувшина воду, которую затем выпил большими глотками. Промокнув усы платком, он продолжил:
– Господа, враг, по всей вероятности, каким-то образом будет двигаться к Северной стороне и может занять южные Бельбекские высоты, затем подойдёт к Инкерману. Земляные батареи в Аполлоновой, Александровой бухтах и на Северной стороне не смогут остановить противника, а дополнительные укрепления в спешном порядке только строятся. Форты наши, как вы понимаете, способны отразить атаки с моря, однако они почти непригодны, коль враг пойдёт на них с суши. И представьте себе, господа, стреляя из своих орудий с высот по нашим кораблям, неприятель может принудить их оставить свои позиции.
– Тем самым облегчит доступ своему флоту на наш внутренний рейд, – пробурчал Нахимов.
– А уж если союзники завладеют и северными укреплениями, то, несмотря на наше геройское сопротивление, мы не избежим гибели флота и позорного плена.
Корнилов бросил взгляд на Нахимова, рассчитывая на его одобрение. Но Нахимов, хмыкнув, промолчал. Зато в зале начался шум. Корнилов поднял обе руки, успокаивая присутствующих:
– Тихо, господа! Прошу вас успокоиться.
Шум в гостиной затих.
– Мы все помним славные баталии адмирала Ушакова, подвиги героев Чесменского сражения, экипажа брига «Меркурий», эскадры адмирала Нахимова в Синопском бою и множество других примеров несгибаемой воли и мужества русских моряков. Так неужели мы без боя позволим утопить свой флот, а сами сдадимся в плен врагу? – задал вопрос офицерам Корнилов.
– Не бывать тому, не позволим… – послышалось из разных мест.
– А посему, – одобрительно кивнув в сторону выкриков и придав своему голосу более строгий тон, произнёс Корнилов, – предлагаю разом всем флотом выйти из бухты, принять бой с кораблями неприятеля и, коль судьбе будет угодно, с честью погибнуть или прорвать блокаду.
– Правильно… Одобряем… – закричали с задних рядов.
– Безумство… Город останется без защиты… – зашумели другие.
В зале началась словесная перепалка.
Корнилов опять попросил тишины. Однако его не слушали, наоборот, шум с задних рядов стал усиливаться. Первый ряд, где сидели адмиралы, молчал. Споры велись за их спинами и грозили перейти в потасовку. Тогда Корнилов громко грозным приказным тоном выкрикнул, топнув при этом ногой:
– Стыдно, господа офицеры! Приказываю соблюдать тишину.
Шум утих. Но из дальнего угла донёсся обрывок приглушённого разговора спорящих:
– …матросам что скажу? Топите, мол, братцы, свой корабль собственными руками…
– Нет, ядрёна вошь, ленточкой обернёшь свой корабль и подаришь сопливым англикашкам, когда те пистолет к твоей башке приставят, – шипящим от возмущения голосом в сердцах произнёс второй спорщик.
Заметив обращённые на себя насмешливые взгляды, оба спорщика замолчали.
Владимир Алексеевич поднял обе руки вверх:
– Тихо, тихо, господа. Какие будут предложения? Прошу высказаться.
Наступила тишина. Как по команде, взгляды большинства офицеров устремились на Нахимова.
– Как считаете, Павел Степанович? – совсем тихим, несколько упавшим голосом, но с надеждой на поддержку произнёс Корнилов. После чего он сурово сжал губы и застыл в ожидании ответа.
Будучи ещё в Николаеве, где раньше находилось управление флота, когда бы по делам службы Корнилов ни приезжал в Севастополь, он всегда останавливался у своего старшего по службе товарища – Павла Нахимова. И за бутылкой марсалы они могли проговорить о флоте всю ночь: никто лучше Нахимова не знал флот. Кроме того, Корнилов видел, что из всех многочисленных адмиралов один только Павел Степанович без всякой зависти относится к его блестящей карьере.
Нахимов не спеша встал, повернулся лицом к офицерам:
– Я так скажу, господа. На рейд мы вражеские корабли не пустим-с. Да-с… Займёт ли неприятель Северную или обойдёт город южнее… – ещё вопрос. Выйти всем флотом в море? Тоже весьма рискованно.
Нахимов сделал короткую паузу.
– Так вы что, не согласны с моим предложением? – обиженно спросил Корнилов.
Нахимов развернулся в его сторону:
– Не я, Владимир Алексеевич, совсем не я, а климат наш, Богом данный. Сами судите: коль будет штиль и стихнет ветер аль в море уже, аль ещё при выходе из бухты… И сие очень даже возможно в это время года… Что делать-то будем?.. А у них, союзников, почти девяносто вымпелов, из коих пять десятков пароходов и большинство даже не колёсных, а винтовых… Им ветер непотребен. А что у нас?.. С большим натягом наберём вместе со старыми кораблями, транспортниками и прочей мелюзгой половину от неприятельского флота и всего с десяток пароходов на ходу, да и те колёсные… Мы попадём в жалкое положение.
– И наши парусники прямо на выходе превратятся в мишени. Но как гореть будут!.. – раздался чей-то насмешливый голос.
Его тут же злобно оборвали:
– Типун тебе на язык, умник!
– Вот-вот! Мишени… И экипажи загубим, – согласился Павел Степанович. – Нужен ли ответ теперь, Владимир Алексеевич? – устало закончил Нахимов и тяжело уселся на своё место.
– Пожалуй, я с вами, Павел Степанович, соглашусь, – тихо, почти на ухо, произнёс сидевший рядом начальник Севастопольского порта и военный губернатор, семидесятилетний вице-адмирал Михаил Станюкович. А затем, повернувшись к присутствующим, громко добавил:
– Этак мы, господа, потеряем не только корабли, но и людей, и пушки. А знаете, поди, что защитников города маловато. Потеря флота в нашем положении – непозволительная роскошь. Да-с…
Его выцветшие от старости подслеповатые глаза как-то виновато посмотрели на Корнилова. Встретившись с ним взглядом, бывший флотоводец развёл руками и, словно оправдываясь, произнёс:
– Да-с, Владимир Алексеевич. Теперь я только хранитель казённого добра в порту и в городе, вверенном мне.
И старик-адмирал, несколько смущаясь от того, что не поддержал Корнилова, достал из кармана алмазную табакерку и большой платок.
Табакерку он получил совсем недавно от государя по случаю долговременной и полезной службы, и теперь, не скрывая гордости, на людях часто доставал её, затем, прочихавшись, медленно прятал и тут же доставал опять: смотрите, мол. Но сейчас, покрутив государев подарок в руках, открывать табакерку не стал, а, вздохнув от огорчения, засунул вместе с платком обратно в карман.
– Ваше право высказать своё мнение, Михаил Николаевич, – не скрывая недовольства, ответил Станюковичу Корнилов.
В надежде получить поддержку, Корнилов обратился к сидящему во втором ряду контр-адмиралу Метлину:
– Николай Фёдорович, хотелось бы услышать и ваше мнение по сути моего предложения. Извольте высказаться.
Обер-интендант флота пятидесятилетний адмирал нехотя встал:
– Я, ваше превосходительство, в сомнениях. Велика опасность – это очевидно. Сил гарнизона не вполне достаточно для защиты города с суши – тоже факт. Мало того, господа, нельзя не сказать о недостаточном и неправильном снабжении боеприпасами и продуктами. Молчу уже о лекарствах.
Конечно, думаю, уверен даже: помощь к нам идёт, да при наших-то расстояниях… А потому ещё лишиться и флота… Сие поставит нас в безвыходное положение, – Метлин помолчал, затем добавил: – Боеприпасов в арсенале маловато, ваше превосходительство. Совсем не лишними будут корабельные запасы, молчу уже об экипажах. Вот и получается…
Метлин опять замолчал. Оглядев присутствующих, вздохнул, а затем, видимо, не придумав ничего радикального, произнёс:
– Тут думать надо и крепко. Поди, для того вы нас и собрали, ваше превосходительство.
Обер-интендант сел. Наступила тишина.
Наконец раздался голос одного из присутствующих капитана 1 ранга командира линейного корабля «Селафаил» Зорина:
– Разрешите, ваше превосходительство, высказать своё мнение.
Корнилов кивнул.
– Враг у нашего порога, господа, – продолжил Зорин. – И это факт! Не дано нам времени говорить длинных речей. А потому хочу довести до вас мнение офицеров моего корабля. Видит Бог, мы все не прочь вместе с другими выйти в море, принять неравный бой и искать счастья или славной смерти. Но будет ли польза от того? Ну потопим мы часть кораблей противника, да ведь и сами погибнем. Как оставить Севастополь без флота Черноморского? Никак не можно того, господа. Как нам кажется, есть другой, лучший способ отдать свои жизни, отстаивая Севастополь.
В гостиной установилась тишина.
Зорин оглядел офицеров, с явным интересом разглядывающих своего коллегу. Одни глядели на него с удивлением: этикет нарушил, ещё не все адмиралы высказались, другие – с интересом, третьи – с ухмылкой на губах. Зорина это не смутило. И он, тщательно подбирая слова, произнёс:
– Страшно, господа офицеры, произносить это, но… нужно, – Зорин глубоко вздохнул и произнёс: – Дабы исключить прорыв вражеских кораблей на рейд Севастопольской бухты, необходимо, господа, заградить рейд потоплением нескольких наших кораблей, а самим выйти на берег и защищать с оружием в руках Севастополь до последней капли крови. Вот… Так я думаю, господа!
После этих слов все замерли. Каждый мысленно представил страшную для моряков картину.
Первым нарушил тишину командир корабля «Три Святителя» Куртов:
– Затопить корабли?!.. Это что, шутка? А вы, господа командиры, не забыли, что Черноморский флот есть постоянная угроза кораблям неприятеля? Пока есть флот, враг не сунется. Не станет флота – в бухту прорвутся корабли союзников.
– А форты?.. – возразил кто-то.
– Не уверен я в них, – резко парировал Куртов.
Не проронивший до сих пор ни слова контр-адмирал Новосильский негромко, больше для себя, произнёс:
– Вот удивится противник, завидев подобное!.. Мы, господа, навсегда опозоримся в его глазах. И население Севастополя, и моряки, и гарнизон – все будут подавлены, коль мы сами затопим свои корабли. Однако должен признать, что разумное зерно в словах командира «Селафаил» есть.
– Помилуйте, господа! – закричал командир «Императрицы Марии». – Затопление вовсе лишит флот даже второстепенного влияния на ход обороны города. Как же так, господа, Севастополь и без флота?! Нельзя того допустить, господа. Никак нельзя.
Ему тут же возразил капитан 1 ранга Пётр Кислинский, выкрикнув с места:
– А я, господа, как ни печально сие предложение Зорина, вполне с ним согласен. Поди, флот вражеский не оставит без внимания Ялту, Форос, Алушту и прочие населённые пункты побережья… Куда флот отведём?
Сидевшие впереди Кислинского адмиралы Новосильский, Панфилов и Истомин одобрительно закивали головами. Истомин даже привстал, намереваясь, видимо, что-то сказать, но Новосильский его остановил.
Слово взял вице-адмирал Берг. Шум в зале несколько стих.
В свои почти восемьдесят лет Мориц Борисович как самый старший по возрасту на этом собрании решил не вставать. Он даже не стал оборачиваться, а, вытянув вперёд застывшие от долгого сидения подверженные приступам подагры ноги, глядя на Корнилова, философски изрёк:
– Я, Владимир Алексеевич, так думаю. Ваше предложение сражаться на море… сия традиция достойна уважения. А позвольте полюбопытствовать: ну затопим мы с десяток кораблей противника, потеряв часть своих… Прав Кислинский. Прорвём блокаду, а дальше что?.. Вход в бухту будет открыт для врага… Куда идти оставшимся? Севастополь – единственная в Крыму база. Керчь и прочие не в счёт – малы. Да и вряд ли враг эти порты не займёт к тому времени. А там и осень, и зима на носу: ураганы и без усилий союзников затопят остатки флота…
За спиной Берга раздался голос:
– Однако, господин адмирал, наш флот, пусть и меньший, но Ушаков на море, а Суворов на суше и не таким количеством побеждали. Не пример ли для нас Синоп? Павел Степанович, скажите…
Берг не стал вступать в полемику и, не оборачиваясь, спокойно продолжил:
– Прав его превосходительство Нахимов Павел Степанович и в отношении возможного безветрия. Негоже полагаться на погоду. Но вот что, судари мои, интересно, и контр-адмирал Метлин Николай Фёдорович тоже мысль разумную высказал: а что как не успеет в должном объёме подоспеть к нам помощь с материка? А враг – вот он, прямо перед нами. Однако, – тут старый адмирал повернулся и глянул в сторону капитана 1 ранга Зорина, – прав и командир «Селафаила». Коль так случится и враг войдёт в Севастополь, что будет с Черноморским флотом? Достанется флот врагу, аль спешно жечь будем? А потому все предложения, оглашённые здесь, справедливы. Разумею я, что вам, Владимир Алексеевич, потребно сии предложения поставить на голосование. А верное ли решение примем – время рассудит.
Корнилов согласно кивнул.
Неожиданно встал до того молчавший недавно назначенный Меншиковым руководитель всеми сухопутными войсками в городе генерал-лейтенант Моллер:
– Господа! Хочу напомнить вам, не обессудьте ужо. С уходом регулярных войск гарнизона на Бельбека и далее в городе остались всего четыре батальона Виленского и Литовского полков, четыре десантных батальона с двумя подвижными морскими батареями и разные мелкие морские команды, находящиеся частью на судах, частью на берегу. Хочу сообщить вам, господа, и радостную весть. Князь Меншиков, хотя и не смог присутствовать на нашем собрании, однако выделяет на усиление гарнизона целых три полка 17-й пехотной дивизии: Московский, Бородинский и Тарутинский с батареями 17-й артиллерийской бригады и резервные батальоны – по одному от Волынского и Минского полков. Это прекрасно, но сил всё равно недостаточно. А потому видит Бог, как нужны гарнизону судовые экипажи и пушки.
Моллер сел. Не придав особого значения сообщению о дополнительных силах, явно недовольный словами генерал-лейтенанта, Корнилов вынужден был приступить к голосованию. Однако в его голосе уже не было того недавнего пафоса, и глаза адмирала не пылали бесстрашным огнём героя, желающего сразиться с превосходящими силами врага в открытом море. Как русский человек, Корнилов понимал: флот нужно топить, городу нужны солдаты, пушки и боеприпасы! Главное – не пустить в город врага… Но честь морского офицера Корнилова бунтовала: она больно стучала молоточками в виски, билась тяжёлыми ударами сердца в груди, срывала голос…
Корнилов понимал, что большинство присутствующих склоняются к предложению командира «Селафаила», и мучился.
– Господа офицеры! – произнёс Корнилов слегка дрожащим от волнения голосом. – Прежде чем ставить вопрос на голосование, хочу известить вас: командующий армией его светлость князь Меншиков настоятельно требует заградить фарватер бухты путём затопления наших кораблей. Я, как вы понимаете, был категорически против сего действа, оскорбляющего честь морского офицера. Но, тем не менее, я был вынужден согласиться с требованием князя. Однако ваше решение для меня будет определяющим.
